Я видела войну. Видела, как все мы - в кино. Про героических красных комиссаров, неуловимых мстителей, про тех, кто сражался за Родину, про летящих журавлей. Сотни и даже тысячи, наверное, фильмов. Многие из них трогали душу, вызывали слезы. Но, все - таки, это было просто КИНО. Очень все это далеко и не про меня.
Даже Невзоровское "Чистилище" - шокирующее, ужасное, вызывающее злость, ненависть, жалость, боль и еще тысячи эмоций - было лишь фильмом.
Война казалась далекой и нереальной. Ведь родились мы все и выросли в мирное время.И жизнь в нашем военном закрытом городке к концу девяностых изменилась мало. Хоть по телевизору нам и рассказывали, что все не так, как кажется, мы особых изменений не видели.
В нашем военном городке жизнь, казалось, замерла в том, советском еще, времени. Регламенты, режим, дисциплина. Все было неизменным и незыблемым. Войска Двенадцатого ГУМО продолжали жить своей размеренной, раз и навсегда определенной жизнью.
...Часть расформировали неожиданно, и как - то очень поспешно. Офицеров раскидали по гарнизонам. От Дальнего Востока до Крайнего Севера.
Не согласившимся на перевод - выдали пособия, сертификаты и возможность по мере собственных сил и желаний обустраивать свою дальнейшую жизнь. А городок отдали какому-то другому ведомству. Военному, конечно, но другому, отличному от привычного, понятного, "правильного"...
Городок с ужасом ждал прибытия новых "хозяев" части. Все уже знали, что это боевой полк, только что выведенный из Чечни.
Слухи ходили самые разные, один нелепее другого. И от этого - еще более страшные.
О беспредельных командирах, о постоянных драках с поножовщиной, о расстрелах без суда и следствия по законам военного времени...
Нам, тепличным жителям режимного Городка, в те смутные годы это представлялось невероятным, но ... вполне возможным. Кто знает, какая она там - жизнь за нашей "колючкой"?
Городок оцепенел в ожидании "чеченцев - головорезов"
Опер-группа в количестве сорока шести человек прибыла в середине февраля. Этим же вечером в полном составе они явились в кафе, где я тогда работала.
С черными от тяжелого зимнего загара лицами, в прокопченных "буржуйками" бушлатах, в выгоревших камуфляжах.
Мы исподтишка разглядывали "захватчиков", "оккупантов" - как все их уже за глаза называли. Обыкновенные, только очень уставшие, мужики. Попросили - " Всем по двести водки и чего-нибудь горячего"
Выпили молча, без тостов. Минут через пятнадцать зал наполнился негромкими разговорами. Стало видно, что они все разные, а не на одно лицо, как показалось вначале. Разговаривали о погрузках, о сроках прибытия эшелона с техникой, о том, где полевую кухню разместить. Драк и поножовщины, вроде, не намечалось...
К концу вечера мы уже со всеми перезнакомились, рассказали - что у нас тут, где и как. Какие магазины есть, как баня работает, где школа, какой детский сад.
Мальчишки молодые интересовались - когда и где дискотеки проходят, много ли у нас девчонок незамужних.
Мы, в свою очередь, про семьи расспрашивали - где, да что. Когда привезут. Кому где жилье дали.
Нормальное человеческое общение. Черт оказался совсем не так страшен, как мы его себе намалевали. Никаких разговоров об ужасах войны, о подвигах, горящих танках, злых чеченах, трудностях и лишениях армейской службы... Спокойные мирные разговоры
Впервые я поняла, что не все так уж спокойно, двадцать третьего февраля.
В Армии это - день всегда особенный. А для людей, только что вернувшихся с войны - вдвойне.
Кафе было забито под завязку. Около ста человек в парадках, при орденах и медалях. Сидели, где могли - за столиками, на диванах, на приволоченных из бильярдной креслах, на подоконниках. Смех, поздравления, звон посуды...
