После завтрака коридор заметно оживился. Халаты забегали по нему, точно муравьи по проторенной лесной дорожке. Сталкиваясь, они сдавленным шепотом передавали друг другу волнительную весть:
– Главный! Главный идет!
Получатели известия кривились, ахали и спешили напугать ещё неуведомленных встречных. Таинственный Главный не на шутку всех пугал.
Вскоре в коридоре поднялся переполох, сродни панике перед надвигающимся бедствием. Невидимые пары его потянулись в палаты, заражая инфекцией страха ничего не понимающих рожениц.
Двери с шумом распахнулись, в палату влетел переполошенный Халат. Аврально осмотрев поле своей деятельности, поправив чье-то сползшее с койки одеяло, он многозначительно объявил:
– Идет главврач! Приготовьтесь!
И вылетел в коридор, предусмотрительно оставив двери распахнутыми.
Никто из рожениц не знал, как именно следует приготовиться к надвигающемуся Главному, но все прониклись ответственностью момента, вытянулись в койках по стойке смирно и замерли стоп-кадром.
Отчего Халаты страшатся Главного, точно черта на копытах? Говорят, не так страшен черт, как его малюют. Неужели он еще страшней?!.
Ожидание было томительным, как все многообещающее, и пугающим, как все неизведанное.
Наконец, вдалеке коридора послышался неясный гул, будто приближался гигантский пчелиный рой, впереди которого звучным басом гудел тот самый Главный.
Когда «рой» достиг медицинского поста, все увидели толпу шумливых юнцов и молоденьких девушек в белых халатиках и чепчиках – студентов из медицинского ВУЗа. Их команду возглавлял Главный.
Это был невысокий, худощавый и слишком сутулый мужчина, с серым, как ствол тополя, лицом, горбатым носом, прищуренным взглядом и тонкими губами.
Мне почудилось, что где-то я уже видела это лицо, где-то встречалась с Главным. Но так и не удалось припомнить, где именно мы могли пересечься…
Халат стоя поджидал Главного у поста, сцепив пальцы, будто удерживая самого себя в руках. Приветствуя главврача, он нервозно поправлял чепец, пытаясь втиснуть под него непослушную прядь волос, и застревая на полуслове, доложил обстановку на отделении.
Принимая рапорт, Главный не сводил с него прищуренных глаз. Потом потянулся к столу за медицинским журналом, минуту-другую листал его, вникая в записи и искоса поглядывая на оробевший Халат.
Казалось, все шло, как надо, но вдруг Главному что-то не понравилось в журнальных записях. Ряд ворчливых замечаний, вопросов, и Халат стал заикаться сильней. На требование Главного отвечать по существу, он и вовсе потерял дар речи, неожиданно зевнув.
Симптом недосыпа не остался незамеченным.
– Спите по ночам на рабочем месте?!! – рявкнул Главный, отшвырнув журнал на стол и буравя взглядом оцепеневший Халат. – Здесь вам не ночлежка для бездарных санитаров! Завтра же вылетите из роддома по статье!
Раскатистым эхом по коридору прогремел его бас. Студенты притихли, уняли невинный гвалт, а Халат не смел даже шелохнуться.
Да, не очень-то приветлив главврач. Не хотелось бы мне оказаться в кругу его подчиненных. Впрочем, именно хорошие врачи редко бывают приветливы. Несомненно, Главный – толковый врач. Ишь, как ратует за порядок! И он прав, в роддоме по ночам никто не должен спать! Халат – тоже. Поделом ему! Не будет кричать на рожениц и делать подозрительные инъекции!
Отчитав Халат за халатность, Главный со всей братией ввалился в нашу палату и подступил прямо к моей койке.
Молодежь выстраивалась за ним полукругом, охотно уступая друг другу место подле него, шумно толпясь и образуя вокруг меня плотную ширму из белых халатов.
И как это я сразу не сообразила, что студенты, эти юнцы и девчонки, с которыми мы когда-то, возможно, в одном детсаде сидели по соседству на горшках и были, так сказать, однокакашниками, и которые, возможно, тоже впервые в роддоме (не считая собственного дня рождения) пришли сюда не для проверки работы Халатов, а для прохождения практики своей будущей профессии. А наглядным пособием явлюсь я!
О, ужас! Вмиг минувший осмотр милого «повитуха» показался пустячной безделушкой…
«Но почему именно я попала в такой немыслимый конфуз?!» – отчаянно забилось сердце.
– Почему лежим на спине?! – словно в ответ прогремел густой бас Главного.
Зависшее надо мной серое лицо с горящим взглядом показалось страшным.
Где же я уже видела его?..
– Фамилия, имя, отчество?! – прогремел он.
Я назвалась шепотом.
– Ногти почему зеленые?
– Дезинфекция, – приглушенно, но как можно четче произнесла я.
Одним махом он сдернул с меня одеяло. Практиканты мигом впялили два десятка глаз в мой круглый живот. Невольно я схватилась за колени – свернулась напуганной гусеницей. Но Главный вцепился в мои ноги и рывком выпрямил их, обнажив бритую промежность.
Студенты устремили взгляды в заданном направлении.
Не успела я что-либо сообразить, как Главный взревел:
– Почему не мочилась?! Мочевой пузырь плавает по животу!
– Я… не хочу… – заикаясь и дрожащими руками натягивая одеяло на место, отозвалась я.
– Когда мочилась в последний раз?
– … Не помню… кажется, вчера… мне не хочется…
– Поставите ей катетер! – ткнул он корявым пальцем в кого-то из студентов.
