***

               
               
                На бархатных путях

       От Абакана до Екатеринбурга путь не близкий.   Мы с моим спутником сидим в вагоне у бокового столика.   Вдалеке виднеются сглаженные холмы в розовато-серой дымке.  На ближних откосах мелькают полевые ромашки да  жёлтые головки пижмы.
За окном июль.  День сухой, солнечный.
       -  Вы заметили, что мы едем по бархатному пути? -  спрашивает меня Юрий Васильевич, так зовут моего уже немолодого спутника.
       -  Что  это за путь с таким красивым названием?
       -  Ну, вы чувствуете, как тихо идёт наш поезд?
       Я прислушалась.  Обычного перестука колёс действительно не было слышно.
       -  Колёса стучат на стыках рельсов, а на бархатном пути стыки встречаются один раз на расстоянии примерно в четыре километра.   Специальная сварочная технология позволяет так сваривать рельсы.   Но это возможно только на бетонных шпалах.
       -  Откуда вы это знаете?
       -  Так это моя неправильная профессия – сварочная технология, - улыбается Юрий Васильевич, и его серо-голубые глаза превращаются в щёлочки.
       -  А почему неправильная? 
       - Почему неправильная? Что ж, могу рассказать, почему неправильная  - усмехается мой спутник.  Боже мой, как давно это было. В шестидесятые годы теперь уж, можно сказать, прошлого столетия.  Я тогда был совсем молод.  После десятилетки работал  на механическом заводе в Абакане, и директор  завода направил меня учиться в Томский политехнический на двигатели  внутреннего сгорания.   А я на сварочном оборудовании стал учиться – так получилось.
       На первые студенческие каникулы  приехал я домой, пришёл на завод и признался директору, что учусь неправильно.  Он ведь мне стипендию высылает, а я вроде как не оправдал его надежд.  А директор и говорит: «Мне всё равно, лишь бы ты учился».
Я и успокоился, а то как-то совесть мучила.
       Потому  и называю свою профессию неправильной. 
       Юрий Васильевич помолчал,  глядя в окно на убегающие кусты, деревья,  и заговорил снова.
       -  А те  каникулы запомнились мне на всю жизнь.  Хотите,  расскажу эту историю?
Я кивнула головой в знак согласия, и он продолжил.
       - На заводе в это время большую колонну машин в совхоз на уборку урожая отправляли, и я решил с ними ехать, денег подзаработать.
       Дали мне старенький грузовик, и я еду зарабатывать себе на штаны.   В районе, куда приехали, всё было хорошо организовано – и работа, и питание, и бытовые условия.
Моя задача – чтобы машина ходила исправно, а я – знай, вози.   Возили мы зерно да кукурузу на силос.  А кукуруза была-а!  Огромнейшая.  Метра два высотой, вот, ей-богу не вру.  Полвека прошло, а как сейчас помню.  Початки у неё были, но она не вызревала до конца, росла вверх, и только животным на корм годилась.  Комбайнами убирали её.
       Поля необъятные.  Это же хрущёвское время было, он велел кукурузу эту везде сажать.
Дороги по полю шли, прямо по кукурузе.  Иной раз заблудишься и не знаешь, куда ехать. Несколько раз я выходил из машины, влезал на крышу и смотрел  вдаль,  в надежде найти дорогу.
       Два месяца мы проработали в этой степи.  Страда закончилась.  Люди семейные спешили домой уехать.   А начальник и говорит:  «Кто хочет, может остаться.  У нас ещё хозяйственные работы есть –  заготовить дрова, уголь  к зиме».
       А мне куда спешить?  В сентябре студенты в институте в колхоз едут на картошку, а я здесь решил остаться до октября.
Мне надо было побольше денег заработать.  Вдруг без стипендии останусь, как буду жить и учиться?   Помогать некому.  Мы с матерью бедно жили.   Она уборщицей работала, копейки получала.   Отец на фронте погиб.
