После недели блуждания по непролазным лесам и топям, я почувствовал, что снова могу видеть людей. Вымотав себя до изнеможения, скормив свою кровь комарам и гнусу, выкричав вонючим болотам и больным деревьям свою боль, смог смотреть вокруг, не щурясь и не гримасничая.
Осторожно и с опаской вышел на околицу ближайшей деревни определить, на сколько надёжно зарубцевались «уколы, укусы и ушибы», обретённые в общении с миром.
Первым, кого я встретил, оказался флегматичный крестьянин, ведший под уздцы лошадёнку везущую сена воз. Коса, вилы, высокие резиновые сапоги, шляпа. На моё приветствие и просьбу о ночлеге он ответил просьбой закурить. Затянувшись и осмотрев меня с головы до ног, покачал головой.
- Эка, тебя!
Я действительно выглядел плохо.
-Турист?
В его голосе было сомнение.
- Турист!- подтвердил я.
Помолчали.
- От жизни бегаешь?
Как было не согласиться?
- Иногда бывает.
- Горожанин?
Я кивнул.
- Все вы там головой вниз ходите. И не по земле, а по асфальту.
Мы снова помолчали, глубоко затягиваясь и отгоняя комаров. Я не ощущал ни тревоги, ни обычного в последние месяцы раздражения. Я мог спокойно без суеты и беспокойства стоять на просёлочной дороге и беседовать с незнакомцем. И не думать ни о работе, ни о семье, ни о политике. Я мог слушать, говорить, спрашивать и отвечать. Это так хорошо.
Мой собеседник вышел из задумчивости, бросил в грязь окурок и глянул на меня опять.
- К нам в деревню тебе не нужно. Ваши городские опять придумали какую-то эпизоотию. В деревне карантин. Скотину бьют, людей колют. Ступай в ту сторону по дороге, через версту на перехрестье сверни направо. Через восемь вёрст будет хутор старой Иевы. У неё можно будет остановиться.
Мужчина, не прощаясь, обернулся, потянул лошадь и зашагал прочь, под чавканье сапог и скрип колёс.
Спустя пару часов лес стал суше, лиственные породы сменились ельником. Глина под ногами сменилась песком. Потом пошли сосны. Стало светлее. Едва заметная дорога походила на звериную тропу.
Хутор обнаружился на большом открытом пространстве. Вернее, это были руины хутора. Около пяти далеко разбросанных друг от друга останков дворов. Печи, стены, погреба в густых зарослях бузины, ежевики, лебеды. Только один двор был жилым. Небольшая хатка, сарай, огород. Забора не было. Посреди просторного выкошенного двора вкопан бетонный столб без признаков электрической проводки.
Я заглянул в окно, постучал. Обошёл дом и столкнулся с хозяйкой.
- О!- радостно воскликнула она,- Мужчина!
Она рассмеялась, а я потерял дар речи. Женщина была, явно преклонных лет. Но её синие глаза не позволяли оторвать взгляда. Я всё же постарался вынырнуть из этих омутов и осмотреть её. Чёрный в красные цветы платок, повязанный под подбородком. Из-под старой выцветшей телогрейки, серая юбка с передником и вырезанные из валенок войлочные ботинки. В её руках были странного вида горелые тряпки. И пахло горелым.
- Знала бы, что придёшь – нарядилась бы. Что смотришь? Испугался?
Не испугался. Но был несколько удивлён, человеку, так отреагировавшему на неожиданное появление незнакомца.
- Да ты не бойся! Я обыкновенная ведьма.
Она улыбнулась, блеснув ровными белыми зубами.
- Спички есть?
Я, наконец, опомнился.
- Есть.
- Пошли, поможешь. Бросай свой баул. Тут его никто не украдёт.
Я снял рюкзак и пошёл следом.
- Вы Иева?
- Она самая! А кто тебя ко мне направил?
Мы прошли ухоженные огороды и начали подниматься по склону. Прошли кладбище и остановились у странного каменного сооружения. Две толстые бетонные плиты представляли собой стены высотой два с половиной метра. На них крышей лежала такая же плита. Порог перед этой постройкой сложен из камня, а внутри посередине мнимого помещения отверстие в полу. Первый момент я подумал, что это туалет. Тем более что запах был соответствующий.
Иева обошла отверстие в полу и присела рядом с ним.
- Доставай спички. Зажигай.
Я почувствовал себя участником спектакля в доме сумасшедших.
- И что будет?- спросил я.
- Должно гореть.
Я чиркнул спичкой, полыхнуло, раздался хлопок. Я подскочил. Иева рассмеялась.
- Не бойся. Это горючий газ скопился. Ещё разок.
Уже с опаской я зажег вторую спичку и поднёс к отверстию. Загорелось. Мы выпрямились. Пламя трепетало, меняясь в размерах. Несколько раз пыхнуло, начало гаснуть, но разгорелось снова.
Иева вздохнула и сказала:
-Вот и «вечный огонь» догорает. Ничто не вечно.
Мы пошли обратно к избушке.
Иева была расстроена, да и я лишний раз не хотел открывать рта.
В избе было тепло, сухо и пахло травами.
- Чего пришёл-то?- спросила хозяйка, усадив меня на скамью и усевшись напротив.
- Переночевать.
- А! Так ночуй! Вот твоя скамья. Вот коврик укрыться. Простыней нет.
- Спасибо.
