Полухудожник

Вместо предисловия
Эта повесть, вполне, кстати, самостоятельная, является, вместе с тем и продолжением повести "ПОЛУБОМЖ", опубликованной тут ранее.

Я очнулся полностью одетым, лежа поперек дивана, и убедился, что теперь самое время помирать.
Вернее, решил  это не сразу, а когда попытался приподняться. Все вокруг закружилось, замелькало, к горлу подступила противная дурнота. Даже стон, который  издал при этом, отозвался жуткой вспышкой головной боли.
Руки дрожали, тело было непослушно, сердце стучало в унисон с огромными настенными часами, висящими где-то напротив. С трудом приподняв веки, что тоже доставило массу мучений, попытался  глянуть на циферблат. Бесполезно! Цифры и стрелки слились в одно, мчащееся с невиданной скоростью, “чертово колесо”. Я закрыл глаза, но дурнота и ощущение вращения не проходили. Меня кружило, швыряло. Короче, шторм! Ничего не оставалось делать, как отдаться волнам. Тонуть, так тонуть. И вообще...
Волны, всячески пошвыряв и повертев покорное тело, выдохлись, оставив меня на каком-то берегу, предположительно необитаемом.

К тому моменту, когда я вновь очнулся, ощущение необитаемого острова, на  котором  по-прежнему нахожусь, не исчезло.
В довершение ко всему, выяснилось, что тут постоянные землетрясения. Хотя, возможно, и не постоянные. Просто в тот момент, когда я  попытался сориентироваться на местности, землетрясение и началось. Бывает...
Надо отлежаться и как-то переждать стихийное бедствие. В результате, я опять  отключился.
Очнувшись в третий раз, понял, что от географических изысканий  никуда не деться, а ближайшей задачей стало отыскать какой-нибудь кустик, для того, чтоб справить нужду.
Эта  попытка оказалась более удачной. Во всяком случае,  получилось встать на четвереньки, что потребовало достаточно сложных манипуляций, но зато я смог немного оглядеться.
Необитаемым островом и не пахло!
Зато пахло перегаром, застоявшимся табачным дымом, еще чем-то кислым и противным.
В приливе озарения,  обнаружил, что стою на четвереньках на полу собственной квартиры, а мой мочевой пузырь пребывает в предпоследней стадии бунта.
Я точно знал, что в квартире должен быть туалет, но где вспомнить не мог, и продолжал инстинктивно двигаться к двери, которая, как  предполагал, вела в коридор.
С трудом  дополз до нее, но открыть не получалось, даже толкая   головой и руками. Тогда попробовал потянуть дверь на себя. Она поддалась! Правда, при этом ударила по голове. Извиваясь всем телом, все-таки, втиснулся в образовавшийся проход и пополз дальше. До вожделенной двери, с изображенным на ней писающим мальчиком, было совсем близко.  За какие-то пять минут я преодолел это расстояние, более того, открыл ее с первой попытки.
Увы, то, что мне предстояло совершить, требовало вертикального положения. Кое-как, цепляясь за стенку, как мастер-скалолаз,  встал на ноги. Тотчас, как будто природа специально ждала этого момента, снова началось землетрясение. Но и оно не смогло остановить, рвущихся наружу потребностей организма. Утолив насущную надобность, призадумался. При такой качке добраться обратно на диван  немыслимо!
Припомнив, что рядом с туалетом всегда находится ванная, попытался переместиться туда. Правда, для большей устойчивости, опять пришлось стать на четвереньки. Ванну я отыскал, попытался в нее проникнуть, но, увы, дальше полный провал.
Вновь очнувшись, обнаружил себя уже лежащим, скорчившись на боку, в ванне. Очень болел лоб. Кое-как дотянувшись до него,  нащупал здоровенную шишку, происхождение которой объяснить не смог. Я перевернулся на спину и тупо стал глядеть в потолок, который то приближался ко мне, чуть не падая на голову, то взвивался вверх,  совсем исчезая в полутьме.
Неожиданно навалилась жажда. Она была нестерпимой! Я ощущал, как  ссыхаются и трескаются гортань и язык, как эта сушь идет дальше, проникая во все точки организма.
Какое-то волшебное слово вдруг замаячило в памяти, но уловить его было мучительно трудно. Наконец, это удалось. Слово было довольно простое и звучало как “кран”. Напрягшись, я вспомнил не только местонахождение этого прибора, но и то, как им пользоваться. Теряя остатки сил,  все-таки  добрался до крана и даже повернул его. Сразу пошел дождь! Я ловил губами дождевые струи, они проникали в   меня, как в песок.
Когда жажда, наконец, была утолена, я подумал, что ливень, безусловно, случился весьма кстати. Потом  подумал о том, что такого дождя еще никогда не видел. В считанные минуты вся одежда  промокла насквозь. Вода поднималась и снизу. Чтоб не захлебнуться, пришлось сесть. Сев, я сообразил, что это не ливень, а душ и кое-как закрыл кран.
Вода течь перестала, более того, она ушла и снизу, видимо куда-то впитавшись.
Слава Богу, что, как всегда, в начале весны отключили горячую воду, ибо вероятность попасть под горячий дождь была бы 50%, а при моей везучести и все 80%.
Но мысли об этом пришли много позже, а пока я лежал, до нитки промокший, и интенсивно приходил в себя.
Через некоторое время даже умудрился сесть и попытался вспомнить: кто я и как меня сюда занесло. Но умственное напряжение только усугубило головную боль, так что попытку  самоконтроля пришлось отложить до лучших времен. Приняв наиболее оптимальную, для полуторной ванны, позу, снова, в который уже раз,  отключился.
Проснулся в кромешной темноте, зато, более ни менее подсохшим.  Снова мучила жажда, но путь ее утоления уже был проторен. Я, будто волшебник, включил себе дождь и пил дождевые струи до тех пор, пока не напился. После этого остановил атмосферные осадки и блаженно вытянул ноги, насколько это позволяли размеры ванны.
Забытье не приходило, но, вместе с тем, и мыслей никаких не было. Так и лежал  себе до тех пор, пока не  наступила зима. Вернее, пока меня не стало трясти от холода. Как видно, климат тут резкоконтинентальный.
Странно,  похолодание оживило не только меня, но и мысли. Во всяком случае, то, что нахожусь в ванной, причем в мокрой одежде,  сообразил.
Предстояло улучшить ситуацию. Я встал на колени и ощупью попытался определить сторону, в которую  предстояло катапультироваться. Это удалось  с первой  же попытки. Теперь - самое трудное. Минут десять  пытался перевалиться за борт и, наконец, достиг желаемого, то есть довольно-таки жесткого пола. Незначительное повреждение коленей  воспринял в этой ситуации как данность. Еще какое-то время ушло на поиски двери. Наконец, я был в коридоре. Для того, чтоб зажечь свет, пришлось подняться, но и это прошло без ощутимых трудностей.
Заманчиво, конечно, было вернуться в ванную и глянуть на себя в зеркало, но тратить на это бесполезное занятие остатки сил счел нецелесообразным. Потом медленно, по стенке передвинулся в комнату и зажег там свет.
Увиденное ничем не обрадовало, но и огорчаться уже сил не было. Их остаток я приберег для того, чтоб кое-как, не без урона для крепежных деталей, снять мокрую одежду.  Стало еще холодней. Искать что-нибудь теплое было уже невозможно, поэтому просто завернулся в пушистое покрывало и лег на диван. Покрывало было плотным и, главное, сухим, поэтому я начал отогреваться. Удалось это сделать или нет,  так и не выяснилось, ибо  мгновенно уснул.
Проснулся, видимо, на рассвете, ибо было достаточно светло, чтоб оглядеться. На полу валялись безобразные мокрые комки, бывшие когда-то одеждой. Вновь закрыв глаза, прислушался к себе. Было худо, но уже не так, как вчера. Очень хотелось пить. Пришлось встать и, держась для верности за стенку, переместиться в кухню. В холодильнике  обнаружилось несколько пластмассовых баллонов с минералкой, но, сколько ни пытался, свернуть дрожащими пальцами пробку не смог. От отчаяния чуть не заплакал. Не до слез было! Положив баллон на стол,  стал тыкать его кухонным ножом. Баллон долго уворачивался, однако все-таки, был побежден. Зашипев, вода выплеснулась вверх. Мне удалось приникнуть к порезу. Пил  долго, отвлекаясь на то, чтоб срыгнуть пузырьки, после чего опять приникал к  источнику. Когда напился, баллон можно было беспрепятственно ставить на донышко, ибо уровень жидкости оказался много ниже уровня разреза.
Я опять прислушался к себе, тестируя организм по поводу еды. Но это вызвало такие мучительные спазмы, что вопрос пропитания был снят до лучших времен.
От воды  опять “поплыл”, так что обратный путь оказался нелегким. Тем не менее, я совершил этот рискованный переход и лег. А вскорости и уснул.
Когда, в очередной раз, довелось проснуться, то был я  почти в форме. Довольно-таки беспрепятственно  преодолел расстояние до туалета, а потом и до ванной. Предстояла не самая приятная процедура. Я зажмурился, потом резко открыл глаза и глянул в зеркало.
То, что я там увидел, лучше всего носить в трусах!
Сильно ошарашенный этим, решил все-таки умыться и почистить зубы.
Покончив с туалетом, пустился на поиски какой-нибудь одежды, ибо сообразил, что перемещаюсь по квартире в чем мать родила. Это-то меня не смущало, но было  холодно. Отыскав одежду в шкафу, кое-как облачился в нее. Все эти действия дались  довольно легко, из чего  вывел заключение, что худшее миновало.
Умереть уже не хотелось, но и будущая жизнь представлялась довольно туманно.
Я опять запросил желудок о еде и опять получил отказ, правда выраженный в не очень резкой форме. Это обнадеживало.
Снова добравшись до дивана, ставшего, в эти трудные дни, моей основной резиденцией,  попытался хоть что-то вспомнить. Мысли разбегались, нагло саботируя все эти попытки.  Тогда  я облокотился на стенку  и стал оглядываться.
Стены как стены, на них часы, картины... Стоп! Двух картин не хватало, взамен их темнели прямоугольники обоев.
-  Где картины?
В глубине сознания зарождалось воспоминание о том, что недавно сам же их снимал, причем не один, а с чьей-то помощью.
- Когда это было?
-  Несколько дней назад, ибо помнилось все довольно отчетливо. Сережа еще чуть не упал со стула, помогая снять полотна.
- Сережа... Какой Сережа?
- Господи, да, конечно же, Сережа Ильин!
-  А для чего он помогал снимать картины?
- Вспомнил! Для  его же персональной выставки! Стало быть и картины были Сережины!
- А откуда они у меня?
- Купил у него или он сам подарил. Какая разница?
- Стоп! Персональная выставка - банкет - выпивка!
Тут я все вспомнил. И открытие, и речи, и банкет, и себя на нем. И... Лучше бы не вспоминал! С кем-то напился до поросячьего визга, с кем-то подрался... Впрочем, кажется, потом помирился и пил мировую. Все! Дальше амнезия!
Не страшно, если напрячься, то так всю свою жизнь вспомнить можно.  Собственно, всю свою жизнь, за исключением таких вот островков амнезии, я и так помнил хорошо. Впрочем, особой радости  это не доставляло.
Я знал  уже   имя, фамилию.
Профессия - художник, член Союза и т. д.   Все, как полагается.
Я помнил почти всех своих жен, помнил двух отпрысков, правда в лицо не очень. Помнил друзей-недругов. Их было такое количество, что радостно поразился необъятности  памяти.
Зато не мог вспомнить ни одной своей картины за последние два с лишним года. Как ни напрягался - не мог! Я начал подозревать, что их вовсе и не было. Но,  с другой стороны, если картин не было, то почему я художник? Может,  раньше был художником, а сейчас перестал?
- Как так перестал?
Это же не водку пить, а потом перестать. Хотя, если все время пить, то когда же работать?  Правда,  под кайфом мне работалось лучше.
- Когда это было?
- Давненько...
Дальше  в исследования углубляться не стал, ибо захотел есть.
Довольно уверенно добрался до холодильника. Кое-что съедобное там имелось. Я занялся тестированием.
- Колбаса - резкое отрицание,
- Сардины в масле - возмущение,
- Сыр - реакция нейтральная,
- Маринованные огурцы - оживление, энтузиазм.
Я вытащил банку с огурцами из холодильника и попытался, засунув в нее руку, извлечь овощ. Шиш! Рука еще кое-как проходила, но с огурцом уже  обратно не вылезала. Но, видимо, был час озарений. Я вытащил руку и поднес банку к губам. Рассол! Восхитительный напиток проникал всюду, исцеляя и лаская. Организм оживал и распрямлялся. Когда нектар был выпит,  просто перевернул банку на тарелку, после чего огурцы стали  доступны. Я умял штуки три и решил, что достаточно.
Посидев еще немного в  блаженном покое,  снова принялся тестировать организм.
- Закурить - возмущение, переходящее в спазмы,
- Кофе - отказ,
- Чай - отказ.
Так что, ничего путного я от организма не добился. Ну и не надо. Не очень-то хотелось. Решил дать нам обоим,  мне и организму, отдых. Переход к  дивану полностью истощил накопившиеся было силы. Посему сон оказался очень кстати.
Проснувшись через какое-то время, я ощутил себя практически здоровым и, более того, голодным.
На сей раз организм ни от чего не отказывался и количество еды, поглощенное мной, могло существенно увеличить даже рацион Гаргантюа.
Вернувшись на диван после трапезы,  глянул на часы. Было без четверти двенадцать дня. Выходило, что на почти полную поправку ушло более двух суток. Такого еще не бывало!
- Стареем, брат, стареем, - похлопал  себя по плечу, - слабеем, брат...
Но такой длительный срок реабилитации организма требовал более глубокого анализа. Время имелось, так что стоило подумать-порассуждать.
- Доза? - Вроде бы, как обычно...
- Качество выпитого?
- Высокое!
Передо мной, как на карточке вин, выстроились названия:
- Водка “Шустов”,
- Коньяк стоматологический - “Десна” (натура, между прочим),
- Шампанское...
Вот шампанского было много! Пил его просто так, пил с кадром, с которым подрался, а потом помирился, пил с дамой, с которой решил было переспать, но потом, наверное, передумал, кажется потому, что ее муж почему-то возражал. С ним я тоже,  впрочем,  пил шампанское.
Так, может быть, все от шампанского?
Как говорил великий:
- Не верю!
Опьянеть от шампанского, конечно, можно, но смертельно упиться им - никогда!
Утомившись от столь долгого решения логической задачи, откинулся на спинку дивана и оглядел окрестности.
Если не принимать во внимание скомканную одежду на полу и безнадежно смятое покрывало, то особого урона интерьеру нанесено не было.
Решив заняться трудотерапией, поднялся, собрал еще влажную одежду и кое-как развесил ее в ванной. Заодно  еще раз глянул в зеркало.
- Ну что ж, с этим еще можно жить!..
Закончив с трудовой деятельностью,  снова запросил организм о сигарете и снова получил отказ. Это странно! Обычно, я выкуриваю пачку-полторы в день, а тут уже третий день без курева. Организму, правда, видней. Заставлять не буду.
В комнате относительный порядок, самочувствие  приличное, но что-то все-таки смущало. Что-то было не так. Я еще немного подумал и понял, что в квартире необычно тихо. А тихо в доме моем бывало только тогда, когда не работал телефон. Я перевел взгляд в изголовье и обнаружил, что аппарат на месте. Потом  проследил взглядом шнур и увидел, что тот выдернут из розетки. Я сам это сделал или это произошло случайно, увы, навсегда останется тайной.
Первым  побуждением было вставить вилку в розетку, но, слава Богу, существуют и вторые побуждения.  Вот это-то второе настоятельно не советовало включать телефон. С возвращением в привычный  мир следовало повременить. К тому же совсем не был уверен, что окружающий мир готов встретить меня с распростертыми объятиями. Проклятая амнезия не проходила, и я не был готов столкнуться с потоком упреков и подозрений, которые обрушились бы на меня. Откуда знал?  Да ниоткуда! Так бывало всегда, и я не видел причин к тому, что это могло как-то измениться.
Пока же решил заняться максимально полным восстановлением  биографии. Кое что  удалось несколько ранее, теперь пришло время развить успех. Тем более, что не покидало ощущение глобального безобразия, сотворенного мной накануне.
Ладно, начнем с начала.
- Имя, отчество, фамилия - отчетливо.
- Семейное положение - в который раз разведен.
- Дети - два сына. Один в Германии, другой в США.
- Отношения - прохладные.
Во всяком случае, ни я по сыновьям, ни они по мне не скучали. Друг по другу, впрочем, тоже. Были они от разных и ранних жен, так   что и в прежние времена  не очень-то мы виделись. А уж что говорено им про меня...
Так, с семейным положением покончено. Переходим к профессиональной деятельности.
- Профессия - художник. С оговорками. За последние два года я ничего путного не написал. Совсем ничего!
- За счет чего живу? - Продаю то, что написал прежде. И покупают. Лет десять жизни работал на имя. Потом имя работало вместе со мной, а последнее время я стал его нахлебником.
Да, вот эти слова уже, хоть про себя, но сказаны!
Все, в чем  боялся признаться себе уже долгое, долгое время, уместилось в одну фразу. Фразу обидную, но справедливую.
Тут  вспомнил еще одно.  Неделю назад я продал мастерскую! Продал дорого, но все-таки продал!
Тут, совершенно неожиданно, в мозгу вспыхнуло слово “деньги!”
Я кинулся к письменному столу и открыл ящик. Деньги лежали на месте. Причем, много. Уже хорошо.
Под деньгами лежали какие-то бумаги. Я ощущал, что и бумаги эти как-то связаны с выпавшим из памяти отрезком, но оставил прочтение их на потом.
Продолжаю анкетирование.
- Частная собственность - вот эта квартира, машина “Жигули”, стоящая в гараже во дворе. Машина, по идее, на ходу. Тут, конечно, надо бы уточнить, что последнее время за руль я не садился. Как человек порядочный, за руль в пьяном виде  не лезу! Увы, из этого следует только то, что последнее время, в основном, был пьян. И это суровая, но правда.
- Прочее имущество - все, что в квартире.
Хотя, нет! Обзавелся  на днях еще кое-чем. Я, все-таки, достал бумаги из ящика и просмотрел их. Теперь я вспомнил все!
Друг Илюша, уезжая на ПМЖ в Израиль, всучил мне в подарок свою дачу, не дачу, но участок в шесть соток с недостроенным домом. Вся эта прелесть располагалась рядом с лиманом километрах в шестидесяти от города.      
Мы на днях, в субботу или воскресенье, ездили на этот участок. Помню, что там имелась куча деревьев, кустов, будка-туалет, будка-жилье, свет, вода и, даже, канализация, невостребованная, так как дом находился в зачаточном состоянии. Вот, пожалуйста, не хотел, но вспомнил дикую уймищу всяких-разных стройматериалов, громоздившуюся тут и там.
Два дня, предшествовавших Илюшиному отъезду, мы пили вместе, потом, когда он со своей семьей и всеми бебехами погрузился на теплоход, я начал пить уже без него.
Стало быть запой, который привел к столь тяжким  последствиям, продолжался не один день, как я это  сначала предположил, а  три-четыре. Это многое объясняло.
Теперь, когда путем мучительных воспоминаний и блестящей дедукции с прошлым было все ясно, оставалось включить телефон и погрузиться в настоящее. Но не хотелось!
Под влиянием всего, происшедшего со мной за последнее время,  усугубленное безрадостными, чего тут греха таить, воспоминаниями, настоящее представлялось не очень приятным, а будущее и вовсе пакостным.
Дело не в том, что вся прошлая жизнь казалась  пустой и никчемной. Нет, вовсе нет!
Просто, выбитый из колеи, втиснутый надолго в коробку жилья, едва отошедший от жуткого перепоя, я испугался продолжения и повторения пройденного. К тому же  ощущал, что последние дни вел себя, как бы это сказать помягче, не совсем адекватно. И  не то, чтобы боялся, но и не стремился вкусить сейчас, немедля, последствия этого.
Странные отношения, сложившиеся для меня в последнее время в кругу людей, в котором  постоянно вращался, дружескими назвать трудно. Исключение составляли несколько человек, но один из  них - Илюша - уехал насовсем, а другие...
Телефон рядом. Протяни руку, включи. Не позвонят тебе, позвони сам... Но, повторяю, что-то удерживало  от этого.
Инстинктивно  искал и никак не мог найти определение для нынешнего состояния, и от этого  было неуютно и, я бы сказал, мучительно.
Знаете, как это бывает - живет себе человек, особо не задумываясь над  жизнью. День прошел, да и ладно. Так может продолжаться довольно долго. И совершенно непонятно - нравится такая жизнь или нет. Данность, да и только... Другой-то жизни или среды обитания, что ли, у него, вроде бы и нет. Крутится, вертится, одинаково успешно плодит друзей и врагов, но и те, и те зряшные какие-то. И в кутерьме этой человек начинает терять себя. Да-да, себя, родненького, прежде всего. Это, конечно, беспокоит, но так, между делом, некогда, спешка, суета всякая...
И вдруг, волей обстоятельств, выброшен человек из жизни  этой. Не надолго, но все-таки появляется минута-другая, чтоб призадуматься. Вот он, болезный, и призадумался. А итог? Итог один - пустота вокруг. Другой жизни не знает, а эта, оказывается, обрыдла, хуже некуда.
Нет-нет, это  еще не “час пик”, ничего  ему не угрожает, никто от него не отвернулся. Но, при здравом-то размышлении, оказывается, что и отворачиваться некому. И нет у него друзей, а есть привычная и необязательная труппа товарищей.
Вот такие размышления настигли. Возник в душе осадок горький и противный. И не растворялся. Но и не густел. Так что, все могло и обойтись. И обошлось бы, но я включил телефон.
И тотчас эта никчемная и привычная жизнь ворвалась лавиной звонков.
Меня бранили, хвалили, хаяли, приглашали переспать, выпить, упрекали, просили денег, угрожали какой-то разборкой, но обещали ее отменить за две бутылки водки.
И никому и дела не было до того, как мне живется, никто не спрашивал, чем я занят, работаю ли, никто, наконец, просто так не звал в гости.
Наоборот, ко мне набивались многие, причем с дамами, при условии хозяйской выпивки.
В конце концов, вновь отключил телефон. Потом подумал и, для верности, отключил и дверной звонок. Дверь снаружи обита поролоном, покрытым кожзаменителем. Так что стучать в нее вполне бесполезно.
Снова наступила тишина. Я не знал, как ею распорядиться. Пробовал читать, но  не читалось, пробовал уснуть, но все резервы сна  исчерпал накануне. Честно говоря, эта неожиданная и непривычная тишина  не пугала. Как-то даже уютно...
Сначала  занял себя ревизией съестного, имевшегося в доме. Выходило, что, если экономить хлеб, провизии хватит на три дня.
Примечательно, но  даже не подумал о том, что можно выйти в магазин и подкупить продукты.
Так закончился день.
Наутро, проснувшись и приведя себя в порядок (физиономия в зеркале уже отвращения не вызывала),  снова включил телефон.
Ничего не изменилось!
Пришлось опять отключить.
На протяжении дня сделал еще четыре попытки как-то войти в контакт с окружающим миром. Увы, все оказались неудачными, и я отложил  это до лучших времен.
Изредка   подходил к окну. Стоял солнечный майский день. Но и он ничем меня не привлекал. Я отходил от окна и слонялся по квартире.
Один раз, даже, взял картон и грифель, но результатом жалкой попытки, хоть что-то изобразить, стало отчаяние.
Вдруг вспомнилось, как мы, еще студентами Грековки, выбирались на этюды. Шли куда-то на природу, чаще к морю,  и писали, писали самозабвенно и радостно.
- Радостно?
Вот чего  не хватало все это  время - радости!
А  что было?
- Переобщение с людьми, которых я знал, как облупленных, и которые так же знали меня.
- Прогрессирующий алкоголизм. Да-да! Себе-то можно  правду сказать.
- Полная творческая несостоятельность. Пропитый, или почти пропитый талант.
- Категорическое отсутствие близких людей. Более того, отсутствие людей, которых мне хотелось бы видеть.
Уехать, что ли, куда-то? Куда?
Впрочем, одна мыслишка по поводу “уехать” все чаще мелькала в голове. Я не стремился ее отогнать, знал, что не отстанет и ждал, что из этого выйдет. Мысль эта, побродив по закоулкам серого вещества, сформировалась примерно так:
- Волей судьбы, у человека появился загородный участок, где можно дышать, спать, есть, пить и думать. Причем, делать это без всяких покушений  со стороны окружающих. Так почему не воспользоваться этим? Если надоест, то путь обратно, в привычную кутерьму, недолог. А если понравится, то можно жить-поживать,  пытаться писать картины...
Время шло, а я все больше и больше проникался. И даже сделал вылазку во двор и проверил исправность “Жигуленка”. Он был в полном порядке. Более того, имелись три канистры горючего.
- Это судьба! - объяснил себе.
Поговорив в таком духе с умным человеком,  стал собираться. Все,  необходимое для этой поездки уместилось в двух больших сумках.  Пришлось правда снова залезть в стол и поискать адрес в документах. Там же я обнаружил толковый план, нарисованный Илюшей. С другой стороны листочка его же рукой были записаны имена соседей по коллективу.

