О, милый мой, – такой чужой, надменный, дерзкий, способный силой взгляда своего заставить стрелки всех часов на свете замереть и трепетно считать секундные мгновения пред тем, как завертеться с новой силой по кругу жизни, казалось бы, совсем никчемной, но, без сомненья, не сбиваясь с верного пути. Твой редкий дар предвидеть собственное счастье и удивить людей в округе новостью о том, что скоро беды все развеются по ветру, оставив за собой лишь едкий дым воспоминаний, казался в ту эпоху мне пустым и скучным, я пленена была другим и мысли о тебе не допускала. А те глупцы, что сами падали к моим ногам, касаясь нежных женских рук губами, клялись в безудержной любви, пытались стать судьбы творцами, а я смеялась и играла с чертовски пылкими сердцами.
В итоге посвятила жизнь мужчине, кто не был малой части от нее достоин. Мой разум был ужасно беспокоен, когда герой, кому я душу отдала задаром, счел милую свою бессмысленным товаром и, глядя мне в сияющие лаской очи, отказ от чувств принес спустя неделю после брачной ночи.
Да, терпко-горьковатый вкус тоски с печалью вместе взятый порою отрезвляет лучше, чем за грехи мирские страшная расплата. Мы разлетелись вдаль по разным полюсам, теперь отныне я одна, а он себе хозяин сам. Но время катится вперед неумолимо, неизбежно, и я цвету совсем как прежде, пока душа моя цветет.
Ты был мне другом, жил неподалеку, порою чем-то удивлял и радовал приятно, но страсть меж нами коротка была и непонятна, созрев лишь к двадцати пяти годам. Я одинока и мила, а ты суров и безразличен, но та тончайшая стрела, что прямо в сердце острием вонзилась, оставила в душе ужасный след, который вот уж тридцать лет дает мне знать о том, что все еще жива.
Твой ясный взор, твоя улыбка – лучезарна, искрящаяся сотней тысяч страз, морщинки возле самых глаз... Должно быть, жуткая ошибка все то, что нас тогда связало, а мне подчас ужасно мало невидимых воздушных фраз, что невесомо и легко слетают с бледно-алых губ.
Ты помнишь, как желали мы друг друга? Как дороги нам были те признания, слова? И вот о чем твердит несносная молва: в сердечных чувствах пленных не берут. Что ж, без сомнения отвечу – я пленена была тобой, а люди просто нагло врут. Та страсть, что горячо и ярко сияла в жемчужном блеске светло-синих глаз, та страсть, что с головою захватила земную девушку, теряющую ум, как в первый раз.
И губы так неведомо сладки, вкусны, будто тягучий мед янтарного оттенка, тяжелый голос с легкой хрипотцой, а речи полные бессмысленной надежды... Пусть тот, кто назовет тебя хоть раз безумцем и глупцом, отведает моей безмерной злости!
Мы были молоды и легкомысленны, Бог всем судья, он всех поймет: кого-то просто оправдает, а чью-то прыть и вовсе разом пресечет. Но мы честны перед собой, я как была твоей, навеки и останусь, и пусть простят мне эту слабость небеса, а на ладонях чистая прозрачная роса с рассветом ласковым искрится, а значит – я еще умею жить, и это вовсе мне не снится.
Так вот, мы оба разум потеряли в объятьях хитроумной ласки и добродушного тепла. Я помню каждое мгновенье, когда с собой на коже, локонах волос, на скулах и щеках несла твой аромат сквозь время и пространство, гордилась тем, что ты всегда со мной, ты рядом и утешаешь мягким светлым взглядом в моменты боли и страданий.
Но вышло так, что ты ушел – уехал даже не простившись. Возможно, лучшую нашел, возможно, лучшей быть не может, но только вера крылья сложит, как снова разум одинок, а блеклая тоска из глаз струится вместе с каплями соленых слез.
За символическую плату у точно знающих людей разведать правду удалось, что ты сейчас живешь в Париже, и адрес почерком изящным я записала на салфетке, а после слала по письму едва ль не каждую неделю, мечтая получить ответ. Но вот уж месяц миновал – ответа нет. И каждый раз, ложась в постель, рассыпав кудри по подушке, ждала касаний сильных рук, но лишь сквозняк бродил вокруг. Не прекращала я писать до той поры, как не узнала, что получу подарок от судьбы.
Осталось подождать немножко – я терпелива и мудра, пусть сын родиться без тебя, но так судьба порою шутит. Я воспитаю за двоих, ведь смысл жизни только в нем, и никогда мой милый мальчик не удосужится проверить, кто был его родным отцом, ведь в прошлое закрою двери.
