Глава 1. Аромат базилика и сандала.
Лиловый закат дышал ароматом сандала и базилика. Тихая речушка толкала вперед крохотную лодочку. Лодочка приблизилась к берегу и грузно села на мель. Я захожу в воду, она ласкает мои оголенные икры. Я берусь рукой за борт, отталкиваю лодку, быстро запрыгнув в нее.
Весло легко сечет прозрачную воду. Лодочка плывет быстро, подгоняемая речным течением. Я выкладываюсь на веслах. Справа далеко впереди виднеется маленькая пристань или, скорее всего, кладка. На кладке стоит человек. Я приближаюсь и мужчина, а это мужчина, машет призывно рукой. Я подплываю к нему, и он молча забирается на борт. Мы плывем дальше. Мужчина сидит против меня, вдыхая аромат сандала и базилика, и мне становится чудно от ощущения, что путник мой давно мне знаком. Но это не так, мы молчим, стараясь не смотреть друг на друга.
Мы плывем, берега становятся все круче, скрывая от нас мелкие селения вдоль реки. Мужчина достал сигареты и закурил. Он курит красиво, легко и небрежно держа сигарету. Озорной огонек весело оживает от каждого его вдоха, густой дым вязко клубится на безветрии. Две плотных струи дыма проходят сквозь его ноздри, ложатся ему на грудь, отрываются и летят мне в лицо. Их запах теснит аромат базилика и сандала.
Мужчина щелчком отправляет окурок на водную гладь. Огонек злобно шипит и угасает. Мужчина поднимается в лодке, приближается ко мне. Отчего-то его лицо кажется мне очень знакомым. Но это не так, мужчина бьет кулаком меня в грудь. Дыхание запирает на выдохе, я с трудом, со звуком "хе", выпускаю воздух из груди. От следующего удара я переваливаюсь через борт и окунаюсь в теплую воду реки. Мужчина хватает меня за волосы и с головой окунает в воду. Изо рта рвутся трепетные пузырьки воздуха, вода заходит через нос, прожигая затылок. Я царапаю его руку, стучу ладонями в борт, теряю все больше пузырьков воздуха и принимаю все больше воды. Я задыхаюсь. Мужчина окунает свое лицо в воду и смотрит на меня. Мне кажется, я его знаю. Но это не так, мужчина открывает рот, с губ срываются пузыри и он говорит:
"Лазарь, встань и иди!"
***
Я сижу, опершись руками в кровать, мне с трудом удается дышать. В темноте, на тумбочке возле кровати, на ощупь нахожу аэрозоль, вдыхаю белую струю. Аромат базилика и сандала наполняет мою грудь. В комнате пахнет табачным дымом. Видимо, мой сосед, когда выходил ночью покурить, по обыкновению забыл закрыть окно, что выходит на балкон со стороны моей комнаты. Ну и черт с ним, в следующий раз, когда он будет в душе, нажму в туалете на смыв. Урод.
Придя в себя, увидел, что постельное белье мокрое. Опять. Или снова. Или как всегда. Мне 23 года и все 23 меня преследует два моих ночных проклятия - астма и энурез. Я просыпаюсь или синим, или мокрым, или и то и другое вместе. Каждую ночь. Будильник продолжает орать. "Лазарь, встань и иди, встань и иди!.." Я встаю и иду в ванную.
4 часа утра. Лампа на кухне расгоняет ночной мрак. Я стою у плиты и жарю яичницу. Глаза невольно слипаются... Аромат базилика и сандала давит запах гари. Я открываю глаза и вижу на сковороде три черных комочка. Кажется я сплю стоя… В этот раз я уснул ненадолго, поэтому яичница подгорела несильно. Я сижу и соскабливаю черную корку. Блаженны те, что наелись.
5 часов утра. "Лазарь, встань и иди!" Я встаю и иду на работу.
***
Лиловый рассвет. Аромат дождя и свежего хлеба. Метла легко сечет ковер желтых листьев и мусора. Дышится легко и весело, работа идет резво. Думаю, управлюсь к 8.