       Я и остался в этом совхозе возить уголь для деревенской котельной.
       Я не утомил вас своими разговорами?  - прервал свой рассказ Юрий Васильевич.
       -  Нет, нет, что вы!  Мне интересно.
Мой спутник, действительно, оказался хорошим рассказчиком.  Невысокий, крепкий,  ладный сибиряк лет семидесяти,  его движения, как и речь, неторопливы, и обстоятельны. Руки крупные, смуглые, видно, много трудились.
       Он передвинул на столике подстаканник с пустым стаканом, собрал белую занавеску на окне, закинул её на металлический стержень, на котором она висела,  улыбнулся своей прищуренной улыбкой, и, радуясь внимательному слушателю,  продолжал.
       -  Ну так вот, я должен был возить из карьера этот уголь.
       А, надо сказать,  Аскизский район и Черногорка добывали уголь открытым способом – это когда вынимается огромный пласт земли, туда заходит экскаватор, и, чтобы машине встать под погрузку, надо спуститься метров на двадцать-тридцать.
       А как спуститься?  Машины спускались по серпантину.  И даже были такие огромные разрезы, что на разных уровнях серпантина прокладывалась железная дорога, по которой закатывался состав, и экскаватор грузил уголь прямо в вагоны.
       Это мощнейшие разработки.  Этот уголь я и возил.
       Делал обычно два рейса, расстояние большое было, и хотя погрузка быстрая, а разгрузка-то ручная, лопатой надо было выгружать.  У меня же не самосвал, я ведь силос возил, и борта у моего ЗИСа  деревянные.
       И вот однажды выгрузился я и поехал вторым рейсом, а было уже часов шесть-семь вечера.  Осень, конец сентября был, когда всё это случилось.  Спустился я в карьер, а экскаваторщик как жахнул мне два ковша вместо одного, так у моего ЗИСа сразу рессоры сели, и борта как пузо раздулись.  Я ругаю его, а он – что?  Посмеялся и всё.  И что делать?  Не буду же я лопатой сбрасывать лишнее.  Так и поехал.
       Начал я подниматься, и  где-то на середине этого чёртова серпантина у машины не хватило мощности, чтобы вылезти наверх.  И всё.  Машина остановилась.   А тогда же ни вакуума не было, ничего – чистая механика.   Тормоза ручные, ножные.   Я на  тормоз жму, а машина не слушается.   Не могу удержать на подъёме и всё тут.  Двигатель закипел, пар пошёл.  Многотонная масса покатилась назад, вниз.  А куда покатилась?   Была бы это хорошая дорога, а это серпантин – с одной стороны отвесная скала, с другой обрыв, пропасть, и никакого ограждения,  просто узкая полоса, для разъезда двух машин. 
       Вижу, дело плохо.  Думаю, ну и хрен с ней, с машиной, лишь бы самому спастись.  Открыл дверцу, поставил ногу на ступеньку, смотрю назад и решаю:  сколько смогу удерживать, буду держать, а не удержу – брошу руль, а сам выпаду из кабины.  Вот так.
       А потом, значит, я по серпантину-то  двигался, двигался  и старался направлять машину ближе к скале.  Наклонность спуска стала немного выравниваться, скорость снизилась, и мне стало легче управлять.   Машина, пятясь, ударилась бортом о скалу и остановилась.
       Вылез я из кабины, сел на ступеньку и выдохнул.   Сижу и не знаю, что делать.
А было поздно, я помню,  совсем уже стемнело.   Но там, далеко внизу в котловане, огни горят,  экскаватор работает.  Он и по ночам грузит уголь.  Но мне ни одна машина.   
не встретилась 
       Я посидел, посидел,  машина остыла.  Попробовал завести её – завелась.  И я поехал.  С середины серпантина уже легче было подняться, и я выцарапался, можно сказать.
       На  широком лице моего спутника появилось выражение грусти.  Он без труда восстанавливал в памяти давние события, и ему, видимо, хотелось рассказать свою историю до конца.  И после небольшой паузы он заговорил снова.
