Немка

В моем безысходном одиночестве мне показалось вовсе не лишенным смысла завести приходящую, желательно молоденькую, но не очень, лет эдак тридцати, домработницу: тихую, старательную и безропотную. Она моет окна, ванную, туалет, сметает пыль, протирает полы.., а между делом, возможно даже не прерывая его, поняв меня с полуслова, может молча раздвинуть ноги и задрать платье. Дождавшись
с ангельским терпением окончания акции, она, не взглянув в мою сторону, приводит себя в порядок, расставляет все по местам
и также молча удаляется. Ничего более разумного я придумать не мог и урезал свой бюджет вдвое.
После десятка неудачных телефонных переговоров я понял: эпизодический “интим” никого не устраивал, а его иррациональность просто отталкивала. За скромную плату, всего-то 100 тысяч в месяц, ни одна уважающая себя уборщица, а все они, как ни странно образованы, не соглашалась отдаваться где попало, как попало и кому попало. Я деликатно давал понять, что мои неутонченные потребности проявляются спонтанно и мгновенно исчезают, если их удовлетворение натыкается на препятствия, имеющие отношение к пространству и времени. Это свойство натуры в народе определяют выражением “вынь да положь”, но
я его редко использую из-за боязни быть неправильно понятым. Мои бесспорные аргументы, однако, не возымели действия. Видимо, гуманитарная образованность мешала им понять, почему около отопительной батареи, если можно в постели, и почему при этом не бросать заниматься постылым, но полезным трудом. Я попробовал ссылаться на Лота, Валтасара и даже Блаженного Августина, но их авторитета они не признавали.
Долгие нервные поиски, наконец, увенчались неожиданной радостью — одна особа, внимательно выслушав мою исповедь, согласилась прийти.
Портреты Достоевского и Толстого я решил снять со стены: как и в раннем детстве, я продолжаю оставаться стыдливым. Я не хочу, чтобы они знали о моих невинных слабостях.
Ровно в десять часов утра, как мы условились, задребезжал звонок. Придав своему лицу самое безмятежное выражение и проверив его в зеркале, я пошел открывать дверь. Увы, чуда не произошло: на пороге стояла женщина неопределенного возраста, с задумчивыми глазами, в нелепом пальтишке, висящим на ней мешком, и заляпанными грязью сапогами. На голове сидела, по-моему, мужская шапка.
Я подал ей тапочки и, помогая снять пальто, продолжал надеяться, если не на чудо, то увидеть хотя бы привлекательную грудь, достойную бедного отшельника. Мой ангел-хранитель меня не подвел: под свитером что-то было, но “что” в полумраке прихожей я не мог разобрать, и в этот страшный миг, почти теряя сознание, я едва сдержал желание прикоснуться, пощупать, убедиться в наличии этого “что-то”, и проклятое воспитание моим голосом вежливо предложило ей пройти в комнату. Пропустив ее вперед, я успел рассмотреть ее сзади и остался доволен геометрией: слава Богу, не прямоугольник, не плоскость, не угол, а так — обыкновенный зад, о котором несуразная юбка помешала составить более точное представление.
Оставалось лишь уточнить некоторые детали и приступить к делу. Спрашиваю, продолжая пристально ее рассматривать:
— Вы хорошо поняли мои условия.
Потупив очи долу, она сказала буквально следующее:
— Я согласна приходить один раз в неделю и производить уборку помещения, и, когда вам вздумается, позволять использовать меня как плевательницу.
Я боролся с собой, но стыда преодолеть не мог.
— Видите ли, мадам, плевать на человека или, если хотите, в человека меня отучили еще в детстве, а скромный гонорар
за нескромные услуги мне представляется теперь и уже слишком большим для еженедельных плевков. Двадцать пять тысяч за плевок, простите, мне не по карману.
— Вы меня не так поняли… это я для красного словца… я готова хоть сейчас…
— В таком случае приступайте к делу
и запомните: женщина должна быть послушна, чистоплотна, любить порядок и уважать старших. Я сторонник немецкого воспитания.
Ее неадекватная реакция на мои слова окончательно убедили меня, что она при¬ехала в Москву из глухой таежной деревни. (Как потом выяснилось, всего-навсего из Иваново.)
— Мне что, раздеться?
