Междуглавие
Со щитом или на щите
Декабрь сопровождаем хмурой свитой
ненужных дней и снегом бессюжетным,
тоской моих ночей неотогретых.
Мои капризы кутаются в свитер.
И лёд кругом.
И я отныне – призрак.
И дышат льдом
Теперь мои капризы.
Санками служила позаимствованная из дома круглая крышка от стиральной машинки. Крышка была новая, блестящая и скользкая до невозможности: закон трения игнорировала полностью.
Катались дотемна. И после катались тоже – когда уже и взрослые с горки ушли. Горка стала миром, и мир был бел и чёрен, возвышен и прекрасен: Норвегия, а может, и ледяные пустыни далёкой звезды. Ориентацию в пространстве отложили на потом, но крышку переименовали сразу, крышка получила в мире статус щита. Щит был найден в расщелине горы, истинное предназначение его скрывалось под снегом и мраком (Лёшка решил, что пока они сущность щита не разгадали).
Катались по очереди, оставшийся прыгал и кричал или бежал вниз, а чаще – ехал на заду. Тогда щит тащили наверх вдвоём.
Было ужасно жарко, поэтому они разделись до рубашек. Рубашки у обоих были яркие – синяя у Лёшки, красная у Андрея. Как флажки. Флажки метались по горке, скакали, орали – и нажили таки себе нехорошее. А не катайся на боевых щитах!..
Ой, сказал вдруг Лёшка, хватаясь за шею, ой, я косточку потерял, ой, Дрейчик!.. Какую косточку, сказал Андрей, прыгая, катись давай! Косточку, закричал Лёшка, талисман! Андрей сразу же вспомнил свой хрустальный шарик (закопанный и многократно оплаканный) и прыгать перестал. Абрикосовая косточка, сказал Лёшка, в неё проволочка продета, и был шнурок, она была на шнурке, а шнурок, наверное, порвался.
Забыв одеться, они излазили на четвереньках всю горку. Лёшка простужено шмыгал носом и что-то шептал, а потеряв надежду, уселся у подножия мира и заревел. Андрей утешал, потом начал мёрзнуть и сбегал за куртками. Одевшись, Лёшка реветь перестал и замолчал – мёртво. Андрей излазил горку ещё раз и ещё раз, а выбравшись наверх, уткнулся в ботинки Лёшкиного отца.
Уволакивая наследников из ледяных пустынь, разъярённые родители вытрясли из Андрея вполне уместную ложь о потере ключей от квартиры. Из Лёшки не вытрясли ничего: Лёшка продолжал молчать, пребывая душою в снегах и мраках.
Дома Андрей был засунут в горячую ванну и налит до ушей чаем с малиной; Андрею удалось избежать простуды. Лёшка, тоже пропаренный и пролеченный впрок, заболел надолго. Болезнь назвали гриппом, но Андрей был уверен, что никакого гриппа у Лёшки нет.
Несколько раз он ходил искать косточку – после школы, пока было светло. Он нашёл на укатанном снегу невероятное количество разного бестолкового мусора: пуговицы, ключи, бумажки, кусочек браслета от часов и даже женскую серёжку (не золотую, сказала мама).
Начались каникулы, скучные и сумрачные. На школьном утреннике Андрею дали роль волка, и роль ему нравилась. Он научился рычать – учительница истории, режиссировавшая постановку, ругалась, потому что рычал он и вне оговоренных сценарием моментов. И костюм оказался замечательный – если сильно тряхнуть головой, зубы щёлкали по-самому настоящему.
Но теперь – вот уже третью неделю – он рычал некачественно, а от репетиций отлынивал. Не в радость больше было ему обращаться волком. Ничего без Лёшки не было в радость, а к Лёшке его не пускали.
Лёшкина мама позвала его сама – на следующий день после скучной школьной ёлки. Не спит, не ест, перечисляла она Андреевым родителям, температура не спадает, да и отчего ей спадать, если таблетки не пьёт ни в какую, ты ему скажи, Андрейка, может, тебя послушает!..
Таблетки, угрюмо думал Андрей, спускаясь на второй этаж, нужны ему ваши таблетки, как привидению сандалики...
Лёшка лежал под тремя одеялами, бледный и равнодушный. Будто потерял в снегу не абрикосовую косточку, а меч короля Артура (или Кольцо Всевластья, сравнил Андрей значительно позже: в одиннадцать лет он ещё не читал про хоббитов).
– Я, наверное, умру, – сказал Лёшка.
– Вот ещё! – возразил Андрей и уселся на пол перед диваном. Коленки просто затряслись – никогда Лёшка слов на ветер не бросал.
– Ты не пугайся, – сказал Лёшка, глядя в потолок. – Я так умру... внутри только. Буду просто всегда лежать, и всё.
– Я искал, – сказал Андрей. – Я всё там излазил.
– Ты неправильно искал, – сказал Лёшка. – Ты ведь днём ходил? А надо в то же время. Надо покататься так же, долго, вечером. Чёрный Шевалье тебя тогда вспомнит.
– Ладно, – сказал Андрей. – Я попробую вечером. Там же фонарей мало, плохо видно.
– Не надо ничего видеть, – сказал Лёшка. – Она сама найдётся, вот посмотришь. Только ты сегодня, ладно? Сделаешь?
– Сделаю, – сказал Андрей. – А этот чёрный, он кто?
