(Уважаемые читатели! В текст вкралась ошибка, и повесть оказалась оборванной на полуслове. Попытаюсь исправить эту оплошность)
Но умоляю тебя, иди к ней и учись. Ты должна пробивать себе дорогу сама.
- Я уж написал, - в другой раз читала Таня, - Марье и дяде Абраму. Надеюсь, что дядя Абрам поможет тебе и в обиду не даст. Написал братка и тётке Агафье: поблагодарил их с дядей Исааком за то, что они вырастили Танюшку и просил не обижаться, что советует Тане пойти к Марье, чтобы учиться дальше. Он, видимо, специально написал «к Марье», а не «к матери»: зная норов тётки Агафьи, не хотел её обидеть. А то обязательно скажет: «Нашлась мать». Тане тоже велел прочитать Агафье с Исааком все его письма: пусть знают, что ничего обидного для них в его письмах нет.
Вот так решалась дальнейшая судьба девочки, которая всё больше переживала и страшилась той неизвестности, что ожидала её в недалёком будущем. Она плохо стала спать. Часто плакала по ночам, думала. Ведь школа будет новая, совсем чужая. Чужие учителя. А ребята, подружки… Как-то они воспримут её, Таню? Всё это так тревожило девочку. Но больше всего её тревожило, в качестве кого она появится у Марьи – сестры или дочери. Как сложатся их отношения? Страшнее всего для Тани быть опять чужой в семье. Она до сих пор не забыла, как долго привыкала к маме Агафье и к тяте Исааку. Не забыла, как больно, тоскливо было ей без братьев, без сестёр. Но тогда она была маленькая, и у неё был Макарка, которого она всегда могла прижать к себе. Да и братья, сёстры у неё были, хотя и далеко. А что теперь? Ни брата, ни сестры. Зато добавилась ещё одна мама… Чужая мама, которой она, Таня, совсем не нужна. Ведь не приехала же она ни разу за полгода к ней в больницу: Толю было не с кем оставить. «Ну и пусть живёт со своим Толей». Она невольно вспомнила ещё тот давнишний случай, в Булатове, когда убежала в мороз раздетая, босиком по снегу, а она даже в сенки не выскочила, не то, чтоб догнать. Какая же мать усидела бы?
К бабоньке Варваре и к няне Нюре Танины чувства тоже как-то изменились: ведь и они тоже обманывали. «Господи, зачем же они все врали? Зачем?»
Так думала Таня и днём, и ночью. Не давали ей покоя эти мысли. Она даже учиться стала хуже. Дома обстановка тоже была натянутой. Агафья, хотя и соглашалась с племянником по поводу дальнейшей учёбы Тани, а в душе, видимо, вынашивала обиду, неизвестно, на кого больше: на Марью ли, бросившую когда-то девчонку, на Осипа ли. А, может, на саму девчонку, доставившую ей столько хлопот. На Варвару с Нюрой, к которым иногда ревновала Танюшку, она тоже «точила зуб». « Всем легко давать советы», - часто ворчала она. Но больше всего она лютовала на своего «непутёвого». То и дело подходила она к старику вплотную и со злостью, поднося кулак к его подслеповатым глазам и дёргая его за бороду, с ненавистью выговаривала:
- У-у, сидишь, старый хрыч! Кабы ты, кобель, не рыскал по махоушинским отходкам да брошенкам, всё было бы по-другому. Теперь родненьких бы внуков ростили. Одна Устя твоя поганая сколь, поди, сбросала на помойку твоих сынков и дочерей?!
Старик ёрзал на месте, крутя туда-сюда бородой. Молчал.
Бывали и другие сцены.
