Ирвин Шоу. Вдовы

Александр Пахотин
(рассказ был опубликован в журнале "Огонёк" № 2 в 1986 году)

Перевел с английского Александр Пахотин.


Из ночного туманного неба доносился надрывный гул самолета. У края летного поля стояла Эмили Клеменс, слегка опираясь на руку своей дочери Пегги и вслушиваясь в волнообразный, приглушенный туманом рокот двигателей.
Эмили было семьдесят лет, и она чувствовала страшную усталость.
В самолете, вылетевшем из Нью-Йорка и слепо кружившем сейчас в густом тумане между небом и мо¬рем, находилась ее вторая дочь, с которой они не виделись одиннадцать лет.
Сегодняшний день был тяжелым для Эмили: за завтраком разгорелся жаркий спор с Пегги - вот уже три года, как они жили вместе в одном доме, - потом долгие часы напряженного ожидания, и сейчас ей казалось, что она уже не в силах все это вынести.
В сыром тумане надсадно ревели двигатели самолета. Эмили чувствовала, как туман мелкими капельками холодил кожу. Ей хотелось сесть, но она не могла спокойно сидеть в то время, как ее дочь кружила где-то вверху, подвергая свою жизнь опасности. Неизвестно почему, Эмили казалось, что если она будет стоять, не¬смотря на ломоту в коленях и боль в затылке, это каким-то образом поможет дочери.
Она покосилась на Пегги. На спокойном ли¬це дочери было отсутствующее выражение. Руки глубоко в карманах пальто. Выглядела она гораздо моложе своих пятидесяти лет.
- Как ты думаешь, - спросила Эмили нерешительно, - все обойдется?
- Не знаю, мама, - ответила Пегги. Голос ее звучал спокойно, почти безразлично. - Ты
же слышала, что объявили. В ближайшие полчаса в тумане ожидается «окно».
- Да, - проговорила Эмили и вздохнула.
Ей подумалось, что Пегги должна была, по край¬ней мере, хоть чуточку волноваться, несмотря на ее отношение к сестре в последние десять лет. Во время войны Пегги стойко переносила все несчастья: была спокойна и сдержанна, когда умер Лоренс, ее муж, мужественно приняла известие о гибели Бада в Германии, хотя Бад был единственным сыном. Вот почему ее острая неприязнь к сестре была совершенно необъяснимой. Казалось, ей безразлично, жива Айрин или нет, приедет она или нет, благополучно приземлится самолет или разобьется. Понятное дело - семейная ссора, но не забывать об этом так долго, когда вокруг столько несчастий и смертей, когда из всей их большой, веселой, полной надежд семьи остались только они трое... «Пегги - новый тип женщины, - думала Эмили с неудовольствием, - та¬кой женщины, которая избавилась от многих условностей и традиционных взглядов, но по¬теряла при этом способность прощать и любить...».
Самолет с каким-то отчаянным ревом про¬несся в тумане так низко, что можно было почти физически ощутить напряженное усилие моторов, представить озабоченное лицо пило¬та и Айрин, вжавшуюся в кресло.
Эмили закрыла глаза и вспомнила своих дочерей в прошлом.
Они были погодками и походили друг на друга почти как близнецы; всегда вместе игра¬ли в куклы, вместе гуляли и смеялись, бегая в саду. Это еще до первой мировой, когда они всей семьей жили в большом доме в Лос-Анджелесе и мистер Клеменс, ее муж, был жив. Обе девочки были красивыми: стройными, светловолосыми, с большими серьезными темными глазами. Они переглядывались и перешептывались между собой, хихикая над какими-то своими детскими секретами, недоступными пониманию взрослых.
«Я подожду, - говаривал мистер Клеменс, стоя на крыльце и глядя на двух девочек, копошащихся у его ног. - Я подожду, пока вы подрастете и выйдете замуж за миллионеров. Вы же будете такими красотками, что перед вами не устоит ни один мужчина. Вот тогда я брошу работу и буду отдыхать. Полгода у Айрин с мужем в Ньюпорте - кататься на яхте, есть омаров и устриц, полгода у Пегги где-нибудь в Джорджии - целыми днями ходить на охоту, а по вечерам сидеть у камина и наслаждаться прекрасными винами».