       -   Но на этом мои приключения не закончились.
Проехал я километров пять, смотрю, у дороги стоит молодая  женщина с ребёнком на руках.  Голосует.  Я остановился.   Она просит подвести её до станции на мелькомбинат в пятнадцати  километрах.  Мне же  надо уголь в деревню везти, а это километров сорок-пятьдесят  совсем в другую сторону.
       Но холодно, ночь уже.   Она стоит, замёрзла, бедного ребёнка прижала к себе.  Жалко мне стало их.  Я и повёз её.   Немного проехали – река на пути.   Я ей говорю: «Я этой дороги не знаю, никогда здесь не ездил, надо в объезд ехать».  А она уверяет, что здесь перекат, мелко, все тут ездят.  Проедем и сократим дорогу.  Поверил ей – поехал.
Проехал немного и всё – встала машина.  Ничего не видно. 
       Вылез из кабины, воды по колено.   Вода ледяная, течение сильное, машину захлёстывает. Открыл я капот, снял куртку, укутал ей трамблёр, чтобы система зажигания не намокла, а то, думаю, машина вообще не заведётся. А дальше что?   Надо как-то женщину с ребёнком на другой берег переправить. Ребёнок расплакался.  Девочка,  годика два ей было.
       И как вы думаете, что я стал делать? – обратился ко мне с вопросом Юрий Васильевич.
       -   Наверное, перенёс их, - предположила я, представив ту ситуацию.
       -  Каждый нормальный человек, наверное, так бы и поступил.  До сих пор не могу понять, каким образом в моей голове зародилась  бредовая идея выложить из огромных плоских валунов дорогу от машины до берега, чтобы женщина, Ольгой звали её, прошла по этим камням.  То ли она меня обаяла чем-то, то ли у меня, как говорится, крыша поехала от недавно пережитого события, не знаю… Темнотища,  фары светят только в одно место. 
И вот я, как идиот,  выискиваю в этой темноте большие плоские валуны и выкладываю дорогу  для Ольги.   Такая глупость!   
        А она  только встала на первый камень, тут же поскользнулась и упала.  Переправил я их всё-таки на другой берег кое-как, а там другая попутка шла.  Взял их водитель, и они уехали. 
       А я вылил воду из сапог, отжал штаны, как мог, залез в кабину,  и весь мокрый, замёрзший съёжился, свернулся калачиком на сидении  и задремал. 
Когда очнулся, открыл глаза, уже светало.  Ночью дождь прошёл.  Сыро, холодно, неуютно,  туман над рекой тянется.
       Наконец, пошли первые машины на элеватор.  Машины большие, мощные, не чета   моему  ЗИСу.  Я, как только увидел первую машину, обрадовался, выскочил из кабины, бросился навстречу.
Водитель самосвала улыбается:
       -  Всю ночь, что ли,  здесь провёл? – спрашивает,  -  Ну, неси трос, выдернем тебя.  А у меня и троса-то нет.  Прицепил он свой,  вытянул меня на берег, повёз на буксире, моя машина и завелась. 
       Но рано я возликовал.  Не проехал и двадцати метров,  как  она загорелась, пошёл дым, гарь.  Видно, у меня не только штаны, но и мозги промокли – забыл, что куртка-то моя там внутри.   Затянуло её ремнём, и загорелась она.   Выдернул я это тряпьё, выкинул, бросил машину и пошёл в ближайшую деревню другой ремень раздобывать.  Кто-то туда же ехал, подвёз меня.
       Там я нашёл мастерскую по ремонту тракторов и машин.  Дали мне ремень какой-то, вернулся я к своему грузовику.   Ремень, слава богу, подошёл. Завёл  машину и поехал.
Добрался, наконец, и до своей деревни, но после этого случая не стал больше ездить на карьер, получил расчёт и поехал домой.
