-Вот как приду к себе. Завалюсь- и нет меня. Часов до двенадцати утра. Завтра выйду на работу во вторую,-зевая и со вкусом потягиваясь всеми суставами своего плотно сбитого тела, сообщила Татьяна соседке.
- Завалюсь и нет меня.
Ее нет. Ее нет совсем...Вспышки сна. И вот она. И вот она опять есть. Темнота замершего в оцепенении большого города, перепаханная потоками и косяками электрического света. Пустынность и неуют ночных улиц. Стеклянный блеск струящейся под колеса асфальтовой магистрали. Судорога, пронизывающая все тело насквозь, непроизвольно сводит мышцы. И опять вспышки сна. И опять вот она есть-в тяжести рук и ног, в ломоте затылка из-за неудобного положения головы, в холодке прикосновения к оконному стеклу, в резком безвольном падении тела вперед при торможении на безлюдных перекрестках у светофора.
В эту ночь Татьяне так и не пришлось "завалиться". Едва она вернулась к себе, как услыхала, что к дому подъехала легковушка и остановилась как раз напротив подъезда.
Был конец месяца, завод лихорадило еще больше, чем обычно. На выходе значилось важное изделие под кодовым названием "Дельфин", о котором последние полгода только и говорили на всех собраниях и заседаниях. В судьбе завода "Дельфин", изготовляемый по заказу из министерства, мог стать поворотным пунктом, мог сыграть самую решающую роль. Экзотическое название прибора поэтому склонялось на заводе на все лады каждым, начиная от директора с главинжем, и кончая начальником самой крохотной мастерской. А в последние дни черная обкомовская "Волга" чуть не каждое утро подкатывала к заводским воротам и простаивала перед окнами административного блока вплоть до обеденного перерыва.
Корпуса "Дельфинов",-металлические литые коробки, своей удлиненной формой напоминающие скорее гробы, уже побывали в малярке и были покрыты эмалью цвета слоновой кости внутри и серой снаружи. Но обычно перед сдачей уже собранное готовое изделие отправляют на дополнительную окраску, для придания ему окончательного блеска. Главные "профессора" в малярке-Татьяна и Аня Иванова. Выходит, Аню в первый день после возвращения с похорон матери решили не трогать, а на шальную ночную работу- вытащить из постели ее, Татьяну.
Услышав знакомый гудок, Татьяна мгновенно оделась, метнулась на кухню ,где с жадностью попила на ходу, прямо из крана, холодной воды.
-Быстро собралась,-Анатолий, заводской водитель, окинул ее одобрительным взглядом,-ну что, вперед, на трудовой подвиг?
Ехали молча. Их совместные ночные поездки по замершим улицам, залитым мертвенно бледным электрическим светом и густыми тенями, проходят без разговоров. Анатолий зря слов не тратит, парень он молчаливый, даром что увел свою теперешнюю жену от инженера из заводского конструкторского бюро.
Мимо проносятся, сверкнув на мгновение в глаза, ярко освещенные внутренности просматривающихся насквозь, непривычно безлюдных магазинов. Позади остаются темные коробки спящих домов, пустые автобусные остановки, один за другим мелькают перекрестки.
Они сидят рядом, плечо в плечо, бесконечно друг другу далекие. Татьяна дремлет. Анатолий погружен в свои мысли. Он думает о Викторе, первом муже своей жены Нели. Виктор, как это было известно всем на заводе, спивался, и Анатолия порой такая одолевала печаль, что в пору было удавку набрасывать на шею.
Машина въехала в ворота завода и остановилась у входа в головной рабочий корпус в конце аллеи Передовиков. Татьяна очнулась. Молча выбралась из машины и походкой сомнамбулы пошла вверх по цементным ступеням к ярко светящейся стеклянной вращающейся двери проходной.
Татьяна увидела прислоненные к стенке, поставленные торчком "Дельфины", которые ей предстояло красить, а рядом-все заводское начальство во главе с директором Вячеславом Феодосиевичем. При ее появлении разговор затих и все руководство, как по команде, повернув головы в ее сторону, несколько секунд молча глядело, как она приближается.