Плутал я не сильно. До поворота с трассы  доехал вообще без проблем, еще километров пять пылил по щебенке, прозевал  поворот, вернулся, повернул правильно, еще метров четыреста и... прибыл.
Ключ от ворот имелся. Я отворил их и въехал. Потом снова закрыл и огляделся. И вот что  увидел:
Сам участок представлял из себя прямоугольник примерно 30х20 метров. Сразу за воротами была небольшая ровная площадка из утрамбованного щебня. На ней и уместилась машина. От площадки слегка поднималась вверх дорожка, едва различимая из-за сорняков. По обе стороны ее шли  грядки, тоже сильно заросшие травой. Дорожка  упиралась в недостроенный дом, который примыкал к противоположному забору  и, таким образом,  находился прямо против меня. Он был выполнен в виде буквы Г, причем длинная палочка этой буквы шла параллельно задней ограде, а короткая была слева. По углам дома росли два больших ореха, которые, видимо, попали сюда уже взрослыми, ибо остальные деревья оказались много меньше. Слева от дома стояла будка, предназначенная для временного жилья. От нее, в сторону калитки, сооружен был длинный навес, под которым лежали стройматериалы. Какие-то мешки, прутья, трубы, деревянные брусья, рулоны рубероида и что-то еще. Рядом стоял огромный бак для воды, а сверху бака имелась высокая горловина, неплотно закрытая крышкой, потому что в нее был опущен шланг, следы которого на земле терялись в зарослях сорняков. Внизу у бака был кран, от которого тоже шел шланг. Я вспомнил, что неподалеку от меня должен быть колодец с задвижкой. Не поленился, пошарил в траве, отыскал его и открыл задвижку. В бак полилась вода. Потом  вернулся к осмотру. На участке стояло еще одно строение, расположенное у правого забора, примерно посередине. Этот домик обычно именуют “удобствами во дворе”. Все остальное пространство усажено деревьями, по всей вероятности фруктовыми. И еще вдоль забора расположились кусты малины, а чуть поодаль от них, параллельно, рос виноград.
Но надо было осваиваться. Я подхватил сумки и направился с ними к  жилому домику. На двери, естественно, висел замок. Ключ от него хранился в “удобствах”. Я направился туда.  Отперев дверь,  увидел, что “удобства” совмещенные. Дыру в полу прикрывала крышка с ручкой, а вдоль всех стен  были прибиты полки, уставленные всякой всячиной. Тут имелся инструмент, гвозди, банки с краской, бутылки с олифой, паяльная лампа...
Однако же, надо искать ключ. Я смутно помнил, что он на какой-то из левых полок и,  спустя время,  отыскал его под большой кастрюлей с гвоздями. Ключей, собственно, имелось два. Один  из них подошел к жилому домику, а назначение второго еще предстояло определить.
Открыв дверь, вошел в новое жилье.  Оно оказалось сносно оборудованным. У стены стоял топчан, покрытый матрасом. Сверху лежала подушка и несколько пледов. Постель, откровенно говоря, была сыровата и я, первым делом, разложил все сушиться под солнцем. Еще холодильник, две табуретки... С потолка свешивалась лампочка. Найдя выключатель,  щелкнул им и свет зажегся. Вот даже как! При свете лампочки, я отыскал  розетку и включил холодильник. Под топчаном обнаружилось важное сокровище - портативная газовая плитка с баллоном. Еще одна плитка, электрическая, тоже была в наличии. Рядом, один на другом, стояли три посылочных ящика с посудой. Еще имелся шезлонг, который я немедля вытащил наружу.  Вот и все, что удалось  увидеть после этой первой, я бы сказал  обзорной, экскурсии.
Более углубленные изыскания были оставлены на будущее.
Надо сказать, что все увиденное не воспламенило меня энтузиазмом, но и мысли о том, чтоб повернуть обратно не появилось.
С чего начинается новая жизнь? С чашки кофе и перекура. Вытащив на свет Божий газовую плитку попробовал ее зажечь. Мне это сразу удалось! Потом  отыскал среди посуды чайник, сполоснул, набрал воду и поставил на плиту. Затем, устелив шезлонг наиболее сухим пледом, сел и принялся ждать. Минут через десять чайник закипел. Я бухнул в чашку столовую ложку растворяшки и немного сахара, долил чуть выше половины кипятком. Кофе готов. Я закурил и стал прихлебывать.
Вокруг расположилась ленивая и солнечная весна. Даже чириканье птиц казалось медленным и плавным. Ветерок снисходительно шевелил листья и траву, а они вдумчиво шептали что-то друг другу. Видимо, обсуждали меня и мое внезапное появление. Наверное, я ничем не нарушил их покой, ибо шепот  казался доброжелательным.
Закончился кофе, погасла сигарета, но продолжал сидеть, полуприкрыв глаза. Хорошо. Спокойно.
Я просидел так до тех пор, пока день не стал клониться к вечеру. Потом перетащил постель в комнату, постелил простыни, захваченные из дому, вдел подушку в наволочку, достал полотенце и повесил его на гвоздик. После, решив сделать что-то полезное, занялся поливкой. Взяв шланг,  перемещался с ним по участку, останавливаясь подолгу, чтоб растения попили вволю. В дальнем углу, справа от  недостроенного  дома,  обнаружилась еще одна калитка. Возле нее лежала здоровенная куча голышей. Каждый из них был довольно внушительного размера. Их предназначение я понял, когда увидел, что дом снаружи облицован такими камнями.
Закончив поливку, ощутил себя человеком, сделавшим важное дело. За это полагался отдых, состоявшийся в том же шезлонге. Есть не хотелось.  Я сидел, прихлебывал кофе и  наблюдал пришествие вечера. Собственно, вечер за городом короток. Вот, только что, был день и... пропал. На небе проявились большие, пушистые и неуклюжие звезды. Деревья зашумели пуще, перебивая друг друга, о чем-то споря, но не ссорясь. Из этого я заключил, что обстановка вокруг  мирная.
Запели первые горнисты комариного войска. Начался их военно-воздушный парад. Пришлось перебраться в будку.
Уснуть удалось не сразу. Сначала, было, задремал, но вдруг деревья зашумели громче, и я очнулся. Окружала необъятная ночь,  где-то далеко играла музыка. Другая, тайная жизнь происходила вокруг, но я ее не понимал. Она не угрожала, но и не брала в свой особый и загадочный мир. Усилившийся ветер отогнал комаров. Ночной разговор веток и листьев превратился уже в митинг, где каждый хотел что-то сказать.
Стало прохладней. Я укрылся сначала одним пледом, потом еще одним.
Мне казалось, что ветер слегка качает мой домик. Это убаюкало,  и я заснул по-настоящему.