– Дрейчик, мне очень надо сегодня, – сказал Лёшка. – А то будет поздно.
– Я сделаю, – сказал Андрей.
Кататься оказалось скучно, но он катался – как заведённый, ни с кем не разговаривая. Народ разошёлся быстро – жутко холодно было в тот день, но Андрей, поднявшийся на горку уже раз двадцать, весь взмок и снял куртку. Он не орал и не прыгал – просто съезжал вниз и, подхватив крышку, бежал обратно. Никуда не пойду отсюда, обречённо думал он, буду всегда кататься, всю жизнь буду тут...
Совсем скоро он понял, что так оно и есть. Никто не придёт искать его, но и он ничего не найдёт, и поэтому время остановилось, здесь, на горке, в ледяной пустыне. Снег не растает, зима не кончится. Утро не наступит, и не погаснут фонари, а Шевалье его не вспомнил, и придётся всегда скатываться на щите, и бежать вверх со щитом, который стал ужасно тяжёлым, и вот так будет теперь всегда, и ничего другого никогда не будет, а в двух кварталах от горки лежит под одеялами Лёшка. Всегда, всю жизнь бледный и грустный Лёшка будет лежать на своём диване, заколдованный Лёшка, заколдованный навсегда...
Андрей заплакал и пнул крышку ногой. Она понеслась вниз, бесшумно и быстро, серебряный щит по белым снегам заколдованного мира, и Андрей побежал за ней, а на половине спуска упал и покатился кубарем – в снежную, серебряную, заколдованную вечность.
Он попал носом в острый бортик крышки, подтянул ноги и встал на четвереньки, воткнувшись локтем в тот же бортик. Щит отъехал в сторону, и Андрей увидел талисман.
Талисман был покрыт вязью извилин и оплетён тонкой золотою цепью. И чёрное сухожилие дракона крепилось к цепи, порванное, съёженное. Андрей завороженно смотрел на талисман, нисколько не сомневаясь, что это волшебная вещь. Руна бога Одина – не меньше... Но когда он осмелился, наконец, прикоснуться, руна превратилась в абрикосовую косточку, прицепленную проволочкой к шнурку. Да – в косточку; но он-то знал.
Присев за углом своего дома, он проводил взглядом вышедших на поиски родителей и успокоился окончательно: время пошло!
Открыл ему Лёшкин отец; в темноте коридора он здорово смахивал на чёрта из какого-то телевизионного спектакля – бородкой, что ли. Андрей с тоской смотрел на бородку и молчал, и дядя Коля молчал тоже, а потом осторожно спросил:
– Ты чего?
– Мне надо к Лёшке, – с тоской сказал Андрей. Было понятно, что его не пустят – мокрого, с разбитым носом, в десять вечера... – Мне, дядя Коля, очень надо...
Лёшкин папа посторонился и сунул Андрею платок:
– Нос хоть вытри. Подрался, что ли?
– Ага, – согласился Андрей.
– Его разыскивать пошли, а он вот он, смотрите! – сказала Лёшкина мама. – Андрей, ты что же?..
– Мама!!! – заорал из комнаты Лёшка.
– Ну, пусти его, – сказал дядя Коля. – Пусть зайдёт. А я Женьку догоню, скажу...
Андрей молча стащил ботинки и в мокрых напрочь носках пошлёпал в Лёшкину комнату.
Лёшка, точно, лежал всё так же, но глаза у него блестели.
– Давай, – сказал он. Андрей разжал кулак над высвобожденной из одеял ладонью, и Лёшка схватил косточку, а другой рукой вцепился в Андрея.
– Я ещё дня два полежу, – сказал Лёшка. – Таблетки буду пить, чтобы не догадались. Дрейчик? Ты не обиделся?
– Дурак, что ли? – искренне сказал Андрей, и Лёшка улыбнулся во весь рот, но на всякий случай Андрей уточнил: – Ты теперь не умрёшь?
– Нипочём!
– Тогда я пошёл домой, – сказал Андрей. – А то меня убьют.
– Зато ты меня спас, – сказал Лёшка. – Я уже совсем почти заколдовался.
Андрей кивнул. Он знал.
– Завтра придёшь? – спросил Лёшка.
– А пустят?
– Я тебе завтра расскажу, – сказал Лёшка. – Там с этой косточкой такое было!..
Андрей не запомнил сказки про косточку (руну, руну, талисман, и жилу дракона, отданную добровольно, и цепь, выкованную горными гномами), но в Чёрного Шевалье они играли до самой весны. У Шевалье был железный замок, а в подручных у него ходили крысы; хозяин серебряного щита, владыка ледяных пустынь, он оказался не таким уж хорошим. Злой колдун, на самом-то деле. Обычная история.
Снег сошёл в середине марта, оставив игру незаконченной, но Андрей почти не жалел об этом. Железный замок лежал в руинах, и они спасли одну глупую фею от страшной участи стать обычной девчонкой; всё прочее было уже не столь важно. Вот о каторжниках, которых ссылали на пограничные базы Галактики, стоило сокрушаться. Про каторжников Лёшка писал повесть – и бросил на пятой главе, а здорово было! Как они там сражались с захватчиками, а захватчики летали на топливе, которое производилось из жителей Галактики, такие были там дела... Не ценил Лёха своих талантов, а ведь Андрей специально для продолжения про каторжников ручку ему отдал, германская была ручка, гелиевая, шикарная донельзя.
Ужасно было обидно.