Мне 23 и последние 3 я дворник. Самый молодой дворник нашего ЖЭКа. За мной отведена эта улица, детский парк и территория хлеб комбината. Рядом с парком недавно открылся "Дом ребенка инвалида", внизу улицы расположился ЗАГС, рядом с хлеб комбинатом, что растянулся почти на всю улицу по одну сторону проезжей дороги, ютилась маленькая и ветхая обувная мастерская. Кроме этого было несколько пятиэтажек и хлебный магазин. Проезжая часть почти всегда была свободной и машин, кроме хлебозаводских ГАЗов-53, почти никогда не наблюдалось.
Таково мое тихое рабочее место.
В одной из пятиэтажек, в квартире принадлежащей ЖЭКу, мне выделили комнату. Там я и жил последних 3 года. Блаженны трудящиеся. Блаженны имеющие кров.
***
В 8 я поднялся к себе на 3-ий этаж. В квартире было тихо, сосед все еще спал. С кухни валил едкий дым. Я вбежал в кухню. На плите, когда-то белый эмалированный чайник, стоял почерневший от сажи. Пластмассовая ручка расплавилась и теперь бесформенным кренделем свисала в сторону. Я выключил газ и достал с холодильника тетрадку. В тетрадке после записей "купить: хлеб (белый), яйца (10 шт.), носки (1 пара)" появилась новая запись: "купить чайник".
Я зашел в свою комнату. Еще не совсем светло, 9 часов утра, а день еще не стал полноправным хозяином суток. Сегодня воскресение и я беру в сумку маленький планшет, бумагу и карандаши, выхожу на улицу и иду в парк. Мне 23 и последние 3 я каждое воскресение прихожу в парк рисовать, это мой дополнительный заработок. Утром и в обед я рисую детей и стариков, ближе к вечеру - молодых парней и девушек, в основном девушек. Девушки любят гулять в парке, даже без парней, и любят когда их рисуют. Всего за 5 долларов любой может получить неплохой портрет. Иногда я рисую бесплатно. Сегодня я нарисую Эмму, она из "Дома ребенка инвалида", ей 7 лет и у нее ДЦП. Но она очаровательна. Она великолепно улыбается, но при этом немного косит глазами. Этого я не стану рисовать - рисунок должен быть чуть лучше действительности, рисунок - не фотография, он, как часть искусства, стремится сделать мир чуточку лучше.
В 10 из "Дома ребенка инвалида" в парк вместе с воспитателями на прогулку выходят дети. Эмма едет ко мне, и я слышу скрип колесиков ее кресла. Ее везет девочка постарше, лет 14. Ее, кажется, зовут Маргарита. Маргарита стыдится своего лица, 2 года назад в ее доме случился пожар, и она получила сильные ожоги, которые обезобразили ее лицо. Я обещал ее не рисовать. Никогда.
Девочки подъезжают ко мне, мы беседуем, и я начинаю рисовать. Меня волнует запах листьев клена и цветов Эммы. Цветы в ее руках бумажные, но я все равно ощущаю их аромат. Карандаш легко сечет белое поле бумаги, с этой белой пустоты на меня поднимается лицо Эммы. Эмма смеется, смотрит на меня. Эмма здорова и счастлива и в ее руках живые цветы. Эмма здорова и счастлива. Искусство не должно безупречно отражать действительность. Искусство - это ложь. Ложь во благо.
Я благотворитель. Эмма держит рисунок здоровой рукой, она возбуждена: смеется, мотает головой, затихает и снова смеется. Ей нравится.
***
7 часов. Серый лен вечера наполнен запахом свежего хлеба и эмали. Я возвращаюсь домой, несу свежий хлеб, десяток яиц, носки и новый эмалированный чайник. Со свистком. Я ощущаю себя чертовым убийцей чайников. Мне 23 и за последние 3 я сжег их несметное количество. Я гроза чайников, утюгов и прочих бытовых приборов, которые нужно вовремя выключить или снять с плиты. Блаженны изготовители чайников со свистком.
В коридоре на полу лежит мой сосед, он кривит рот и стонет, держась руками за живот и поджав под себя ноги. Я сбросил вещи и склонился над ним:
-Что?
-Гвозди...- простонал он.
