Это был большой Город.
Слишком большой для маленькой и щупленькой девочки Сони. Он ей никогда не нравился, она не чувствовала себя здесь защищенной и принятой. Она не знала этого Города, несмотря на то, что прожила в нем всю свою сознательную жизнь. Город нещадно сотрясался кризисами, поднимал цены, резал зарплату, выныривал из подворотен пьяными гопниками, оставлял красные пятна на щеках от ладоней матери и ноющую боль в голове от подзатыльников отца. Город улыбался призывно огнями бутиков и отбеленными зубами подруг, радушно приглашал в кофейни и тесные кухни прожженных холостяков. Но он не терпел навязчивости и серости, не выносил стабильности и серьезности. Этот Город с подругами и мужчинами хотел отдыхать и развлекаться.
Они: Город, подруги и мужчины, были тесно сплетены в один клубок, повязаны. Их Город уберег от жизни в коммуналке с истеричной матерью и садистом-отцом, спрятал в своем чреве, в самом своем сердце, от темных улиц окраин. Они щедро платили Городу за его опеку, и у них не было времени, сил, желания продлевать лимит любви и общения по отношению к маленькой и щупленькой девочке Соне.
Соня не обижалась. Она научилась тихонечко выживать в большом Городе, не привлекая к себе его внимания. В качестве мелкой пакости, Соня позволила себе вырвать последние страницы из «Бойцовского клуба» - оставить надежду на другой финал. Это был единственный поступок, в котором она хоть как-то позволила себе выразить свои искренние чувства к Городу.
Соня тоже не была его любимицей, и она чувствовала это почти физически. Если других он одаривал оргазмами и приносил утром кофе в постель, то ее он чаще насиловал и закрывал за собой дверь сырого подвала, оставляя ее тихонечко выть в углу. Город не отпускал Соню. Она сидела в его подвале на двух (пока что) цепях.
Первая цепь – Родители. Она оплетала ее ноги, сдирала кожу на щиколотках до костей и периодически укорачивалась на одно или два звена. Вторая цепь – Страх. Она тяжелым ожерельем висела на шее и начинала душить, как только Соня пыталась подняться по лестнице, ведущей к выходу из подвала. Соне казалось, что две эти цепи живые, они могут быть гибкими, переплетаться друг с другом, питать друг друга. Она была почти уверена, что две эти цепи держатся вместе и действуют сообща. Хотя иногда ей приходила в голову мысль, что цепь Страха – универсальная. Она может сосуществовать с любыми другими оковами и паразитировать на них. И в то же время ей думалось, что, может быть, если не будет ничего другого, то и эта цепь проржавеет и рассыплется? Соня все чаще задумывалась о смерти родителей…
А другие оковы Город уже приготовил для нее. Он иногда показывал ей их. Кажется, там была изящная, но крепкая цепочка Замужества, которая со временем могла менять вес, форму и ценность металла, и почти прозрачная, но на удивление тяжелая цепочка – Дети. Еще Работа, Возраст и много-много менее значимых пут, которые в конечном итоге должны были утопить ее в Городе.
Иногда Город выкидывал Соню к своим любимчикам – Сониным подругам и мужчинам. Демонстрировал во всей красе, что он сможет сделать с ними, если они вдруг впадут к нему в немилость, и Соне – чего она по каким-то неизвестным ей причинам была лишена. Эти встречи были подобны стопке водки для Сони. Они обжигали пищевод и наполняли рот горечью, но пьянили обманчивым ощущением хотя бы минутной свободы.
Возвращаясь с таких встреч в свой подвал, Соня частенько ловила себя на мысли, что опять забыла снять с шеи Страх.
Соня не понимала лимитчиков. Она считала их всех садомазохистами, упивающимися тем, как их калечит Город, имеющими возможность сбежать от него в любое время, но не пользующимися ею. Она мечтала иногда оказаться на их месте, чтобы вырваться-вернуться туда, откуда прибывали и прибывали они…
Родители Сони жили не долго и не счастливо, но умерли в один день. Угорели в своей маленькой коммунальной квартирке, напившись, пока Соня изображала из себя образцово-показательную жертву Города на встрече с его протеже. Видимо, у нее в этот раз получилось это сделать лучше, чем когда-либо, иначе она никак не могла объяснить выпавшую на ее долю удачу. И потом ей тоже везло во всем. Похороны прошли быстро, почти без волокиты и без особых затрат, ведь Соня была на них одна.
Городские власти, неожиданно решившие в срочном порядке снести дом, где жили до этого Сонины родители, начали предлагать ей варианты жилплощади еще до того, как была кинута последняя горсть земли на могилы. Подруга, почувствовавшая расположение Города к Соне, предложила ей пожить у нее, потому что комната, в которой Соня обитала до этого, почти полностью сгорела. Соня догадывалась, что Город где-то жестоко обманул ее, повернул как-то все в свою сторону, но все никак не могла найти этот подвох, взвесить его на ладони, осмотреть внимательно со всех сторон…
Она так устала.
На улице шел дождь, у нее промокли ноги, на обувь налипла кладбищенская земля. Ей хотелось отдохнуть, побыть в тишине, и не было сил думать о чем-то еще. Соня вернулась в свой подвал, закрыла дверь изнутри и стала примерять украшения, оставленные ей заботливым Городом.