-Та-а-к. Маляр есть. Ну, Танюха, засучай рукава и жми,-добродушный басок принадлежал невозмутимому главному заводскому диспетчеру Саломатину.
-Выручай, девка, завод,-Саломатин заговорщицки ей подмигнул.
Директор Вячеслав Феодосиевич никогда никому ни в чем не уступает инициативу, даже в мелочах. Он сразу же выступил вперед, заслонив собой Саломатина, и заговорил, придавая мягкость своему раскатистому баритону, но серьезно и многозначительно, без тени улыбки, вскинув густые черные брови, глядя на нее в упор синими, не по возрасту яркими и живыми глазами.
-Теперь слово, как говорится, за вами, Татьяна Александровна, задание ответственное, но, думаю, объяснять вам излишне. Вы на заводе не новичок, положиться на вас можно...- нет, не зря про Вячеслава Феодосиевича говорят, что он своих рабочих знает поименно.
По правую руку от директора возвышается юношески стройная фигура главинжа Денисова, не замедлившего выдвинуться вслед за ним на передний план и отступившего тут же на символические полшага назад.
...Для Вячеслава Феодосиевича теперешний пост директора на захудалом заводишке-финиш его многотрудной карьеры, но он сам, хоть и прошел, как говорят ,"Рим, Крым и голубой Сенегал", а также "медные трубы и чертовы зубы",-никогда не признается в этом даже самому себе. В то время как для Денисова, отпрыска высокопоставленного родителя и генеральского зятя, должность главного инженера- самая первая ступенька, взлетная площадка, испытательный полигон. Альфред Андреевич Денисов молод и хорош собой как бог любви. Но он многое уже умеет для нежных, лучезарных своих лет.
При необходимости он умеет с блеском и артистической гибкостью подыграть. Он умеет быть невозмутимым. Умеет, без подчеркнутости, без вызова, держаться независимо; умеет расположить к себе подкупающей сердечностью в обращении, вместе с тем выдерживая непреложную дистанцию между собой и подчиненными. Умеет присматриваться, умеет перенимать опыт старших товарищей.
Как талантливый ученик он никогда не упускает из виду цель своего пребывания возле Вячеслава Феодосиевича. Вот и теперь, с доброжелательной полуулыбкой, играющей на его сомкнутых губах, он отмечает для себя приемы обращения своего временного шефа с рабочим классом.
--Давай, Танюха, показывай трудовой энтузиазм,-закрывает возникшую в речи Вячеслава Феодосиевича паузу балагур Саломатин.
В глубине цеха дымится чад и оттуда доносятся голоса сборщиков, уже закончивших работу и теперь убирающих монтажные верстаки. Видимо, мастер поторапливает рабочих, один из которых зло огрызается: "Че быстрее? Быстрее да быстрее. Тебе хорошо. Ты рот закрыл и пошел себе, Говорила Говорилыч. А мне так нельзя. Мне надо еще весь инструмент собрать да сложить".
В окружении директора слышат каждое слово и кое-кто уже готов улыбнуться. Вячеслав Феодосиевич тоже слышит все, но не прерывает свою речь к Татьяне, хотя при случае умеет оценить острое, хлесткое словцо. Напротив, у него над переносицей углубилась и резче обозначилась, предостерегая от неуместной игривости, строгая вертикальная морщинка.
-В свете текущих задач...-доносится до Татьяны напористый голос директора, уже успевшего перечислить вкратце все производственные заслуги гальванического цеха за последний год.
-Ты сама видишь, Рычкова, в каких трудных условиях приходится действовать заводскому руководству,-на лету подхватывает директорский почин Каськов, замдиректора по режиму,-так что твоя задача оправдать возложенное доверие,-по-военному чеканит он, глядя на Татьяну в упор.
Татьяна терпеливо дожидается конца затянувшегося вступления, хотя руки у нее давно уже чешутся поскорее взяться за скребки, за кисти, за тяжелые жестянки с краской, олифой и ацетоном.