Такие вещи давно перестали меня удивлять. 3 года назад ко мне громко постучали, я открыл. На пороге стояли два полицейских и этот парень. Полицейские дали мне подписать кое-какие бумаги и удалились. Передо мной стоял он, сунув руки в карманы ношеных брюк, с маленькой сумкой на плече и раздолбанной гитарой за спиной. "Благословен дом сей, ибо Заратустра преступил порог его!" - заявил он ступив внутрь.
Теперь Заратустра, засунув голову в унитаз, пронзительно и проникновенно блевал. Я сидел рядом придерживая его за плечи, что бы он не свалился внутрь. Крышка унитаза периодически падала и била Заратустру по затылку, я поднимал крышку, она снова падала, и я снова ее поднимал. Заратустра, отдав унитазу последнее, сплюнув шляпку от гвоздя, что звонко ударилась в эмаль, сел на пол рядом со мной, улыбнулся мне и изрек:
- Я построю храм Божий без единого гвоздя. Лазарь, ты обрек меня на жизнь и ты предо мною в долгу.
- Зачем ты нажрался шляпок от гвоздей?
- Наши кости хрупкие для плетей и ветров, что истязают нас. Укрепи скелет свой сталью истинной веры, прими свои мучения стоя, гордо подняв прямое лицо.
- Ты обдолбан.
- Лазарь, теперь ты мой должник!
***
Мы сидим на кухне, слушая свист чайника, вдыхая запах абрикосового варенья и свежего хлеба. Заратустра густо намазывает варенье на хлеб, откусывает огромные куски, громко отхлебывает чай и с набитым ртом пытается что-то сообщить:
-Мы еодня ытупаем в убе ашданс.
-Чего?
-Мы сегодня выступаем в клубе "Crush Dance". Лазарь, ты мне должен. Ты пойдешь со мной.
-Черта с два!
-Тогда я принесу в дом кошку.
Он не шутит. Мне 23 и 3 я живу с ним в этой квартире и знаю, ему хватит долбанутости убить меня.
- Хорошо ,- говорю я ,- но пиво за тобой.
Мы выходим на улицу. Воздух наполнен валерьянкой. Заратустра бежит по улице, громко мяукает, останавливается, чтобы сделать глоток с флакончика и снова бежит. На улице уже темно и фонари наполнились электричеством. Заратустра говорит, что он нервничает. Он достает очередную бутылочку, свинчивает крышку, вытягивает капроновую пробку. "За тебя" ,- говорит он, поднося бутылочку к губам.
Мы сидим и ждем автобуса. Заратустра говорит, что он больше не нервничает, но ему теперь очень грустно. Он говорит, что горе мира осело плотным нерастворимым осадком в его сердце и даже алкоголь бессилен здесь. Он говорит это мне, продолжая отпивать большими глотками дешевое вино из бумажного пакета. Он говорит, что вино- это его кровь. Он называет это аутогемотрансфузией. Он говорит, что грехи человечества ампутируют его совесть и коагулируют его благодетель. Он говорит, что был бы отличным доктором, если бы родился человеком. Он много говорит и идет отливать.
Автобус принес с собой запах выхлопа и горячего воздуха. Мы садимся на последнем сидении. Я плачу за двоих - Заратустра никогда не платит. Автобус наполняет вечерний воздух ревом двигателя и трогается с места. Заратустра сидит, держа в зубах уже пустой бумажный пакет из под вина, уставившись на молодую пару, парня и девушку, что сидят напротив. Он просто сидит и смотрит, держа пакетик в зубах. Ребята сначала улыбаются, хихикают, весело перешептываясь. Заратустра продолжает сидеть, уставившись на них. Они начинают беспокоится, стараются не смотреть на него. Заратустра продолжает сидеть. Парень и девушка утихают, иногда бросая на него оскорбленные взгляды. В конце концов, они не выдерживают и сходят на ближайшей остановке. Заратустра из кармана штанов извлекает сухарик. Послышался запах сахара и изюма. Он откусывает маленький кусочек, и крошки обильно осыпают его колени:
- Хлеб - это плоть моя. Они столь невежественны и ленивы, что едят ее, не поднимаясь со своих теплых постелей, и в их руках я становлюсь лишь мелкими и неудобными крошками, что тревожат их сладкий, но губительный сон.
Я снова вдыхаю аромат базилика и сандала.
Глава 2. Ализариновый кармин.