Я описал мужчину, который меня направил сюда.
- Николас!
Женщина улыбнулась.
- Змей старый. Всю жизнь козни строит.
Она достала хлеб, крынку с молоком.
- Позже сварю картоху, а сейчас перекуси.
- Он сказал, что у них в деревне эпизоотия,- произнёс я с набитым ртом.
Иева рассмеялась.
- Грамотный! «Эпизоотия». Как же, в университете учился. Хм! «Эпизоотия». Это ты ему не понравился.
- Чем?
- Да, чем? Внешним видом. Встречают-то по одёжке. Ты будто неделю в болоте спал.
- Так оно и есть.
- А чего ж ты?
- Да, бывает у меня. Как жизнь сильно придавит, как станет всё …Хоть кричи…Ухожу по лесу побродить. Что б глупостей не наделать. Людей не обидеть.
- Мудро!- согласилась Иева,- Природа отвлекает. Одиночество успокаивает. А время лечит.
- А что за «вечный огонь» у вас? Как в Москве.
Иева достала чугунок и начала чистить картошку.
- Это в Москве, как у меня. У меня Вечный Огонь раньше ихнего появился.
- Что вы говорите?
Я воскликнул не для поддержания эмоционального контакта. Я действительно поверил. Кладбище, древние плиты, вросшие в землю. Глубинка в которую ещё не провели электричество.
Иева посветила на меня синим взглядом.
- Поверил?
Она ловко орудовала ножом.
- И я тебе верю. У тебя взгляд без мусора. Такой взгляд бывает у людей, прошедших через боль.
- Когда русские погнали немцев, я осталась совсем одна. Мне было шестнадцать годков. Отца убили немцы за помощь партизанам, сёстры и брат умерли от голода и болезни, мать подорвалась на мине в лесу.
Их могилы и могилы жителей хутора, расстрелянных русскими энкаведистами, ты видел. Тогда я и осталась одна. Кругом лес, трупы.
И забрёл ко мне Он. Худой как ты и с глазами, как у тебя опалёнными болью. Максимкой звать. И возрастом с тебя.
Форма военная, знаки отличия сорваны. Я его накормила, позволила в углу спать и ничего не спрашивала. Может дезертир, может из плена бежал. Что- то, что другое - одинаково «враг народа». Чего спрашивать?
Пожил он месяц - другой. Глазки раскрыл. Начал окружающим интересоваться. Любопытствовать.
- Что ты, - говорит,- костёр круглые сутки у кладбища не гасишь?
- В память об умерших,- говорю,- боль свою сжигаю.
Походил он молча ещё недельку по окрестностям и затеял такое, что я и горевать вроде перестала.
Иева развела огонь в печи и, позвенев кольцами, поставила котелок с картошкой.
- Там слева от могил шагов двести был немецкий бункер. Глубокий. Русские его первым делом взорвали. Получилась огромная ямища. Вот с неё Максимка и начал. Три месяца, рук не покладая, трудился. Утром поест каши из опилок, затянет ремень и за работу. Натаскал сто повозок глины, закидал яму падалью и навозом. Навоз возил от ферм, а мёртвых коров, коз и лошадей после прохождения фронта было вокруг видимо-невидимо. Их морозом прихватило, и лежат - не пахнут. Волки уж тогда от пуза наелись. Да и не только конины.
Заодно Максимка мой и людей собирал, и на моём кладбище хоронил. Я поначалу взбунтовалась. Ни красные, ни фашисты мне здесь не нужны. Убийцам не место около жертв. Но Максимка меня тогда сильно одёрнул.
- Все они люди. Всех их война погубила. И у тех дома матери плачут, и у других.
Не сразу, но смирилась я.
Закидал он навоз в яму, песком засыпал, порошком каким-то, на дуст похожим, глиной пересыпал, трубы из немецкого бункера приспособил и протянул их к могилам.
Иева достала масло, посолила картошку.
- А вскоре загорелся огонь над могилами. Негасимый Огонь.
- И что? Вот это он горит уже пятьдесят лет?
Чудо - чудное. Кому сказать, не поверят. Искусственное газовое месторождение.
- Пятьдесят или чуть больше. Да видишь, гаснуть начал. Хожу с горящей ветошью, разжигаю. Сегодня если б не ты, наверное, не зажгла бы.
- У вас спичек нет?
- Откуда? И зачем? У меня жизнь спокойная, дров вокруг много, угли в печи не гаснут.
Отужинав картошечкой с маслом и грибами, я упал на лавку, подстелил под голову свёрнутую шапку и уснул. По сравнению с предыдущими ночами, проведенными под комариный звон и уханье сов, - это был комфортный «люкс».
Утром я проснулся полный сил и любопытства. Позвенев умывальником и наскоро умывшись, вышел на улицу. Поздоровался с Иевой. Женщина полола и окучивала картофель.
- Можно я рассмотрю ваш «вечный огонь»?
- Можно даже починить его,- не прекращая работы, ответила она.
Я постоял, размышляя, не предложить ли ей помочь по хозяйству.
- Ступай, ступай. Прополка не мужское дело. Я с нею семьдесят лет управляюсь сама.
- Вы, правда, ведьма? Мысли читаете.
- Нет. Это я пошутила. А мысли читать и ты с возрастом научишься. Особенно незамысловатые мысли.
Она рассмеялась своему каламбуру.