-Да. И вот еще. Чтобы завтра с утра "Молния" была на доске почета с благодарностью Татьяне Александровне,-директор, полуобернувшись к свите, нащупал глазами начальника отдела труда и заработной платы,-ты, Неугодов, позаботься и организуй приказ, чтобы выдать Татьяне Александровне премию из моего фонда.
--Будь сделано, Вячеслав Феодосиевич,-отрапортовал хилый, щупленький Неугодов, выразив подобострастие на своем бледном, по-клоунски подвижном личике.
На прощание Вячеслав Феодосиевич протягивает ей свою большую твердую руку. Подражая директору, четко, по-военному, прощается с ней за руку Каськов, значительно глядя ей в лицо своими немигающими стальными глазами.
И Денисов Альфред Андреевич, лучась улыбкой, вскидывает узкую руку с редкостной сноровкой-не благоприобретенной, а словно впитанной им с молоком матери. Он вскидывает руку точно выверенным и вместе с тем слегка размашистым движением, показывающим его, Денисова, особенную личную расположенность и широту души. Вскинув руку, он выдерживает паузу, давая возможность осчастливленному вниманием избраннику прочувствовать неповторимость момента-и только затем, словно не в силах больше сдерживать наплыва чувств, завершает ритуальное действо.
Рабочие сборки давно ушли, приведя в надлежащий вид свои верстаки и выключив свет. В глубине цеха клубится полумрак. Денисов, стоя прямо под лампой в другой, освещенной половине цеха, пожимает руку одной из своих работниц - для довершения сходства с театральной сценой не хватает только криков "браво" и аплодисментов.
Вячеславу Феодосиевичу было жалко так быстро отпускать от себя подчиненных, среди ночи слетевшихся по его приказу на завод. И он безуспешно ищет предлог, чтобы всех еще задержать, чтобы погрузиться с головой в накаленную атмосферу стихийного ночного заседания, чтобы надышаться досыта чадом вздымающегося под потолок папиросного густого дыма, когда от одного конца длинного крытого зеленым сукном стола до другого вспыхивают, как бикфодов шнур, беглые перепалки, - и всю ночь напролет горит у него в кабинете видный издалека свет.
Нет, не те что прежде теперь у Вячеслава Феодосиевича масштабы, не тот размах, какой был еще несколько лет тому назад, когда он ворочал большими делами, стоя во главе промышленного гиганта всесоюзного значения, корпуса которого, широко раскинувшиеся за городом, поднялись с такой быстротой, будто их не строили, а рисовали.
Тот завод был кровным детищем Вячеслава Феодосиевича. И завод, и прилегающий к заводу рабочий поселок с детскими учреждениями и спортивным комплексом, и заводская футбольная команда, созданная под его личным патронажем(в молодости сам будущий директор, как говорили, был подающим надежды футболистом), уже в первый сезон хорошо показавшая себя на областных соревнованиях.
Этот завод, который он строил и первым директором которого был, до сих пор известен в городе как Андреевский, названный так по его, Вячеслава Феодосиевича, фамилии.
В те времена по городу ходили слухи, что образцового директора метят на главный во всем районе пост, к чему обычно присовокуплялось, что, бывая по делам в Москве, Вячеслав Феодосиевич открывает дверь в кабинет министра не иначе как пинком ноги.
Он был уверен в себе и своем личном светлом будущем на все 125 процентов, когда ему подбросили, не совсем в официальном порядке, а в обстановке, скорее доверительной и непринужденной, одну идею, необыкновенно импонирующую его шипучей, вулканической натуре.
- Вот ты один из первых директоров в городе. Отгрохал такой заводище, можно сказать, на пустом месте. Как руководитель ты себя зарекомендовал. Но не все ты еще для города сделал. Вот в соседнем городе новый стадион открыли, так на всю страну слава идет. Покажи всем, на что ты способен. Выдай нам на гора дворец культуры, такой, чтобы все рты пораскрывали, да так бы и остались.
-Да неужто ты не осилишь, с твоей-то энергией, имея под руками такую махину, распоряжаясь такими средствами. Тебе же все карты в руки. Да кому же еще как не тебе браться за такое немаловажное дело?
Ему явно намекали на что-то очень большое; на полную и безоговорочную поддержку всех его начинаний, правда, больше с глазу на глаз, без официальных подтверждений.