Запах дождя. Этот запах идет с небес. Миллиарды крохотных гонцов несут свою весть, как тот солдат, чья судьба была войти в историю в роли доброго вестника, вестника, цена сообщения которого жизнь. Капли приносят свою весть и замертво падают на землю. Только весть их не несет радости. Боги плачут и дождь- свидетельство их грусти и печали.
Заратустры больше нет.
Я сидел на пустынной мостовой чертовски пьяный, весь в своей блевотине, моче и прочем дерме, когда напротив меня остановилась машина. Я не смог разобрать ни марки, ни модели, ни тем более номеров, единственное – это ее цвет. Кармин ализариновый. Мой любимый цвет. Дверь водителя отворилась и с машины вышла девушка в коротком плаще того же цвета. Кармин… Я узнал ее, Заратустра называл ее Старухой. Старухе недавно исполнилось 19. Дочь влиятельных людей, она жила совсем по-другому, чем мы с Заратустрой: большой родительский дом, шикарная машина, учеба в престижном вузе. Эта машина – подарок отца ей на День рождения. Совсем иное качество жизни.
- Лазарь, это ты?
- Заратустры больше нет! - ору я ей сквозь дождь.
Она поднимает меня с мостовой, сажает в машину, укладывает на заднем сидении, садится за руль и двигатель, приятно мурлыча, заглушает стук тяжелых капель. В салоне пахнет новыми сидениями и чем-то еще. Этот запах идет от нее, какая-то странная смесь мыла, сигарет, шампуня, помады и духов. Я помню эти духи, когда-то она в шутку называла их экстрактом морских свинок, но я готов поклясться – свиньями там и не пахнет. Кажется это смесь ароматов орхидеи, нарцисса и винограда. Сложный аромат.
Боже, как ее зовут? Блаженны помнящие… Заратустра только раз произнес ее имя… Ему нравилось унижать ее. Уже тогда, год назад, когда он привел ее в наш дом, он сказал мне при ней: «Лазарь, теперь у нас есть домашнее животное, корми его регулярно, если что - мордой в дерьмо». Она была его девушкой, они спали вместе. Мне часто приходилось сталкиваться с ней на кухне или в прихожей. Кто-то из нас приходил, кто-то уходил - мы никогда не были вместе подолгу, чтобы можно было завязать беседу. Мы избегали друг друга.
- Как ты? – спрашивают меня два голубых глаза в зеркале заднего вида. Голос ее сдавлен, так бывает, когда сдерживают слезы.
Я смотрю на свои мокрые штаны, на следы блевотины на коленях и рукавах, на грязные ботинки в дерьме.
- Ты о чем? – говорю я ей ,- Я в полном ажуре.
- Лазарь, прошу…
- Я не Лазарь, твою мать! Не называй меня этой дурацкой кличкой! Забудь ее! У меня, блять, есть имя!
Я сжимаю ладони в кулак, и пальцы впечатываются в кисти. Человек, с которым я провел 3 года под одной крышей 3 часа назад почти что у меня на глазах вышиб себе мозги вот такенной пушкой, а она говорит мне «как ты». Блять, наверно хреново!
Аромат базилика и сандала наполняет мне грудь. Я смотрю на ее глаза в зеркале, она старается не плакать, но это уже плохо получается:
- Прости…
- Ничего ,- говорит она ,- я все видела сама…
Них… Полгода назад, когда Заратустра начал баловаться герычем, и она заявила , что бросит его, если он не прекратит, он просто послал ее на хрен. Она его таки бросила, и полгода мы ее не видели и не слышали о ней. Теперь оказывается, что она пришла на концерт. Какова черта?
- Мне днем пришла вот эта записка ,- она протягивает мне тетрадный лист.
Ночные огоньки за окном весело кружатся, вызывая сильный рвотный позыв. Я подношу листок к глазам пытаясь разобрать, что там написано: «купить: хлеб (белый), яйца (10 шт.), носки (1 пара)…»
- Это же лист с нашей хозяйственной тетради.
- Читай дальше.
«…купить чайник…
…Иерусалим повержен, город наказан, стерт с лица земли и памяти людей.
Город брошен на дно, засыпан землей, он стал для Господа последней могилой.