Я внимательно рассмотрел кладбище, мегалитическую постройку с «негасимым огнём», прошёл шагов двести на юг и отыскал ржавое железное «колено» простенькой полметра высотой запорной арматуры. Ржавый водяной полуторадюймовый вентиль не трогали, наверное, с самой войны. Вся конструкция выглядела, будто оплавленная и отшелушивалась при прикосновении толстыми иридирующими кусками. Будто кора дерева. Сильно пахло сероводородом. Я прошёл обратно от скважины к факелу, пытаясь определить, где здесь пролегает труба шлейфа и, отмечая местами тот же неприятный запах.
Трубу придётся выкапывать и латать. Работы много, но у меня отпуск и я не тороплюсь.
За завтраком, я сказал Иеве о своих соображениях и спросил можно ли остаться у неё дольше.
- Конечно, оставайся. Хоть насовсем. А трубу мы попробуем рассмотреть не выкапывая. Тебе же нужно узнать, где в ней дырки?
После завтрака Иева разгромила свой чулан в сенцах и вынесла позеленевший медный таз. Она вручила его мне, сама взяла ведро, и мы отправились на источник в низине за домом. Проходя мимо пасущейся пестрой коровы, Иева нежно погладила ей бок.
- Говоришь, Николас уже сено заготавливает?- обратилась она ко мне,- После праздника и я займусь.
Вода в источнике была чистая и холодная. Она выбивалась между покрытых мхом каменных глыб и собиралась в большой каменной ванне.
- Славный у вас родничок.
Иева зачерпнула воды и дала мне нести ведро.
- Это Максим сделал. Вода здесь глубоко. Немцы для снабжения бункера делали скважину и насос спускали. Отец мой, тот, колодец копал. Вон его остатки. А Максим походил с тазиком по окрестностям и выбрал это место. Потом принёс и сложил камни, и пошла вода.
Я зацепился, было, за фразу «походил с тазиком», но нут же забыл её.
- Как это «сложил камни»? В них же не меньше тонны в каждом.
Женщина вздохнула, задумчиво глядя в даль. Кивнула своим мыслям.
- А в тех плитах над Огнём Памяти и того больше. А ведь он сам их принёс от бункера и поставил.
- Как?
Я невольно представил легендарного богатыря Максимку несущего на спине трёхтонный блок.
- Не знаю.
Иева посмотрела мне в глаза.
- Правда, не знаю. Он их таскал ночами.
- Здоровяк?
- Где там! Он ниже тебя ростом. И худой, что скелет. Но он был умный.
Мы снова прошли мимо коровы и направились к скважине. Здесь Иева взяла у меня и отставила ведро с водой. Потом она взяла таз и велела мне держать его перед собой. Таз как таз. Тяжеловат, но держать удобно. Только снизу на днище зачем-то напаяны переплетающиеся медные трубки от бензопровода.
Иева аккуратно налила в таз воду и снова отставила ведро.
- Теперь нужно подождать. Мне его Максимка смастерил, что бы я на мину в лесу не наступила. Знаешь, сколько мин немцы в лесу наставили? Вокруг бункера, особенно. Не по дрова, не по грибы, не по ягоды пойти. Мама пошла и взорвалась. Но собирать с тазом в руках дрова- морока. После ухода Максима, я неделю потратила - отыскала все мины и пометила вешками. А потом вызвала красноармейцев из деревни, и они их обезвредили.
Иева подняла синие глаза к небу.
- Один из них так ухаживал за мною…Василий. Всё на сеновал тащил. Да зачем он мне после Максимки?
«Хоть глазком бы взглянуть на этого супергероя Максимку»,- подумал я, но вежливо промолчал.
И тут вода в тазу забурлила. Я от неожиданности подпрыгнул и едва не выронил таз. Потом бурление прекратилось, и я увидел проходящую под землёй трубу газопровода. Это было восхитительно. Сильно корродированная водопроводная труба была заполнена наполовину жидкостью. Из больших и малых отверстий в песок уходил газ и по проложенным годами ходам поднимался на поверхность. Я понимал, что под землёй темно и видеть трубу даже с помощью чуда я не должен. Тем более, видеть одновременно и изнутри, и снаружи. Я немного опустил таз и увидел более глубокие прослои глины, корни деревьев, включения каких-то минералов. Опустил ниже…
- Я тебе подарю этот таз,- сказала Иева,- у тебя будет время наиграться.
Вся труба от скважины до факела оказалась изъеденной коррозией. Латать бесполезно. Нужно менять.
Вечером Иева дала мне оставшиеся после Максима чертежи строительства газовой залежи и скважины. Я рассматривал рисунки карандашом на пожелтевшем и ломком листочке из тетради, пытался расшифровать сокращения и понять принцип работы. Я не мог поверить тому, что гниение десяти коров и нескольких тонн навоза пятьдесят лет продолжало давать метан. Какое-то время это возможно. Но пятьдесят лет…Этим местам свойственны скопления болотных газов. Может, это они мигрируют и накапливаются в сделанной Максимом искусственной ловушке?
- У вашего Максима фамилия случайно не Эдисон?- спросил я взбивающую тесто Иеву.
- Я его знала под другой фамилией, - ответила запыхавшаяся женщина,- А как оно на самом деле? Кто знает.
Моего юмора она не оценила.