Признаюсь, у меня немедленно возникло желание посмотреть, какой ее создала природа и влияют ли кедровые леса и шишки на формирование личности. Но опять вмешалось проклятое воспитание:
— Ваша основная обязанность следить за чистотой, и я уже согласен заплатить вам вперед, а что касается остального — я не автомат для производства плевков.
— Ну вот снова вы за прежнее.., — сказала она совершенно искренно и спросила, где у меня лежат веник, тряпка, ведро и прочее.
Я заметил в ней появление некоторой веселости и энтузиазма и, холодея от предвкушения увидеть таинственные ландшафты, скрытые под свитером и юбкой, потаенные уголки райского пейзажа (какая мерзость!), показал ей свою берлогу и все остальное.
Она оказалась невысокого роста, чего я раньше не заметил, ходила легко и бесшумно, не задевая и не опрокидывая цветочные горшки, умудрилась не задеть и меня, о чем я ее не просил, и… ничего не показать из своей географии. Длинная широкая юбка скрывала ноги, а свитер, который призван подчеркивать грудь, не думал этого делать, и я так и не уяснил, какая она — большая или маленькая. О форме
и говорить не приходится…
Утомленный бесплодными наблюдениями, я улегся на диван и предался размышле¬ниям, искоса бросая на нее взгляды.
Пока она боролась с пылью на книжных полках, я ничего примечательного не усмотрел, но, когда она начала подметать пол, я убедился, что ягодицы у нее есть и что их пара, как и должно быть. Их габариты мне дорисовало воображение, и я остался ими доволен.
На очереди стояли ноги, живот и грудь. Я решил начать с последней:
— Вам не жарко? Вы так тепло одеты...
— Нет, нисколечко!
Ужасное признание меня немного выбило из колеи. Я знал, где лежит моя старая рубаха с оторванными пуговицами и уже приготовился ее достать. Успокоившись,
я досчитал до ста, ровно столько длилась необходимая пауза, и подошел к проблеме с другой стороны:
— По-моему, вам лучше переодеться. Грязи тут накопилось слишком много, а одежда сейчас стоит слишком дорого…
— Я с собой ничего не взяла. А то, что испачкаюсь, — ерунда, потом постираю.
“Она стреляет без промаха”, — подумал я. После позорного ухода второй жены осталось много тряпок фривольного содержания и я надеялся их использовать для достижения цели. Цель ускользала и я начал спешно обдумывать третий вариант. Она уже заканчивала уборку комнаты и готовилась к переходу на кухню. Я рисковал потерять ее из поля зрения:
— Видите ли, простите, я не знаю, как вас зовут, для меня идеалом домашней хозяйки являются немки, а они всегда надевают фартук, когда не хотят переодеваться. Стиральные порошки нынче дороже хлеба! А фартук у меня найдется…
— Мне все равно. Давайте, хотя я не немка…
Капкан захлопнулся и добыча была в моих руках. У жены, помню, где-то лежало это изумительное приспособление с высокой талией, и я кинулся его искать.
Память меня не подвела: через минуту я уже помогал ей завязывать его. Я стянул бечевки так, словно корсет зашнуровывал, от чего она невольно выгнула спину и откинула голову назад. Заглянув через плечо, я, наконец, узрел бюст средних размеров, довольно высоко расположенный, но, увы, упрятанный уже под тройной броней.
Сильно стянутый под грудью фартук мешал ей дышать и работать. Она не подала виду, но я уже с точностью до грамма знал вес каждой груди и до сантиметра рассчитал радиус предполагаемых полушарий. Геометрия женского тела всегда была моей слабостью…
Проблема ног и живота казалась мне неразрешимой, и я решил не торопить события, но первый шар забросил:
— Простите, вы так и не сказали, как вас зовут... А мыть полы вы не собираетесь?
— Как же, обязательно. А зовут меня Кристина.
— Что вы говорите?!
Она не знала и не могла знать, что все мои мечты и надежды сошлись, как в точке, в этом имени, которое могла носить любая добропорядочная немка, той самой немки, чей образ меня преследовал в моем одиночестве вот уже много лет.
Кристина непременно подберет юбку, когда приступит к мытью полов, и уж наверняка не откажет мне в удовольствии взглянуть на то, что там под ней росло, зрело и наливалось соком, пока я доводил себя до белой горячки, сходился и разводился, страдал и прожигал единственную реальную жизнь. Она не знала и не могла знать, что я уже готов стать счастливым человеком, раз уж ко мне залетела из глухомани синяя птица в образе скромной деревенской девушки, готовой служить мне, как отцу, брату, мужу и любовнику.