В литературе часто встречаются фразы типа:
- Проснувшись, он долго не мог понять где находится...
Надо сказать, что мое пробуждение не было смущено подобным вопросом. Я знал, где нахожусь.
Позевывая,  выбрался на свет.
Знаете, какое утро бывает в степи, да еще в конце мая? Уверен, что не очень. Я тоже не знал или, вероятней всего, не помнил, поэтому замер в восторге. Только-только закончился рассвет и яркое, праздничное солнце еще не было жарким, палящим, а наоборот, ласковым и приветливым. Как всегда, шелестели листья, откуда-то объявились птицы и сновали туда-сюда, озабоченно обмениваясь репликами. Отдохнувший за ночь сад, так усердно политый мной вчера, был свеж и праздничен. Столько оттенков зеленого цвета я (художник!) не видел никогда, даже у короля цвета, моего любимого Веронезе.
С внешней стороны  жилища имелся умывальник, знакомый еще с пионерлагерных времен.  Наполнив его водой,  долго и шумно умывался.
Подходило время завтрака, вернее, уже совсем подошло. Я пошел выяснять, что Бог послал на грядки. Как оказалось, послано было немало. Тут росли лук, чеснок, всякая трава типа кинзы, петрушки и мяты, редиска. На грядке около бака с водой созревала клубника, а две ягоды оказались уже в самый раз. Я их тут же съел. Немытыми.
Умяв на завтрак большую миску салата, запил ее чаем и ощутил полную готовность к подвигам.
Для начала, решил расправиться с сорняками. На это ушло уйма времени, но, в результате, сад приобрел почти ухоженный вид.
Солнце поднялось уже довольно  высоко, и я позволил себе  кофе и сигарету.
Сидя в тени ореха,  строил планы. Они не были грандиозными, а касались ближайших дел, которые счел неотложными.
Во первых, надо произвести посильную инвентаризацию имевшейся на участке, растительности.
Во вторых, разобраться с “долгостроем”, громоздящимся  за спиной.
В третьих, любопытно  выяснить, куда ведет тропинка, уходящая от боковой калитки.
Начал со второго пункта, так как  предпочитал не покидать, без необходимости, тень. С непривычки, жарковато...
Итак, строение длиной около десяти метров и шириной, в узкой части, около шести. Стены, правая от меня и задняя закончены полностью, причем в правой есть два оконных проема с коробками. Передняя стена, справа от дверного проема,  тоже закончена. Зато, остальная часть дома недостроена, примерно, на треть, а то и на половину.  Все  сооружение венчала односкатная крыша, с уклоном от дальней стены. Крыша покрыта только  досками, но под навесом есть рубероид, так что закончить ее можно,  хоть сейчас. Потом я вошел в  дом.  Пола не было, вернее, полом служили неровные, кое-как разбросанные по глине кучи щебня. Под щебнем местами виден песок. В правой части, по всей видимости, планировались кухня и “удобства”, так как там проложены какие-то трубы, назначение которых мог определить только специалист.
Левая часть предназначалась для спальни и мастерской, ибо оконные проемы там  раза в полтора шире, чем в правой.
В центре же получался один большой холл с отверстием для дымохода у дальней стены.  Я тут же представил себе пылающий камин, кресло перед ним и вашего покорного слугу в этом кресле... Как до этого  далеко!
В  дальнем углу громоздилась уймища старых рам и дверей, причем некоторые были остеклены.
- Наверное, купил Илюша все это по дешевке при разборке какого-то старого дома, - догадался я.
Еще лежал там целый штабель оструганных половых досок.
Столько всякого добра и ничего не украли. Чудеса!
Внутренних перегородок не существовало. Они были только намечены широкими и толстыми брусьями, проложенными в полу. Такие же брусья имелись и сверху.
Потолка, кстати, тоже не существовало.
Вообще столярные и плотницкие работы меня не смущали. С деревом работать я умел, и даже сам делал рамы для своих картин. И соответствующий инструмент  имелся.
Что касаемо стен, то тут возникало много вопросов. Не ответив себе ни на один из них, вышел в сад.
Особой необходимости достраивать дом не виделось. Я и не собирался жить тут постоянно. Но, с другой стороны,  уже “завелся”.
- Почему бы не попытаться? Что я теряю? Получится - отлично. Нет? Так и упрекнуть себя не в чем будет. Зато, если постараюсь, стану обладателем настоящего загородного дома, о котором никто знать  не будет, куда можно будет сбегать от суеты в любое время года..
Поев, прошелся по саду и выяснил, что, кроме двух орехов,  располагаю еще четырьмя айвовыми деревьями, десятком вишен и черешен и таким же количеством яблонь. Все росло исправно и грозило  солидным урожаем. Что с ним, правда, делать?
Выполнив первые два пункта  программы,  приступил к третьему, для чего отомкнул замок и вышел за боковую  калитку. Крутая тропинка, местами усеянная голышами, вела в овраг. В овраге этих голышей валялось уйма, и я понял, откуда Илюша запасся ими.
Овраг резко поворачивал влево, метров через сто вправо, а дальше... Дальше  красота! Дальше был лиман, ограниченный по бокам жесткими и высокими рамками оврага. А верхней частью рамки был противоположный, пологий берег, усеянный красивыми и очень разными домами. Видимо, это оттуда  доносилась вчера музыка.
Я спустился ниже. Овраг расступился немного, обрамляя полуовал берега  Желто-коричневые стены обрыва, поросшие  травой и кустарником  и лишь  в одном месте, прорезанные черным провалом прохода склонились над  светло-серой водой.  А над всем этим голубоватое, просторное, без единого пятнышка небо. Сколько несмешивающихся, контрастных до полного отрицания и, в то же время, абсолютно естественных красок.
Когда я подошел к самому берегу, то увидел, что и он усеян голышами. Только у самой  воды  виднелась узкая  полоска песка.  Вода оказалась слегка мутной и, на ощупь, еще холодной.
Только отсюда было видно, что слева, невдалеке расположено какое-то село. Видимо, именно туда вела щебеночная дорога, по которой я ехал накануне. 
Тут же имелся и одинокий рыбак, то и дело проверяющий лески, уходящие под воду. Иногда результатом этой проверки оказывалась узкая рыбка длиной сантиметров десять. Добычу свою рыбак опускал в притопленный рядом садок, который был уже почти полон.
- Куда столько?  - спросил я.
- А на  продажу!
- Стало быть, первого покупателя вы уже имеете!
Израсходовав три рубля, стал обладателем  довольно большой связки с рыбой.
- И что теперь с ней делать? - запоздало сокрушался  по дороге домой. Последний раз я чистил рыбу лет двадцать назад, но очень надеялся, что приобретенный тогда опыт растерял не полностью. По возвращении  занялся кулинарией. Чистить рыбу оказалось не сложно, и уже через час все было готово.

После обеда полагалось бы отдохнуть, но наступило время поливки и я взялся за дело. Так что еще час ходил по участку с шлангом. Устал и вспотел. Был бы  дома, давно залез бы под душ, но душа не существовало. Хотя...
Под дерево кладется, сколоченная наспех решетка, на самую высокую ветку крепится шланг. Открывается вода и:
- Пожалуйте мыться!
К сожалению, это устройство не давало возможности использовать мыло, так как вода стекала под дерево, но кто мешает на свободном клочке соорудить, тем же способом, походную душевую?
День заканчивался. Я отдыхал и строил планы на завтра. С ходу начинать строительные работы  не хотелось. Нужны какие-то  разгонные, втягивающие дела.  Что-то простенькое. Например, поставить раму в окно. Идея так захватила меня, что я принялся перетаскивать весь оконно-дверной запас из дома на улицу.  Работать пришлось до темноты, а после снова лезть под душ. На этот раз вода была холодней.

Снова черное, усеянное звездами небо, знакомый шепот листвы. Почти невидимы дым сигареты поднимается вверх, облизывая ладонь.
Несколько дней назад, меньше недели, если бы кто-то намекнул, что  буду вот так сидеть в безлюдной степи, за много километров от города, то я бы усомнился в разуме этого человека.
Стало быть, самое время начать сомневаться в разуме собственном.
Так и сидел до глубокой ночи, машинально отгоняя рукой самых наглых комаров, впитывая тишину. Я, вроде бы, ни о чем не думал. Но все время, отвлекаясь на то, чтоб переменить позу или закурить новую сигарету, ловил себя на мысли, вернее желании, а еще вернее цели :
- Я хочу достроить этот дом!
При этом не думал о трудностях и неожиданностях, с которыми придется столкнуться.
Меня больше занимало другое:
- Зачем?

Я - городской житель! Я родился, вырос, живу в городе, все мои связи, привычки, потребности связаны с ним.
Так, для чего мне загородный дом, расположенный вдали от того, что привык считать цивилизацией, да еще отрезанный от всего мира  темной завесой ночной тишины?
Что тут делать долгими вечерами,  чем занять себя, избалованного общением и зрелищами?
Дни несколько месяцев спустя станут короткими и ненастными. Дожди развезут все вокруг, сделав участок зыбким и маленьким островом. Куда мне деваться тогда?
Сесть в машину и сбежать в город? Но зачем тогда огород городить? Будка для ночлега есть, минимальные удобства тоже. И точно так же можно сесть в машину и уехать,  когда  почувствую себя готовым снова существовать в городской суете.
Как я сказал?
- Существовать...
Возможно, в этом-то и дело. И именно “существование” или, того хуже - “сосуществование” мне надоело! Но, кто же мешает жить в городе совсем другой жизнью?..
- Какой? - спросил  себя.
Это  не праздный вопрос.
Другой жизни не было! Вернее, я не знал ее,  эту  “другую жизнь”.
Так может мой шанс в том, чтобы остаться, переключиться на иные дела и заботы?

Сохранилось с прежних времен такое затасканное словосочетание - “творческая интеллигенция”. Даже, если отбросить то, что понятие “творчества” мне неведомо уже давно, все равно, я подхожу под это определение, которое, впрочем, склонен считать ругательным. Вечный конформизм, пустые, в большинстве своем, разговоры, мелкие предательства (на крупные кишка тонка!), планы, которые редко осуществляются, самомнение, зависть, разговоры, разговоры, разговоры...
Настоящее творчество опасно из-за неприятия его окружающими. И это-то еще не беда! Настоящее творчество почти никогда не востребовано!
Короче, нужно быть, как все! Тогда - ты свой.
Страшное дело, но таланты, которыми так богат мой город, вовлеченные в суету духа, пытаются приспособиться к ней! И горе им, если это удается. Потому что они теряют себя.
Но, с другой стороны, самому по себе существовать невозможно. Кроме общения, надо еще есть, пить, что-то надевать... Значит, необходимо продавать плоды своего творчества, как плохо ни звучит слово “продавать”!
И это заставляет приспосабливать, создаваемое, к потребностям тех, кто платит.
Так уходит творчество, оставляя вместо себя ремесло.
Самое обидное, картины одесских художников в основном востребованы не в родном городе, а за его пределами, ближними и дальними. Зачастую вслед за своими работами, уезжают и Мастера. Сколько примеров тому...

На ближайший год - полтора денег  хватит. Так что,  могу сделать перерыв, отвлечься, оценить себя.
Может что и получится...

Утром стал прикидывать, с чего  начать.  Решил сперва делать то, что  твердо умею. А умею  возиться с деревом и красками. Стало быть,  поставлю  там, где это можно, рамы.
Подобранные для первых окон рамы представляли из себя жалкое зрелище. Ссохшиеся струпья краски наползали друг на друга, да еще  были разного цвета...
Вооружившись ножом, стамеской и плоскогубцами, первым делом вынул из рам стекла Заодно избавился от старой замазки и гвоздей.
Предстояло самое противное. Я достал паяльную лампу и стал обжигать первую раму. Вонь, правда, была та еще!  Долго ли, коротко, но, наконец, она готова. Не высший класс, конечно, но для начала... 

Остаток вечера провел в разведке. Отворил ворота, вывел машину и покатил в село. Там был магазин, где я купил хлеб. Больше ничего путного  не нашлось, но мне подсказали, что продуктами торгуют прямо на шоссе. На развилке, кроме машин с песком и щебнем, ничем не торговали, и я проехал километра три до следующей. Там    купил  два лотка яиц и баллончик сухого вина.
Обеспечив себя пропитанием,  вернулся домой. Темнело.
Пока  готовил ужин, пока купался, пока ел, настала ночь.