Утром я отправился в деревню, а оттуда на попутке добрался в райцентр. Здесь в магазине я нашёл нужные мне трубы, газовые вентиля и фитинги для ремонта скважины. Запасся я и инструментом для резки пластиковых труб, нарезки и уплотнения резьбы. Купил сахара, соли, спичек, туалетной бумаги и прочей хозяйственной мелочи. Водитель грузовика почти даром доставил меня и мои покупки к дому Иевы. Были сумерки, когда я выгрузился и вошёл в дом.
На следующий день моросил дождь. Я накрылся целлофановой накидкой и приступил к работе. Копать траншею в песке вроде не трудно. Но сто пятьдесят метров длиной и в метр глубиной, это и в песке много. Ко второй половине дня я прокопал лишь треть и почувствовал, что больше не могу. Комары загрызли, водянки на руках полопались, я обессилел. Нарушая все требования безопасности, я сидел возле скважины и курил, когда увидел знакомого крестьянина в повозке, погоняющего гнедую лошадку. Николас - вспомнил я. Он подъехал к избе, обнялся с Иевой, поговорил о чём-то с ней и начал выгружать мешки, сумки, бочки и вёдра. Потом они разнесли, что в избу, что в погреб. Я был без сил, и помогать им не пошёл.
Николас, закончив с выгрузкой, пошёл ко мне.
- Здорово, турист!- протянул он руку,- Дай закурить.
Он осмотрел меня и мою траншею. Прошёлся к скважине и «вечному огню».
- Дай-ка лопату, горожанин! И ступай в избу - не мешай!
В избе я ополоснул горящие ладони, упал на скамью и уснул.
Разбудило меня насмешливое бурчание Николаса.
- Прижился у тебя турист, Иева. Гляди, и свадебку сыграете.
- Не болтай!- ответила женщина,- Типун на языке выскочит.
- Всё, всё! Забыл, что с ведьмой дело имею. Поеду я. Поздно уже. Третьего дня привезу остальное и посмотрю, как дело движется.
Он встал.
- Эй, турист! Бывай! Не нарушай правила безопасности в газовой промышленности.
И уже с порога, подмигнув:
- Предохраняйтесь!
Брошенный Иевой войлочный ботинок ударил в закрытую дверь.
Оказалось, что Николас докопал траншею, значительно облегчив мою задачу и ускорив ремонт.
Два дня я монтировал трубы газопровода. Поднял и заменил трубы и фильтры, находящиеся в скважине. Заменил запорную арматуру. Газом надышался до одури. Но на третий день запустил систему и зажёг огонь памяти. Он горел ровно и мощно. Так, видимо, и задумал Максим.
Иева расцеловала меня и ввела в краску, сказав:
- Какой ты молодец! Если б у меня было что, я б тебе дала.
Рассмеялась над моим смущением и пошла доить корову.
Вторую половину дня я бродил по лесу с тазом в руках и сапёрной лопаткой на поясе, разыскивая и откапывая разный военный хлам. Гранаты, пистолет, немецкий крест, эсэсовский значок. Своими находками я захотел похвастаться Иеве.
Возле избы стояла запряженная в бричку знакомая лошадка. Во дворе выставлено несколько привезенных столов и лавок.
Я переступил порог и увидел, рассевшегося на моей спальной скамье, Николаса.
- Здравствуйте!
В ответ на моё приветствие старик заворчал.
- Настоящий горожанин. Без головы. Ну, кто кроме горожанина притащит в избу эту мерзость. Ты что, взорвать нас хочешь?
- Замолчи!- заступилась за меня Иева, и ко мне, - Клади на стол, посмотрим, что ты там нашёл.
- У-у!- поднялся Николас,- Далеко у вас зашло!
И на гневный взгляд Иевы:
- Ну-ну! Поеду я. До завтра.
Иева коротко рассказала мне о каждой принесенной вещи.
- Это немецкая граната. Видишь, чека отвалилась? Может взорваться. Это советский пистолет. Но не армейский. Такими вооружали специальные отряды НКВД. Ты где его нашел?
Я объяснил.
- Понятно. Там их отряд на минах подорвался. Двое погибли, одного покалечило. Трое уцелевших унесли раненого. Максим убитых похоронил. Там есть могила со звёздочкой. Документов при них не было - поэтому безымянные солдаты. Их имена мы узнали позже.
- Это железный крест. Такой здесь носил только один немец. Он приходил к моей сестре. Высокий, крепкий. А однажды, когда он был у нас, к хутору вышли несколько партизан. Наш отец начал им подавать знак, чтобы уходили. Немцы это заметили, и наш «зятёк» зарубил папу саблей.
Мы помолчали. Настроение было скверное.
- Возьми всё это и осторожно вынеси прочь. Там возле дороги брошенный двор. Скинь всё в погреб. И возвращайся скорее! Есть серьёзное занятие.
Когда я вернулся, то обнаружил, что Иева протирает от пыли старую бутылку.
- Максимка мне лампу сделал. Говорил, будет светить вечно. Как «тот огонь» у могил. И свет этот, говорил, будет очень полезным для здоровья. Может, и правда полезный? Мне уж под восемьдесят, а топор и косу держу крепко. Почти, не болею. Да вот беда: лет двадцать тому приехали в деревню умники из города и ко мне забрели. Студенты. С гитарой. И один сильно моим светильником заинтересовался. Расспрашивал, расспрашивал. Не поверил, начал землю у избы рыть. Кабель подземный искал. Да что-то и перерубил. Какую-то Максимкину деталь. С тех пор - не светит. И лампу увёз, говорит, в институте покажу. Хорошо, что мне Максим запасную сделал. Разберись, будь добр. Завтра праздник. Люди съедутся. Хорошо бы со светом быть.