       А дома со мной что-то произошло, сам не знаю что. 
Мать рассказывает, что я встаю среди ночи и на четвереньках заглядываю под кровать.  Она испугалась, спрашивает: «Юра, что с тобой?», и включает свет.  А я проснулся, и сам не понимаю,  почему  на полу.
       Мы с матерью жили в избушке, где прямо на земляном полу были настелены доски, а под ними подвал, где у нас картошка хранилась.
И вот мне снится, что я веду машину с углём, и она въезжает прямо в наш дом и проваливается в этот подвал.  И я соскакиваю посмотреть, как глубоко она провалилась.  В этот момент мать меня и разбудила.
       Долго мне ещё снились разные страхи.
       Ну, если от этого лунатизма я через некоторое время избавился, то та ночь в ледяной воде не прошла для меня бесследно.  Хворобу серьёзную я там отхватил.  Коленки так стали болеть, что ног согнуть не мог, хруст стоял.  В санаторий несколько раз ездил, в Мацесте лечился.   А радикулит  до сих пор даёт себя знать.
       Не зря же в народе говорится:  «Не зная броду, не лезь в воду».
       Юрий Васильевич замолчал.
       Мы смотрели в окно.  Поезд подходил к Екатеринбургу, и уже на платформе стали видны люди с сумками, чемоданами, баулами.
       -  А во-о-н и моя жена, -  указал Юрий Васильевич на женщину в рыжей куртке, -  мы недалеко от вокзала живём, и Ольга всегда встречает и провожает меня, если я куда-то еду.  Вы удивлены? Да, да, это та самая Ольга.  Разыскал я её позже. Зацепила она меня тогда своей красотой.
       Юрий Васильевич закинул за спину рюкзак, посмотрел на меня прищуренными в хитроватой и доброй улыбке глазами и, попрощавшись, направился к выходу.  Поезд постоял отведённое ему расписанием время, и снова замелькали маленькие станции.   
       Дежурные в железнодорожной форме с белым диском в руке добросовестно встречали и провожали  состав.
       Хакасские степи и уральские горы давно закончились, и теперь за окном проплывали перелески, луга, пестреющие то фиолетовыми султанчиками иван-чая, то жёлтыми звёздочками куриной слепоты. А поезд быстро и почти бесшумно вез меня дальше к Москве  по бархатному пути.



               

                Рассказы бывалого охотника.

                Рассказ первый

Мне было двадцать пять, когда после института с дипломом инженера приехал я работать в Ужур, что под Красноярском.
Жили мы в общежитии, и в нашей строительной бригаде было пять парней и одна дивчина – крупная такая, наладчица Наташка.  Классная подобралась команда!  Все праздники отмечали вместе.
И появилась у нас традиция – у кого близился день рождения, тот должен был пойти в тайгу и добыть зайца.  А как найти, выследить и подстрелить – это его проблемы. Если не сумеешь, то иди в соседнюю деревню за шесть километров и покупай гуся.
Может, вы думаете, что в дни рождений мы в основном ели гусей?  А вот и нет.  Было у нас  ружьё и с ним мы ходили на охоту.  Вначале даже спорили, кто из нас придёт с зайцем, а кто с гусем.
Я всегда приносил зайца, а однажды даже лису подстрелил. 
А случилось это так.
Я был тогда ещё холостой, хотя мы в политехническом на последних курсах двадцать пять свадеб сыграли.  Томск – молодёжный студенческий город.  Многие во время учёбы находят свою половинку.  Но я не женился.  Некогда было ходить по танцам, вечерам, влюбляться.   Всё свободное время вкалывал и на общественной работе сгорал.  Да и комплексовал я как-то - всегда считал себя некрасивым, маленьким.  В двадцать семь лет только женился.
Ну, я немного отвлёкся.   А история была такая.
 Увидел  я на охоте лису, выстрелил и перебил ей три лапы.  У меня был дробовик, и стрелял я картечью.  Когда подошёл к ней, она была жива.  Ну, скажу я вам, - это прямо собака, самая настоящая.