Утром  вставил и остеклил окна. Так что правая половина дома уже на уровне. Зато левая...
Теоретически я знал, как взяться за дело. По моим расчетам требовалось “создать” около семи квадратных метров стен. Минус окна и двери. О, это уже  вдвое меньше! Все равно, материала маловато. Пришлось скататься к перекрестку и приобрести машину песка и  щебня. Все это вывалили у ворот.
Замурован! Теперь, даже если захочу, выехать не смогу до тех пор, пока не употреблю все это в дело.
Пообедав и передохнув, начал непривычную и тяжкую жизнь грузчика, рассудив, что материал должен быть под рукой. Вот я и таскал его. Ведрами.
Непосредственные физические затраты, которыми  обременил себя, казались непомерными, по сравнению с результатом. Собственно, почему  казались? Так оно и было!
Учтите, что физическим трудом я себя последнее время не загружал. А это “последнее время” растянулось лет на пять-шесть.  Плюс, в том числе, два года пьянства.
Часто отдыхая, истекая потом,  все-таки натаскал в дом приличное количество песка и щебня. Оставалось дело за цементом, но не успел - стемнело.. Я, было, хотел посидеть, помечтать в саду, но устал настолько, что уснул прямо в шезлонге.
Пробудился от холода. Черная майская ночь в который раз вызвала   восторг и умиление. Необъятный ее простор  не отпугивал, а притягивал. Душа, освобожденная от налета дневных трудов, расправилась и, даже, попыталась что-то запеть. Но, поскольку у меня, а стало быть, у моей  души, отродясь было плохо  с музыкальным слухом, не думаю, что эта песня развлекла бы кого-то.
Впереди был день, с его трудами, так что я перебрался на топчан и сразу уснул.
Утреннее пробуждение оказалось менее приятным, нежели ночное. Болело все! Но злое нетерпение заставило пренебречь этим.
Я скоренько поел и принялся за работу. Когда, по моим расчетам, материала имелось достаточно,  начал носить голыши, потом, наложив опалубку, повел первый ряд…

Какое это счастье, после такого вот  дня, смывать  цементную пыль, грязь и пот. Теплая, нагревшаяся на  солнце вода очищала и бодрила. Тело становилось легким, ликующим. У меня хватило еще сил сварить кофе и добраться с ним до шезлонга.
Там  просидел часа два, нежился бы и больше, но настало время вечерней поливки. Я любил это время, любил обходить свои владения,  все замечая и фиксируя.
Клубника уже поспевала регулярно, но понемногу, и я ее тут же съедал. Покраснела вишня, почти созрела черешня. То есть она была уже красной, но еще безвкусной. Виноград выпустил кисточки, обещавшие стать большими и тугими гронками. По-прежнему на грядках поспевала зелень, снабжая  витаминами.
У меня не было зеркала, чтоб глянуть на себя, но я и так знал, что похудел и оброс.
На ужин  сотворил гигантскую яичницу, но справился с ней играючи.
В принципе, пора бы съездить в город за покупками, да и время для этого образовалось, но кучи песка и щебня надежно отгородили проезд.
- Вот и дело на завтра, - огорчил себя.

Снова ночь, снова медленные и усталые мысли, словно и они ударно и тяжело трудились.
Тело, получившее приличную нагрузку, болит как-то целиком: руки, ноги, поясница, шея...
- То ли еще будет! - пугаю  себя словами старой песни, но мне, почему-то, не страшно.
Очень хочется спать. Пытаюсь приподняться и... не могу. Все же, кое-как добираюсь до постели, с ужасом думая о том, что со мной будет завтра.
Наутро, все вечерние неутешительные прогнозы аккуратно сбываются. Крепатура такая, что, при любом движении, хочется орать. Лучшее лечение от этого - баня и массаж. Но ни тем, ни другим не располагаю. Подло предлагаю организму трудотерапию.
Для начала, кряхтя, готовлю завтрак. В процессе его поглощения, убеждаюсь, что крепатура аппетита  не испортила. Это обнадеживает.
- Клиент будет жить, - выношу  вердикт.
Потом слегка помечтал. О том, каким удобным и красивым станет дом, о том, как обставлю его...
Впрочем, я быстро поставил на место  зарвавшиеся мечты. Сделать это было легко. Я завел себя в недостроенную хижину и показал  неразумному, что еще предстоит. Прикинув все это,  приуныл...
Решив, что любые трудовые подвиги сегодня не для меня, отправился к лиману.
Солнце припекало уже прилично. Я присел на валун и стал смотреть на воду. За прошедшее время, вода стала уже не серой, а  синей, как кобальт, но не темный, а светлый. Нет, пожалуй еще чуть-чуть белил надо добавить, особенно там, где блики... Местами рябь встречалась с солнечными лучами и эти места вдруг вспыхивали серебристым светом.
Легкий ветер слегка шевелил воду у берега и, если смотреть только на нее, то кажется, что я сижу, слегка покачиваясь вверх-вниз...
Весь берег, за исключением овального пляжа,  на котором я и находился, был обрывист и крут. Рыжие глиняные стены подходили почти к самой воде и отражались в ней.
- Интересно, а как выглядит берег, если смотреть с другой стороны?
Разувшись, вошел в воду. Несмотря на жаркий день, она была прохладной. Но я терпел до тех пор, пока не забрел по пояс. Там  собрался с мужеством и окунулся. Стало полегче. Я медленно поплыл. Минут через пять  остановился и попытался встать на ноги. Мне это удалось. Вода доходила аж до груди. Мелкота!
Обернулся. Суровые, изрезанные каньонами стены, между  ними яркий, светлый полуовал “моего” берега и тропинка, уходящая в провал между скалами..
- Есть над чем работать!
Потом вспомнил, что работать  перестал уже давно.
- Почему бы опять не попробовать? - спросил  сам себя.
- А потому!... - нагрубил я себе. - Отстань!
Я-то отстал, но не надолго, а только до дома. Потому что, придя домой,  достал плотные желтоватые листы бумаги и стал рисовать. Я черкал грифелем,  вроде бы, ни о чем не думая, но на бумаге появлялись глиняные скалы, поросшие травой, рябила вода и белели валуны, разбросанные за узким берегом.
Получалось?
Наверное...
И еще было радостно.
Рисовал  до темноты. Потом сложил  листы и спрятал их в папку. Пусть отстоятся.
Вдруг нестерпимо захотелось в город, к людям, поделиться тем новым, что пришло, правда-правда, пришло ко мне. И это было уже не “хорошо забытое старое”, а что-то другое, важное и радостное.
Наутро крепатура слегка отпустила и снова можно было приняться за переноску тяжестей. Некоторое количество песка и щебня  перетаскал-таки в дом, а потом, расширив площадку у ворот, начал перебрасывать стройматериалы туда.
Наконец, ворота можно открыть достаточно широко для того, чтоб проехала машина. Я  собрался отчаливать, но вспомнил о поливке и добросовестно отстоял вахту. Потом переоделся, умылся и выехал.
Был уже вечер, довольно поздний, между прочим, но остаться, подождать до завтра не было никаких сил.
На соседних участках наметилось кое-какое оживление.
- К чему бы это? - подумал я, уже привыкший к безлюдью, потом напрягся и вспомнил, что нынче пятница. Это значило, что многие домовладельцы приехали  на выходные.
- А я обратно в город!
До дома, точнее, до городского дома, ибо у меня их уже было два, добрался часа через полтора.
Квартира встретила   душным, застоявшимся теплом. Я раскрыл все окна и начал осваиваться. Вскоре зазвонил телефон.
- Куда ты пропал?  Тут уже искать тебя собирались!
- Я был на даче!
- На даче? Откуда она у тебя?
- Оттуда же, откуда у всех! И вообще, каждый приличный человек должен иметь дачу!
- Ну и как там?
- Нормально. Отдыхаю потихоньку, а то тут духотища, гляжу.
- Не пригласишь?
- Куда?
- На дачу, конечно! Тут компания лихая подобралась. Шашлычки под водочку, девочки...
Вот, только об этом и мечтал всю жизнь. Пришлось лепетать о прорвище дел, гостях, которые должны появиться вот-вот... Еле отбился.
Вскоре телефон зазвонил еще раз, потом еще. Оказывается, мое исчезновение не прошло незамеченным. Сознаюсь - это было приятно. Но посягательства на  загородное убежище  отбивал стойко и мужественно, туманно намекая на некоторые причины, которые вынуждают... Ну, и так далее.
Видели бы они эти причины! Поглядели бы на меня в роли каменщика или, там, стекольщика...
Успокоив общественное мнение и внедрив в умы приятелей информацию о том, что все время   провожу на даче,  улегся спать.
Странно, но  вдруг подумал, что никому не рассказал о том, что снова взялся за грифель. И никому в голову не пришло спросить о делах творческих. Хотя... Что ж тут странного?
Спалось тут как-то не так! Несмотря на то, что все окна открыты, было душно. Впрочем, промаявшись немного, я, все-таки, заснул.
С утра  отправился на базар и методично  приобрел все, что успело попасть в мой мысленный список.
Дома  настиг телефонный звонок.  Приглашали  на день рождения.
Человек, пригласивший меня был, вернее была, мне другом не другом, но хорошей и давней приятельницей. Наши отношения не портило даже то, что по шкале с полюсами “трахальщик” - “алкоголик” я стремительно скатывался к последнему.
Поблагодарив за приглашение,  сказал, что непременно буду.
Вся собравшаяся компания была мне знакома. Да и подобные вечеринки протекают по одному и тому же сценарию.  Говорят, причем каждый о своем, сбиваясь в кружки, сходятся, расходятся, не забывая выпить-закусить. Я, как и все, плыл по  течению, выпивкой не увлекался, памятуя недавний урок, но и так хорошо. Я снова среди своих...
- Если не пьянствовать, то вполне классная жизнь, - думалось, - и незачем в земле ковыряться, садовода-строителя из себя изображать!
И с новым интересом стал прислушиваться к разговорам.
  За время моего отсутствия в городе, читай в нашей среде, ничего в общем-то не произошло. Разве что  прикатил  из  Штатов “ балованный мальчик”. Когда-то, очень давно, он решил, что эксцентричность может принести  успех. С тех пор  вовсю выдрючивался, эпатируя и изумляя. Одевался нарочито небрежно, хамил всем подряд, радостно матерился при каждом удобном и неудобном случае. Он устраивал мелкие гадости, пакостничал, где только мог, и... наслаждался этим. Временами сквозь его задубевшую пакостность проглядывал, нет, продирался  талант и тогда картины были куда как хороши. Чаще он просто эксплуатировал свою недюжинную мастеровитость. Работы его легко и охотно покупали, иногда он их дарил. Других художников, естественно, и в грош не ставил, да и не любил  никого, кроме себя, обожаемого. Лет десять назад решил, что настала пора покорять мир и, ничуть не сомневаясь в себе, укатил в Америку. Поговаривали, что особого  успеха там не добился, но, продавая картины бывшим соотечественникам, изредка аборигенам,  жил безбедно и скучно, копя пакостность для приезда в родные пенаты. Он уже успел напомнить о себе разными выходками, а сегодня ожидался тут.
- Привет, засранцы, - для начала поздоровался он.
Потом  решил поздравить именинницу.
- Подруга,  на твоем месте я отменил бы все дни рождения. Ты же и так старая!
После этого  преподнес ей цветы. Букет, правда, был чудо, как хорош.
- Ну, и что за пойло тут подают? - вопросил, наливая себе полный фужер.
Откушав, сообщил:
- Пойдет!
Странно, но окружающие, в общем достойные люди, начали вести себя суетливо и заискивающе.
- Ну, что-то еще намалевал? - снизошел и до меня.
- Твой портрет, - ответил я, -  в  дачном сортире.
Все зашушукались, возмущенные моей грубостью.
Так мне и надо! Терпеть не могу этого ублюдка, но зачем это так явно показывать? Тут не в зависти дело. Когда спрашивали о нем, как о художнике,  всегда говорил:
- Талант!
Правда, если бы спросили о нем, как о человеке, ответил бы так же кратко:
- Дерьмо собачье!
Тем не менее, эта, каюсь, не очень изящная отповедь возымела свое действие и от меня он отлип. Но другим повезло меньше и прелесть общения с “гадким мальчиком” ощутил каждый.
Порезвившись и вывалявшись на всех, он почему-то решил тут же заняться живописью, для чего сгреб к себе все блюда, сообщив, что это краски.
- Теперь бы холст где-то раздобыть!..
Он стал хищно оглядываться. Вдруг лицо его озарилось.
- Нашел!
И с этими словами разорвал на хозяйке дома блузку и содрал ее.
- А сейчас мы жопу нарисуем, - радостно сообщил присутствующим о поставленной художественной задаче.
Все притихли. Никто не вмешался! Даже муж пострадавшей!
Пришлось мне. Я подошел и дал “гадкому мальчику” по морде.
Он упал и завопил что-то жалобное.
И тут все дружно... набросились на меня.
- Как ты посмел? Он же шутил!
- Весь вечер мордобоем  испортил!
Я ушел.

Ночью лил дождь.
- Вот хорошо, - подумал, проснувшись, - сад полит будет!
Потом вспомнил, что столько добра свалено в этом саду и в доме, крыша которого протекала.  Так что спалось  плохо. Тем не менее, под утро  уснул уже по-настоящему и, конечно, тут же был разбужен телефонным звонком.
- Ты что вчера натворил? - рычал в трубку один из приятелей. - Человека избил, всем праздник испортил...
Я пытался защищаться.
-  Хама надо ставить на место!
- Да кто ты такой, чтоб решать, кого проучить, а кого нет? Художники молчали, а ты полез!
- А я разве не художник?
- Ты? Художник? Был когда-то, да сплыл! Так что радоваться надо, что тебя среди художников принимают, и вести себя прилично!
Я повесил трубку.
Человек, только что позвонивший, особыми талантами не выделялся. Много писал, много выставлялся... Главное, всегда держал нос по ветру и никогда не посмел бы сказать такое, если бы это уже не стало вполне сложившимся “общественным” мнением.
Интересно, все-таки, когда оно успело сложиться?
За ночь?
Вряд ли!
Скорее всего,  это подспудно зрело, подогреваемое моей бесшабашностью.   
На, приятель, получи!
- Но почему, почему теперь?
Какая разница когда?  Рано или поздно это произошло бы. Сколько можно паразитировать на прошлом, при этом, никого и в грош не ставя? Я и вломил-то  гаденышу больше потому, что он на место центральное покусился. Только не было, не было место мое центральным. Давно уже не было!
Снова зазвонил телефон. Обнадеженный, схватил трубку. Звонила вчерашняя именинница.
- Что ты вчера натворил? - почти слово в слово повторила она предыдущего абонента.
Дальше? А то, что последовало дальше, немногим отличалось от недавно услышанного.
Ну что тут скажешь? Оказывается, художнику может дать по морде только художник! Нет, кроме шуток! Стало быть, если мой поступок столь единодушно и гневно осуждается, то я художником более не являюсь. Грустно, но это так...
Еще минут пять выслушивал обидные слова. Потом устал.
- Знаешь, я просто вступился за тебя, за женщину, которую оскорбили...
Она не дала мне договорить.
- А кто тебя просил? Ты же видел, что все молчат?
- Именно поэтому и вмешался!
- Да кому оно нужно твое вмешательство? Блузку  пожалел или обиделся, что все вместо тебя на сиськи мои смотрят? Так будь уверен, что все, кому надо, их и так уже видели! А он - талант! Мог и картину на блузке нарисовать...
Женщина бросила трубку.
Я сидел у телефона. Мне было тошно. Это не коллективное безумие! Увы! Умные и глупые, талантливые и не очень, воспитанные и невоспитанные, забулдыги и трезвенники - они объединены одним - все  являлись творцами. И это сплачивало их и восстанавливало против тех, кто, не будучи членом касты, претендовал хоть на какую-нибудь роль. И прошлые заслуги, конечно, засчитывались, не без того. Но до поры, ох, до поры...
А я перестал быть творцом! Меня терпели по привычке, а я, тоже по привычке, ощущал себя лидером. Доощущался!
Короче, привычный  круг, более того, единственный, отторг меня!
Временно или навсегда? Какая разница? Скорее, конечно, временно, но от этого не легче. Хлеб, купленный на подаяние, горек.
Оставалось... А что оставалось?
Сдаться?
Проигнорировать?
А почему бы и нет? У меня есть чем занять себя в ближайшее время.
- В ближайшее время? А потом?
Я – человек, и мне нужны люди, причем близкие по духу, по устремлениям. Мне нужны те, с кем можно говорить и молчать. Короче, нужна  среда обитания. Но моя среда обитания, впрочем, как и четверг, и суббота давно и прочно определены. С некоторыми вычетами, конечно, причем в худшую сторону. Уехал навсегда, лучший друг Илюша, похоронил жену и забился куда-то другой друг - Актер... Все остальные – не обязательны и не необходимы. Других-то нет!
- Надо искать, надо искать!..
- Как, прямо сразу?
Тут я рассмеялся, сел в машину и покатил себе. Домой! 