- Что за праздник?- спросил я, рассматривая «лампу». Бутылка белого стекла. Не знаю из-под чего. Видно, что старая. Внутри будто молоком заполнена. Но лёгкая. Из залитой воском пробки выглядывают три контакта, сделанные из медных трубок. ( Похоже, много подбитой техники выпотрошил Максим для своих поделок). Одна трубка круглого сечения, вторая склёпана квадратом, третья - треугольником.
- Праздник поминовения. Из сёл люди приедут к Вечному Огню.
- И куда это подсоединяется?- я уже думал о своём.
- Пошли, покажу.
Во дворе стоял двухметровый бетонный столб. До сих пор я не понимал его назначения.
- Вон видишь на столбе гнёздо под лампу?
Я забрался на привезенную Николасом лавку и вставил лампу в гнездо. Ничего не случилось.
- Что в ней внутри? – спросил я, передавая лампу Иеве и спрыгивая со скамейки.
- Максимка туда дым какой-то напустил.
Я потряс головой. Ну и Максимка!
Принёс таз, уже привычно наполнил его водой и, когда появилась видимость, начал рассматривать сквозь землю идущие от столба провода. Первый вывел меня со двора в пойму источника и, нырнув в глубину, оказался прикрученным к глубоко закопанному крупнокалиберному миномёту.
Я вернулся и пошёл за вторым. Этот оказался перерубленным. Я отметил место нарушения и прошёл дальше. Он уходил за огороды и нырял к закопанной металлической пластине. Трудно определить «тазометром», но, по-моему, она была свинцовой.
Я не стал тратить время и идти за третьим проводом, уходящим к песчаному склону. Раскопал место порыва, соединил медной трубкой из Максова хозяйства. Трубку заклепал молотком.
Забрался на скамью, взял лампу-бутылку, потёр контакты и вставил в гнездо. Лампа ярко засветилась. Меня заела непонятность и ненаучность происходящего. Я снова выдернул лампу, отдал её довольной сверкающей синими глазками Иеве и решительно коснулся тыльной стороной указательного пальца одного, второго и третьего контактов гнезда. Потом всех трёх одновременно. Тока в них не было. Точнее, это был не электрический ток.
Счастливая Иева достала из запасов привезенных Николасом бутылку самогона, принесла огурцы, капусту, варенную днём картошку и разложила всё это на столе под лампой.
Пели птицы, гудели комары, вокруг лампы вились бабочки. А мы ужинали.
Наш ужин затянулся допоздна. Выпив самогона, я разговорился и рассказал Иеве о своей работе, семье и мечтах. Потом начал приставать к ней с вопросами. Почему не вышла замуж? Есть ли где родственники?
Иева охотно отвечала.
- Во-первых, выйти замуж после войны - редкая удача. Женщин много - мужчин мало.
Во-вторых, мне и не зачем было замуж.
- Ну, как незачем?- пьяно умничал я,- А одиночество? Ты же живой человек. Женщина.
Я замолчал, встретив внимательный синий взгляд.
- А расскажу я тебе всё,- решилась Иева,- Ты на него похож. Будто он. Да и умирать мне скоро. Чего стыдиться на краю могилы?
Я насторожился и протрезвел. Сейчас эта женщина спьяну что-нибудь выболтает, а завтра будет готова меня убить.
- У тебя был фонарик. Неси его!
Я сходил в избу за фонариком. Заодно, умылся.
- Пошли. Знаешь, ведь народ вокруг ничего обо мне не знает. Никто не знает о моей жизни с Максимом. И вообще, Максима ни для кого не было. Но люди заезжают, забредают, видят Негасимый Огонь в каменных стенах, Каменную Ванну у источника, Вечный Светильник. И это там, где электричества сроду не было. Кто-то слышал, как я показала солдатам все мины в лесу. Об этом помнят и говорят. Видят, что я в преклонных годах остаюсь при своих зубах и глазах. И называют меня ведьмой. Но…
Иева остановилась.
- О чём это я? Тьфу! Напилась старуха. Ага. Ты вот сказал об одиночестве и человеческих потребностях. Одиночества я не чувствую. Правда! Вон, в какой я компании.
Она махнула рукой в сторону кладбища.
- Там и мама, и папа, и Ганс, который зарубил папу, и советский солдат убивший Ганса. И сестра, любившая Ганса и умершая после того, как он убил отца…Ты мне скажи, какое тут может быть одиночество? Я в лес ухожу от них подальше, когда хочу одиночества.
Иева остановилась, взяла у меня фонарь, посветила.
- Заплутали…Вон, туда надо.
Мы прошли по молодому ельнику и остановились у непонятного сооружения из камня, накрытого полиэтиленовой плёнкой. Кресло? Иева сорвала полиэтилен. Точно. Высокое каменное кресло с подлокотниками.
