В далекой счастливой стране, в которой издревле жили толстые довольные люди, знающие толк в амбарах, полных доброго зерна, глиняных крынках с жирной сметаной и деревянных кружках с высокими шапками пивной пены, жила одна надменная женщина.
Злым взглядом встречала она гостей, с недобрыми насмешками спускала с лестницы веселых подвыпивших женихов, что стучались ней субботним вечером. А так как жила она в высоком доме с крыльцом в 22 ступени, то женихам ой как неохота было подниматься к ней вновь.
В высокой ее горнице до утра бывало горела свеча, хоть и не было в ее доме очей, в которые она могла бы смотреть до рассвета. И доносились порою песни, то тоскливые, заунывные, непохожие на бабьи колыбельные, наводящие зевоту, а то разнузданные, дикие, непохожие на воскресные хороводные, пугающие прохожих. Смеялась она громко, и всегда одна, обидно задевала прохожих на рыночной площади.
Привечала надменная нищенок, жалела юродивых — кому копейку, кому слово доброе. А потому и прощали ее, все же своя, в этой деревне с малых лет, на одной лавке с ребятишками она девчонкой у древнего волшебника грамоте училась. А что надменная... так вон мясник рябой, а кузнец заикается, всех судить разве оберешься?
Да только прошлой весной вышла с Надменной одна очень неприятная история. В гулянья это было, когда девушки на хороводы шли, посмеиваясь, веночки плели, а парни с шутками задевали их длинными ивовыми прутиками.
Тогда рябой мясник, с вечера третьего дня уж хорошо закладывавший за воротник, не разобрал в своем хмельном тумане, да принял прохожую черную нищенку за черта и бросился на нее с поленом. Старуха завизжала, глаза закрыла от ужаса. Парни только собрались как следует развлечься да похохотать, как перед мясником выросла Надменная, руку правую вперед выбросила, запрещая даже шаг, а левою в незнакомом жесте в небо уткнулась и страшным голосом, не человечьим, а птичьим заверещала оглушительно, словно три проклятья выкрикивая. Даже в тумане рябой мясник страшные слова услышал, да и замер, силясь узнать, кто перед ним и отчего нищенку закрывает.
Долго молчанье на площади царило, все деревенские в недоуменьи уставились на вытянувшуюся от неба до земли Надменную, а та стояла, дыша все тяжелее, пока не упала на колени, заходясь в рыданиях. Тогда только гул голосов накрыл площадь, и в толпе никто не заметил, как Волшебник незаметно увел Надменную, укрыв ее своим плащом.
Ровно год прошел, а страшных птичьих слов Надменной не простили. Рябой мясник долго еще вскакивал в страхе с постели по ночам и бегал в кадку с дождевой водой смотреть, не выросли ли у него ослиные уши. Да только уши все не росли, а мясник все бегал, пока его сестра не стала подшучивать, что он смотрится, не пропали ли у него рябины, чтобы к Надменной женихом постучаться.
И хотя ничего не произошло, даже полено не проросло, а шепоток про ведьму сделал свое дело. И если раньше Надменная проводила и ночи и дни одна, то теперь даже трава у ее ворот заколосилась еще в апреле.
К той траве и потянулась губами изголодавшаяся в долгом пути кобылица. Да спешился с нее князь чужеземный, погладил по крутой шее, подпругу расслабил. Вышла к нему Надменная, низко поклонилась, просила войти отдохнуть с дороги. Поблагодарил князь женщину, да только приглашение не принял, спросил дорогу к Волшебнику...
За четыре царства, за четыре ветра лежит дорога в его княжество, - ответил Волшебник Надменной, когда та принесла ему вышитое полотенце в выкуп за ответ о дороге к князю.
Да только послушайся меня, дочка. Хоть раз давал я тебе дурной совет или лживое слово?
Нет, господин мой.
Не ходи к князю, не мучай дороги.
Не могу я не идти к нему, господин мой. Под плащом у князя крыла белые, девять ночей я глаза не смыкаю, пока на дорогу не встану, не будет мне покою.
Долго ли шла Надменная в царство князя? Да какая разница! Кто говорит, четыре недели, кто говорит, четыре лета, а сама она рассказывает, что и не устала совсем, что Дорога помогала ей. Ну, или ей очень очень хотелось, чтобы это было так.
Подошла она к воротам княжеским, поднялась на крыльцо терема, вошла гостьей. Вокруг князя стояли такие же белокрылые, светлые. И музыка дивная пела об окончании пути. Упала Надменная на колени перед князем. Трижды просил князь ее подняться, только на четвертый подняла она лицо, мокрое от слез и взглянула в лицо хозяина.
Вижу я в твоих глазах, о Светлый князь, что зря я тебя тревожу. Да нет мне покоя, столько лет уж нет покоя.
Оставь слезы, бедная. В тебе сердце ненастоящее, больное. Вот оно тебя и привело.
Хотела Надменная сказать, что вовсе не в этом дело, да только что говорить теперь. Разорвал Светлый князь рубашку на ней, вынул сердце больное, оглядел и отдал своим ближним белокрылым. Те стали его друг другу передавать, да и куда-то убрали подальше. Видно, пригодится на потом.
А вместо сердца больного положил Светлый князь Надменной в грудь Покой. Поклонилась женщина князю, перстень поцеловала, да и пошла обратным путем.
Ох как немало слез пролил Волшебник над нею, когда она вернулась. Нет больше надменности, двери ее открыты, не горит больше свеча. Вот и рябой мясник стал уже захаживать по субботам, да и хозяйки стали заглядывать узоры для полотенец списывать. «Нет больше надменности», - говорят в деревне.
«Нет больше сердца», - шепчет Волшебник.