Не люблю ездить быстро. Ползти, конечно, тоже не люблю, но не мчать же, сломя голову. Тем более, в дороге, за рулем хорошо думается. А думать было о чем. Постепенно мысли переключились на дом, на стенку, с которой можно снять опалубку и посмотреть что получилось, о саде...
Так и доехал. Вернее, почти доехал, ибо дорогу перекрывала машина, стоящая у соседней дачи. Я посигналил. Никакого эффекта. Пришлось подойти к воротам. Зайти я не сумел. На меня вызверилась огромная, да еще и беременная, сука-сенбернар. Ее оскаленная морда, когда она встала на задние лапы, оказалась вровень с лицом. Я отпрянул. На лай вышел хозяин собаки и прикрикнул на нее. Та сразу угомонилась и легла неподалеку, положив большую голову на лапы. Хозяина я знал, Илюша как-то знакомил нас, но ни имени, ни отчества не помнил. Он тоже узнал меня и  испытывал, похоже, те же затруднения.
Я попросил  освободить проезд. Он открыл калитку и вышел вместе со своим собачьим страшилищем.
- Раз жить по соседству будете, то Вам с Линдой познакомиться необходимо! Линда, свой!
С этими словами, он положил руку мне на плечо. Собака подошла, обнюхала меня и спокойно улеглась в стороне.
- Теперь в гости можете заходить! Не тронет!
- Спасибо...
Новый знакомый завел свою машину и отогнал в сторону.
- Пройдете?
- Попытаюсь!
Я проехал мимо, но, так как он не уходил, остановился и вылез.
- Видел я, видел Ваши достижения, - заговорил сосед. - Много в саду успели. Порядок  теперь. Вы в отпуске, наверное?
- Да нет, я сам по себе, когда хочу, тогда и отпуск.
- Бизнесмен? - спросил он и напрягся.
- Художник...
Сосед повеселел.
- Художник это хорошо. Художник это здорово!
Я хотел спросить, почему это здорово, но не успел. Соседа позвали.
- Иду, иду! - обернулся он к своей даче.
Потом представился:
- Игорь Витальевич!
Познакомились вторично...
Еще двадцать метров и  дома.   
Участок, умытый ночным дождем, встретил меня с тихим неназойливым любопытством.
- Ну как ты без нас? - спрашивали деревья.
- Где это ты шастал? - допытывался дом.
- Куда я от вас денусь?
В доме после ночного дождя луж не было, но цемент, сваленный в кучу, все же частично намок и покрылся местами корочкой. Влажными оказались рамы и двери, которые  оставил в саду.
Мне очень хотелось тут же отодрать опалубку со стены, но все медлил, пребывая в надежде и сомнении.
Обошлось! Кусок стены, сооруженный мной, выглядел, да и получился, хорошо.
- Теперь можно трудиться спокойно!
Но работать почему-то не спешил.
Время было уже к полудню, припекало. Я достал из папки эскизы,  разложил. На этот раз они  понравились меньше. Но и править ничего не хотелось.
Так  и сидел в противоборстве с собой. Какая часть меня победила - не знаю, но  все-таки взялся за эскизы и начал что-то исправлять, доштриховывать. Делал  это неохотно. Вдруг осознал, что смотрю на рисунки глазами других, посторонних людей. Нет, не равнодушных, а именно посторонних! Зрителей... Мне показалось, что хочу приспособить создаваемое к их восприятию. И я испугался. И еще,  поймал себя на том, что пытаюсь что-то доказать... Кому? Что? Зачем?
Впрочем, к чему лукавить? Я знал кому и что хочу доказать, и вот это огорчало и пугало. В творчестве, если это творчество, нет доказательств, потому что нет и теорем. Впрочем, и аксиом нет...
Нет, нельзя браться за грифель или кисть до тех самых пор, пока это не станет потребностью, а не стремлением что-то доказывать!
Воскресный день перевалил за середину, не подвигнув к  деятельности. 
Помаявшись еще немного, вышел за калитку и спустился к воде. Берег оказался пуст. Сев на камень,  стал смотреть на совсем синюю поверхность, как всегда, подернутую рябью.
- Синий кобальт светлый, чуть кадмия зеленого, белила, немного охры золотистой, - опять начал смешивать в уме краски.
Потом бросил это дело и просто сидел, глядя на воду, на берег напротив, на небо, которое стало покрываться тучами.
- Опять дождь будет, - огорчился я и поспешил домой.
Я прикрыл все, что мог, кусками рубероида и пленки и стал готовить ужин. Хозяйственные заботы все больше и больше захватывали, вытесняя горестные впечатления от поездки.
Чуть позже пришел сосед. Я поводил его и Линду по участку, завел в дом, показав  строительные свершения. Сосед оценил их как незначительные. Собственно говоря, так оно и было. Собака же отнеслась к происходящему более положительно, внимательно осмотрев всю территорию. Кое где даже расписалась.
Ночью крупные, увесистые капли сначала медленно, а потом вперегонки ринулись на сад.
- Крыша, - засыпая, подумал я, - в первую очередь надо заняться крышей!

А утром снова солнечно. Затащив рулоны рубероида наверх, занялся кровельными работами. Они оказались достаточно успешными. Правда, в доме стало немного темнее, совсем чуть-чуть.
Так провозился допоздна...

- А ведь  лето!..
На многих участках позади и сбоку горел свет. Там уже жили.
Потом  снова, в который раз, слушал вечер. Вдруг, подхватившись, я зачем-то побрел к воде, спотыкаясь о камни в темноте. Вода лимана, практически невидимая, еле слышно шуршала у берега. Зато противоположная сторона была ярко освещена. Оттуда снова доносилась музыка, чьи-то голоса. Голоса были веселыми и чужими. И так четко, так однозначно стала понятна граница между моим и не моим. И дело не в материальном. Поднапрягшись, смог бы купить или выстроить классный домик, но жить в нем не сумел бы. Почему? Потому что тот берег для меня, как чужие края, куда приятно приехать на экскурсию, но жить-быть невозможно. Люди другие, понятия другие, сама жизнь другая. Не плохая, нет, и люди не плохие, наверное, но еще раз говорю - другие!
Я вернулся. Спокойно ждал сад, нетерпеливо ждал недостроенный дом.
С утра вновь пошли строительные работы. Дело привычное. Давно ли? Какая разница?
После душа и горячего-горячего кофе захотелось порисовать. Я вытащил альбом и приник к столу.
Рисунки получались странные.
Дом, вернее, его стена с пустыми прямоугольниками окон... Но внутри уже идет какая-то жизнь. Леса, инструменты...
И еще. Рама застекленного окна, в ней отражается сад, клочок неба, но, в то же время, и внутри что-то происходит. И это происходящее и есть жизнь, а остальное - отражение.
Хочется попробовать маслом, но понимаю, что до этого еще далеко, нет той потребности, почти мании, браться за кисть.
А пока рисунок, рисунок, рисунок! Художник без рисунка - не художник! Помню, как  маялся, пытаясь овладеть рисунком. И ни в какую! Как я был тогда упорен!
Многие новомодные художники, конечно, могли бы со мной поспорить. У них-то и без рисунка дело идет. Не умеет человек рисовать, зато умеет чувствовать, видеть, ощущать цвет, вот и создает цветовые пятна. А под это теорию подводит. Как же без теории? Вот и растут, как грибы, всякие нео..., пост..., и так далее. Я не уверен, что это плохо. Уверен только, что это не мое.

Рисовать я научился еще в детстве. Во дворе у нас жил один парень со странной кличкой - Япончик. Лет тогда ему было 17-18, какая-то колония за спиной, друзья соответствующие... Но рисовать умел! Я только теперь понимаю, какой талант погиб в нем и вместе с ним. А тогда буквально прилип к Япончику. Куда он, туда и я, в пределах улицы, разумеется.  Я таскал еду, все лакомства и только просил:
- Леня, порисуй!
И он рисовал. Мелом по тротуару, карандашом по бумаге, кирпичом по стене. Он, видно, сам любил это, а наличие такого восторженного зрителя льстило.
Однажды, видимо, настала самая черная полоса.
- Времени мало, - сказал, - давай побыстрей учись!
Несколько дней, с утра до вечера занимался со мной, и эти последние уроки дали мне больше, чем  Грековка. Ленька научил  сразу схватывать характерные особенности объекта и передавать их несколькими штрихами. Он очень любил лодки и рисовал их чаще всего. Лодки на берегу, лодки в море...
Так, продирающейся сквозь жизнь лодкой, и уплыл он куда-то. Навсегда.
Потом, позднее, увидев работы прекрасного, а по мне, так и лучшего, одесского художника Дворникова, вдруг поразился, насколько Ленькины работы были созвучны Дворниковским.
Такой талант сгинул!
Несправедливо!..
А что в жизни этой справедливо? Да и справедлива ли сама жизнь?
Что-то расфилософствовался! Такого прежде не водилось. И слава Богу! Надо делать то, что умеешь. А умею я...
Умел?
Все-таки, умею?
Не знаю, пока...
Грековка, где все мы были гениями, 60-е, где все мы были изгоями, а гениев среди нас было уже меньше, нынешние времена, когда гениев не осталось вовсе, а жизнь каждому  подкинула свои прелести и пакости.
Как я мечтал лет тридцать пять назад о том, чтоб хоть одну мою картину, - хоть одну! - купили. Все равно за сколько, хоть за бутылку, но купили! И когда это произошло, счастью не было предела. Никогда потом, продавая работы десятками и задорого, очень задорого, не радовался так, как радовался той десятке, полученной за натюрморт.
И еще. Тогда мы все были равны.
А сейчас?
Какая разница! Время, наше лучшее время ушло!
Когда молоды!
Когда светлы!
Когда добры!..
   
Я перестал вслушиваться в ночь. Я перестал сбегать обрывистой тропой к лиману, я перестал рисовать!
Я - пашу! Кладу бетон, вставляю рамы, а в них стекла. Это превращает меня в робота и отнимает сны.
Проходят дни. Сколько? Проходят недели. Сколько?
Существование  монотонно и безэмоционально. Оживляюсь только тогда, когда вижу еду. Ее все время не хватает, хотя запасы делаю изрядные и каждые три-четыре дня их пополняю.
И когда кажется, что все, что больше я этого не вынесу, работа вдруг заканчивается.
Стоит, стоит мой дом! Радоваться? Ликовать? Не могу. На душе пусто-пусто.
Еще один этап жизни прошел, сгинул, промелькнул, состоялся.
И что дальше?
Опять, не покладая рук, таскать материалы, отделывая дом изнутри? Снова знать только работу, работу, работу.
Надоело!
Я гляжу на сад.
- Ну и что? Сад как сад...
Я смотрю на дом. Да, снаружи он хорош!
- Ну и что?
И отчаянно захотелось сбежать отсюда. От этой пустой коробки, сверкающей множеством оконных стекол.
Уехать, смыться...
- Куда?
Но уже лихорадочно запирал все замки, выводил “Жигуленка”. Вперед! Повороты, шоссе, город, мой дом. Машину в гараж, папку с рисунками в руки, домой!
Открываю все окна, впускаю в комнату вечер. Он так и норовит устроиться рядом. Но мне не сидится. Я почти бегаю по комнате. Чего я жду? Телефонного звонка? Но телефон молчит!
Начинаю соображать кому бы позвонить.
- Некому! Столько знакомых, а некому!
А время идет и сумерки, наглея, выходят из углов и теснят меня.
- Вот я вас!
Зажигаю свет. Сумерки уходят, но ничего не меняется. Вокруг меня не тишина, вокруг меня молчание.
Ночь.
Курю у окна. Одиночество, которое так отстаивал, одиночество, которое мне так надоело. Курю...
Сон не идет.
Напрасно устраиваюсь поудобней, еще поудобней, еще...
Утро.
Болит голова и горько во рту от табака.
Умываюсь, бреюсь, привожу себя в порядок. Я готов.
- К чему?
Телефон молчит.
Никому я не нужен на этой земле. Никому! И мне...
Нет, мне нужны все! Пьяные и трезвые, талантливые и бездари, добрые и злые. Лишь бы кто-то был рядом. Спрашивал, жаловался, хвастал...
В холодильнике пусто.
Утренний кофе горек.
Телефон молчит.
Я подымаю трубку, зуммер есть. Значит телефон исправен. Набираю 09.
- Девятая слушает...
Голос.
Кладу трубку на место.
Сажусь на диван. Что-то мешает. Что? Папка с рисунками. Открываю...
- Как их много!
Перебираю рисунки. Плохо, терпимо, плохо, а вот это уже хорошо, и это, и это. Расставляю рисунки по комнате. Вся история дачной жизни  передо мной.
- Как много успел!
Дом смотрит на меня умытыми стеклами, в одном из стекол отражается лицо. Чье? Конечно мое! Мысленно смешиваю краски. Так, теперь вот так... Нет, не то! А если добавить...
Но почему, почему мысленно? Красок в доме валом! Достаю. Подрамник, холст.
- Что, сразу на холсте?
  - Почему бы и нет?
Черная, белила, кобальт... Мало. Кадмий, чуть-чуть окиси хрома. Голыши? Между ними пространство. Больше окиси хрома!
Окно. На первом плане. Утрированно большое. Почему? Это ракурс такой. В створках отражается край неба, листья, много листьев и... лицо. Мое лицо! Это снаружи. Но изнутри на меня тоже смотрит чье-то лицо. Чье? Мое!
Никогда прежде не писал я такими густыми, долгими мазками. Поверхность холста бугрится наплывами, неровностями.
Чего-то не хватает.
Еще штрих, еще...
Все!
Падаю на диван.
Сколько времени прошло? Понятия не имею. Лезу за сигаретами. Как хочется кофе. Но до кухни десять шагов. Не могу!
Другой холст.
Белила, ультрамарин, кобальт, снова белила, чуть черной виноградной, опять белила... Лиман.
И опять. Сколько времени прошло? Вечер? Ночь?
Просто сумерки.
Выдохся?
Добредаю до кухни. Кофе. Хочется есть. Ах да, холодильник пуст. Тогда еще кофе.
Какой-то сторонний назойливый звук. Что это?
Телефон.
Вспомнил. Он звонил еще несколько раз, но я работал.
Вхожу в комнату, иду к телефону, но до этого поворачиваю картины к стене. Телефон замолкает.
Жаль? Пожалуй, нет...
- А вдруг больше не зазвонит?
- Ну и что?
Как я устал! Диван. Сад, шепчущий мне хорошие добрые слова.
- Что это?
Сон!...