- Знаешь, когда Максимка ко мне забрёл, мне было шестнадцать лет. Здоровая молодая. Любви хочется! Пожил он у меня два месяца, и начала я к нему приставать. То в сено, то в кровать тащу. А он слабеньким оказался. Может, вообще такой, может, после пережитого на войне. Только два раза мы попробовали и ничего не получилось. Ну, я надежды то не теряю, пристаю. На третий раз он освободился от меня и ушёл в ночной лес. А наутро зовёт. Иди, говорит, что покажу. Приводит сюда. А здесь кресло каменное. Это, говорит, Трон Счастья. С тех самых пор я каждый день сажусь на этот трон и испытываю счастье. И когда приходили ко мне мужики и предлагали утолить моё женское желание, я им отказывала. Они то все прооханные, на руках ношенные удивлялись: почему? Но не расскажу же я им о Троне Счастья. Может я не от лампы, а от Трона здоровье черпаю? Лампа, вон, двадцать лет не светила. И ничего. О, смотри! Отсюда Негасимый Огонь хорошо видно, лампу у дома и небо над лесом. Когда придёт время умирать, я хочу умереть на Троне Счастья.
- Интересно…- ничего не понимая, пробормотал я.
- Нужно сесть удобно. Откинуться. (Зимой надо хорошо одеваться). Ладони положить на эти шарики.
Только сейчас я рассмотрел два блестящих медных шарика на краю подлокотников. Такие шарики я видел на быльцах старых кроватей. Иева села в кресло, откинулась в нём и уверенно положила ладони на шарики.
- Класть нужно вот этими местами.
Указывая, она прижала к ладоням средний и безымянный пальцы.
- И о, чём бы ты ни думал, и, как бы себя не чувствовал, через десять минут испытаешь счастье.
- Какое счастье?- недопонял я.
- Да ну тебя!- выругалась Иева,- Ты как ребёнок. Кончишь через десять минут!
Утром я проснулся от треска мотоциклетного двигателя. Выглянул в окошко. Народ начал съезжаться на праздник. Первыми приехали мужчина и женщина. «УРАЛ» с коляской въехал в заросли лебеды. Приезжие доставали сумки и громко обсуждали с Иевой зловредную погоду, не дающую высушить сено. Следом подъехали старые оранжевые «Жигули». Потом Николас на своей повозке. Серый «Фольксваген», ещё два мотоцикла, зелёный «Москвич», мотороллер…
Люди говорили громко, иногда сдержанно смеялись, здоровались. Ко мне подошли поздороваться все по очереди. Благодарили за починку Вечного Огня, представлялись. Удивлялись моему мастерству. Спрашивали, не ученик ли я Иевы. Я не понимал - ученик в чём? Но не отрицал и не подтверждал. Вежливо улыбался. Естественно, я не запомнил имена всех представившихся. Около тридцати человек. Запомнил Густава. Мужчина лет сорока. Немец. Обратил внимание на Василия Наумовича. Около шестидесяти лет. Худощавый, улыбчивый. Приехал из Красноярского края.
Николас организовывал приехавших носить из погреба и избы продукты. Женщины накрыли белыми скатертями привезенные Николасом столы и расставляли на них одноразовую посуду, бутылки с самогоном, котелки и кастрюли. Двое мужчин рассматривали светящуюся на столбе лампу – бутылку и что-то обсуждали. Я приблизился.
- Три контакта…Интересно бы померить напряжение.
- А Иева не признаётся, как она её сделала?
- Отмалчивается. А ты печь её видел?
- Нет. А что в ней такого?
- Пошли в избу, покажу. КПД невероятный. Иевин хлеб на всю округу славится.
Я не пошёл следом за ними. Постеснялся дальше подслушивать. Но я уже догадывался о том, кто сложил эту печь. Конечно, Максим.
Мимо прошла Иева. Она несла огромный, похоже, горячий, закрытый казан. Я обогнал её и помог установить казан, освободив пространство на столе.
Она встретилась со мною сверкающим взглядом и радостно улыбнулась.
- Через пол часа все пойдут к могилам, тогда и спросишь. Только не забудь, что хотел спросить.
- Всё готово! – наконец провозгласил Николай и те, кто ещё не был за столом, начали забираться за него, перекидывая ноги через скамейки. Гомон стих, и все обернулись к сидящей во главе стола Иеве.
Она поднялась.
- У всех налито? Тогда послушайте. С этого мгновения никаких разговоров между приезжими. Говорить можно только со мною и теми, кого вы посещаете. Давайте выпьем.
Все выпили и начали закусывать. Я оказался на другом конце стола напротив Иевы. Когда я выпил и прилепил неустойчивый пластиковый стаканчик между тарелками, то осознал факт моего расположения за столом. Удивился. В этом месте ничего не бывает «просто так».
- Налейте ещё!- сказала Иева,- и слушайте дальше. Я знаю, что все вы хорошо понимаете, о чём хотите узнать и что сообщить. Знаю и о том, что, направляясь сюда, как и в прежние разы, вы мысленно или вслух проговорили свои вопросы. Однако, напоминаю о том, что ВСТРЕЧА – всегда очень волнующее событие. И находясь в волнении человеку свойственно забывать, путаться, сбиваться. И единственное, что поможет вам не допустить ошибки, это правильное настроение. Поэтому сейчас подумайте о том, что вы ИХ любите. Я всех вас знаю давно. И знаю о том, что вы ИХ любите. Просто вспомните об этом. И давайте выпьем.
Я вчера уже пил этот ядрёный прозрачный самогон и помню то ощущение нереальности, которое он вызывает. Утром, пока съезжались гости, я сходил на опушку в ельник и убедился в том, что Трон Счастья не галлюцинация. Я поправил прикрывающий его полиэтилен, но забраться на него для проверки его действенности, как и вчера, не решился.