        Взять её я никак не мог, а убивать жалко.  Тогда я взял палку и как-то всё-таки привязал эту лису, но нести не мог.   Оставил  и пошёл на ближайшую точку в войсковую часть.  Объяснил, что вот, мол, так и так, подстрелил лису.  Солдаты согласились помочь,  пошли со мной и на палке принесли её. 
        А дело было осенью, лиса уже сменила свой мех, и особенно был красив её пушистый хвост.
       Кто-то из солдат сделал всё, что надо.   В Ужуре  я нашёл скорняка, и  он выделал  лису.  Такой прекрасный был мех, до сих пор помню.
       А куда мне его девать?   Поехал в отпуск домой в Красноярск и отдал шкуру матери.   Но мать у меня женщина простая, ей эта лиса тоже,  вроде  как,  ни к чему.
В это время приезжает к нам из Киева дядя, мамин брат.  У него было две дочери, немного младше меня.  И я, значит, беру эту лису и говорю:  «Дядя Витя, отвези её своим девчонкам».
       Ну, подарил и подарил, и забыл об этом.   А надо сказать, что  уже тогда я познакомился с девушкой, моей будущей женой, и она была в это время у меня в гостях.
И вот слушайте, что было дальше.
       Прошло двадцать лет с того случая, и однажды жена Ольга мне высказала: «Вместо того, чтобы мне подарить ту лису ты её своим сёстрам отдал».
Ну, сказала и сказала.   А меня это так зацепило.   
И вот у нас близится двадцатилетний юбилей свадьбы, и  я решил исправить свою прошлую   оплошность и подарить ей лису. 
       Поставил себе цель –  живьём её взять, чтобы ни одной дробины не было в шкуре.  И  взял.
       А дело было так. 
       Жили мы тогда в Красноярске.  Ехать никуда не надо. Только за город выберешься  и уже тайга кругом.   И я отправился  промышлять.
Вошёл в лес. В любую погоду он имеет свою прелесть. Зима уверенно гнала осень, засыпая её следы первым снежком. 
       Вычислил я, где лиса может быть, нашёл её след и пошёл по нему.
Четверть века прошло с той поры, а я как сейчас помню ту охоту.
      След вывел меня сначала на опушку леса, затем в поле и привёл прямо к норе.        Значит, думаю, там рыжая спряталась.  Она хитра, но я ведь тоже не дурак, знаю, что у неё и другие ходы в норе могут быть. 
      Смотрю, недалеко от норы берёзка одинокая стоит.  Поставил я рюкзак рядом, всё вокруг обошёл, нашёл ещё подозрительное отверстие и убедился, что выходов других больше нет.
      На всякий случай установил две ловушки у выходов, сам их смастерил, затем срубил прямую ветку, метра четыре в длину, получилась жердь хорошая, и стал толкать её в нору.  Она прошла немного, и дальше не идёт.   Мне показалось, что там какой-то затвор. 
      А я  знал хитрости этих животных.   Они делают  сначала горизонтальный проход, затем углубление и снова горизонтальный, но на другом уровне.  Кроты так  делают заторы, лисы.
      Я взял лопату и стал копать.  Земля ещё не промёрзла, и я, откопав метра полтора, стал дальше жердь проталкивать. А палка метра на четыре зашла и дальше – никак.  Тогда я на дальнем конце жерди копаю шор – ямку такую.  Беру вторую палку и толкаю её  в этот шор.   
      Слышу, зарычала.  Значит, где-то рядом.
      А я докопал почти до берёзы и понял, что под ней грунт обвалился.  У берёзы  корни по поверхности земли разрастаются, и там под землёй небольшое убежище образовалось.
      Я задену палкой лису, она рычит, куда-то перемещается, но не выходит.  Что делать? Не валить же мне эту берёзу и не раскапывать убежище.