По тем временам подобные строительства еще не получили широкого распространения, как теперь. В руках Вячеслава Феодосиевича были, отпущенные на культурные нужды завода, лишь довольно скромные средства, рассчитанные на реконструкцию и благоустройство заводского клуба. Окрыленный идеей нового грандиозного строительства, Вячеслав Феодосиевич принялся за дело. Первый камень будущего дворца культуры был заложен при большом стечении народа на площади рядом со стадионом, неподалеку от торгового центра. На заводе пошли бесконечные субботники и воскресники, в которых принимали участие все, начиная от подсобников и кончая седовласыми начальниками отделов. Силами завода и дружественного строительно-монтажного управления строительство было завершено в рекордно короткие сроки. Уже были закончены внутренние отделочные работы и полным ходом шли репетиции предстоящего торжественного открытия нового Дворца культуры, когда как гром с ясного неба явилась первая неожиданность в лице ничем не примечательного, хотя и столичного, ревизора, которому понадобилось на удивление мало времени, чтобы обнаружить красующийся на одной из площадей города монументальный образец "ампирно-амбарного стиля". Для настырного недомерка-ревизоришки не составило особого труда определить и другое, а именно, что средств, отпущенных на строительство клуба, было явно недостаточно для возведения столь впечатляющего произведения зодчества, украшенного колоннадой, лепными карнизами, и увенчанного по фронтону огромной лепной лирой, острыми и длинными зубьями хотя и напоминающей, скорее, снятые с держака грабли.
От установленных фактов было уже рукой подать до чреватого малоприятными последствиями вывода, а именно, что налицо имеются крупные нарушения финансовой дисциплины, как-то использование не по назначению основных производственных фондов.
Вячеслав Феодосиевич, заваленный делами еще больше чем всегда, на первых порах отмахнулся от путающегося у него под ногами ревизора как от докучливой мухи.
А затем пришел в ярость.
Ничто так не выводило его из себя как глупость-воронья глупость и элементарное непонимание существующей обстановки дела.
-Послушайте, вы! Что вы суете свой нос куда вовсе не надо? И вообще, откуда вы в министерстве взялись? Вот я сейчас сниму трубку, прямо при вас позвоню куда следует, и от вас мокрого места не останется, со всеми вашими художествами. Что вы лезете и цепляетесь ко всем как та, простите за грубость, Аленушка с худой своей дыреночкой. Я прикажу в проходной забить вам пропуск и не пускать вас больше на территорию завода, если не прекратите мешать людям работать.
Разошелся директор, хотя была, была минута, когда следовало бы ему остановиться и призадуматься -ему, прошедшему медные трубы и чертовы зубы, Рим, Крым и голубой Сенегал.
Горя от нетерпения поскорее разделаться с несговорчивым визитером, представлявшимся его разгоряченному воображению проходимцем и вредителем, преследующим тайные злостные цели, явился Вячеслав Феодосиевич на прием в кабинет, хозяином которого со временем надеялся стать сам.
Но пока еще хозяин в этом кабинете был прежний, невозмутимый, не слишком пожилой человек. Был он крутолоб, широколиц; некогда в молодости, видимо, буйно веснущатый и рыжий, он сохранил от прежней своей рыжести мягкий и теплый оттенок кожи, создающий эффект легкого свечения, напоминающего то, которое излучает несколько потускневший от времени высокопробный желтый металл. Он сидел, удобно и покойно расположившись за массивным столом в глубине своего кабинета, напротив огромного светлого окна и слушал Вячеслава Феодосиевича, слегка склонив голову в знак глубокого внимания.
Вячеслав Феодосиевич излагал существо вопроса слишком подробно, к тому же настойчивее чем следовало, напирал на данное ему свыше благословение в смелом начинании, каким являлось последнее строительство. Он все явственнее чувствовал, что говорит совсем не то, что требуется, что его заносит, тогда как хозяин кабинета, которого он в своей речи пытался представить посвященным во все свои планы, тем временем отмалчивается, вынуждая таким образом говорить его одного. Наконец он замолчал, стало тихо и он несколько долгих секунд вслушивался в отзвук собственного голоса.
