Раннее майское утро. Так и просится написать «утро красит нежным цветом…». Но на душе еще лиричнее и светлее. И не маршировать хочется с «кипучей и могучей», а лететь к голубизне чистых небес, к ясному солнышку. Ласково вокруг, всё дышит юной ещё весной, радует только что распустившимися клейкими листьями, золотыми шарами одуванчиков, пламенем тюльпанов, дурманящим запахом травы, земли, весны. Я и сама, такая легкая, весенняя, юная, стремлюсь навстречу своему счастливому дню. Волосы развеваются от воздушных потоков, шёлк платья ласково обнимает коленки. Легкий, еле уловимый шлейф дорогих духов, остаётся от быстрой походки где-то сзади, как ему и подобает. Два дитяточки-ангелочка не успевали бы его нести, так лечу я навстречу радости! Поёт душа, ликует вместе с многоголосым щебетанием птичек - невеличек. И вдруг... Стоп!
Чудище, смрадное, страшное, жуткое, а каким ещё оно может быть, и откуда только взялось, вырастает неодолимой преградой предо мной. Какой ужас! Протягивает грязную лапищу и что-то нечленораздельно мычит. Я задыхаюсь, и уже рвотные позывы начинают требовать свободы выхода. Вот уже нет драгоценного шлейфа, ауры моей, шелково-воздушной, весенне-мелодичной. Чудище преградило дорогу. А ведь когда-то было человеком. Любило, страдало, радовалось весне, может, тоже одевалось в шелка и бархат. Чудище - чудовище, но откуда ты взялось? БезОбразное т.е. без образа Божьего, откуда? Что тебе понадобилось на моем, таком чистом и красивом пути? Чего не сиделось в своей норе этому зверю. Безобразина хочет опохмелиться. Давать или не давать? Подать-то нужно, но лучше булочкой или конфеткой, но не денежкой. Так еще святой Иоанн Крондштатский учил. Или мелочью дать, чтобы и ему выпить не хватило, и ты перед Богом чист -копеечку, да подал, так уже современные батюшки учат. А кто-то и такую мысль отвергает. Можно ли с Создателем копеечно торговаться, мелочиться. Стыд и срам. Да и ни хлеба, ни шоколадки, ни монеток нет. И как это всё протягивать в грязную вонючую руку? Бежать, бежать, что есть силы бежать...
Долго меня еще преследует смрадный запах. Разбитая, опухшая до синевы морда, лица там не было, это, однозначно, отталкивающее от себя неприятием, но такое жалкое чудище - чудовище - зверь. Долго мучает совесть, а она, как известно, Глас Божий. Терзают мысли - воспоминания... А как же волонтёры, которые специально ходят, высматривают таких бомжей, спившихся, вшивых, больных. Стараются привести их в человеческое состояние. Кормят, поят, спасают от морозов. На память приходят истории из раннего христианства, когда выходили на улицы опустевших городов верующие в Христа и убирали разлагавшиеся от чумы трупы, рискуя своей жизнью. Много чего приходит на ум, на память, на совесть. Бежать, бежать, бежать...
Камчатский апрель. И никакая не весна, только-только улеглись пурги. Надолго ли? Но уже чувствуется весеннее тепло, почти что плюсовая температура. Сегодня сорок дней со смерти любимого папочки. Вчера я весь вечер что-то жарила, парила, пекла, придумывала новое, вкусное, чтобы удивить, восхитить сослуживцев. О, скрытое тщеславие, которое маскируется под заботу о ближнем! Но, главным образом, почтить, конечно, почтить память папы. Он был нашей душой, сильной опорой, всегда любил и заботился о семье, какие вкусности готовил нам. Светлая память! В храм бы надо сходить, панихиду заказать, помолиться на литургии, исповедаться и причаститься, за упокой свечи поставить, потом на могилку съездить. Но церкви нет. Где-то есть какой-то молельный дом. Похоронен папа далеко, в Сибири, а здесь труба зовёт на работу, да коллектив жаждет вкусностей поминальных. Ох, уж, эта наша народная «жажда».
Бегу, лечу, не умею ходить медленно. В двух руках тяжеленные сумки с различной снедью. Вот и остановка, двадцать метров, не больше, и автобус, что в народе метко прозван баяном - гармошкой уже подъезжает, все пассажиры войдут. И вдруг... Бац! Я со всего размаху падаю наземь. Сумки в разные стороны, содержимое с банками вдребезги, новое пальто порвано, импозантная шляпа где-то жалко лежит в стороне, одинокая. Психотравматический фактор смерти папочки на меня подействовал, или я за бордюр высоченным каблуком запнулась, не важно. Какое время провалялась в обмороке - не знаю. Думаю, что недолго. Угадайте с первого раза, сколько людей бросилось поднимать, спасать, молодую, интересную женщину, которая распласталась недалеко от автобусной остановки?