Вторая стопка пошла легче. Похоже, собравшиеся ничуть не тяготились обетом молчания. Они внимательно следовали наставлениям Иевы и налегали на закуску.
Я пока не понимал цели действий и смысла ритуала.
- Налейте!
У кого-то улетел стаканчик, и ему тут же молча подали запасной.
- Теперь вспомните о том, что вы ИМ ровня. И между вами только любовь и взаимоуважение. Вам нужны их любовь и помощь, ИМ – ваши.
Люди сидели, уставившись в свои стаканы. Старые и молодые. Мужчины и женщины.
- Выпьем!
Выпили.
- А теперь,- провозгласила Иева,- улыбнитесь и идите к НИМ.
Молча и с улыбками все пошли к кладбищу.
Мы с Иевой остались сидеть друг напротив друга с разных торцов длинного стола.
- Почему Вы не пошли?- спросил я Иеву.
- Я же говорила тебе, что каждый день с НИМИ общаюсь. До усталости.
Она с улыбкой подняла стаканчик с самогоном.
- Наливай!
Я налил. Мне было хорошо видно, как люди разбредаются среди могил и усаживаются на землю. Некоторые ложились.
- Земля тёплая!- ответила на мои мысли Иева.- Выпьем за Максимку, который нас познакомил.
Я удивился, но смолчал и выпил.
- Знаешь, я сильно удивлялась его мудрости. И спрашивала его, где он научился всему этому?
Она начала хрустеть свежим огурцом.
- Что он ответил?- не выдержал я.
- «Во сне».
Я прогнал от тарелки муху и снова посмотрел на Иеву.
- А когда я его спросила, указав на сложенные камни, родник и огонь, как ты это делаешь? И знаешь, что он ответил?
Иева внимательно смотрела на меня.
- Что?
- «Во сне».
Мы помолчали, «давая брошенному в воду камню опуститься на дно».
- А кода он уходил от меня, я спросила его: куда ты уходишь? Знаешь, что он ответил?
- В сон!
- Верно! Видишь Густава? Это внук Ганса. В прошлом году Ганс посоветовал Густаву второй раз жениться и родить ребёнка. Ну, чтоб жена родила ему… - Иева засмеялась сама себе.- А Густав рассказывал Гансу о том, как работает на полярной станции в Антарктиде. ОНИ очень любят слушать о нашей жизни. Сегодня Густав расскажет Гансу о том, что у него родился сын, и назвали его Гансом. И спросит у деда совета оставить экспедиционную работу ради близости к семье.
- И что ответит Ганс?- спросил я.
- Не знаю. Густав вечером расскажет. Если захочет. А вон тот мужчина в возрасте…
- Василий Наумович!
- Да, да. Наумович. Его отец, рядовой красноармеец Наум Алексеевич Зыков убил гранатой офицера германского рейха Ганса Кальба. Сам спустя секунды погиб под миномётным залпом. Их могилы рядом.
- Откуда Вы это знаете, Иева? Вы, будто, на поле боя находились.
- Максим рассказывает.
- Максим? Рассказывает?
Я нервно постучал ногой о ножку стола.
- Как же он Вам рассказывает?
Иева вопросительно посмотрела на меня и подняла брови.
- Ты ответь, «как»?
- Во сне!- механически произнёс я.
Иева рассмеялась.
- А вон, те рыженькие девушки…
- Этим «девушкам» под пятьдесят…
- А мне под восемьдесят, значит - «девушки»! Это двоюродные внучки Кондрата Лыкова, бойца НКВД подорвавшегося на мине возле бункера. Когда Максим нашёл его тело в лесу, при нём не было документов…но была фотография Максима Ивакина. Вот эта.
Я поднялся, на ватных ногах добрался до Иевы, взял у неё из руки жёлтую в пятнах и с надорванным углом фотографию и опустился на скамейку. Вот ты какой, Максимка! Офицер. Лицо простое. Крестьянское. На инопланетянина не похож.
С обратной стороны чернилами: «Ивакин М.С. г.р.1915»
- А Кондрат Лыков не говорил, зачем он искал Максима Ивакина?
- Я с ним не разговаривала об этом. Но, понятно, что он выполнял приказ командира. НКВД организация строго государственная. И строго блюдущая,- Иева, как обычно, улыбнулась своей шутке,- интересы государства. Теперь Лыков вольный покойник и не служит в НКВД. У нас с ним есть более важные темы для бесед.
- Почему?- не мог угомониться я,- Вам не интересно?
- Во-первых, нам с ним интереснее в настоящем. У него сильный аналитический ум и он занят глубоким осмыслением причин и последствий изменения напряжённости магнитного поля Земли. Во-вторых, он никогда и никому не раскроет секреты, которые присягал хранить. И, если по большому счёту, - они тебе зачем? Допустим, ты всё это узнал - оно тебе нужно?
Я растерялся.
- Вроде нет. Но…это как-то трогает.
- «Трогает»,- повторила Иева,- вот, чтобы не «трогало», Максим и ушёл в Сон.
- Иева!- я впервые обратился к ней по имени,- Я не понимаю, где этот «сон».
- А что ты понимаешь?- улыбнулась Иева.- Что такое солнце и почему оно светит? Почему земля притягивает, а небо отталкивает? Почему у тебя два глаза, две руки, две ноги, а писюн один?