Утром долго не мог подойти к  работам. Не мог и все! Придумывал себе дела всякие... Короче, боялся!
Потом решился, подошел, повернул картины к себе и... обрадовался. Потом присмотрелся внимательней и нашел несколько неверных мазков. Но ничего исправлять не стал. Пусть отстоятся. Потому что, возможно, мой сегодняшний восторг - это только средоточие надежд и желаний.
Повременю!
Собираю в папку эскизы. Пора ехать домой.
- А тут?
- И тут дом!
Два дома у меня, а я между ними...
Опять бегство! От чего? Я сам этого не знал, но что-то гнало отсюда, хоть ненадолго, хоть на время. Соблазн смотреть на картины будет преследовать меня, и я, рано или поздно, поверю, что все худое позади. Нет!  Нужны более веские доказательства. Вот, если смогу...
Человек рожден для творчества. Вот он и творит. Добро и зло, радость и печаль, красоту и уродство. Но лишь немногие воплощают это в словах или живописи. Но те, кто “заболел” этим, обречен на это, уже не могут, не умеют жить, не творя.
А если были успехи, удачи, признание, то и вовсе хана! Потому что без этого уже не прожить!
Слыхивал я:
- Я работаю не для себя, а...
Но правы те, кто признается, что творят потому, что иначе не могут. Творчество - это образ жизни, мышления. Ему подчинено все! И человек летит, летит, и в полете этом просторно и хорошо. Он взмывает вверх, падает, снова набирает высоту, но радости его и печали ложатся мазками на холсты и получаются картины. Поэтому только там, на холсте, его счастье и горе, печаль и надежда останутся навсегда. И столько вдохновения и сил вложено в это, что любой человек, у которого хоть что-то есть за душой, внезапно остановится перед картиной, не понимая, почему ему так  радостно или так грустно.
Но вдруг (бывает так, бывает!), творчество уходит. Правильные мазки ложатся на холст, правильно смешиваются краски, правильное изображение... А картина пуста!  И все проходят мимо. И зевают. И спешат к другой. Но уже не твоей.
- Ничего они не понимают, - успокаиваешь себя.
Но тщетно. Ты не можешь не ощущать, что нет уже огня. Погас. Или, в лучшем случае, почти погас.
Ты пытаешься оживить его спиртным.
Помогает, но не надолго.
Потом еще хуже!
И вся жизнь теряет смысл и катится по инерции. А ты? Ты такой же, как всегда. Слова, окружение, занятия, привычки... Но ушло, исчезло что-то в тебе, и это видят другие. Вернее, не видят, а ощущают.
Те, кто сохранил, сберег в себе искру, жалеют тебя.
Те, у кого никогда ее не было, злорадствуют. Сколько раз ты причинял им боль своим успехом? Они сочтут!
Те, кто любил тебя, почувствовав пустоту, пугаются, пытаются наполнить ее собой, но не могут и уходят. Насовсем.
Те, кто не любил тебя, а таких много, просто норовят пройти мимо, как бы не заметив. Теперь можно.
А ты живешь. И эта жизнь тяжка. Сначала, ты еще не видишь, не понимаешь этого, потом...
Вот это “потом” и мучило меня, и гнало от рюмки к рюмке, от конфликта к конфликту два года.
Потому что я один. Все друзья, настоящие друзья, далеко.
Остальные, с которыми сводила судьба, легко приходили, легко уходили. Как деньги... Интересно, что когда появлялись эти самые деньги, друзей становилось больше, много больше. Как кобели за много кварталов чуют запах суки и бегут на него, забывая все запреты, так и люди эти, сломя голову неслись ко мне, наперед зная, что ни в чем не будет отказа.
Но деньги заканчивались...
И я оставался при своих... При Илюше, при...
А Илюша уже и вовсе далеко. Знаю, что ему грустно и одиноко, как и мне. И тут тяжко, и там... Но с Илюшей, все-таки, семья, причем настоящая. А у меня семьи, почитай, никогда и не было. Так, жены...
Сам виноват!
Итог. Все нужно начинать с начала. Поздновато, конечно, но...  Я строю дом и снова пишу картины!
На ошибках можно и нужно учиться. Нельзя - на пакостях и подлостях! Но я-то их, по-моему, и не творил. А ошибки... Они есть и будут. Знать и учебе не предвидится конца.
Главное, что  душа моя встрепенулась и готова расправиться и... Ох, да что говорить? Я - счастлив и боюсь поверить этому счастью. И еще, пуще этого,  боюсь самообмана.
Вроде бы получилось...
Вроде бы...
А вдруг...   
А жизнь накручивает километры. Скоро-скоро мой дом. Второй. Там ждут меня труды рук и души. Как жаль, что картины остались в Одессе.
Нет, не жаль!
Пусть стоят... А я буду все время помнить, что они есть.

Жара, воцарившаяся над городом, как бы пригнула деревья к земле. Они похожи на человека, бессильно опустившего плечи, сломленного и печального.
Рвусь сразу же их поливать, но потом вспоминаю, что делать это можно только вечером.
- Потерпите?
- Ну хоть чуть-чуть... - умоляют они.
- Ладно!..
Иду за шлангом, но меня останавливает довольно угрожающее рычание. Это что-то новое. Из под навеса, где лежат  стройматериалы выходит Линда и показывает  свои немаленькие зубы.
- А ты тут как оказалась?
В ответ она снова рычит, не подпуская ближе.
- Ничего себе!..
Поскольку от собаки ответа не добиться, приходится направиться к соседям. Впрочем, Игорь Витальевич сам спешит сюда, виновато разводя руками. Оказывается, Линда из всех предоставленных ей для произведения нового собачьего потомства мест выбрала почему-то мой участок и, прорыв под сеткой здоровущий лаз, прочно обосновалась там, да не одна, а с тремя щенками, которые вчера появились на свет. Никакие уговоры вернуться в лоно семьи не помогали. И теперь Игорь Витальевич с женой тревожно ждали моего возвращения и весьма возможного скандала по этому поводу.
Без скандала, конечно, обошлись, но нынешняя резиденция собачьего семейства меня не совсем устраивала. Вернее, совсем не устраивала. Попробуй-ка, будь добр, подойди к стройматериалам! Еще разорвет, чего доброго.
Путем долгих переговоров, уговоров, уступок Линда все-таки согласилась терпеть мое присутствие около гнезда-не гнезда, но чего-то подобного, сотворенного ею из подручных (моих!) средств. Более того, мне было позволено осмотреть потомство, правда на расстоянии.
Игорь Витальевич был чрезвычайно рад тому, что все так чудно уладилось, заверил, что продовольственным снабжением собачьего семейства займется сам.
Потом ушел, пообещав наведаться для кормежки Линды, а я занялся поливкой,  другими делами. Изредка, забыв про заключенный договор, Линда рычала, когда я оказывался поблизости, но я стыдил ее и она замолкала.
Впрочем, когда устроился чистить рыбу, купленную по дороге, она тут же оказалась рядом и очень даже преданно смотрела  в глаза. Пришлось поделиться.
- Не жадничай, на четверых беру, - словно бы, говорила Линда.
В результате большая часть моего обеда досталась ей. Так что, когда сосед принес  тщательно, с учетом всего необходимого по науке, приготовленный рацион, она только отворачивала морду, демонстрируя презрение к такой еде. Хозяин, чуть ли не на коленях умолял ее отведать что-нибудь. Смилостивившись, Линда, так и быть, съела несколько кусочков, а потом облаяла его, чтоб не приставал.
Так что население  участка увеличилось.

Я зашел в дом. Там полутемно и прохладно. Стены готовы. Пора двигаться дальше. Я уже давно решил, что левое крыло дома будет мастерской и спальней заодно. Центральное помещение виделось мне холлом и гостиной, а справа будет кухня  и душ с туалетом. Годится! В гостиной  из валунов и голышей сооружу камин. Обязательно! Всю жизнь мечтал о камине.
Но, для начала, необходимо решить половые вопросы. Пол настелить, то бишь.

Привычный шезлонг под орехом, чашка кофе на подлокотнике... Время, сгустившееся от жары, медленно и плавно обтекает меня, почти не задевая и вовсе не тревожа.
Я опять стал думать о своих работах. Нет, нет, у меня и в мыслях не было тут же взяться за грифель или кисти. Но знал, что время придет...

Два дня  копаю землю, подсыпая из одного места в другое, выравнивая подошву для пола. Дело это нудное, нелегкое и долгое.

Правда, в самое жаркое время,  позволяю себе спуститься к воде, поплавать и порисовать. Краски  пока не тревожу.

Линда почти не беспокоит, правда несколько раз заходила в дом поглядеть на то, чем я там занимаюсь. Мои занятия никаких опасений  не вызвали.
- Ну, строит себе гнездо, так ведь всем жить где-то надо...
Впрочем, когда  стал приколачивать доски, она очень обиделась.  Облаяла  и вообще ругалась и грубила. Увидев, что не унимаюсь, Линда подхватила свое потомство и унесла домой, к радости Игоря Витальевича. Он тоже интересуется моей работой, но дальше редких и дельных советов не идет, за что я ему благодарен. Вообще с соседями мы, не то что,  сдружились, но общаемся довольно регулярно. Мне еще гостей принимать негде, так что, захожу к ним по вечерам. Пьем чай, изредка вино, беседуем. Жена его, Наталья Константиновна, где-то преподает математику.  Профессии наши не пересекаются, что  радует. Поговорить есть о чем, ну и ладно. Да, совсем забыл, Наталья Константиновна еще и председатель дачного кооператива, поэтому к ним захожу не только я. Благодаря чему  перезнакомился почти со всеми и, представьте, никто из новых знакомых  не раздражает. Наталья Константиновна и Игорь Витальевич весьма далеки от живописи и наспех нарисованные мной свои портреты считают истинными произведениями искусства и очень ими гордятся.
 
Зато у капитальной стены недостроенной мастерской стоят три готовые работы. Написаны они на удивление быстро.  Но я ими доволен. Это то, что мне хотелось.

В какой-то из дней, я давно потерял им счет, сажусь в машину и начинаю рыскать по соседству в поисках шабашников. С четвертого захода  нахожу.
Привез, посмотрели, поперечисляли объективные и не очень трудности, назвали, выдали цифровой итог, повергший меня в шок.
Сошлись на  трех четвертях заявленной суммы.
Приступили они на следующий же день и пахали, надо отдать должное, от рассвета до заката. Так что вскорости обладал я настоящей кухней и ванной. Правда, только с холодной водой. Но газ обещали подвести совсем скоро.

Я еще успел построить пол в кухне, но после этого трудовой энтузиазм угас. Как не было!
Зато, неудержимо захотелось рисовать и писать, что  и делал целыми днями. Большую часть времени  проводил у лимана,  рисуя обрывистые берега, кое-где сползшие в воду, дикую траву, вцепившуюся в них... Чуть погодя,  стал брать  этюдник  и работал в цвете, забывая обо всем.  Так продолжалось дней десять.
Но, по мере взросления лета, небо над головой выцветало, светлело, зато вода становилась все более и более синей. Плотная июльская жара без ветерка и  хоть какого-нибудь дождика, закрепила все, окружающее меня, на раз и навсегда предназначенных местах. Стояла вода, неподвижно нависали над ней скалы, даже былинки и трава уже не росли, а, казалось, прилипли к глине берега. Даже воздух был неподвижным и густым. С утра и до ночи все окружающее оставалось неизменным и неподвижным. Утренние надежды на относительную прохладу исчезали вместе с полднем и возрождались почти к заходу солнца. Сад, опустив плечи, безмолвно ждал, как и я, вечера. Вечером начиналась поливка, становилось легче, независимей.
Только в доме, укрытом тенью орехов, относительно прохладно. Но не настолько, чтоб делать какие-то тяжелые работы. Я и возился по мелочи, избегая настоящих трудов и, в то же время, горько сожалея об уходящем бездарно времени.
Писать тоже не хотелось. Накопленные за время запойного рисования этюды, лежали себе в недостроенной мастерской и ждали.
Ритм жизни становился невыносимым. Посудите сами: - то труды физические, то работа души. А сейчас ни того, ни другого. Я просто жил, страдая от жары.
Всё и все ждали дождя. О нем говорили мы с Игорем Витальевичем, о нем шептали по ночам листья, о нем спрашивали у слабого ночного ветерка ветки деревьев.
И дождь явился. Причем неожиданно! Только-только еще жарило солнце, присохшее к небосводу, только-только не было ни дуновения, как вдруг все изменилось. Заспешил, заметался с посвистом и ревом ветер, потемнело вокруг, словно сумерки, каким-то образом обманули часы, полетели листья, пригнулись деревья и... стена воды стала передо мной, опасливо курящим у окна. Через мгновение я вымок до нитки, через другое бросился закрывать окна. Но поздно: все уже было залито. Центральная комната превратилась в бассейн, не бассейн, но лягушатник точно. Крыша, правда, выдержала, не потекла!
Так продолжалось часа полтора, потом гроза сменилась ливнем, ливень дождем, дождь дождиком. Потом и тот иссяк. Так надоевшее за последние дни солнце выглянуло и показалось прекрасным и долгожданным.
Следующий день  полностью ушел на ликвидацию последствий ливня.
- Пора заканчивать строительство как можно быстрее!
Самое интересное, что трудовой энтузиазм  не угасал, а наоборот прибывал, становясь самым настоящим азартом. Поразмыслив, решил, что и электрификацию своей резиденции лучше доверить профессионалам. Таковые нашлись довольно легко и за неумеренную плату сделали дело быстро и квалифицированно.

Решив, что внутренней стенкой еще заниматься и заниматься, я развесил  на ней свои холсты, картоны и рисунки, устроив, таким образом, мини вернисаж своих работ. Ни о какой системе и не думал, прилаживал, как Бог на душу положит, но, все равно, вышло интересно, по крайней мере для меня.
Сосед, заглянув на минутку, тут же застрял, осматривая картины и восхищаясь. Потом позвал жену и они охали вместе. Привлеченная таким ажиотажем, явилась и Линда, но она-то восторга не выказала и, вежливо помахав хвостом, удалилась воспитывать свое, довольно-таки обнаглевшее, потомство.
Похвалы соседей приятны, но недостаточны. Мне сейчас было очень важно мнение коллег, но испрашивать его более чем преждевременно. Я еще по-настоящему не закален и плохие слова могут, наверное, просто уничтожить.