Могилой без памятника, без указателя... без креста.
Могила без посетителей, могила, которую не потревожит человеческая скорбь…»
Мне становится не по себе.
«…Бог не умер - его убили. Убили мы, убил я, убил ты.
Ты был в толпе, ты кричал "Варрава". Ты совершил убийство, дав свое согласие…»
Мне кажется один огонек дорожного фонаря, вместо того, чтобы умчатся прочь, прилепился к окошку машины, и стал моим непрошеным попутчиком.
«…Забытье поглощает всех и даже тех, кто обрел бессмертие пролив кровь богов. Тебя и твои преступления забудут. Все всё забудут, но не простят!..»
- Лазарь, где он взял пистолет?
«…Бах! И бог-среди-людей ушел прочь!
Бах! И родятся три сотни мелких и, таких что побольше, религий!
Бах! И пошел четвертый или тридцать четвертый поход за веру!
Бах! И ты уже перед новой иконой!..»
Мне кажется, легкий ветер ласкает мое лицо и капли дождя, проникая сквозь крышу, бьют меня по щекам.
«…Быстро растет бурьян на могилах богов. Все всё забудут, но не простят! Но сейчас или никогда! Должно совершиться второе пришествие, второе Рождество и... второе распятие.
Время новых эр и новых заветов! Аминь!!!..»
- Лазарь, где он взял пистолет?
«…«Crush Dance» 21.00…»
Лазарь?
Огонек на окне начал пульсировать, испуская при этом крошечные электрические жилки. Маленькие громовые разряды беззвучно прорезывали воздух в салоне автомобиля. Вдруг огонек вспыхнул, ослепив меня, раздался раскат грома.
- А-а-а-а-а-а-а!!!
- Лазарь! Лазарь, что с тобо-о-о-о-о-о-о…
Стоп кадр.
***
Солнце ослепляло ярким свечением, пространство вокруг казалось сотканным из чистого света, прошло больше десяти минут, пока глаза привыкли к нему и я смог что-то различать. Я сидел на песке, весь в песке и вообще кругом был только песок. Это пустыня. Но здесь все было ненормальным. Я долго моргал, прислушивался и принюхивался, пока понял – здесь вообще не было запахов, мир был черно-белым и в воздухе висел еле слышный звон, звон самого воздуха.
Напротив меня лежал Заратустра. Он смотрел в небо, беззаботно напевая себе под нос и сыпля горсти песка себе на грудь и живот.
- Что ты делаешь? - не нашелся я спросить ничего другого.
- Играю, - он вскочил, только теперь заметив меня, - Кто ты?
- Я Лазарь, ты не узнаешь меня?
- Нет.
- Мы жили с тобой 3 года вместе, помнишь, маленькая квартирка на 3 этаже, балкон, соединяющий наши комнаты, где ты курил, нет? На кухне стоял старый холодильник, на нем Микки-Маус. А помнишь, в кладовке на верхней полке тот череп, который ты украл?
- Лазарь… Что произошло, Лазарь?
- Я, я не знаю, - слезы начинают стекать по моим щекам, - я не был тогда с тобой, я не видел. Я был очень пьян… меня накрыло… «ангельская пыль», я раньше не пробовал. Я лежал за кулисами, слышал как ты поешь, потом ты начал говорить что-то о могилах, богах, пришествии… Потом послышался выстрел. Прости меня, я не хотел… прости меня, прости!
- Всё уже прошло, все всё забудут…
- Но ведь не простят!
- Я прощаю.
- Прости меня…
- Эдмунт, брат мой, я прощаю тебя! Иди с миром!