Затем вступила в вынужденный брак, чтобы дитя не оставалось без присмотра. Мой муж погиб спустя десяток лет, сердечный приступ охватил его в обед и наглым образом украл остатки жизни увядающего тела. Он был и смелым, и надежным, но жить порою слишком сложно, а умирать еще трудней – когда есть голова и мысли в ней.
Проходят годы, мне уже за тридцать, потом за сорок и за пятьдесят; сыночек замечательным подрос, глаза точь-в-точь, как те жемчужно-синие, что видела в своих сумбурных снах я по ночам. Уйдите прочь из мыслей и не пытайтесь разозлить, не стану больше тосковать по тем бесчисленным мгновеньям, хоть треснет мир... Хоть треснет мир!
Я не могу на сына бросить взгляд, ведь облик возвращает на десятки лет назад в ту пору, когда с тобой не чаяли души друг в друге, когда гуляли по красивейшим садам, без спросу обрывая розы с самых дивных клумб. Я до сих пор храню одну, она не вянет и не чахнет. Однажды в стужу обронила в пучину незамерзшей речки, потом ушла и позабыла, но через месяц в январе вернулась разыскать потерю.
Цветок лежал под слоем льда, сверкая сотнями брильянтов, он спал своим прекрасным сном и ждал касания горячих тонких пальцев, дыханья, коротко слетевшего с замерзших губ. И я взяла его к себе: и роза, что на вид одрябла, потускнела, в самой глубине своей все так же женственно юна, ведь там ей вовсе не до сна – прекрасна, сказочно прекрасна: пусть изнутри, но краше всех! Бутон хранится до сих пор, напоминая мне о том, что я такая же, как раньше, все ждущая шагов в ночи, рыдающая от напастей самых разных мастей.
Я видела тебя на днях, ты шел по улице хромая. Все тот же взгляд и те ж глаза, как путеводная звезда, сияют в свете фонарей. Но я не подошла к тебе, не поздоровалась – напротив. Я знаю, где живешь сейчас, что делаешь и чем страдаешь. Я знаю, нету ни жены, ни деток, ни любимых внуков, а наша долгая разлука казалась мне ужасной мукой до той поры, пока нежданно я не постигла суть любви: прощаешься, а может, нет, уходишь навсегда из дома, мы словно не были знакомы – тебе отныне все равно. Но ты один в кругу людей, а я и бабушкой не против стать, осталось ведь совсем недолго ждать.
Я так любила сквозь года, писала письма и рыдала, а ты был счастлив как всегда, но вот теперь пора настала сравнить последствия любви для нас обоих слишком разных: мы оба живы, но, увы, я счастлива, а ты – несчастлив. Я вечно молода душой, я сына вырастила с честью, а ты лил алкоголь рекой, гулял налево и направо, сейчас, должно быть, жутко чахнешь. Ну что ж, тут не соврешь и не слукавишь.
Я брошу это письмецо в твой ящик, нисколько не боясь последствий страшных. Ты прочитаешь не спеша, затем расстроишься немножко, а после, тяжело дыша и бесконечно проклиная себя за глупые ошибки, забудешь все, как страшный сон, уснуть стараясь навсегда, ведь умирать легко тогда, когда твой разум пуст и чист, – ты обнаженным перед Богом вступаешь в новую главу, продолжив путь свой во вселенной. И хоть уже не на Земле, но там, где счастье все-таки возможно.
А здесь со мной в жестоком мире не обретет душа твоя покой, поэтому я смею предсказать ту череду случайных, но исключительно весомых событий пред тем, как сна густая пелена заволочет глаза твои чудные: ты не напишешь, не придешь, не скажешь доброго словечка и дом мой в жизни не найдешь, на сына тоже не взглянешь. Ты спрячешь боль в своей груди, скуешь ее семью замками, попросишь всех друзей уйти, уже не повернешь назад и примешь чудотворный яд, а после с губ слова сорвутся, так тихо, робко, невзначай: «Прости, не смею я вернуться... прости, я очень виноват».
Совет последний дам несмело: проблемы вовсе не беда, покинет сердце пусть печаль, и вот прощаюсь навсегда – теперь забудь, мне очень жаль.
И знай, что жизнь всего одна, но продолжается она бесчисленные сотни лет: и на прекраснейшей планете и средь воздушных облаков, ведь мы уже давно не дети, освобождаю от оков любви своей без мер и края... Лети, свети и будь таков, а я живу лишь так, как знаю.
До встречи в мире без преград, увы, ты сам был виноват.