Всегда, всю жизнь  мечтал иметь свой дом. Чтоб  был только моим, таким, каким я придумал его в бесконечных скитаниях по коммуналкам, потом в самостоятельных, но тесных и населенных близкими квартирах. Со временем близкие переставали быть таковыми, но еще какое-то время, мы жили вместе, изводя друг друга. Потом разъезжались, отчего пространство нового жилья моего становилось все меньше и меньше. Даже мастерскую, о которой  так мечтал,  получил в доме, населенном художниками, что давало минимальные шансы для одиночества. А работать в мастерской, переполненной гостями, коллегами, просто зеваками-знакомыми, зашедшими “на огонек”, с каждым днем становилось  труднее. Только начнешь что-то выстраданное, заветное, как вваливается толпа, да с бутылками, да с разговорами. Приходилось работать по ночам, что вызывало скандалы дома. Очередная жена никак не могла понять моего стремления к уединению, более того, иногда и ночное одиночество и сосредоточенность бывали нарушены визитом приревновавшей супруги. Интересно, что до замужества все мои жены были ярыми поборницами творчества, независимого и никем не смущаемого.
- Хочу на необитаемый остров, - орал я в такие минуты.
Свой дом, неизвестный никому, и стал таким необитаемым островом, взлелеянным в мечтах и прежде недостижимым. И, почему-то, в этом доме обязательно должен быть камин. Почему? Понятия не имею. Но всегда, мечтая о доме, видел себя у камина.  Как он будет выглядеть, я знал. Как его построить-сложить - понятия не имел. Для начала  нарисовал то, что хотел бы получить в итоге.
Когда строил  стены дома, делал крышу, то практически не брал в руки грифель или кисть. Только завершив очередной этап строительства, брался рисовать, а, рисуя или работая маслом, ни на секунду не отвлекался на строительные работы. Теперь все не так!  Постройка камина и занятия живописью совмещались легко и естественно. Когда заканчивался раствор или настроение класть кирпичи, я легко и непринужденно переходил в мастерскую и работал там, а когда работа стопорилась, не подстегивал себя, а возвращался к своим кирпичам и голышам, которыми облицовывал свое «произведение». В раствор, скрепляющий голыши, добавил зеленую гуашь и теперь промежутки между камнями напоминали мох.  Венцом дела была каминная решетка, сотворенная по моему эскизу сварщиками, работавшими по соседству. Теперь оставалось подождать недели две - именно такой срок, по моим прикидкам, должен был сохнуть раствор.
Еще неделю сооружал пол в гостиной-холле, потом вставлял картины в рамы и развешивал их...  На этом все запланированные на лето работы  закончены. Хватит с меня! В доме можно жить, ну и ладно. Кое-какую тревогу вызывала, правда, мебель, вернее, почти полное ее отсутствие. Топчан, две табуретки, стол да любимый шезлонг - вот и вся  меблировка. Кое-что, конечно, можно будет доставить из города.

Я стал посвободнее, чаще общался с соседями, причем не только с Игорем Витальевичем и его женой. Соседи по кооперативу были самые разные, но все с нормальным достатком и, что важнее, с нормальными профессиями, которые их и кормили. Нет, не подумайте, что я имею что-то против современных богачей, выскочивших на поверхность в последние годы. Отнюдь!  Но обитали мы в разных измерениях и, даже продавая им картины, очень старался не сближаться, дистанцироваться, что ли. Почему? Сам не знаю. И люди интересные и неглупые, и возможность постоянного крутого заработка, при такой дружбе, резко возрастала, но не шло дело. Они ко мне и таким, как я, относились с легким пренебрежением, ну, а я к ним с предубеждением.  Вот это пренебрежение с предубеждением и создавали тот расталкивающий слой, сквозь который пробиться  не получалось. Да и ладно.
Тут же, как уже говорил, подобных людей не было, и я охотно и довольно легко находил темы для разговоров, причем тема живописи обходилась с обоих сторон. Я не хотел особо об этом говорить, а соседи мои, видимо, считали меня обычным любителем, который в перерывах настоящего дела, коим считали обустройство дома, еще и грешит рисованием. Люди они интеллигентные, но все больше технари, руководители среднего уровня, преподаватели. Живопись знали больше по походам в Эрмитаж,  Третьяковку. Правда, некоторые сподобились уже посетить Лувр, Сикстинскую капеллу, галерею Уффици. Так что стандарты в этом плане у них были своеобразные, хоть и высокие. Современную живопись практически не знали, а посему не признавали, но, как  говорил, эта тема и не затрагивалась.
Нет смысла описывать вечера, наполненные неспешными разговорами о том, о сем, а в общем-то, ни о чем существенном. Может потому, что вечера эти были сами по себе важны и существенны?
Есть пиршество, событие, а есть просто хлеб насущный...
Любому, даже мнящему себя одиноким, человеку хочется быть среди людей,  хочется высказаться и быть понятым.
А вечер для этого - лучшее время, ибо день занят трудом и служением.
Я заметил, что могу за таким вот разговором “усадить” четыре-пять чашек чая, но только пригубить вино, налитое в мой стакан.
Мои “сегодня”, “завтра”, “послезавтра” приобрели определенность, которая раньше напугала бы, а сейчас радует.
Иногда приходило в голову, что понятия: страна, город (даже мой город!), народ, как-то стеснились, ужались до одного - дачный участок с домом под Одессой.
 
Дело, между тем, шло к сентябрю.  Те, у кого дети-школьники, собирались заканчивать дачный сезон. Решили устроить полупрощальный вечер, совместив его с моим полуновосельем.
- Ладно. Угостить всех по человечески я смогу без труда, но рассадить  вряд ли!..
Поразмыслив, решил ограничиться фуршетом. На стол, накрытый, привезенной из города, скатертью, поставил тарелки с бутербродами, напитки и фрукты.
Ожидалось человек десять, но пришло больше.
Странно, но гости, войдя в дом и поздоровавшись, устремлялись не к столу, а к стенам, на которых развешаны холсты. Узнавали знакомые места и тихо обменивались впечатлениями. Да, да, тихо! Едва подходили к картинам, как затихали и перемещались от холста к холсту медленно и серьезно.
Картин все-таки немного и со временем можно было приступить к околостолью. Это слово “околостолье” я сам придумал, ибо, по причине отсутствия стульев, за столом можно было только стоять. Выпили, закусили, пошли разговоры, которые почему-то вертелись вокруг меня и живописи. С одной стороны, приятно, но с другой, многое, произносимое тут, раздражало. Ну, как, например, ответить на вопрос о том, что  собираюсь делать с картинами?
- Что-то продам, что-то останется!
- А за сколько?
Что тут скажешь?
- Еще не решил!
- А когда решите?
Ну и так далее...
Отчасти я понимал этих людей. Они, рассчитывая увидеть картинки, вдруг увидели картины (льщу себя надеждой, что это так!) и растерялись. В их понятия о живописи все увиденное укладывалось не совсем, однако будучи людьми, минимально подготовленными, понимали, что и то, что они видели, тоже живопись. (Опять льщу себя надеждой). Поэтому  и пытались хоть как-то определиться в этой новой для себя реальности.
- Кому Вы продаете картины?
- Некоторые в музеи, некоторые в частные собрания!
- В музеи?
- Да!..
- В какие же?
- Шесть работ в нашей картинной галерее, причем две в постоянной экспозиции, с десяток в музее Блещунова, две в Крыму, одна, ранняя, в Третьяковке, правда, сейчас, наверное, в запаснике, покупали работы в Амстердам, Мюнхен, несколько раз в Нью- Йорк, Торонто...
Шок!
- А мы думали...
Знаю, знаю, что вы думали! Я хотел было сказать, что все в прошлом, что был, да весь вышел, но не сказал. Мои новые работы висели на стене, стало быть в их глазах я был вполне действующим художником, да, оказывается, не простым.
А в своих глазах? Не мог, никак не мог ответить себе на этот вопрос!
Прежде я писал без всякой оглядки, сомнений, а теперь... Может просто дую на воду? Возможно, но вряд ли. Мне нужен, необходим был критерий, по которому я сумел бы определить полноценность того, что получилось. Но его не было!
Много поздней, когда гости  разошлись, а я, мучимый бессонницей, слонялся по дому, отыскал-таки этот критерий. Я поверю себя собой!

Утром уехал в город. Войдя в квартиру, первым делом снял немногие сохранившиеся у меня работы и поставил их в ряд. Потом  повернул  те две, так и томящиеся лицом к стене, картины, написанные недавно, и поставил рядом с прежними. Они были совсем другими! Лучше? Хуже? Этого я не мог понять, но другими. Более зрелыми? Нет! Более осторожными? Ни в коем случае!! Другими... И мазок  другой, и цвет... И...  -  это мои картины! Тот же взгляд на мир, та же символика, та же нелогичная логика, которая всегда отличала  от других. Даже фактуру холста я использовал по-прежнему, истончая для этого в нужных местах живописное пространство. Но это говорило только о том, что ремесло  не утратил, да и работы, оставшиеся у меня, кроме одной, любимой, далеко не лучшие.
Так ничего не решив,  отправился в музей. Две мои работы были на месте. Я долго стоял перед ними и ужасался открытию, сделанному только что.  Новые картины мне нравились больше!
Растерянный, сбитый с толку,  вышел из музея и потопал вверх по улице Короленко. (Сейчас у этой улицы новое название, я знаю его, но оно ничего не говорит душе моей. И чем новой власти не подошел Короленко? Не большевик, а напротив порядочный и талантливый человек!). Добрел до Преображенской (Вот это новое-старое название мне по душе!), прошел мимо Грековки и сам не заметил, как очутился в Горсаду.      
Какой Одессит (с большой буквы специально!) не знает что такое Горсад? Нет таких! Спросите:
- А дети?
Отвечаю, причем вопросом:
-  А вы видели сколько там детей?
Для меня лично это место раньше было самым большим вернисажем в городе. Теперь тут тоже вернисаж, но, в основном, китча. Все, созданное на потребу публике не самого высокого вкуса, приносится или привозится сюда. Сколько художников сгубило себя, приспосабливаясь к  Горсаду! Я их не осуждаю. Жить-то надо. Особенно в наши времена.
Раньше проще было. Худфонд частенько подкидывал разные халтуры, так что, подсуетившись, всегда удавалось заработать. Помню, как мы сколачивали бригады и ездили оформлять клубы в Среднюю Азию. Как-то и Илюшу, лучшего друга, уговорил с нами поехать. Он ведь тоже художник, но сдался, перешел на оформительство. Семья все-таки. Но в тот раз я его уговорил... Ташауз, Янгибазар, Кушкупыр... Названия, а? А там нас еще подпрягали местные богатеи расписывать их жилища. Насмотрелся... 
А сейчас? Те, кто понимает и любит настоящую живопись, покупать картины не могут. Денег нет!  А те, у кого деньги есть, покупают, конечно, картины, но по своим понятиям. Вот, в угоду их понятиям и работает, в основном, Горсад. Встречаются тут и настоящие работы, но редко, ох как редко...
Знакомых - уйма. Ходил, смотрел, кивал, здоровался, словом-другим перекидывался...
Потом я встретил Яника.
Яник - уникальная личность! Яник - друг всех художников. Я не вру - всех! Сам не написал ни мазка, но в живописи разбирается потрясающе. И знаком абсолютно со всеми, кто берет в руки кисть. Как это у него получается? Не знаю. Главное, что никакой выгоды  от этого нет. Наоборот, он столько раз приходил  на помощь, что и сосчитать невозможно. У него миллион знакомых, но все свои знакомства, связи Яник использует только для того, чтоб кому-то помочь. Всю жизнь  что-то пробивает для очередного художника, попавшего в беду или просто попросившего  об этом. Безотказен, как автомат Калашникова! Большинство из нас дарили ему работы. Еще за счастье считали, если брал подарок. А мог и не взять! Если бы все картины остались у Яника, то коллекция была бы почище музейной. Но Яник продавал картины, иногда самые любимые, только для того, чтоб помочь деньгами почти незнакомому человеку. Естественно, ни одна художественная выставка не обходилась без него. Вкус у Яника безупречный, знания  энциклопедические.  Единственное, что портило Яника в наших глазах, так это его патологическая честность в оценке работ. Придет иногда на выставку, бродит себе, смотрит, а все за ним наблюдают. Бывает, что так походит, походит и уйдет. Слова плохого не скажет, но уйдет, а это значит, что выставка провалилась, потому что ничего, достойного разговора даже, Яник  там не нашел. Но, зато если остался, возвращается к  работам вновь и вновь, то жди разговора. Конкретного и важного для тебя. Помню, основным аргументом в споре о том, какой из двух художников интересней, послужила фраза:
- А Яник на его выставку три дня подряд приходил!
И все! И разговор исчерпан.
Яник, естественно, присутствовал на вечеринке, когда я дал в морду “балованному мальчику”, но никак своего отношения к этому не проявил. Во всяком случае, камни в меня после этого не кидал.
Поздоровались.
- Говорят, ты фермером заделался? - спросил Яник  ехидно.
- Сто гектаров пашни и угодий на меня одного, представляешь?
- Пашешь на себе или лошадку купил?
- Где уж нам с нашими доходами лошадку приобрести! На себе пашу, родимом!..
- Ну, и как урожаи-удои?
- Девять картин за два с половиной месяца! - выпалил я.
- Врешь? - не то прокричал, не то простонал он.
- Яник!...
- Покажи!
- Дома только две, остальные на даче!
- Покажи те, что дома!
- Пошли!
И мы направились ко мне. Дорогой я трусил, но вида не подавал. Вернее,  так казалось, потому что спутник мой вдруг произнес:
- Не боись!
Картины стояли так же: выставленные в ряд старые и, немного в стороне, два новых холста. Яник сразу же подошел к ним, смотрел, смотрел, потом отошел к старым работам и застрял около них. Погодя, вернулся к  последним холстам и снова начал разглядывать.
- Сейчас повернется и уйдет, - чуть не дрожал я.
Уйди Яник,  приговор был бы окончательным!
Но он не ушел, а сел за стол и сказал:
- Что ж, давай поговорим!
- Давай, - хриплым от волнения голосом ответил я.
- Эти работы лучшие?
- Пожалуй, нет. Две, из тех, что на даче,  удачнее. Остальные такого же уровня...
- Говоришь, что две еще удачней?
- Да, по-моему!
Яник как-то странно на меня посмотрел и произнес:
- Знаешь, эти две работы, что ты мне показал, лучшее, что я видел за последние несколько лет!
- Иди ты… Не верю!
- Я сам глазам своим не верю! Два года пьянствовал, дурака валял, а потом раз и...  Ты, а это главное, ничего не утратил, только приобрел. Непонятно...  Но здорово! В добрый час!
Потом он ушел, а я остался. Сказанное им, было диагнозом, приговором и помилованием сразу.
Неожиданно я понял, нет, ощутил, что необходимо сейчас, немедленно возвращаться на дачу.
Не помню, как сел в машину, не помню, как добрался до участка. Мне казалось, что вот сейчас приеду, возьмусь за холсты и пойдет чудо-работа, нет не пойдет, а понесется вскачь, оставляя позади тревоги и сомнения.
Как бы не так! Я застрял у холста и ничего, ну просто ничегошеньки, не выходило. Я не пытался пока искать причину этому, а стоял себе и стоял еще более несчастный, чем до встречи с Яником.
Потом, подумав,  понял, что вдохновение не бывает по заказу, что оно не приходит от восторга, от облегчения, от того, что временно перестаешь сомневаться в себе. Наоборот, чем больше сомнений, метаний, тем реальней то, к чему ты стремишься.
- Сколько сил у тебя ушло на эти холсты, сколько души энергии вложено в них, сколько времени, а теперь хочешь в одночасье, без подготовки и страданий написать такие же? Нет проблем, стань и копируй прежнее, у тебя получится. Не хочешь - тогда живи, работай и жди!