***
Ужасная боль в голове, ужасная слабость, меня тошнит. Кажется, я прикусил язык, он опух и во рту вкус крови… Я не чувствую ног! Я пытаюсь осмотреться вокруг: вижу только свою грудь и сидение водителя слева от меня. Я говорю «эй», но мне никто не отвечает. Пытаюсь опереться на локтях, и невыносимая боль пронзает меня. Блин, мои ноги, они зажаты искореженной задней дверью, слава Богу, они хоть вообще на месте, я то подумал…
В промежутке между передними сидениями без движения лежит женская рука. О Боже, как она холодна, я чувствую это на расстоянии, ее цвет, он говорит мне об этом. Я смотрю на лобовое стекло- оно прогнулось внутрь кабины, потрескалось и местами осыпалось, по нему сбегают ручейки воды и еще чего-то. Кармин ализариновый…
Я кричу «эй!». Как ее зовут? Я трясу рукой ее сидение, кричу «эй, ты меня слышишь?!». Боже, как же ее зовут?! Я подтягиваюсь, пытаясь вылезти с заднего сидения, и щемящая боль в ногах вдруг пронзает все мое тело. Блять, она ведь не Старуха! «Она не Старуха»,- отвечают мне виноград, нарцисс и орхидея. Кажется, я теряю сознание. Стоп кадр. Занавес. Print Screen.
Глава 3. Адам.
Двукрыло кленовое семя уныло кружит, приближаясь к земле, где его уже ждет ковер черно-белой листвы. Я сижу в парке, занят рисованием. На коленях лежит планшет с картоном, в руках ивовые угольные стержни. Уголь мягко ложится на матовую поверхность картона, пальцы легко растушевывают черные линии, заполняя островки картонной белизны.
Я почти закончил рисовать, я никогда не использую торшон, поэтому все мои руки, и даже лоб в угольной саже. Я беру и покрываю рисунок лаком для волос, у меня никогда не было достаточно денег купить специальный аэрозоль, рассматриваю рисунок, держа его перед собой на вытянутой руке. Впереди скалистая площадка, сзади туманные горы, вверху грозовое небо. Посреди площадки виднеется столб, к верхушке столба прикреплены две короткие и прямые перекладины, а на границе верхней и средней трети столба в обе стороны полумесяцем вверх отходит длинная третья. На столбе висит человек, его кисти приколочены к изогнутой перекладине, а ступни – к самому столбу. На нем лишь короткие черные штаны, голова опущена, тело обмякшее, а пальцы напряжены. Раны сильно кровят, густая темная кровь стекает со слипшихся ладоней по нижним сторонам предплечий, с локтей скапывая на землю, кровь со ступней бежит вниз, впитываясь в гладкую древесину столба. Справа от распятия из земли торчит автомобильная покрышка, а под самим столбом лежит изодранный противогаз. Слева, припав на одно колено, стоит мужчина, он смотрит на распятого лицом не ввыражающим никаких чувств. Справа, стоя на коленях, парень молитвенно возвел ладони. Ветер относит падающие капли крови на его лицо, где они смешиваются со слезами, стекая по впалым щекам. Я рисую сам себя.
***
Маргарита сидит напротив меня, в ее руках маленькая круглая чашка, от чашки подымаются тонкие завитки пара. Я прошу ее наклонить чашку вперед, и горячий чай льется через фарфоровый край ей на руки. Для меня время теряет свой смысл, оно умирает в момент, когда жидкий ковер черного чая окутывает белизну ее рук. Большая чаинка, как бревно в водопаде, застыла в падении без движения среди темной жидкости проливающегося чая. Я рисую это.
***
Эмма лежит голой на снегу, ее тело мертвенно бледно, она пытается плакать, ее грудь сотрясается беззвучными рыданиями. Снег вокруг обагрен черной кровью, что толчками бьет из вывороченного наружу живота. Захватывая пригоршнями кровавый снег, девочка корчится от боли, изгибаясь всем телом, она громко и быстро дышит. Ее глаза широко открыты, они смотрят на меня, они полны страха. Я стою на коленях рядом с ней. У меня в руках нож! Я смотрю на окровавленное лезвие и с ужасом выпускаю рукоять. Меня тошнит, рвотные массы подбираются к горлу, я не в силах совладать с собой. Меня выворачивает!.. Боже!..
***
Запах старости, мочи и медикаментов режет мои ноздри - я все-таки жив. Сосед в палате говорит, что я 3 дня был без сознания, все время бредил, орал какие-то имена и прозвища, дергался и пытался куда-то бежать, из-за чего меня пришлось привязать ремнями. Он говорит, что у меня глубокие раны на обеих ногах и разбита голова, возможно сотрясение, но вряд ли, скорее всего отравление алкоголем. Он говорит, что я мочусь каждую ночь. Он говорит, что мне нельзя ходить три недели. Он говорит, что меня никто не проведывал, и никому нет ко мне дела. Меня скоро выпишут, ведь у меня нет денег, и родные так и не объявились. Он говорит, что я похож на Адама Заральского. Он говорит, что девчонка-водитель погибла. Он много говорит и идет отливать. Запах мочи.