-Да, припоминаю,-раздался после затянувшейся паузы приветливый, размеренный голос хозяина. Город развивается, повышается благосостояние народа, растут культурные запросы населения. Хозяин устроился в своем кресле поглубже, откинул голову несколько назад.
-Дворец культуры городу, разумеется, нужен, как и многое другое. Нам, к сожалению, еще многого недостает…
Вячеслав Феодосиевич напряженно вслушивался.
-Но в данном конкретном случае, как и во всех прочих, конечно, речь могла идти только о законных методах строительства объекта культуры. Скажем, за счет выявления и научного использования внутренних резервов,-слышал Вячеслав Феодосиевич где-то над собой мягкий, чуть повысившийся голос и видел легшую на темно-зеленое сукно небольшую пухлую руку, раскрытой ладонью вниз.
Рука приподнялась и слегка прихлопнула по столу.
-Становиться на скользкую дорожку нарушения закона никто вас, разумеется, не принуждал.
Сердечный приступ скосил его сразу за дверью кабинета, он упал прямо на лестнице. Карета скорой помощи увезла его в больницу, где он пролежал с инфарктом целый месяц; после выписки из стационара и последовавшего за ним курортного лечения он и получил назначение на новое, теперешнее свое место, как предполагалось, временное.
А через два с половиной года он вновь оказался в том же больничном отделении. Поводом для второго инфаркта, в отличие от первого раза, стал случай, до удивления незначительный.
Стоял морозный, ослепительно-солнечный заснеженный январь, принесший с собой неосознанные бодрящие надежды нового календарного года. Однажды утром в извлеченной из почтового ящика пачке свежих газет обнаружилась потешная находка в виде тонкого, небольшого по формату журнальчика под названием "Свиноводство". А нужно сказать, ни супруга Вячеслава Феодосиевича, скромная обходительная женщина, детский врач по профессии, ни дочь его Леночка, студентка факультета иностранных языков местного университета, с такими же как у отца ярко-синими глазами, ни сам глава семейства - вопросами сельского хозяйства вплотную никогда не занимались, к разведению высокопродуктивных пород мясистого домашнего скота ни прямого, ни косвенного отношения не имели.
Вечером, отдыхая в кругу семьи, Вячеслав Феодосиевич повертел в руках дотоле незнакомое, сугубо специальное издание, полистал из любознательности-и отложил в сторону.
На следующее утро Леночка вернула аккуратно завернутый в газету чужой журнал почтальонше. Белобрысая почтальонша выслушала Леночку с невозмутимым, непроницаемым видом, пожала плечами и молча приняла возвращенный журнал.
Но через месяц, спустившись, ак обычно, за почтой, Леночка снова увидела торчащую из ящика уже знакомую обложку. Причем на этот раз почтальонша наотрез отказалась принимать журнал обратно.
-Сами не знают, чего хотят, навыписывают, а потом сами не помнят, чего выписали. Я проверяла-все правильно: "Свиноводство" у вас выписано, все как положено, можете у заведующей спросить.
Пришлось жене Вячеслава Феодосиевича идти объясняться на почту. Там она узнала, что журнал "Свиноводство" выписан по их адресу сроком на год и все в квитанциях указано точно, включая фамилию, имя и отчество ее супруга. Тут же, с присущей ей находчивостью, она села и написала заявление, в котором просила доставлять журнал "Свиноводство" на главпочтамт, до востребования.
Прошел еще один месяц, и журнал "Свиноводство" снова оказался засунутым в почтовый ящик, причем угодил в руки к самому Вячеславу Феодосиевичу, задержавшемуся в то утро дома по причине легкого недомогания.
Вячеслав Феодосиевич терпеть не мог расхлябанности и разгильдяйства во всех их проявлениях и тотчас же по приезде на завод велел своей секретарше немедленно связаться по телефону с почтовым отделением и внести полную ясность в данный вопрос.
-Черт его знает, что там происходит,-негодовал директор.-Кто-то ждет свой журнал, а они его уже третий месяц подряд преподносят мне и в ус не дуют.