Корова теперь принадлежала Агафье с Исааком одним. Сюткиным давно уж колхоз выделил нетель, и у них теперь своя коровушка. У Агафьи снова была возможность торговать маслом. Не имея маслобойки, она сметану сбивала или в кринке прямо рукой, или в бутыли. Перетапливала, цедила и сливала в четверть (трёхлитровую бутыль). Причём наливала не по плечики, как положено, а под самую пробку. Масло у неё было всегда чистое, жёлтое, как янтарь, поэтому покупали его с удовольствием. Агафья нальёт эту бутыль и отправит старика в деревню продавать. Сколько он там возьмёт за него, Бог знает, но, видимо, побольше, чем отдаст старухе, а «барыш» всегда припрятывал в шапку. Была у него шапка-папаха. Подпорол он где-то с изнанки подклад и хранил там свою заначку. Бывало, сидит на лавке и мнёт свою папаху – всё что-то шарит-шарит руками. Из-за плохого зрения не видит, что старуха-то за ним наблюдает. Агафья смотрит-смотрит да и подойдёт к нему. Тихонечко так, спокойно возьмёт у него из рук шапку и ещё спокойнее, елейно: «Чё-то потерял, Исаак Платонович?» – Сунет руку в дырку, извлечёт оттуда тройку или пятёрку, а то и вообще свёрнутые несколько купюр и заботливо вложит в костлявую руку старика да ещё и добавит с ехидцей: «Надо повнимательней быть, так и потерять недолго». Старик поёрзает, дождётся, когда старуха отойдёт от него, и молча выйдет на улицу. Такие сцены, иногда и с мордобоем, повторялись всякий раз после похода Исаака с маслом.
У Тани с мамой Агафьей отношения были не лучше. Бывало, Агафья по нескольку дней просто не замечала своей приёмной дочери, словно её и вообще не существовало на свете. Таню это очень тяготило. «Уж лучше бы она ругала, обвиняла в чём-то», - думала девочка. В выходные дни Таня по-прежнему ездила в «Горный». Дядя Афоня прослужил только год и пришёл домой. В начале зимы он подарил Тане свою белую солдатскую шубу, которая была ей ниже колен. Бабонька Варвара как-то пошутила:
- Теперь ты будешь в ней, как у Христа за пазухой.
- Я же не знаю, как бывает у Христа за пазухой.
- А вот так же, как тебе в Афониной шубе, - засмеялась няня Нюра. Только в этой семье и могла отдохнуть душой бедная девочка. А дома ей казалось, что сами стены сжимали, и потолок давил.
В классе тоже, с тех пор, как узнали, что учатся в этой школе последний год, как-то сразу всё изменилось. Настроение было какое-то приподнято-грустное. Как-то внезапно все повзрослели что ли, многие догадывались, что дальше им учиться уже не придётся. Да и все понимали, что расстаются, если и не навсегда, то надолго. В апреле пионеров их отряда стали принимать в комсомол. Для Тани опять возникла новая проблема: как на это посмотрит мама Агафья. Может, снова придётся пережить то, что было с «пионерией». Таня давно уже знала правду о том, почему она оказалась в больнице. Девочки всё-таки рассказали ей, что слышал учитель о замыслах Агафьи. Однажды Таня решила убедиться, так ли это. Последним в расписании был урок физики, и Таня после звонка задержалась у двери.
- Иннокентий Михеевич, оставьте меня после урока, когда все уйдут. Мне надо с Вами поговорить.
- Хорошо.
Прозвенел звонок с урока, все захлопали крышками парт и повскакали с мест.
- Таня Панова, останься.
Этагольские хотели подождать её в классе.
- Вы идите, идите, ребята. Мне Таня нужна одна. Ну, так о чём ты хотела поговорить? Что-то случилось?
И Таня с волнением пересказала то, что ей говорили девочки.
- Это правда, Иннокентий Михеевич?
- К сожалению, правда, Таня. Ну, скажи, пожалуйста, зачем мне было бы клеветать на твою маму Агафью? Я и так остался в глазах многих болтуном: ведь мои показания никто не подтвердил. А деда ты не трогай, Таня, не выспрашивай ничего. Ты же знаешь, что он боится своей старухи, да и тебе это ни к чему. Ты же скоро уедешь от них?
Они поговорили ещё о дальнейших планах Тани. Она подробно рассказала о письмах братки Оси, о своём нежелании идти к Марье.