В палату заходит запах талька и утюга. Медсестра становится возле моей кровати и ставит мне капельницу. Она говорит: «Привет, как себя чувствуем? - иголка нащупывает мои сосуды, - Вам не говорили, что вы похожи на Адама Заральского?». Я говорю: « Нет, все говорят, что я похож на Питера Фалька». В палату заходит доктор, деловито поигрывая молоточком, он говорит: «Сестра, он чертовски похож на Адама Заральского, не правда ли?». « Нет, - говорю я, - я похож на Ганди». Пока 60 капель в минуту разжижают мою кровь, ко мне в палату шастают медсестры, врачи, больные и даже родственники больных. Каждый хочет убедится, что я таки похож на Адама Заральского. Они заходят по двое или по трое, с опаской глазеют, громко перешептываются и ускользают прочь, удовлетворив свое любопытство. Одними из последних в палату вошла пара, парень и девушка, и мне показалось, что я их раньше видел..
- Смотри, вон тот, возле окна, - тихонько указал на меня парень.
- Да… чертовски похож, если бы сама не видела, как он застрелился, то подумала бы, что это он и есть. Скажи?
Это те придурки, с которыми мы ехали в автобусе.
- Ну, что пойдем?
Валите на хрен! Tschau!
***
Ночь так легка и таинственна, она прячется в углах, боясь протянуть свои легкие руки. Ей страшно, она трепещет и скулит от огня наших фар и фонарей. Она тонка и глубока, она наша мать. Тишина. Плавно плывут ее дети по широкой реке именуемой сон. Со мной плывут мои страсти, проблемы и дни. Я очищаюсь в реке, расслабив свой ум, я чист и свободен в бесшумном пути, я капитан бегущих челнов, я последний маршрут. Снов…
Гы-ы-ы-ы! Гы-гы-гы-ы-ы-ы!!! Ы-ы-ы!
Дышать, дышать, дышать!!! Я хочу дышать! Мне необходимо сделать этот выдох. Он мне необходим!..
Гы-ы-ы-ы! Гы-гы-гы-ы-ы-ы!!! Ы-ы-ы!
Аэрозоль, я найду аэрозоль, и все пройдет. Где же он, черт подери, где он?! Сука!!! Не паникуй, не паникуй. Надо взять упор, как его? Ортопноэ. Руками в подоконник, плечи повыше, голову вперед, дышим спиной…
Ы-гы-гы-ы-ы-ы!
Ни хрена не идет!..
Надо дышать! Сестра! Твою ****ь мать, сестра! Не могу орать…
Гы-ы-гы!!!
Никого нет в палате, пятница - все на помывку…
Гы-ы-ы-ы! Гы-гы-гы-ы-ы-ы!!! Ы-ы-ы!
Бежать в коридор, бежать за сестрой. ****Ь, НОГИ!!! Надо ползти. Черт, как же мне открыть двери? Твою ***** мать, сестра!..
Ы! Ы! Ы!
На посту нет, где ты, сука, мать твою блять?! Ползи по коридору, ищи ее! Где ты, сцуко?! Где ты!!! Бей рукой в пол, может услышит грохот. Ни хера!..
Ы! Ы! Ы!