-У них там почтальоны чуть ли не каждый месяц меняются, Вячеслав Феодосиевич,-высказала свое мнение по этому поводу секретарша.
-Это не может служить оправданием работы почты в целом,- строго сдвинул он брови,- так что позвоните туда, а еще лучше, сходите в перерыв на почту и разберитесь с этим "Свиноводством" на месте.
После перерыва дверь в кабинет Вячеслава Феодосиевича наконец отворилась, бесшумно пропустив внутрь секретаршу, как всегда спокойную, но слегка побледневшую.
-Я была на почте, Вячеслав Феодосиевич, и все уладила.
-Надеюсь, вы указали почтовым работникам на недопустимое отношение к своим обязанностям?-он нетерпеливо отодвинул в сторону бумаги.
-Почта, Вячеслав Феодосиевич, здесь ни при чем. Это, видимо, дело рук какого-то ничтожества, трусливая месть какого-то пакостника, которого вы уволили или справедливо критиковали. Ваша жена была на почте месяц назад, но ее заявление сунули не в ту папку. А в остальном почта не виновата, на этот раз.
Вячеслав Феодосиевич еще недавно управлял самым большим в области заводом. На новом месте он не изменил своего стиля работы. Он любил повторять, что производство не детский сад и не институт благородных девиц. Случалось, что кое-кто из его окружения, услышав своими ушами могучий директорский рык, делал попытки его утихомирить.
-Эх, Вячеслав Феодосиевич, вы бы хоть самого себя пожалели, если других не жалеете. Поберегли бы хоть собственное сердце, оно у вас не ахти какое здоровое.
Но он только отмахивался досадливо в ответ, хмурился и по-кабаньи слепо, сердито крутил головой.
-Нашли кого учить, умники. Сдерживаться-вот что по-настоящему вредно для сердца. Теперь и врачи говорят, что нужно давать себе волю, чтобы разрядиться. После разрядки я чувствую себя всегда бодрее.
А производство действительно не детский сад. Бывало, пошумит директор у себя в кабинете на подчиненного или устроит кому-нибудь разнос на заседании, не особо выбирая выражения(обещание "сослать сопливого инженеришку чистить нужники" было еще одним из самых мягких в его речевом арсенале),-сам распекаемый в этот день ведет себя как обычно: его видели, как стоял, как курил вместе со всеми в перерыве на лестнице. И когда расходились, на кого-то он обернулся и посмотрел, кому-то улыбнулся на выходе, с кем-то пошутил. И на автобусной остановке, кто-то видел издали, как он сел в автобус и уехал. А наутро ошеломляющая весть мгновенно разносится по всему заводу, и у всех на устах одно:
-Вы знали такого-то? Приказал долго жить. Был человек-и нету.
В ответ только ахи и охи.
- Да я с ним вчера разговаривал и ничего такого в нем не заметил.
-Вот так. Вчера еще разговаривал, а больше никому уже ничего не скажет.
К Вячеславу Феодосиевичу приходили, докладывали о случившемся.
-Вот, Вячеслав Феодосиевич, мы все заботимся о живых, а нужно теперь позаботиться и о мертвом. Вот так-то наша жизнь, Вячеслав Феодосиевич.
Деловитые профкомовцы подписывали у него стандартные документы на выделение предусмотренной по специальной смете денежной суммы на похоронные расходы, иной раз избегая при этом глядеть ему в глаза, когда было доподлинно известно, что он накануне самолично при всех распекал покойничка. А он ничего, рассеянным тоном, коротко, отрывисто интересовался подробностями, бросал мимолетный взгляд на большое окно, за которым как ни в чем не бывало продолжало гореть солнце. И тут же дела захлестывали его с головой, вытесняя из его кипучего сердца и стирая начисто без следа смутную, невесть откуда набежавшую тень.
Он не думал уже о случившемся, или думал примерно так: "Что же это ты, человече, взял да и отмочил такую штуку. Учудил, брат. Знать, жила у тебя была тонка, вот что на деле то вышло…"
Смертей за долгую жизнь перед ним прошло достаточно.