Все стихло в одну секунду, как по команде...
Я, конечно, знаю, что такое "третий тост". Но такого я не видела никогда до этого и никогда после. Когда сто человек поднимаются в одну секунду, одним движением. И замирает даже звяканье медалей. И наступает такая оглушительная тишина. И в один миг у всех темнеют глаза. И на секунду опускаются ресницы. Один глоток. Один выдох. И еще несколько секунд вязкой, горькой даже на вкус тишины.
Кровь стынет в жилах.
И, уже сев на свои места, еще несколько минут они не смотрят друг на друга. Слова роняются редко и неохотно.Они все - всё еще там. Там, где остались те, за кого они подняли этот тост.
Войну я увидела чуть позже, когда праздник уже закончился.
Вечер прошел на удивление спокойно, хотя и шумно. Без всяких конфликтов и эксцессов. Что даже странно - при таком количестве пьяных мужиков.
Последние посетители допивали и договаривали, пока я закрывала витрины и собиралась домой. Подошел Санек Долганов - один из тех, с кем я познакомилась в первый день. Ему дали квартиру в соседнем доме и он иногда заходил, чтоб проводить меня с работы.
Мне он очень нравился - двухметровый дядька с абсолютно детским лицом. Майор в свои двадцать шесть. С тяжелой контузией, ранением позвоночника и двумя орденами. Его друг рассказывал мне, что он кому-то взятку давал, чтоб его не комиссовали. Очень служить хотел. И отцу обещал обязательно до генерала дослужиться.
Вышли мы с ним, а на улице - красотища! Морозец, звезды, воздух - после прокуренного зала кафе - пьянит. Сосны, и снег по колено, и тишина. Идем неспеша по дороге и вдруг - БАБАХ!!!
Я только краем глаза успела заметить где - то сбоку вверху огни фейерверка, как почувствовала, что куда-то лечу. И - лицом в снег, обдирая кожу об острую корку наста.
И сверху на спину наваливается тяжеленное тело. И надавливает со всей силы, вминая меня еще глубже в снег. И снег залепляет глаза, рот, нос, уши...
БАБАХ!!!
БАБАХ!!!
Я чувствую, что сейчас задохнусь. Нет воздуха - только снег. Пытаюсь сопротивляться, дергаюсь. Слышу сквозь вату снега - " Чехи! Не шевелись!" И все пытается закрыть своим телом всю меня , вдавливает грудью мою голову еще глубже. И накрывает руками со всех сторон.
БАБАХ!!!
И я вдруг всей кожей, всем телом начинаю чувствовать ЕГО страх, этот животный ужас смерти. И понимаю, что он спасает меня. И спасая - убьет. Я просто задохнусь сейчас.
Я всхлипываю и изо всех сил выдыхаю воздух, чтоб отвоевать у снега хоть капельку пространства. И еще раз. И еще.
Перед губами появляется маленькая ямка с оплавленными краями и я начинаю бубнить в нее глухим монотонным голосом:
- Санек, мы дома. Мы дома, Санек. Это я. Это я. Пусти меня. Мне больно. Это я, Санек. Мы дома.
Чувствую, как немного расслабилось его тело, пытаюсь шевельнуться и продолжаю бубнить:
- Саша, Сашенька, Санек. Мне больно. Это я. Пусти меня
Выпрастываю из-под снега руку, дотягиваюсь до его ледяных пальцев, глажу тихонько.
Могу уже немного повернуть голову.
- Все, все Санек. Мы дома.
Через пару минут мы выползаем на обочину. Облепленные снегом, садимся прямо в сугроб.
Нас обоих трясет. Он не может расцепить зубы. Я вижу его побелевшие глаза.
Мои слезы падают в его огромную ладонь, я глажу ее и думаю:
" Маленький, что ж они с тобой сделали, сволочи..."
Продолжение следует...