Все! Все до одного бросились в подошедший автобус. «Поделом таракану досталось, и усов от него не осталось...»
Пальто отреставрировали, шляпу почистили, меня от сотрясения мозга подлечили. И даже коллеги из всего месива нашли для себя вкусненькие остатки поминальной трапезы. Поминали конечно не папу, а «добрым» словом всех тех, кто был тогда на остановке и не протянул руку помощи. Кто бежал не ко мне, а в свой долгожданный автобус. Бежал, бежал, бежал...
Раннее утро выходного дня в Богоспасаемом древнем русском городе. Уже, по-летнему, жаркое и пустынное. Все на дачах - садах, или еще спят. Я спешу в храм. К нам принесли с крестным ходом чудотворную икону Божией Матери «Казанская». Любимый, почитаемый народом образ. Вчера было Всенощное бдение, исповедь. Сегодня почти все прихожане причащаются. Радостное, праздничное настроение. Церковь маленькая, верующих будет очень много, даже не вместятся все, будут на улице молиться. Я спешу, надо пораньше.
По гордыне своей не люблю сутолоки, сборища, давки. Пропадает молитвенное настроение, раздражаешься от бесконечных толчков в плечо, просьб передать свечки в самые ответственные моменты Божественной службы. Но сегодня, Причащение, сегодня встреча с Богом, сегодня Праздник! И я бегу, бегу, бегу...
На остановке пустота, просто космическая какая-то. Но так не бывает. Хоть что-нибудь. Отсюда до церкви можно на любом транспорте доехать. Пустота. Проходит десять и двадцать минут. За тридцать минут я бы и сама добежала. Наконец подкатывает маршрутка - ура, вперёд, к празднику! Вежливо прошу шофёра остановить напротив церковных ворот. Не многие водители это делают. Кто ворчит, кто игнорирует, кто превращается в глухого. Да ладно, я привыкла, от остановки добежать до храма можно за три минуты. Но водитель тормозит на мою просьбу, и я радостная вылетаю пробкой прямо на камни в придорожную грязь в своих белоснежных одеждах. «Слава тебе, Господи, за посланную скорбь! Достойно по грехам своим приемлю...» Маршруточник и не думал останавливаться, он слегка притормозил и распахнул дверь. Мне нужно было дождаться полной остановки, но ведь бегу, лечу навстречу своему счастью. Поднимаюсь... Всё испачкано грязью и кровью, и одежда, и руки, и ноги. Беленький кораблик спасения - вот он, по дорожке доковылять сорок шагов, спасение там.
Стою, как вкопанная. И куда я такая? У нас в храме даже водопровода нет. Вода вручную носится из соседних домов. Сестричкам не до меня, церковь переполнена, кто со мной будет возиться? Успевай принимать требы, да свечки продавай. Служба уже началась. Панический ужас охватывает душу. «Казнить нельзя помиловать». Неужели, празднику конец? И я принимаю нормальное человеческое решение. Ехать домой, отмываться, дезинфицировать раны, бинтоваться, переодеваться. Служба будет долгой, к Причастию я успею. Ковыляю к безлюдной остановке. Теперь даже радуюсь, что на ней никого нет, и опять пустота, иначе, как же поеду среди пассажиров в таком непотребном виде? Хорошо, что и общественный транспорт весь полупустой, не час пик, а выходной день. Стою, скрючилась от боли, жду.
И вдруг, откуда ни возьмись "двое из ларца", два бомжика, две зверины -безобразины, видно из логова своего, из кустов вылезли. Еле ножонками перебирают, двигаются ко мне, покачиваясь, лица страдальческие. Первая мысль, что уже и здесь, на остановке стали побираться, мало им церковной паперти. Вторая мысль, что меня приняли за свою, такую же бомжиху и сейчас будут уговаривать сообразить «на троих». А они подходят и... помощь свою предлагают. «Миленькая, ты в беду попала, кто тебя так, чем тебе помочь?» -вот так, ни много, ни мало. И смех, и грех. Не успела ответить, подкатил автобус, и я села в него, как в спасительную лодку. Потом я смеялась, рассказывая этот эпизод, говорила, что бомжары меня хотели принять в свои ряды. Но всё же думаю, что несмотря на внешний вид, внутренний человек в них не до конца умер, в отличии от некоторых людей с очень приличным внешним содержанием.