- Живи так, словно ничего не случилось! - уговаривал себя.
Но жить так, словно ничего не произошло, уже не мог. Не получалось это. Что бы ни делал: возился в саду, благоустраивал жилище, общался с новыми друзьями, все равно  ждал, ждал мгновения, которое бросит к холсту. Но оно не приходило. Рисунки, этюды, этюды, рисунки... И не дальше.

А серпантин этого лета размотался уже длинной, причудливой лентой, а в руках у меня остался только маленький плоский обрывок - последние денечки августа.
Как едко шелестит в груди:
- Лето закончилось!
Дни теперь побегут вперегонки, уменьшаясь, оставляя мало времени для всего.
И чем короче будут дни, чем дождливей и сумрачней, тем выше и сильней будет тоска перед неведомым. Но тоска не проходит, как болезнь. Потому что это - травма души, которая оставляет шрамы.
И от этого люди становятся еще более одинокими, хотя, казалось бы, одиночеству уже и предела нет.
Теряют смысл слова. Но это еще полбеды. Теряют смысл предметы, окружающие тебя, а зеркало и вовсе становится злейшим врагом, ибо говорит полуправду, которая страшней самой отъявленной лжи.
А лето уходит...
Что ни возьмешь в руки: перо, грифель, кисть - все оказывается бесполезным и долго смотришь на этот предмет, пытаясь понять его предназначение. Потом вспоминаешь. Ну и что? Перо выводит кривые, бессмысленные строки, которые потом, позднее страшно читать. А грифель? Он рисует штрихи и линии, линии и штрихи... Наткнувшись на эти рисунки, долго вертишь их и каждый новый поворот меняет смысл рисунка-не рисунка... Диаграмма безысходности.
Вот бы останавливать встречных и спрашивать:
- О чем тоскуете, граждане?
Никто не остановится!
Почему о радости хочется рассказывать всем, а тоску и печаль прячешь, словно уродство?
Но как их спрячешь?
Печально небо на твоем холсте. Нет, оно, по-прежнему синее, но приобрело какую-то бездонность. Ни облачка! Не за что уцепиться взгляду, и тот уходит вниз к деревьям, листья которых еще зелены, но видна, видна уже проступающая краснота-ранимость. А разговоры листьев похожи на прощание, на итог.
Итог?..
Почему?
Предметы, уже не размытые зноем, становятся резко отчетливыми во всем своем безобразии, во всей своей красоте. А окна в доме уже не распахнуты, а открыты, открыты на время, которое с каждым днем все короче.
Но нет, нет ощущения убегающего от меня времени. Наоборот, кажется, что это оно отстало, но догоняет, догоняет... Как будет дальше? Пойдет ли время рядом, порывистой, но все-таки неторопливой походкой или промчится мимо, заставив суетиться, чтоб догнать?

Сентябрь. Опустели дачи. Теперь соседи  будут приезжать только на выходные. Сбор урожая, подготовка к зиме... Я, пожалуй, единственный, кто продолжает нести свою торопливую вахту отшельника.
Плохо без соседей. Почему? Да, наверное, потому, что они мне совсем не мешали. И еще потому, что стал я тяготиться своим одиночеством.

Мне тоже предстоял отъезд в город. Надолго ли? Кто его знает? Но надо, словно бы заново, начинать жизнь, а для этого окунуться в самую гущу событий, происходящих в нашем кругу.
Собственно говоря,  ничто не удерживало  на даче, но я все медлил. Почему? Да потому, наверное, что больно не хотелось отсюда уезжать. Спокойно тут...
Мучимый такой вот раздвоенностью,  тем не менее, сколачивал щиты, которые должны были закрыть окна, переносил все, мало мальски ценное, в дом. Холсты решил  забрать с собой, оставив тут только этюды и часть рисунков. Потом передумал и несколько самых дорогих мне работ остались-таки висеть на стене.
Все обрезки досок, щепки, палки складывал в особый ящик, поставленный у камина, и все ждал случая затопить его.
А сентябрь проходил, исчезал, как исчезло лето, но дождей не было, хотя серое небо нависало все ниже и ниже.
Я много писал, чаще всего воду, для чего ежедневно спускался на берег.
Однажды, когда я, в который раз, пытался передать прелесть и одиночество пустого берега и серой полированной воды, она вдруг зарябила, по ней побежали многие и многие тысячи точек, оборачивающихся пузырьками. Это пошел дождь. Ветер, до этого неслышный, вдруг сорвался откуда-то, пригнул кусты, вцепился в меня, сдирая одежду. Стало холодно. Я помчался наверх.  Домой  попал промокшим насквозь.
Переоделся, но зябкость, заскочившая со мной в дом, не отставала.
Пора! Я положил на решетку стружки и щепочки, на них более крупные обрезки. Огонь занялся сразу. Сначала в комнате было дымно, но потом в трубе загудело и дым исчез.
Сварив кофе, пристроился у огня. В комнате уже было довольно тепло, а дождь за окном только усугублял установившийся уют.
Я представил себе длинные осенние, а потом и зимние вечера у камина, одиночество, которое будет все сильней и решил завтра же ехать в город.

В городское житье-бытье вошел довольно легко. Может, Яник постарался, а может, время прошло, но встречи с коллегами происходили так, словно ничего худого меж нами и не произошло.
Скорее все-таки первое, потому что я стал снова получать приглашения от владельцев разных галерей.  Все, почему-то, прямо-таки жаждали выставить мои работы, хотя их никто еще и не видел.
Дело было за мной, а я решил:
- Будь, что будет!
Фурор  работы, а выставил я шесть картин, произвести не успели, так как их, практически сразу, купили. Денег  это прибавило, а вот друзей стало меньше.

Я и пытался писать еще, но процесс шел медленно и трудно. Оторванность от объектов моего вдохновения давала себя знать.
Особенно долго  пахал над холстом под названием “Приход дождя”.
Помните, рассказывал уже, как пришел на берег и глядел на спокойную, гладкую воду, и как мгновенно все изменил налетевший дождь. Вода покрылась тысячами мелких точек, напряглись и затем погнулись кусты, еще мгновенье - и косые струи зачеркнули, заштриховали все вокруг.
Мне необходимо было найти момент, нет не момент - мгновение перехода. Долго я бился над этим. Да и вся картина получилась какой-то тревожной, но слава Богу, не гнетущей. Все дело  в том, что дождь этот принес облегчение. Так бывает - ждешь, ждешь чего-то плохого, но неизбежного, и само ожидание много тяжелей, томительней того, что в конце концов наступит.
Еще очень жалел о мастерской, но не той, которую продал весною, а об оставленной в доме за городом.
Слово “мастерская” все-таки от слова “мастер”, а в городской квартире я больше был жильцом.  Я и тут много работал, но порывов, забирающих ночь и день, больше не было.
Иногда я срывался на осеннюю дачу, топил камин, но и там радость почему-то  не приходила.

А осень сгущалась, сгущалась. Свинцовое бытие окружало меня. Темное неряшливое небо нависало низко-низко и давило, прижимало к земле.
- Что-то должно случиться...
Я уходил узкими улочками Отрады к морю, но и море было тоже серым и неряшливым. Временами, в нем проскакивало какое-то безумие, и тогда оно начинало швырять волны на берег.
- Море гонит меня прочь...
Изредка дни начинались с солнца. Но я не верил в это изменчивое, осеннее солнце. И правильно делал, потому что рано или поздно небо вновь заволакивали тучи.
Я не грустил о лете.
Я просто грустил.
О чем была эта грусть? Может о том, что я всюду, даже среди людей, один. Что в этом любимом и единственном, для меня городе, нет для меня простора. Что толпа вокруг все гуще, а друзей нет. И никто, поглядев на новую работу, не говорит добрых слов.
А если и произносят фразу, то звучит она так:
- Сколько стоит?   
Ни одиночество, ни люди вокруг уже не дают радости.
Было отчего запить, но я не запил.
Этюды, рисунки, этюды, рисунки... День за днем, день за днем...
- Это пройдет, - говорил я себе.
- Это пройдет, - убеждал я себя.
- Это пройдет, - умолял я...
Но проходило только время.
Почему-то запомнился разговор с Яником.
Как-то столкнулись в Горсаду. Я, по привычке, начал иронизировать над тем, что увидел там.
- Постой, - остановил Яник, - отдохни! Дело в том, что тебе-то тут, в Горсаду, ничего не светит. Выставь хоть самую распрекрасную свою работу и...
- Почему?
- Да потому, что настоящее искусство необходимо сейчас немногим. И, что самое смешное, эти немногие не в состоянии за него платить. За картины, за книги, за концерты...
- Это-то я понимаю... Но ведь покупают же мои работы!
- Да, но не тут! И кто покупает? Те. которым важно имя художника, а цена безразлична!
- А в Горсаду?
- А это для простых советских. Страны нет, а люди остались. И они хотят, чтоб покрасивей, да подешевле!..
Дожди сменились ранними ноябрьскими морозами. Пошел снег. Через несколько дней потеплело и он растаял.
В среду позвонила Наталья Константиновна и сообщила, что все домовладельцы собираются в субботу. Предстояло собрание, причем важное - появилась возможность срочно провести газ.
Четверг был еще теплым, а в пятницу, когда я собрался ехать на дачу с ночевкой, резко похолодало.
 
За окном серчал серьезный ноябрьский мороз, стекла сначала запотели, а потом покрылись узорами.
А в комнате моей было тепло, светло и... убого.
Убого?...
Я уже успел полюбить эту комнату и топчан стоящий в углу мастерской. На него можно было лечь, закинуть руки за голову и, когда вдруг нахлынет злая тоска, закрыть глаза и снова и снова вспоминать недавнее.
Вспоминать, как вдруг, неожиданно и дерзко, я вновь стал художником.  Чего не хватало мне? Времени! Да-да, времени, бездарно промотанного в суете, не отданного мастерству. Времени, которое растрачено торопливо и безбожно.

Сумерки переняли у снега его липкость и настырность. Они приникли к окну, отсекая и загораживая собой всякий свет, даже надежду на него. Пока еще они толпились снаружи, но ясно, что они там не останутся, а войдут в комнату, заполнив, заполонив ее. И мне не будет тут места.
Зажечь свет?
Но рука, тянущаяся к выключателю, останавливается на полпути.
Что-то завораживающее есть в этой безысходности, что-то важное. Сумерки нельзя прогонять! Иначе они, в поисках укрытия, войдут к тебе в душу и тогда уже не поможет никакой свет. Их необходимо переждать, пусть даже они обернутся непроглядной темнотой ночи, долгой и бессонной.
Но ведь наступит, наступит рассвет! Должен наступить! Должен...

Рассвет взрослел, нанося урон этому утру. Холодный и прозрачный, как акварель, воздух слегка густел, уплотнялся и взгляд, чуть преломляясь, убегал уже не так далеко, как на восходе. Начинался день со своими многочисленными заботами. И переход от полного покоя созерцательности к трудам, скорее самопринудительным, нежели насущным, был труден.
Утром строятся планы, а днем дома...
- Но мой-то уже построен!
- Построен? Нетушки! Я обречен строить и разрушать всю жизнь. Строить и разрушать... Но сначала строить!

Почему утренний табак так сладок, а вечерний - горек?
Пора двигаться, пора что-то делать, но все сижу, перебирая события, даже самые мелкие, и нанизываю их на серую струйку дыма.
Тишина, безлюдье, безлюбье...
- А не в этом ли дело? Безлюбье...
Все может быть. Но не влюбляться же мне срочно в кого попало! Обжегся уже. Да и не раз.
Безлюбье...
Но оно наступает и тогда, когда тебя не любит никто.
- Преживу!
- Переживу?
Хотя, обидно...

Много времени спустя, понял, что эта поездка за город была последней, ну, пусть предпоследней попыткой, как-то приспособиться к жизни такой, к городу, в котором мне тесно, к домику у лимана, где я одинок.

Я собрался и уехал. Навсегда? Не знаю. Этот дом, по крайней мере сейчас, уже избыл себя. Больше меня тут ничего не держало потому, что я знал - не придут, не схватят  бешеные волны вдохновения, не понесет  по этим волнам. Все!  Что будет дальше? Я этого не знал. Но возвращался назад к развеселым компаниям и долгим разговорам, к выставкам и презентациям. К исходному? Вряд ли. Что-то путное со мной все же произошло, и сохранить, сберечь это необходимо. Смогу ли? Надеюсь, потому что, если что-то уже приходило, то придет вновь. Надо только потерпеть. Надо только дожить.
Пусть будут вокруг люди. Хорошие и плохие, тем более, что совсем плохих нет, так же, как и совсем хороших. И я буду таким, как они. И я буду с ними. Долго-долго... Сколько смогу.
Но тесно! Как тесно в этом городе, где все друг друга знают и, в глубине души, не признают. Мне тесно среди приятелей, задушевность которых сродни задушевности Отелло во время последнего разговора с Дездемоной.
До меня дошло, почему многие и многие уехали отсюда. Им необходимо было признание! А его можно получить только не тут.
Впрочем, и тут тоже, но только после того, как тебя признают в чужих краях.
О, тогда тебя начинают ценить и любить!
О, тогда тебя помнят и говорят - наш, одессит!
И каждая картина - шедевр, и каждое слово - истина...
А шедевр написан годы и годы назад, еще в Городе...
День и час разлуки с Одессой близок! Как это произойдет? Не знаю... Надеюсь, что разлука будет недолгой. Но это потом, потом...

Позвонили из Италии. Пригласили на выставку. Вернее, это будет не одна выставка, а несколько. В разных городах. Так что, примерно полгода путешествовать мне из Рима во Флоренцию, Венецию... Ну, и так далее. А там видно будет. Вроде, можно и остаться...
Я согласился сразу и с облегчением.
До отъезда оставалось еще несколько дней, и решил я проверить Яниковы слова. Взяв одну из лучших работ,  отправился в Горсад.
Яник был прав! К работе  практически никто не подошел!
Ах да! Был  один мужик, который глядел на холст, не отрываясь.
Я заговорил с ним, нечаянно обозвав его “отцом”, удивился тому, что он знает название полотна. Угадал? Почувствовал?
Но мужик как-то сразу ушел, пробормотав, что придет завтра.
Я не собирался более появляться в Горсаду, но, все-таки, появился.
Назавтра он пришел снова!
- Отец, я вижу, что тебе нравится моя работа! - улыбнулся  ему, как старому-престарому знакомому. - Купи ее и любуйся сколько хочешь!
- На что?
Сколько боли в его словах!
Меня осенило.
- Знаешь, приходи-ка завтра, после обеда!
- Зачем?
- Увидишь, хочу сделать тебе подарок!
- Мне подарок?
Он был поражен, а я понял, что уже давным-давно никто не делал ему подарки.
Дело в том, что имелась еще одна точно такая же работа. Я сделал ее для близкого человека, но не успел подарить. Эх, да что вспоминать! Вот эту вторую, меньшую по размеру картину, я собрался отдать совершенно неизвестному  человеку.
Что и сделал.
А потом запил на все, оставшиеся до отъезда дни. Пил я сначала в компании, потом она распалась...

Я очнулся полностью одетым, лежа поперек дивана и убедился, что теперь самое время помирать...
Вернее, решил я это не сразу, а только тогда, когда попытался приподняться. Все вокруг закружилось, замелькало...
    
Одесса 1998 - 2001.