Сквозь гул самолета Эмили почти явственно слышала низкий голос мужа и тоненький, пронзительный смех дочерей. Теперь на месте их дома стояло пятиэтажное здание фабрики. Мистер Клеменс умер в 1914 году, а замужество дочерей оказалось не совсем таким, как он предсказывал. Обе дочери выросли достаточно красивыми, и через их квартиру в Нью-Йорке, куда они переехали после смерти мистера Клеменса, прошло множество молодых людей, разных и по внешности, и по способностям, и по достатку. Пегги и Айрин обходились с воздыхателями с очаровательной безжалостностью, часто передавая их друг другу и посмеиваясь вечерами в своей спальне над их претензиями и жалобами. Они и гуляли неизменно вдвоем, твердо настаивая на парном ухаживании со стороны расстроенных поклонников. И Эмили тогда казалось, что ее дочери предпочитали общество друг друга любому другому.
Тщательно, с веселой девичьей скрупулезностью, они вырабатывали свои разные, но одинаково очаровательные характеры и стили по¬ведения, так что если какой-нибудь молодой человек не попадался «в лапы» к одной, то неизменно оказывался «на крючке» у другой. Айрин, которая была выше и привлекательнее, играла роль независимой, энергичной, интеллектуальной   молодой   женщины - прямой и ироничной. Пегги, пониже ростом и помягче, всегда улыбалась и бросала многозначительные взгляды, и Эмили слышала, как они покатывались со смеху, обсуждая наедине своих дружков и поклонников, словно пираты, вспоминающие последний абордаж.
Эмили, которая сама в прошлом была простой девушкой и побаивалась мужчин, качала голо¬вой на следующее утро за завтраком и полу¬шутя-полусерьезно выговаривала дочерям:
- Придет и ваш черед. У каждой появится мужчина, и вы заплатите вдвойне и втройне за все свои хитрости и проказы.
Мужчина, конечно, появился, в этом Эмили оказалась права, но она никак не предполагала, что это будет один и тот же мужчина для обеих дочерей.

Эмили открыла глаза и огляделась по сторонам, пытаясь понять, зачем она сюда при¬шла, почему стоит в холодном ночном тумане и вслушивается в отдаленный рокот самолета. Ей потребовалось усилие, чтобы все вспомнить. Старость… в голове все путается.
Воспоминания накладывались одно на другое, и то, что про¬исходило тридцать лет назад, помнилось отчетливее, чем то, что происходило вчера; и мертвые казались реальнее живых, и твоя собственная дочь в возрасте двадцати лет была ближе и роднее, чем эта женщина с холодным безразличным лицом, стоящая рядом и поддерживающая тебя под руку.
Эмили сидела в гостиной нью-йоркской квартиры в 1915-м - или это был 1916 год?— и шила блузку для Айрин. Был пасмурный вечер, и дождь стучал в окна при каждом поры¬ве ветра, шторы слегка колыхались. Она тогда по¬смотрела на шторы и сказала Айрин:
- Надо бы их постирать на следующей неделе.
Айрин не отвечала. Она лежала, вытянувшись на диване, и смотрела в потолок.
Открылась дверь, и в комнату вошла Пегги с мужчиной. Они оба были мокрыми от дождя, Пегги, смеясь, стряхивала волосы.
- Это Рейнхольд Вайген, мама, - сказала Пегги. - Он немец. Журналист. Любит оперу. Если захочешь, он споет для тебя Вагнера. Рейнхольд, это моя сестра Айрин.
Он был очень вежлив. Невысокого роста, кудрявый, он никак не походил на предвестника несчастья. Рейнхольд поклонился и поцеловал руку Эмили и Айрин. К этому моменту Айрин уже сидела и с любопытством смотрела на него.
- Замечательная семья, - сказал он. На нем была несколько старомодная одежда, и что-то старомодное слышалось в его речи, хотя говорил он практически без акцента.
- Чаю, - проговорила Пегги, - мы ужасно хотим чаю. Посиди минутку, Рейнхольд.   По¬старайся очаровать мою маму и сестру, а я пока пойду приготовлю чай.
Пегги ушла на кухню, а Айрин встала, про¬шла по комнате и села на стул,
- Мне кажется, - сказала она, при этом ее низкий голос вдруг стал очень мелодичным, - что наша опера не производит на вас, мистер Вайген, большого впечатления. Впрочем, и на любого другого, кто слушал оперу в Европе.
- О, совсем наоборот, - ответил Рейнхольд галантно. - Я нахожу вашу оперу прекрасной. Просто прекрасной. Вы часто бываете в опере?