Конечно, состоялся у меня Праздник! И прощения попросила у батюшки за опоздание на литургию. «Бог простит!», - ответил он, благословляя меня. И причастилась животворящих Божественных Таинств, и даже в крестном ходе поучаствовала, проковыляла несколько кварталов. Слава Богу, за всё! Но в этот день я уже никуда не бежала, не бежала, не бежала...
Недалеко от места, где работаю, а это центр города, есть несколько церквей, обычно, в будние дни, полупустых, да и в воскресные, и в праздничные дни, не стеснённых прихожанами. В один такой храм я и побежала в обед. От радости к Богу мало кто бегает. Все больше от горя, бед и несчастий. Всё больше с прошениями: «Дай, дай, дай»! Или с воплями - причитаниями: «За что?»
Хотя время стояло еще летнее, но с утра было довольно прохладно. На мне одета куртка - ветровка на подкладке, всякое бывает в небесной канцелярии. Купила я продуктов на поминальной столик, записочки написала, свечи поставила, приложилась к иконам, помолилась. Всё в быстром темпе. Обед короткий, опаздывать нежелательно, дел выше головы. Молюсь и тут же прощения прошу за суету, за то, что все бегом, бегом, бегом.
У иконы Божией Матери «Неупиваемая чаша» висел листок с напечатанным текстом молитвы. Сначала я читала известную молитву, потом молилась своими словами за непутёвых мужиков, потом опять читала молитвенный текст. Сквозь хлынувшие слёзы чувствовала постепенно нарастающее тепло. И где-то, глубоко -глубоко в душе, звенел духовой оркестр, управляемый искусно замаскированными от самой себя, тщеславием и честолюбием. Играл мелодию на тему, «как хорошо и проникновенно, до слёз покаянных, до теплоты сердечной я умею молиться». Не знаю, чем бы закончилась это горячее в прямом и в переносном смысле моление, под конец совсем неспешное и несуетное, если бы не осторожное похлопывание по плечу. А в церкви и не было никого, кроме меня, да бабульки за свечным ящичком.
Сзади стояла женщина и абсолютно спокойным голосом говорила, что у меня одежда полыхает огнем. Тут я и сама почувствовала, что спину просто нестерпимо жжёт. Сбросила с себя пылающую куртку. Недаром сделала акцент на подкладе, всё же и он сыграл свою маленькую роль спасателя. Прихожанка помогла погасить пламя. Остатки огня на полу затоптала ногами. Спаси её, Господи, за заботу. Я от растерянности даже не спросила имени. У бабульки принимающей требы попросила о помощи, а та так спокойно и безучастно, как будто у них каждый день горят сотнями прихожане, показала рукой на икону целителя Пантелеимона и сказала, чтобы я пошла, да взяла масло от лампадки. Как это сделать самой, когда место на спине такое, что, изловчившись не достанешь. Ну уж, что есть. Помазала, как смогла, поблагодарила свечницу, головным шёлковым платочком дырищу в сожжённой кофте прикрыла.
На улицу вышла, а там солнышко припекает, почти что теплынь на дворе, в куртке было бы жарко. "Погорелицу" в урну, вернее жалкие остатки верхней одёжки. По пути магазин ширпотребный с приемлемыми ценами. Нашла дешёвую футболку, чтобы отслужить рабочий день, уже не до изысканных нарядов. В примерочной глянула на спину, а она черная - черная... Расплатилась на кассе и опять бегом на работу. Девчонки долго охали, ахали, жалели меня и куртку, и блузку, которая тоже нашла пристанище на помойке. Осмотрев внимательно спину сказали, что следов ожога нет никаких, только черный слой сажи. Спас меня маслицем от лампадки святой великомученик и целитель Пантелеимон по молитвам пресвятой Владычицы Богородицы.
А дома... Дома, свекровь долго причитала по поводу утраченных тряпок. Муж, по-доброму посмеялся, сказав, что у меня начинают огненно прорезываться крылья. Может я скоро уже не буду бегать, а начну летать? Как сверхзвуковой истребитель?
И всё же, и всё же, вопросы остаются.
Бежать или не бежать, подавать или не подавать, поднимать или не поднимать, жалеть или не жалеть, осуждать или не осуждать, молиться или не молиться, верить или не верить, писать эту философскую притчу и от какого лица, или оставить её написание для настоящих талантов. И много, много, много других насущных вопросов.
Остановись, человек, несущий в себе образ Божий! Остановись, хоть на мгновение, всмотрись в себя, вслушайся... Не раздаётся ли в глубине души звериный рык, не душит ли когтистыми лапами злоба, ненависть, зависть, жадность, самолюбование? И вспомни замечательные слова Р. Тагора: «Человек хуже зверя, когда он зверь».
Так бежать, или не бежать?