- Соединяю, - ответил Посредник, и штекер оказался в гнезде.
Он улыбнулся, и улыбка эта показалась мне двусмысленной.
- Ещё чая?
- Пожалуй, - согласился я.
При ненавязчивом свете настольной лампы собеседник казался мне столь же загадочным, как и неопределённый цвет индикатора настройки на приёмнике. Я бы назвал его бирюзовым. Впрочем, нет. Скорее, бледно-изумрудным. Вот и Посредник был каким-то голубовато-зеленоватым, а я контрастировал рядом с ним подобно ярко-красным цифрам шкалы частоты, показывающим: «13 290 9». А что показывал я?
Ветерок из едва приоткрытого окна пытался приподнять край газетного листа, на котором покоились бутерброды с куриным паштетом, пустая кофейная банка, выполнявшая обязанности пепельницы, и стаканы с чаем.
Стрелка на приёмнике, непрерывно колеблясь, пыталась сообщить нам какие-то данные. Мы не обращали к ней взгляды, попеременно удостаивая ими то окно, то стену, а она, не смотря на это, подавала нам какие-то знаки. Мы были здесь, но в то же время комната была пуста для игнорируемой стрелки. Это был молчаливый монолог в пустой комнате в надежде на случайный взгляд.
- Сейчас начнётся сеанс связи, - констатировал Посредник, и тут же комната наполнилась буквенными и цифровыми комбинациями, материализованными в звуковые сигналы. Однако я азбуки Морзе не знал и принялся пить уже слегка остывший чай.
Сильнейшее впечатление произвёл на меня шум динамика. В нём были звуки морского дна. Стоило только закрыть глаза, и немедленно возникало ощущение, что мы находимся в подводноё лодке на предельной глубине. Шум передатчика в соседней комнате ещё больше усиливал этот эффект. Он напоминал работающие на полных оборотах двигатели.
В целом же обстановка здесь была умиротворяющая и благоприятствовала беседам на отвлечённые темы. Мы чувствовали себя почти гражданскими людьми. Будущее казалось не значительным. Важнее казалось нам прошлое.
Мы жаловались друг другу на творческое бессилие. Посредник уповал на скорейшее наступление весны. Я, впрочем, тоже.
- Собрать бы скорее этюдник! – волновался он, - Но для этого нужно выбраться на несколько дней в Вязки. Непременно нужно!
Загудел коммутатор.
- Посредник, - поведал в трубку Посредник, кивнул невидимому абоненту и, набрав на диске комбинацию из трёх цифр, продолжил:
- Порой я жалею о том, что поступил в художественное училище. Лучше бы оставался самоучкой!
- Профессионализм чего-то лишает?
- Он лишает воображения. Так после музыкальной школы многие бросают музыку из-за того, что их там заставляли играть не то, чего бы им хотелось.
- Правильно. А школьный курс литературы отбивает у учеников всяческое желание читать.
- Поэтому-то большинство настоящих мастеров – самоучки! Образование в большей степени играет роль в архитектуре. Там меньше творчества и больше науки.
Из-под топчана вылезла мышь и по диагонали пересекла комнату. Там она остановилась, оглянулась и вновь исчезла в тёмном углу. Так возникает мысль. И столь же внезапно исчезает. Главное, не спугнуть её. Пусть сама подойдёт к тебе, если не почувствует опасности.
Пока я мысленно сравнивал мышь с мыслью, Посредник говорил что-то о творчестве Брюллова. Я его перебил:
- Да брось ты… Лет через сто об этом, скорее всего, никто и задумываться не станет. Люди будут смотреть на «Последний день Помпеи» и думать исключительно о цене, и уж никак не о мастерстве художника.
Внимательное худое слишком лицо вызывало симпатию. Мне было интересно слушать не столько повествование, сколько сам голос. Да, именно голос. Он не был навязчив, позволял себя перебивать, снисходительно улыбаясь при этом.
- Это уже сейчас происходит, - махнул рукой Посредник, - А через сто лет люди даже фамилию художника не вспомнят.
- Интересно, кем были бы мы, спустя век?
- Людей делает эпоха.
- А разве не наоборот?
Он ответил не сразу. Мы смотрели в окно, наблюдая на стекле свои силуэты, отражавшиеся на нём на фоне света лампы. На улице было темно и сыро. С крыши падали тяжёлые капли, а сугробы и не думали таять. Их не станет лишь в апреле.
