Раньше я пил запоем.
Это потому, что душа была широка, но невзрачна. Как русская равнина – ни конца, ни краю, и серым небом придавлена. Неурожай, грязь и всегда осень. Даже летом прохладно в душе и ёжишься. Остаётся только принять для сугреву. И на ход ноги, чтобы с одинокой тоски не помереть, пока каликой перехожей лупишь по жизни, бесплодными полями и жидкими перелесками. Так и набираешься за день по-тихому, а на душу-равнину спускается сырая и неприютная русская ночь, и счастье, если добрался ты до какого стожка, а то под кустом. Или в овраге. Ночью страшно в овраге. Как не выпить в овраге ночью?! Совершенно невозможно не выпить. Да это, можно сказать, два в одном. Лекарство и профилактика. Первое – от стыда. Ну а второе – чтоб руки не наложить, если первое не подействует.
Странное дело пить, лихое и тёмное. С первой, вроде, будто вышел из ночи на свет, дверь открыл, и ступил, как Нил Армстронг. Впрочем, и дальше кувыркаешься, как тот Нил – кубарем по светлой стороне, до той самой границы, за которой алмазной плотности тьма, где не то, что ни зги, так ещё и болезненный страх, умноженный на болезненный холод. Кувыркался, летал, сигал мячиком по отмершей поверхности вечной спутницы, - совести, суки, - а в итоге ввалился в какой-то рогатый тупик, где звенит тишина и пугают невнятные черти.
Нил тот, вроде, сошёл с ума. Потому как пендос, а они мелковаты, чтоб на тёмную сторону вот так, нахрапом. Мы люди русские, а я даже в квадрате, потому что тверской, гад из гадов, безбашенный и злой от рождения. Мне не надо луны, той, что подозрительно женского рода, и марс не волнует – хватит, навоевался. Не боюсь сгореть на подлёте, и выйти в космос без скафандра пустяк, зимой в Питере так же.
Боюсь в овраге русском тупо заснуть.
Потому что чувствую – могу не проснуться.