- Иногда, - улыбнулась Айрин. - Американцы не очень часто меня приглашают туда.
- Вы любите оперу?
- Обожаю, - ответила Айрин, а Эмили удивленно посмотрела на нее, поскольку Айрин
была в опере не более двух-трех раз за все время, что они жили в Нью-Йорке. - И никак
не могу вдоволь насладиться ею.
- Может быть, вы мне окажете честь и раз¬решите пригласить вас?
- С удовольствием.
     - В пятницу будут исполнять «Зигфрида». Вы не хотите сходить?
- Непременно,— ответила Айрин. – Даже не знаю, как я дотерплю до пятницы.
Они посмотрели друг на друга, и Эмили, сидевшая на стуле у окна, подумала: «Бедная Пегги! Зачем она пошла за чаем. Ничего хорошего из этого не получится. Ничего хорошего».
Теперь Эмили мысленно перенеслась в спальню дочерей. Пегги молча сидела, сжав губы, а Айрин громко говорила:
- Я выйду за него замуж. Если мне разрешат, я поеду в Джорджию и обвенчаюсь с ним прямо в камере. Мне плевать на разговоры. Мне все равно, германский он шпион, или египетский, или какой другой. Они не имеют права сажать его в тюрьму.

Кто-то вышел из здания диспетчерской службы, постоял некоторое время, вглядываясь в темное небо, и снова зашел.
«Свадьбы», - подумалось Эмили. Сколько свадеб она видела на своему веку. Сколько невест, цветов, гостей... Айрин в белом платье в церкви на Двадцать Четвертой улице. Смотрит на всех взглядом победительницы, а не скромной счастливой невесты. Рейнхольд,
худой и бледный после тюрьмы, но собранный и радостный. Пегги, очень хорошенькая в своем желтом платье подружки  невесты, но с темными кругами под глазами, как будто не спала несколько ночей.
И свадьба Пегги полгода спустя. Лоренс, очень красивый, высокий, с правильным,
от¬крытым лицом. Айрин не было, тогда она уже жила в Германии. Но она прислала
длиннющую телеграмму, и на свадьбе Пегги открыла эту телеграмму первой и вручила  Лоренсу.
От моей сестры, - сказала Пегги. - Она нам шлет свое благословение. У них скоро
будет ребенок. Она настаивает, чтобы мы по¬следовали их примеру. Просит выслать твою фотокарточку. Жалуется, что мои описания бессмысленны: ни один мужчина не может так выглядеть.
Лоренс улыбнулся и сунул телеграмму в карман. Она так и хранилась годами в одной из коробок вместе с другими телеграммами и письмами до тех пор, пока новая горничная не выбросила их в мусорный ящик.

Самолет снова сделал большой круг в тумане, и Эмили вздохнула, прислушиваясь к звуку моторов. Если бы Пегги была порасторопней с этим немцем много лет назад, а Айрин не была бы такой настойчивой, то, возможно, в самолете сейчас летела бы Пегги, а Айрин стояла бы рядом с ней. Или бы Пегги не при¬вела Рейнхольда домой... Или бы Айрин отсутствовала в тот день... Так хотелось, чтобы у дочерей все было хорошо, хотелось направить их, защитить, устранить силу обстоятельств. А сейчас, в семьдесят лет, она стояла здесь, усталая, разбитая и опустошенная, как проигравшийся картежник.
Среди множества лиц, смутных образов, теснящихся в мозгу, были и письма. Помнится, как они выглядели: иностранные почтовые марки, торопливый  крупный почерк Айрин большие серые конверты, даже слабый запах духов, непостижимым образом сохранявшийся после долгого путешествия через океан.
«Это - Ганс. (Как странно было иметь внука с таким именем. В семье мальчиков обычно называли Джон, Питер или Томас.) Он действительно похож на Бисмарка, но мы думаем, что к трем годам он изменится». И еще: «У Рейнхольда ухудшились дела, но сейчас у всех дела неважные, так что мы не очень расстраиваемся. У Ганса уже семь зубов». И еще: «Дитрих весил десять фунтов, когда родился. Я настояла на том, чтобы его назвали Дитрих Джонатан, как папу. Конечно, все прусские родственники Рейнхольда были не¬довольны, но я не уступила. Представляю, как они потом говорили друг другу: «Этого следовало ожидать, ведь он женился на американке». И еще: «Пришлите несколько новых
фотографий Бада».