- Всё правильно советует тебе твой старший брат, тебе надо учиться. А вот насчет Марьи ты неправа. Не будет же тебе тяжелей, чем у мамы Агафьи. Привыкнешь. А по поводу обмана… Что тут можно сказать? Иногда бывает просто необходимо скрывать её, правду-то. Вот вырастешь, сама станешь мамой – на многие вещи будешь смотреть иначе. Вот так-то, Танюша. Успокойся и немного ещё потерпи. А темпы в учёбе не сбавляй, тебе это пригодится. А то учителя говорят, что ты слабее стала отвечать на уроках. Это не дело. Ну, иди. Заждались тебя.
Ребята, действительно, ждали её все, кроме «Сасавки». Таню разговор с Иннокентием Михеевичем немного успокоил. А с другой стороны она убедилась, что мама Агафья в самом деле замышляла её убить. Было горько и страшно идти домой. И теперь Таня тем более задумалась, говорить ли дома о комсомоле, или снова врать. «А вдруг она теперь добьёт меня? Ведь сейчас мешать некому».
Заботы добавилось Тане. Но неожиданно помог случай. В Святое Воскресенье они, как всегда, поехали в «Горный». Дома были все. После «паужна» к ним забежала Марфа, подруга Нюры.
- Нюра, завтра в семь часов комсомольское собрание. Будем обсуждать, кого посылать на выставку. Подумай.
Марфа ушла, а Нюра тут же спросила:
- А у вас, Таня, ещё не было приёма в комсомол?
Таня испуганно взглянула на мать, и почти, как Савка, прошептала: «Н-не знаю».
- Как это не знаешь? А ты разве не думаешь вступать в комсомол?
Она посмотрела на тётку Агафью. Та не стала дожидаться прямого вопроса к ней, и сама заговорила: «Я тоже ничё не знаю, даже разговору не было. Да она вить скоро к своей маме поедет, там и пускай хоть в комунарии вступат».
- Не в комунарии, тётка Агафья, а в коммунисты, - вмешался Афоня, да и вступать ей в коммунисты ещё рано, а вот в комсомол надо. И надо здесь это сделать, в своей школе, вместе со своими ребятами, со своими учителями. Здесь её все знают. А там, пока к ней приглядятся. В комсомол ведь кого попало не принимают, а лучших. Так что давайте, тётка Агафья, не препятствуйте.
- А я чё, препятствую ли чё ли? Говорю же, разговору даже не было. Бабонька Варвара и та подала свой голос: «И правильно, Аганя, нам уж осталось помалкивать, а им, молодым, надо быть вместе со всеми. Им жить надо».
На этом разговор закончился. О комсомоле ни по дороге домой, ни дома не было сказано ни слова. Агафья, конечно, была против, но молчала.
Таня вступила в комсомол. Вскоре после этого Лида Сазонова предложила: «А давайте проведём прощальный вечер у костра!»
Все дружно поддержали её и стали готовиться к этому. 19 мая 1940-го года все мальчишки седьмого класса взобрались на вершину самой высокой горы над махоушкой, натаскали хворост и сухие деревья. Прямо на скалах соорудили высокий костёр. А вечером вместе с учителями поднялись туда всем классом. Костёр с высоты скалы освещал весь Тоурак. Ребята веселились от души, не чувствуя никакой скованности в присутствие учителей, которые веселились вместе с ними. Кто-то догадался принести банку с краской и несколько кисточек, и все написали на камнях свои имена и дату. Сколько было песен спето, стихов прочитано. В заключение и Таня прочитала своё четверостишие, которое сочинила накануне ночью:
Гори, костёр, летите искры к тучам!
А по сухой хвое огонь пылай.
И пусть, как встарь, суровый и могучий
Тысячелетья простоит Алтай!