- Нет. Люди лишь косвенно способны влиять на свою эпоху.
Посредник заварил ещё чая. Гранулы медленно оседали на дно стаканов, а мы синхронно перемешивали сахар. Подобно этим гранулам стареют люди, отдавая кипятку – своей среде обитания – всё: аромат, крепость, цвет.
Я снова взглянул в окно. Только наши силуэты на стекле. Словно читая мои мысли, Посредник встал и подошёл к окну. Мне кажется, его к этому побудил воздух, доносящийся из приоткрытой фрамуги. Он долго всматривался в ночь, после чего распахнул окно настежь. Я тоже поднялся и встал рядом.
Был случай, когда несколько лет назад в одну из точно таких же ночей пропал человек. Он просто вышел на балкон и пропал, как был – в халате и тапочках, без денег и документов. Его долго искали до тех пор пока жена не нашла где-то записку следующего содержания:
«Отправляюсь обратно.
Не могу упускать такую уникальную возможность.
Не обижайся».
И только.
Я напомнил о том случае Посреднику, когда мы вернулись за стол. Комментарий его надо сказать меня весьма удивил, если не сказать большего. А ответил он следующее:
- Я и сам, признаться, давно подумывал об этом. Следует лишь дождаться подходящей погоды, подходящего настроения и благоприятной ситуации. Но боюсь, что этого будет не достаточно.
- О чём ты говоришь? – я не понимал об осуществлении какого его замысла шла речь.
- Не суть важно. Мы говорили об искусстве и плавно ушли от темы.
- В самом деле. Так что, по-твоему, есть картина и что есть книга?
- Картина – это ни что иное, как уголок, кусочек чего-то сущего, близкого человеку-художнику, который, прикладывая усилия, уносит с собой часть природы или событие, воплощая его на холсте, на листе бумаги или на куске обоев.
- А книга?
- Книга – это, в своём роде, та же картина. Только уголок сущего не человеку-художнику, а человеку-писателю. Форма воплощения его иная. Разница состоит в том, что отрезок времени, выраженный словами, в отличие от изображённого, необходимо в большей степени осмыслять, чем чувствовать. Впрочем, и то и другое неразделимо. Здесь различна концентрация.
- Так что же следует сделать, какое усилие приложить, чтобы понять картину и книгу? - я ждал, когда же он промахнётся, на чеём же его можно поймать, - И чем же различно восприятие одного и другого?
- Чтобы понять картину, достаточно на неё посмотреть и прочувствовать. Это хорошо удастся сделать тому, для кого тема полотна близка и понятна. В крайнем случае, можно прочитать название. А книгу визуально не воспримешь. Её надо внимательно изучать, если, конечно, это стоящая книга. В этом и заключается доступность живописи и обстоятельность литературы.
Он был невозмутим, лишь на секунду опуская глаза перед ответом. Я был с ним согласен далеко не во всём. Завязался обычный для таких тем затяжной спор. Шума было много. Мы отказывались понимать друг друга. Во всяком случае, отказывались соглашаться с противоположными доводами. В комнате звучали два монолога. Точнее – три. Третий монолог принадлежал той самой стрелке на приёмнике, и начался он задолго до наших.
Посредник вышел в соседнюю комнату, а я по-прежнему сидел, переваривая дискуссию. На протяжении двух, выкуренных мною, сигарет он не возвращался. Мышь шевелилась в своём углу, стрелка колебалась, динамик шипел. Всё как обычно.
Загудел коммутатор. Я решил сообщить об этом Посреднику. Открыв дверь, за которой он скрылся пятью минутами ранее, я увидел старый шкаф, передатчик и прочую неизвестную мне радиоаппаратуру, мусорную корзину и плотно закрытое окно. Ни самого Посредника, ни следов его присутствия здесь не было.
Судя по всему, сегодня именно тот день, когда наиболее благоприятно сочетались для него погода, настроение и ситуация, чтобы куда-то вернуться. Куда? Чёрт его знает. Моё-то какое дело? По-видимому, он не стал упускать ту уникальную возможность, о которой обмолвился час назад и, наверное, был прав.
15-23 февраля, 22-23 марта 2005 года, Орёл