Но двоюродным братьям так и не довелось встретиться. Когда в 1936 году Айрин написала, что они приедут на три месяца (командировка Рейнхольда по заданию редакции), то добавила, что детей они не возьмут из-за занятий в школе. Пегги к их приезду оклеила гостиную новыми обоями с крупными красными розами и купила новый голубой ковер. Она научила Бада говорить по-немецки «Доброе утро, тетя Айрин и дядя Рейнхольд» и «Как здоровье моих братиков?».
Трудно вспомнить день их прибытия. 1936 год был так далек, после него произошло столько разных событий. Большой красивый пароход. Оркестр (что он исполнял тогда? Какую-то немецкую песню. Позднее она слышала ее в кинохронике, в которой показывали военные парады немецкой армии). Бад, восхищенный пароходом, в новом голубом костюме, тогда ему исполнилось тринадцать лет. Лоренс рядом с Пегги. Улыбающийся, но бледный, по¬тому что уже тогда у него ухудшилось со¬стояние здоровья. Пегги, серьезная, но с горящими глазами, она хотела первой увидеть сестру. Потом по трапу спускалась высокая красивая женщина в меховом пальто. Эмили вспомнила, как она подумала: «Наверное, эта женщина очень богата». А потом вдруг узнала в этой женщине свою дочь и полезла за очка¬ми, чтобы убедиться. Рядом с ней шел мужчина небольшого роста, полный. Когда он снял шляпу, Эмили поняла, что это Рейнхольд, и что он полысел.
Трудно вспоминать прошлое, когда тебе семьдесят лет… Помнится, что все были возбуждены, целовались и смеялись. Потом был праздничный обед в столовой на первом этаже. Выяснилось, что Рейнхольд стал преуспевать в делах, что они переехали в Берлин, что у них теперь, кроме квартиры в городе, появился
загородный дом.
Потом среди застольного шума голос Айрин:
- Гитлер? Разумеется,  я верю в Гитлера.
За столом воцарилась полная тишина, и Эмили увидела, как мистер Розен, сослуживец Лоренса, осторожно опустил вилку на тарелку, как будто она была очень хрупкой.
- Мне кажется, это наглость, - продолжала Айрин. - Ваш  мистер  Рузвельт  в своих речах постоянно нападает на события в Германии. Как бы вы реагировали, если бы господин Гитлер возмущался в своих выступлениях внутренними событиями Америки?
- Дорогая, - сказал Рейнхольд мягко, - мне кажется, не следует говорить о политике за обедом. Это плохо действует на пищеварение.
- Ерунда,  - ответила Айрин. - Этот джентльмен справа, - она показала в сторону Генри Конолли, старого приятеля Лоренса, - вот уже полчаса говорит о политике. Надо  поставить его на место. Он сказал, что в Германии пора делать революцию, что если мы не избавимся от нацистов, то мир уничтожит нас, что мы варвары, и прочую чепуху. - Айрин с вызовом посмотрела на сидящих за столом, и Эмили подумала, не выпила ли Айрин лишнего.
- Я читала ваши газеты и слышала, что говорят американцы. Меня от всего этого тошнит. Вы не знаете, что происходит в Германии. Вы проглатываете  коммунистическую  пропаганду, даже не пытаясь понять, что же происходит на   самом деле. Я живу там, а вы здесь, Я могу сказать, что если бы не Гитлер...
- Дорогая, - снова сказал Рейнхольд, - давай поговорим о чем-нибудь другом.
- Ни за что, - ответила Айрин. - Тебя при¬слали сюда, чтобы ты убедил американцев. Вот и начнем прямо сейчас. - Она еще раз обратилась ко всем присутствующим. - Я вам скажу, что, если бы не Гитлер, нас бы уже давно
уничтожили евреи и коммунисты.
- Лоренс, - мистер Розен встал, - боюсь, что нам с Кэрол пора.
Кэрол Розен тоже поднялась из-за стола, и Эмили заметила, что та побледнела. Ло¬ренс глубоко вздохнул и устало поднялся, что¬бы проводить супругов Розен. Они вышли в ко¬ридор, было слышно, как они разговаривали, но Эмили не могла разобрать слов, так как Айрин громко продолжала: - Мне кажется, мистер Розен - еврей. Прошу прощения, если я его обидела. Но уж если на то пошло, ему не следует приходить в гости туда, где он может услышать кое-какую правду о себе.