(Первое время в Москве Кристина зарабатывала себе на хлеб проституцией, но постепенно с центральных улиц конкурентки и сутенеры оттеснили ее на вокзал, где она еще не успела потерять форму. Всего этого я не знал и не мог знать тогда.)
Все дальнейшее происходило по задуманному мною сценарию, за исключением одной малости. Но какой!!! Такого развития событий я предположить не мог, у меня на то просто ума не хватило бы!
Когда она занесла ведро с водой в комнату, я уже сидел в кресле, курил и наслаждаясь ожиданием смотрел с замиранием сердца, как она с удовольствием срывает
с себя ненавистный фартук и вслед за ним... о Боже! решительно стягивает через голову маскарадный свитер.
Она стыдливо отвернулась от меня, показывая мощную спину, а я глазами кричал: “Повернись, да повернись же!” И вдруг слышу: “Если не хотите, не смотрите”. Какой же я идиот!
Отбросив свитер на диван, она так же споро и профессионально подобрала юбку и крепко стянула концы узлом. Путь был расчищен, и она, склонившись над ведром, стала неистово полоскать и выжимать тряпку, словно вымещая на ней все свои обиды. Я не успел рассмотреть толком и во всех деталях ее полуобнаженные лифчиком полновесные груди. В расчетах я не ошибся: диаметр одной сиськи равнялся
в основании примерно одиннадцати сантиметрам, у вершины, недалеко от сосков — около пяти, каждая весила не менее четырехсот грамм. Она успела повернуться
ко мне другим ракурсом, впрочем, очень существенным в моем мировоззрении, вследствие чего я “случайно” уронил пепел на пол и нагнулся, чтобы сдуть его в нужном направлении. Прогноз мой оправдался и в этой сфере: ляжки и ягодицы полностью не соответствовали классическим и современным нормам, но зато до самого дна удовлетворяли мой извращенный вкус ко всему сильному, здоровому и объемному.
Когда она стояла посреди комнаты, склонившись над половой тряпкой, мне показалось невежливо, грубо и подло в этот момент разрушать последний бастион, то бишь стягивать с нее трусики: руки, занятые благим делом, лишали ее точки опоры, а неожиданность наскока могла вызвать шок и падение на пол, в том числе и мое, если бы я попытался удержать ее.
Дождавшись, когда она вымыла коридор, кухню и туалет и взялась за ванную, я пошел на смерть. Выждал еще десять ужасных секунд, которые ей были необходимы для подготовки к моему визиту, еще секунду — и я увидел ее глаза, смотрящие на меня со дна ванны, неестественно повернутую в мою сторону голову, сильно наклоненный торс под 60;, а когда задрал юбку — два куска сладчайшего пирога, разрезанного поровну для немедленного съедения. Тогда мы оба одновременно поняли, что дороги назад нет, отступать некуда и никто и ничто нас разлучить уже не может.
Опускаю неприлично долгую, страшно неудобную и излишне торопливую возню (то ли дело в Раю) и перехожу к кульминации…
Увы! В этот миг и раздался наглый, отвратительный звон — сначала один раз, за ним — лавина омерзительно дребезжащих звуков…
…Вот уж чего я никак не ожидал, так это возвращения второй жены, сообщившей мне с порога, что она меня простила. Увидев вычищенную до блеска квартиру, она великодушно простила и Кристину, после чего прожила со мной еще один месяц
и сбежала в этот раз навсегда.
С Кристиной мы встретились по моей просьбе у памятника Тельману. (Грешен, уважаю даже таких немцев.) Она сказала мне с сестринской нежностью, что не хочет совмещать обязанности уборщицы и проститутки. “Или увеличьте плату, или поищите другую дуру!”
Я ее не узнавал: размалеванная физиономия, короткая юбка, каблуки и прочие атрибуты вольной жизни.
— Вы, — говорю, — не могли бы мне кого-нибудь порекомендовать?
— Могу, — отвечает, — у меня есть одна знакомая старушка…
Заметив мой тоскующий взгляд, остановившийся на ее груди, она улыбнулась и добавила:
— Она еще ничего себе.
Моей пенсии и так едва хватало на жизнь. Старушку “ничего себе” я отверг. С Кристиной мы расстались, и я навсегда потерял ее следы.