Кто же не знает Сунн Чина? Знают его и в Пекине, и в Гонконге, и в Сингапуре. Знают как умного, ловкого, решительного человека, что легко находит общий язык и с самыми унылыми догматиками из КПК, и с хваткими молодыми умниками из Шанхайской биржи, и с осторожными, брезгливыми ко всему желтому и узкоглазому, еврейскими банкирами из самого Лондонского Сити.
Никогда Сунн Чин не колебался в поворотные моменты судьбы, всегда поступал так, что враги бежали, а друзья начинали ценить его дружбу больше прежнего.
Когда к ним, в уважаемый профессорский дом его отца, ворвалась в конце 60-х толпа хунвейбинов, среди которых было немало бездельников-студентов, отчисленных его отцом за неуспеваемость, Сунн Чин единственный из всей семьи не поддался панике. Он наскоро раскрасил себе лицо и шею красной и желтой тушью, обмотал кисти рук бинтами, засунул за щеку кусок мыла и вышел к жаждущим крови молокососам, истекая пеной, блюя, почесываясь и бормоча что-то про проказу. Кучку испуганной гопоты как ветром сдуло!
Отца это не спасло – забрали на следующий день «на перевоспитание» люди, которых тушью и мылом не проймешь, но Сунн Чин навсегда поверил в свое чудесное умение принимать решения быстро, верно, удачно. Однако сейчас даже он не мог решиться и проводил день за днем в необыкновенной для него задумчивости. Что выбрать, слияние или поглощение? Его империя Чин Лимитед готовилась раз и навсегда покончить с заклятым конкурентом Ориент Перл. И средства были, и нужные люди в Пекине готовы были поддержать любое его решение, но вот что решить? Сожрать ли конкурента, не оставив от него и следа, сокрушить его, напрягая свои большие, но не бесконечные ресурсы, или объединиться полюбовно, создать совместную компанию и…. впервые за всю свою жизнь поделиться властью?
Именно поэтому трясся сейчас Сунн Чин по паршивой тибетской горной дороге в высокогорный монастырь Панг Боче, к ламе Пемба Норбу, известному своим долголетием, аскетизмом и тем, что за десятки лет праведной жизни обрел он чудесную способность слышать незаметное, как шорох лепестков лотоса в грозу, дуновение истинного слова Будды.
На ламу Сунн вышел через его секретаря, шустрого юнца в очках, который, несмотря на все свои буддийские атрибуты, здорово напоминал Сунну молодых мошенников, пытавшихся спекулировать бумагами его, Сунна, компании на Шанхайской бирже. Но посредники нужны всегда. Не будет же святой человек связываться с низменными деньгами, даже если деньги эти жертвуются на богоугодную цель?
Однако одно – иметь дело, а совсем другое – доверять. Вот и сейчас, в торжественном зале приемов, на глазах у сотни каменных изваяний Божества Сидящего на Лотосе, Сунн с усмешкой наблюдал, как секретарь суетится у помоста, на котором сидит святой человек, поправляет стоящий перед тем чайник и кувшинчик с молоком яка, что-то шепчет, наклоняясь к морщинистой лысой голове ламы.
Но мудрый старик, казалось, не замечал юнца. Глаза его были прикрыты, и дух витал далеко от этих мест. Там, где головокружительной высоте ослепительно сверкают под темно-синим от недостатка кислорода небом две святые для каждого тибетца вершины – Лхоцзе и Нумпцзе – столпы Трона Будды.
Наконец, секретарь закончил приготовления, и, пригибаясь и подобрав полы шафрановой рясы, подбежал к Сунну.
- Значит так, глубокоуважаемый, - зашептал он. – Можете задать свой вопрос. Впрочем, лама его знает. Отвечать он вам не будет – на нем обет молчания до тех пор, пока живое воплощение Божества, далай-лама, не воцариться в Тибете. Однако знаками покажет. Если он вам рекомендует слияние, то нальет себе в чашку чай из чайника и молоко яка из кувшинчика.
- А если поглощение? – невинно спросил Сунн, уже выяснивший через доверенных людей, что секретарь взял в займы большие деньги и поставил их на «слияние» на Шанхайской бирже.
- Ну, тогда… - Секретарь болезненно покривился. – Тогда он чего-нибудь съест…
- Но я не вижу перед ним еды? - возразил недоуменно Сунн.
- Вы что, не верите в божественное проведение? – возмущенно зашептал секретарь. – Если Будда захочет, он пошлет ламе стол, накрытый яствами, какого нет даже у председателя Госсовета КНР!
Сунн коротко кивнул, встал, подошел к помосту ламы, поклонился и изложил свою просьбу. Лама некоторое время сидел неподвижно, потом открыл глаза. И было в этих глазах что-то такое, что заставило видавшего виды Сунна моргнуть и потупить взор. Была там и мудрость, и печаль, и детский смех, да-да, тот самый, что отличает людей непреклонных и отважных от тех, кто сдался, опустил руки и уныло бредет к неизбежному концу, все ниже склоняясь над своим будущим пристанищем, над сырой землей!
Лама оглядел зал, посмотрел на Сунна, потом на секретаря, потом на чайник перед ним, на секунду задумался, полез высохшей пергаментной рукой вглубь рясы, достал оттуда плитку жвачки, развернул, засунул в беззубый рот и с видимым удовольствием зачавкал!
Сунн улыбнулся, кивком поблагодарил за совет и вышел из зала, напоследок позволив себе маленькое удовольствие. Он исподтишка глянул на побелевшее, с прикушенной губой, лицо секретаря, враз потерявшего много больше, чем когда-либо имел. Глянул и слегка подмигнул. Пусть запомнит, корыстный молокосос, что не все в этом мире подвластно крысам с торопливыми слабыми лапками. Есть слово Будды, есть высшие силы, и они жрут таких сосунков пачками на завтрак!
Сунн уехал в Пекин. Теперь он знал, что ему делать. А лама, посидев для порядка еще пару часиков в зале, устал и дал знак монахам, чтобы вели его в келью. Там он еще немного подумал, потом достал из-под тощего матраса потертый мобильный телефон и набрал номер внука.
- Алло, Камба, внучек, это дед звонит. Помнишь, ты меня спрашивал, что будет с компанией Чин Лимитед? Так вот, Будда поведал мне, что она останется одна, под тем же правителем. Ну и что, что все на бирже говорят другое? Мало ли, что болтают невежды? Ты что, не веришь слову Будды?!