Ползем дальше «Манипуляционная»… Черт, закрыто. «Клизменная». На хер мне клизма?! Дышать! Я сдохну, сдохну, ей Богу, сдохну!.. №7, №6, №5… Сестра!.. №4, №3… Ну, где же ты?! Боже, я сдохну, сдохну, сдохну…
Вспышка света…
Мама зовет: «Эдмунт, Адам, идите кушать!». Мы садимся за столом, кушаем суп, Адам пытается украсть у меня фрикадельку, я ябедничаю матери…
Отец курит и ругает Адама, я плачу и задыхаюсь…
Отец тычет мне в лицо мокрым бельем, я плачу и задыхаюсь…
Отец укладывает сумки в багажник, мать сердита. Я стою на крыльце, Я обнял Адама, утираю его слезы и говорю, что бы он не боялся, ведь мы скоро встретимся. Говорю, что мама его заберет через неделю или через месяц. Отец сажает Адама на заднее сидение, и они уезжают прочь…
Я сижу за партой, и все время переспрашиваю сидящего рядом мальчика, как зовут учительницу. Он говорит: «Светлана Николаевна». Через пять минут я опять его спрашиваю, и он сердится на меня…
Девочка сует мне записку, я разворачиваю, там: «люблю тебя», я прячу записку…
Мальчишки смеются, толкают и пинают меня. Я бросаюсь на одного или другого, но они убегают, потом возвращаются и продолжают травлю…
Я рисую таракана, Галина Ивановна говорит, что я дебил, класс смеется…
Директор школы вручает мне грамоту, «Первое место в художественном конкурсе школы №…»…
Мать сидит и смотрит на море, говорит, что мне придется пожить у ее подруги, пока она ляжет в больницу на обследование…
Я сижу на кровати возле матери, ее лицо серо-зеленого оттенка, губы истресканы, глаза лихорадочно бегают. Она говорит, что бы я поступал в институт…
Я смотрю на список, нахожу «Заральский Э.Я.». Я пролетел…
Я стою возле стены, придерживая стремянку, мастер ужасно матерится и требует раствора, я отпускаю стремянку, и он кубарем летит вниз, я удираю, и шпатель летит мне вдогонку…
Моросит легкий дождь, священник тихо поет, плачут женщины и старухи, кто-то крепко меня обнял и уткнул мою голову себе в плечо, комья земли гулко стучат, падая на веко гроба. Кто-то говорит мне «сирота»…
Метла легко сечет ковер листьев…
Адам заходит внутрь дома и говорит: "Благословен дом сей, ибо Заратустра преступил порог его!"…
Я задыхаюсь лежа на полу на кухне, вокруг стоят встревоженные парни и девушки, кто-то говорит, что бы позвали Заратустру. Входит Адам, простирает надо мной руку и говорит: «Лазарь, встань!..». Я начинаю дышать, и мне помогают подняться. Адам говорит, что отныне меня зовут Лазарь…
Я сижу на кухне, входит она, делает себе чай и становится у меня за спиной. Она смотрит на мой рисунок через плечо. «Что это?»- спрашивает. Я говорю: «Это ты». Она говорит, что похоже и просит оставить рисунок себе. Она спрашивает: «Почему у тебя нет девушки?.. Прости, я забыла…»…
Эмма смеется…
Новый чайник…
Я стою над Адамом, он корчится на полу…
Адам бежит, выпивает флакон валерьянки и мяукает…
Мы едем в автобусе, я задыхаюсь, Адам плачет…
Мы заходим в клуб с черного хода. За кулисами сидят музыканты, Адам спрашивает, где соло гитарист, ему отвечают, что он в гавно. Адам берет бутылку и начинает поливать соло гитариста, тот приходит в себя. Адам бьет его по лицу и орет на него…
Я протягиваю Адаму пистолет, он обнимает меня, плачет. Я утираю его слезы и говорю, что бы он не боялся, ведь мы скоро встретимся…
Я колю себе в вену какую-то дрянь, мне уже все равно…
ВЫСТРЕЛ!...
ВЫСТРЕЛ!...
ВЫСТРЕЛ!...
Я ору сквозь дождь: «Заратустры больше нет!»…
Я громко вскрикиваю, меня слепит, время теряет свой смысл…
Она оборачивается, что бы посмотреть, что со мной. Я бьюсь в судорогах на заднем сидении. Она слышит пронзительный крик сигнала, оборачивается, видит впереди яркие фары автомобиля. Руль бросается ей в лицо. Кармин ализариновый…
Сосед говорит, что девчонка-водитель не выжила…
Я похож на Адама Заральского?..
Задыхаясь, не могу найти свой аэрозоль…
Я лежу на полу коридора больницы №1. Бинты на моих ногах все в крови, за мной тянется кровавый след. Мое тело бьется в судорогах. Я не дышу уже 8 минут…
Как ее зовут?! Она не Старуха…
Вспышка мрака, запах смерти.