Он похоронил(или слыхал о смерти)многих своих друзей и знакомых, многих директоров, с которыми вместе начинал, здоровяков с виду, которых, судя по всему, должно было хватить не на одну, а на несколько средних человеческих жизней.
Уходили из жизни и родные. Отец и старшая сестра умерли в эвакуации -война виновата в том, что он так и не выбрался на похороны.
Теща в старости жила вместе с ним, и когда она заболела, Вячеслав Феодосиевич поднял на ноги всю местную медицину, привозил знаменитых профессоров, несчетное количество раз командировал заводского врача в дальние рейсы за редкостными чудодейственными средствами. Но вот на похоронах он ухитрился не присутствовать, переложив все хлопоты, связанные с этим унылым обрядом на своего заместителя по хозяйственной части.
В знак любви и уважения к теще через год после похорон он установил на могилке монументальный дорогостоящий памятник, тем самым нарушив предсмертную волю покойной.
Старушка не раз и очень подробно объясняла и дочери, и зятю, что не хочет ни надгробьем, ни высокой приметной оградой "мозолить" людям глаза. Она просила себе на могилку только крестик, а оградку самую простую и низкую, через которую каждый мог бы, при желании, переступить,-чтобы ее могилка ничем с виду не отличалась от могил других стариков и старух.
И кто бы мог подумать на него самого, что Вячеслав Феодосиевич, закаленный во всех огнях, может так сплоховать-схлопотать инфаркт из-за жалкой выходки какого-то неудачника, затаившего на него злобу, долго думавшего и придумавшего наконец такую никчемную, комариную месть.
Именно тогда, после разговора с секретаршей, Вячеслав Феодосиевич почувствовал недомогание и вечером того же дня снова оказался в больнице. Приступ сердечной боли закончился вторым инфарктом.
На этот раз смерть прошла совсем близко, заглянула ему в глаза и обдала своим холодным дыханием.
Теперь уж Вячеслав Феодосиевич не тот что прежде. И масштабы, и возможности, и размах-уже далеко не те, что были. Далеко в прошлом остались разговоры о том, как он распахивал пинком ноги двери министерских кабинетов. Но некоторые из своих замашек он сохранил.
Вячеслав Феодосиевич любит выдать на гора глубоко прочувствованную речь о значении всестороннего развития человеческой личности, о роли искусства и культуры в процессе строительства нового общества. А спустя час другой он может у всех на виду плюнуть на пол посреди цеха.
--Ну какой же ты хозяин у себя на участке?-спрашивает он начальника цеха, в котором только что плюнул.-Отчего не делаешь мне замечания? Отчего покраснел? Испугался меня? Плохой же из тебя хозяин. Вот оттого и порядка у тебя настоящего в цеху нет. Плюнь у тебя дома кто из гостей на ковер, небось не смолчал бы!
Как и прежде, в девятом часу утра, в любую погоду многочисленный эскорт выходит к заводским воротам встречать директорскую машину, дабы Вячеслав Феодосиевич, не теряя ни минуты своего драгоценного времени, сразу же принялся за руководство.
Обеспечивает утренний эскорт, как правило, его секретарша, вышколенная, еще очень интересная женщина, вдова военнослужащего, которую он перетащил за собой с прежнего завода. Директор обычно ставит ее в известность о времени своего выхода из дома, и она тут же обзванивает заводские корпуса, собирая всех завов и замов.
Иногда, разнообразия и пользы ради, Вячеслав Феодосиевич может утром прокатиться, на демократических началах, от своего дома в центре города до завода- на общественном транспорте. В таких случаях директорская секретарша, оповещенная заранее его телефонным звонком, высылает актив не к воротам, а прямо на трамвайную остановку.
Ему бы можно, без особого ущерба для дела, теперь, когда до пенсии осталось три года, работать поспокойнее, в рамках установленного законодательством рабочего времени. Но не таков Вячеслав Феодосиевич. Без видимой причины на то, он, случается, назначает внеочередное совещание на девять ли десять часов вечера, может, невзирая на строжайшие предписания "эскулапов", среди ночи явиться на завод по самому непредвиденному поводу, вызвать еще с десяток людей и продержать их в своем кабинете до утра.