Экзамены сданы успешно. Документы получены. С ребятами и учителями распрощалась. Разорвалась ниточка, связывающая Таню с Тоуракской школой. Грустно. Тане захотелось побыть одной. Распрощавшись с Таней и Аней, она пошла по тропинке, по которой много раз хаживала в Кистайков лог с мамой Агафьей и с бабушкой Максимовной. Долго шла, пока не устала. Присела на валун. Как часто сиживала она здесь с этими старухами! И поплыли воспоминания - и радостные, и горькие. И те, и другие вызывали слёзы. Не думала Таня, что ей так тяжело и больно будет расставаться с этими местами. Каким близким, каким родным ей стало здесь всё: горы… вон те скалы в Пашином логу. Ведь каждый камушек на них ощупан её руками. Сколько слизуна и ревеня они с Ивошихой вытаскали оттуда! А лес… как он богат малиной, смородиной, грибами! И везде-то она бывала. Всюду её вытаскали эти неугомонные старухи. Таня прислушалась: Этагол! Эта быстрая, говорливая река, зимой и летом одинаково ледяная. А ведь и она памятна и дорога девочке. Именно по Этаголу, опять же с Ивошихой, они ловили броднем «харюзочков». Таня без конца могла бы перечислять всё, что она полюбила в этих местах, ей не хотелось вставать с валуна и идти домой. Но времени прошло много, и её могут потерять.
Однако, вернувшись домой, Таня поняла, что никто её не терял, наверное, даже не заметили её отсутствия. Стало ещё тяжелее, ещё более грустно. «Здесь я УЖЕ не нужна, а там – ЕЩЁ», - с грустью подумала девочка. «Господи! Зачем я тогда осталась жива? Ведь, наверное, никто и не заметил бы вот так же, как сейчас. Нет, тятя Артамон с Онькой заметили бы». Вспомнив о самых дорогих ей людях, Таня решила, что надо уходить ей отсюда поскорей. Однако, «поскорей» не получилось: дядя Афоня обещал отвезти, но был очень занят. Таня вместе с мамой Агафьей прожили в «Горном» три дня, а потом пришлось везти Таню самой маме Агафье.
В Булатово Агафья провела только одну ночь (конь-то был колхозный) и, попрощавшись, со слезами уехала. А Тане, оказалось, надо ехать или идти в Солонешное – райцентр, где должны были выписать ей метрику. С этим вышла целая волокита. Записи о рождении Тани в ЗАГСе не оказалось и пришлось возвращаться обратно в Булатово, чтобы найти трёх свидетелей, подтверждавших, кто её родители и дату рождения. Таких людей здесь оказалось ещё достаточно. С этой справкой Таня снова отправилась в райцентр. Возвращалась оттуда девочка с новеньким свидетельством о рождении в руках. И была она теперь Бурыкина Татьяна Михайловна. А родители её – Бурыкин Михаил Исаевич – отец, мать – Третьякова Мария Артамоновна.
Итак – всё переменилось у Тани: местожительство, школа, родители и даже фамилия и отчество самой Тани. Отчество? До Тани только сейчас дошло, что она узнала, кто её отец. Да, узнала… Но где? Как его найти? Таня не могла бы в то время передать кому-то своё душевное состояние, настроение. Мысли её путались, голова кружилась, она боялась опять потерять сознание. Но именно сейчас пришли ей на помощь слова, сказанные когда-то Иннокентием Михеевичеем: «Будь сильной, Таня, воспитывай в себе силу воли».
Девочка взяла себя в руки. « Всё-таки, - думала она, - мне будет легче искать отца, я же узнала, кто он». С этой мыслью Таня подходила к крыльцу дома тяти Артамона, а с другой стороны сюда же подходила другая путница, уставшая от дальней дороги.
То была её, Танина, лёлька-мать Мария Артамоновна Третьякова-Булатова.
Сжалось сердце у Тани, а деваться некуда: обещала братке Осе, обещала тяте Артамону, Иннокентию Михеевичу – всем, кто желал ей добра и хотел, чтобы она училась дальше. Обещала Таня идти туда, куда до боли идти не хотелось.
Через два дня они вдвоём вышли опять в дорогу - теперь уже в Белокуриху.
Так закончилось нелёгкое детство Тани, и подходила она к порогу не известной ей, но не менее, а может, и более трудной юности.
1974 – Верх-Обское - 2009 г. - Тында.