Потом вернулся Лоренс. Он остановился позади Айрин и тихо сказал:
- По-моему, нет никакого смысла делать вид, что ничего не произошло.
Я думаю, вы все хотите поскорее уйти отсюда. Впрочем, я и сам этого хочу. Пегги, - он повернулся к жене,— можно тебя на минутку?
- Разумеется,— ответила Пегги. Она встала из-за стола и вышла вместе с Лоренсом.
- Айрин, - сказала   Эмили   расстроенно, - почему ты не можешь помолчать? По-моему, женщине ни к чему произносить подобные речи.
- Мам,— проговорила Айрин. - Не будь глупее, чем ты есть. Иди лучше к внуку и рас¬скажи ему сказку на ночь, а взрослых оставь в покое. - Она холодно посмотрела на гостей. - Сожалею, что так получилось, но я не могла сдержаться. Я пробыла в Америке три дня, но меня уже тошнит от нее. Надеюсь, я больше сюда никогда не приеду. Я уверена, что вы думаете то же самое, что и ваш друг Лоренс, Я теперь не удивляюсь тому, что европейцы смеются над вами. Вы и в самом деле знаете о событиях в мире не больше диких индейцев в прериях. Я в Берлине все время заступалась за американцев, говорила друзьям, что вы просто несколько медлительны, что на самом деле вы умные и прогрессивные люди. Теперь мне придется извиниться перед ними.
Остальные гости встали из-за стола и, попрощавшись с Эмили, ушли, Рейнхольд понуро сидел на стуле, задумчиво передвигая чашку по блюдцу.
Эмили с удивлением смотрела на дочь. Трудно было понять, почему она так повела себя.
- Я очень рада, что мои сыновья растут не в этой идиотской стране, - не унималась Айрин.
Открылась дверь, и в комнату вошла Пегги. Она была взволнована, но держала себя в руках, и Эмили знала, что ни к чему хорошему это не приведет.
- Айрин,— сказала Пегги,— мне надо с тобой поговорить.
- Послушайте, девочки, - вмешалась  Эми¬ли встревоженно. - Не говорите сейчас того, о чем потом будете жалеть.
- Я знаю, что она хочет сказать, - съязвила Айрин, - Ее муженек уже прочитал ей лекцию, и она собирается сказать нам, чтобы мы уезжали.
- Совершенно верно! - крикнула  Пегги. - Если можно, то сегодня!
- Пегги! - воскликнула Эмили. - Айрин!
- Прекрасно, - сказала Айрин. Рейнхольд...
Рейнхольд встал, стараясь подобреть живо¬тик.
- Если цивилизованные люди, - начал он громко, - хотят обсудить подобный   вопрос объективно, абстрактно, так сказать, в исторической перепек...
- Убирайтесь, - ровным   голосом прогово¬рила Пегги.
- Пегги! - беспомощно сказала Эмили. - Айрин!
Айрин выскочила из комнаты, а Рейнхольд остановился в дверях и сухо поклонился, прежде чем последовать за женой.


А сейчас Пегги стояла рядом с безразличным видом; сверху доносился шум самолета. Лоренс умер, и Рейнхольд погиб: он попал в Берлине под бомбежку.
А недалеко от своего дяди погиб Бад при форсировании реки, и оба сына Айрин тоже погибли в России. Какие реки форсировали они? И письма от Айрин, овдовевшей, потерявшей сыновей, такие грустные и отчаянные. («Я попрощалась с Рейнхольдом в одиннадцать утра, а в час дня был налет английской авиации, и я больше не видела Рейнхольда». И еще: «Дитриху было только семнадцать, но его все равно забрали. Мне сказали, что его берут в противовоздушную оборону, но послали в пехоту. Потом мне сообщили, что он погиб». И еще: «Конечно, от квартиры в Берлине ничего не осталось, но, к счастью, сохранился загородный дом. Я да¬же не могу передать, как мне хочется поскорее увидеть родную землю, поселиться вместе с вами, как в старые времена, и забыть все ужасы, которые пришлось пережить».)
Из-за этого-то они и поссорились с Пегги за завтраком.
- Я не могу жить  в одном доме с этой женщиной, - упрямо повторяла Пегги.
- Ну, что же ей делать? - спрашивала Эмили. - Ей уже за пятьдесят. Мы  единственные близкие люди, к которым она может обратиться.
Пегги неожиданно заплакала.
- Когда  я вижу ее лицо, - проговорила она, - я думаю о смерти Бада. Почему я
долж¬на с этим мириться? Какие же мы близкие люди?