Иева залилась весёлым смехом.
- Тебе мало того, что ты живёшь? Солнце нужно для того, чтобы светить и греть, а не для того чтобы спрашивать, как оно светит. А писюн нужен для того…
Она снова залилась смехом, и я понял, что внятного ответа на свой вопрос не получу.
Но вдруг она перестала смеяться и серьёзным тоном произнесла:
- Максимка умеет делать добро. Солнце светит, Земля притягивает, Максим делает добро. Это их свойства и назначение в мире. Вон те люди,- Иева кивнула в сторону кладбища,- избежали самого великого и самого неизбежного в мире несчастья – потери близких. Это лучшее Максимкино изобретение.
Она поднялась.
- Давай приберёмся на столе. Иначе, до вечера мухи здесь всё загадят.
Вечером, когда народ возвратился к столу, и было разрешено разговаривать, я спросил Николаса, как из деревни ходит транспорт.
- Хочу завтра уехать.
- Поехали ко мне. Густав будет у меня ночевать. А утром он едет в город и тебя заберёт.
Далеко за полночь я сидел на козлах рядом с Николасом и смотрел в проплывающую мимо темноту. Мы уступили дорогу обогнавшим нас мотоциклам, мотороллеру, «Москвичу» и «Жигулям». Последним нас обогнал «Фольксваген». Он остановился и из окошка высунулась подсвеченная зелёным загробная физиономия Густава. Я спьяну чуть не назвал его Гансом. Он уточнил у Николаса, куда в деревне ему подъехать, чтобы нас подождать. Николас объяснил, что его изба открыта и Гансу…тьфу! Густаву нужно только войти в неё, лечь на кровать и уснуть. «Фольксваген» укатил.
- Скажи, Николас, с кем ты встречался под Неугасимым Огнём? Кто-то из родных?
Николас вздохнул.
- В конце войны, пришёл к нам в избу как-то солдатик. Мы с матерью думали комиссованный. Это потом через годы я догадался, что он до этого жил у Иевы. Максимом назвался. Я малой был. Энергичный. Любопытный. Пожил он у нас не долго. Сортир сделал. Поверишь, до сих пор пользуюсь. Соседи каждые три года новую яму копают - перетаскивают. А у меня с войны. И как в прорву всё улетает. Ни вони, ни мух. Как то соседские дети ведро гнилых яблок высыпали…Как в прорву! Я когда уже в городе в университете учился, как-то с матерью, Царство ей Небесное, зашел на хутор к Иеве. Увидел я её чудеса – волшебства, там: огонь, лампу, источник - сразу сообразил, что они и наш сортир – дело рук одного мастера.
- А почему ты Иеву ведьмой называл?
- Потому, что мудрая она. Ведает смысл бытия.
- А с Максимом, что было дальше?
Николас снова тяжело вздохнул.
- Говорю тебе, вредным я был. Заходили как-то к нам энкавэдисты – соколы ясные, фотографию красноармейца показывали. Интересовались, не появлялся ли? Потом они на минное поле где-то наскочили. Потеряли двоих. Третьего раненного вынесли, телегу искали в деревне.
А когда через полгода Максим к нам пришел, я в нём сразу узнал офицера с фотографии. Чего меня дёрнуло тогда однолетке своему Павлу, Царство ему Небесное, рассказать? Рассказал. А через несколько дней выхожу из избы, а меня за горло и в бурьяны.
- Примак,- спрашивают, - в избе?
- Да,- киваю.
- А мать в избе?
- В избе.
- Вызови мать. Только смотри, без фокусов.
И наган под нос суют.
Я вошёл и из-за косяка, чтоб Максим не видел моей напуганной рожи, позвал мамку. Вышла она. А эти, ни слова не говоря, отталкивают нас и гранаты в открытую дверь... Я думал - документы проверят, удостоверят личность, арестуют, если дезертир. Даже не убедились, он ли это? Гранатами, не глядя. Мы с матерью долго у соседей ютились.
- Почему, так могло быть, Николас? Кому он мешал?
- Кто знает? Вокруг этого парня всё было загадкой. Он и сам загадка из загадок.
- Инопланетянин?
- Да нет, что ты? Когда я с ним сегодня разговаривал у Вечного Огня, мне показалось, что это мы инопланетяне. А он, как раз настоящий абориген Земли. С ним поговорить, как воды живой напиться. Я понимаю Иеву. После общения с таким парнем, остальные кажутся призраками.
- И никаких догадок?
- Гадать можно, что угодно. Иногда, я так думаю: была на Земле какая-то цивилизация – пирамиды строили, курганы насыпали, планетами управляли…На смену им пришли другие – электричество придумали. Самолёты, автомобили, ракеты строят. А тех, предыдущих зачем-то истребляют. Вот, наш Максим из предыдущих. Забрёл к нам. А может, он в НКВД работал, да сбежал от них...
Николас продолжал строить версии, а я курил и думал о том, что ещё совсем недавно жизнь казалась однообразной, пустой и бессмысленной.
За деревьями появились огни деревни. Лаяли растревоженные понаехавшими гостями собаки. Всходила убывающая луна.
Мы ехали и ехали, а я вспоминал, как, прощаясь со мною, синеглазая Иева сказала:
- Жизнь становится в тягость, когда её перестаёшь замечать!