      Я сильнее стал задевать лису палкой.  Она не выдержала и выскочила из норы, да  прямо в ловушку угодила.  А я палку-то ещё не успел вытащить и чувствую, что она утыкается во что-то мягкое и писк слышен. 
      «Ба!» -  думаю, да она не одна там была, с лисятами. Не оставлять же их сиротами!  Как ни жаль мне было, но выпустил я эту красавицу из ловушки.  Она рычит, того и гляди цапнет за руку.   Извинился я перед ней за её  разрушенное жилище, и, улыбаясь, зашагал по направлению к лесу.
       Так и осталась моя жена без  лисьего воротника к юбилею.


                Рассказ второй

Вот сколько лет мы в Красноярске жили, а это было лет двадцать, у меня сохранялось правило – к седьмому ноября приносить домой зайца.
        На зайца я всегда выходил без собак.  Мне только найти его след, и считай, что этот заяц уже мой.  Я знаю все его повадки и хитрости, и не было случая, чтобы я вернулся с охоты пустым. 
        Но однажды…   Сын Костя, было ему тогда лет четырнадцать, уговорил меня взять его на охоту.
        И вот мы с ним идём по лесу.  Идём, не таимся. 
        Утро тихое, снежное.  Много молодого ноябрьского снега выпало за ночь.  Весь лес словно лебяжьим пухом покрыт.  Белые ветви елей мягко клонятся к земле под тяжестью снега.  Чуть морозно, но воздух ещё не зимний.   Красота!
       И вот мы идём,  я рассказываю сыну, что если нашёл заячий след, то по нему многое можно узнать.  Например, взрослый или молодой заяц, куда бежал, что делал – кормился ли или перебегал куда-то, быстро бежал или медленно.  И, когда я иду по этому следу, то уже понимаю,  в какой момент  заяц меня заметил и знает, что я начал его преследовать.
       Идёшь за ним час, полтора.  Начинается момент сближения.  И чем ближе   приближаюсь к нему, тем больше он привыкает ко мне и теряет бдительность.
       И когда я подхожу ещё ближе, он начинает делать петли.  А петля у него такая:  он бежит, бежит, а затем разворачивается и по своим же следам бежит назад.  Затем делает первую сметку, то есть со своей тропы прыгает на два-три метра в сторону, и вот уже пошёл у него другой след.  Таких сметок у него может быть две-три. 
       Ну, вот.  Идём мы с Костей по тайге.  Тайга там проходимая,  идти легко, воздух чистый, свежий.  Снег небольшой сыплет.
       Идём, разговариваем.
       Я показываю сыну - вот первая сметка.  Идём дальше, может ещё полкилометра прошли – вторая сметка.  А вот и третью сметку заяц сделал.
       -  Теперь, - говорю я Косте, - давай будем идти тихо, не разговаривать.
       После третьей сметки надо внимательно осмотреть местность и определить, куда вывел нас заяц.  Это может быть ровное место, может распадок или бугорок какой-нибудь, а может кусты где-то рядом.
       Смотрю, неподалёку мелкий кустарник и ёлочки небольшие.  Вот туда, думаю, и мог спрятаться наш заяц. 
       Тихо, почти неслышно мы пошли  в том направлении.     Лес был удивительно приветлив, снег почти не скрипел.
       Подошли, остановились на некотором расстоянии от кустарника.  Я  на изготове ружьё держу и медленно веду прицелом по кустам. Когда остановил, смотрю, а заяц тут и сидит.
       Я даже от неожиданности вскрикнул:
       -  Вот он, смотри!
       А он ка-а-к прыгнул из этого места, и впервые моя пуля пролетела мимо.
       Трудно в зайца попасть пулей, дробовик надо брать на охоту.  Но я даже рад был, что заяц не дал себя убить.  Не хотелось мне, чтобы сын мой был свидетелем убийства, пусть даже зайца.
       Ведь и у бывалого охотника может быть осечка.