- Пегги, родная! Она изменилась, она другая. Ты же читала последние письма. Тебе надо простить ее, тебе надо... - Эмили тоже заплакала, думая о том страшном, трагическом, бессмысленном, что произошло: о смертях и разрушенных надеждах. Вид плачущей матери - старой, с измученным, увядшим лицом - растрогал Пегги.
Она обняла Эмили, стараясь успокоить ее. - Ладно, мама. Не плачь. Пусть приезжает. Если она изменилась, то пусть приезжает домой.
А после завтрака Эмили под предлогом по¬ездки за продуктами пошла в церковь и горячо молила Бога, чтобы Айрин изменилась. Эмили хотелось прожить последние годы жизни в обстановке любви вместе со своими дочерьми, которые так хорошо начали, полные надежд на счастливую жизнь, и так плохо кончили, одинокие, лишившиеся детей и мужей, бедные и несчастные.
Гул самолета вдруг резко усилился, и Эмили увидела его огни, выскользнувшие из темного туманного неба. Самолет накренился, потом, чуть не ткнувшись носом, чиркнул по земле, снова подпрыгнул, опять ударился о землю, покатился как-то боком, задевая крылом взлетную полосу, потом выпрямился и, сделав сумасшедший полукруг, окончательно остановился. Эмили облегченно вздохнула.
- Видишь, мама, - проговорила Пегги, - все в порядке.
- Теперь я присяду,— сказала Эмили. Пеги повела ее вдоль ограждения к скамейке у вы¬хода с поля, и Эмили тяжело опустилась, чувствуя, как дрожат колени.
Рабочий подогнал трап. Открылась дверь, и пассажиры стали медленно выходить из самолета.
- Ужас! - говорила одна из женщин. - Просто ужас. Удивляюсь, как это мы еще не раз¬ бились.
Группа, в которой были три женщины и пять или шесть мужчин, медленно двигалась к вы¬ходу. Эмили пристально вглядывалась, ища Айрин. Одна из женщин, очень молодая, несла на руках ребенка. Это не могла быть Айрин. Две другие были гораздо старше. Обе ростом и фигурой похожи на Айрин, и, когда они подошли поближе, Эмили встала и быстро двинулась к выходу; Пегги придерживала ее за руку. Ни одна из женщин не была похожа на Айрин, Эмили повернулась к Пегги.
- Ты видишь ее?
Пегги отрицательно покачала головой. Одна из этих двух женщин, довольно прилично оде¬тая, направилась к ним, улыбаясь, и Эмили тоже было заулыбалась, думая: «О господи! Это Айрин, а я ее даже не узнала. Свою собственную дочь!»
Но женщина прошла мимо прямо в объятия высокого молодого человека, который сказал:
- Боже мой, мама! Не заставляй меня больше так волноваться!
Другая женщина стояла под самым фонарем у выхода. На вид ей было по крайней мере лет шестьдесят - неряшливая, плохо одетая, в поношенном пальто. У нее было покрытое морщинами, властное лицо, покрасневшее от холода.
- Пегги, - сказала Эмили обеспокоенно, надо, наверное, сходить и спросить у стюардессы...
- Подожди, - ответила Пегги. - Мне кажется, что эта женщина...
- Отвратительно, - говорила неряшливая женщина, обращаясь к мужчине рядом с ней. - Тошнотворный полет. Так рисковать. Что за страна! Америка! Позор!
Эмили почувствовала, как Пегги сжала ее руку. Женщина еще раз оглядела всех пристальным взглядом, даже не остановившись на лице Пегги.
- Они, наверное, ждут там, - сказала она мужчине, показывая на огоньки машин на стоянке, и направилась в ту сторону. Эмили хотела, чтобы Пегги крикнула, пока еще женщина не исчезла из виду.
- Пегги, - с трудом проговорила она; голос отказывался подчиняться  ей, - мне кажется это твоя сестра Айрин.
- Я вижу, - ответила Пегги.
Тогда Эмили поняла, что Пегги так и будет молчать.
- Айрин, - сказала она слабым голосом. Потом уже громче: - Айрин! Мы здесь.
Неясная фигура в тумане остановилась повернулась и двинулась к ним, приобретая с каждым шагом реальные и знакомые черты.
- Мы здесь, Айрин, - проговорила  Эмили плача. - Вот ты и дома.


Перевел с английского Александр Пахотин