Предписание катетера, этого мерзкого устройства для принудительного удаления мочи, оглушило! И почему медицинские термины зачастую невыносимы на слух?! Противнее катетера может быть разве только… кастрация.
Я взмолилась:
– Нет, пожалуйста, не надо катетер! Я сама!
– Мочитесь, – согласился Главный.
– Простите, я как раз хотела узнать… где здесь… туалет?
Он ткнул пальцем в судно на табурете:
– Вот!
И схватив меня за грудки рубахи, с силой приподнял, одним махом перевалив на бок:
– Лежать надо на боку!
Пружинистое дно койки подо мной взвизгнуло. Меня тряхануло, из широкой горловины выглянула грудь с черным от йода соском. Я залилась краской, суетливо натягивая рубаху на место, но из широкой горловины высовывалась другая грудь, и я никак не могла упрятать их обе одновременно.
Студенты с нездоровым любопытством следили за моими беспомощными действиями. Кто-то скабрезно улыбался. И только когда по моей щеке покатилась молчаливая слеза, кое-кто из них отвел глаза.
Главный развернулся, направился к следующей койке. Практиканты послушно потянулись за ним.
Я затаилась, боялась даже шелохнуться. Если лежать смирно и недвижимо, как гусеница, возможно, Главный запамятует обо мне и покинет палату, не осуществив омерзительного предписания.
За моим изголовьем практиканты шумно выстроились вокруг койки соседки. Началось практическое занятие. Осматривал роженицу Главный. Судя по тягостному кряхтению соседки, он вертел и сгибал ее, как бесчувственный манекен. Потом запихал руку в ее чрево и начал пространно комментировать, на какое количество пальцев она вошла внутрь, и какой вывод из этого следует сделать будущим акушерам. Далее разъяснил, что именно обнаружил внутри роженицы, и что означает его находка на медицинском языке.
Студенты увлеклись ходом практического занятия. Кто-то из них тоже решил утопить руку в утробе обследуемой. Поразмыслив, Главный позволил смельчаку повторить опыт, снисходительно похвалив рьяного ученика за рвение к овладению профессией.
Соседка покорно допустила к себе юного медика…
Пока он практиковался, остальные студенты затаились, наблюдая за однокурсником – мало ли что...
Смельчак методично повторил действия шефа, четко прокомментировал ход осмотра и вывел итог.
– С почином! – поздравил его Главный по окончании. – Ставлю зачет.
Видя, что все обошлось, практиканты осмелели и решили последовать примеру первопроходца. Во всех проснулся студенческий порыв побыстрей расквитаться с зачетом.
Но Главный остудил их пыл, пообещав, что сегодня каждому желающему представится возможность попрактиковаться, ведь живого материала в роддом поступило как никогда много, а учебный день только начался.
Практиканты понятливо закивали. Громко обсуждая и деля меж собой право первоочередности сдачи зачета, они потянулись за Главным к следующей койке.
Неожиданно он остановился посреди палаты и обернулся ко мне:
– Ждем, когда мочевой пузырь лопнет и всех обрызгает?!
Студенты прыснули смешком. Главный тоже скривился в неком подобии улыбки.
– И потому берегите мочевой пузырь смолоду! – потрясая указательным пальцем, словно дирижерской палочкой, назидательно изрек он. – Пузырь не парный орган, не почка какая-нибудь, без которой можно обойтись. Пузырь взорвется, и –конец! А мне ни к чему брать на себя ответственность за взрыв в стенах учреждения, тем более что брызги мочи вряд ли сойдут за фонтан парка Петродворца!
Практиканты вновь захихикали, подобострастничая остроумию шефа.
Я сделала вид, что не расслышала слов Главного – авось отстанет. Но…
– Вы, «…..», слышите? – вдруг назвал он меня по фамилии.
Я вздрогнула: запомнил, черт!
– Мочимся, или катетер? Быть катетеру или не быть – вот в чем вопрос!
Практиканты развеселились пуще прежнего, а мне было не до смеха. Известие, что мочевой пузырь может рвануть, как паровой котел, всерьез напугало. Похоже, придется спасать жизненно важный орган!
Да и Главный, понятно, не отвяжется, ведь нести моральную ответственность за вверенные ему человеческие органы он поклялся самим Гиппократом! Он скорее добьется своего, чем оставит меня с пузырем в покое.
Но что выбрать? Позволить юнцу-практиканту запихать длинный, похожий на червяка, катетер, принудительно и принародно опорожнив мой мочевой пузырь, или усесться на судно и – тоже принародно – помочиться?
И тот и другой варианты никуда не годились. А третий, – лопнуть от мочи, и вовсе был нехорош! Я никак не могла выбрать меньшее из трех зол и тянула время.
– Так что надумала? – досаждал Главный.
– Я потом схожу… попозже, – помешкав, нашлась я.
– Не потом, а сейчас же! Потом может быть поздно, а может и вообще не быть. Так быть или не быть?!
– Но мне совсем не хочется в туалет, – отнекивалась я.
– Вот это и опасно, что не чувствуем пузыря своего! – заключил Главный. – Так и лопнуть недолго! Ну, мочимся самостоятельно, или все-таки ка-те-тер?
На сей раз «катетер» прозвучал особо мерзко.
– …Мочимся, – сдалась я.
– Тогда поторопитесь! Мы не станем долго ждать, но и не оставим без внимания критическое положение пузыря.
– …Сейчас, – промямлила я, но не шевельнулась.
– Так встаем или как?! – напирал Главный.
– Встаем…
– Не вижу!
– Но как можно… при всех… – еще пыталась я возразить.
– Катетер! – рявкнул он, потеряв всякое терпение.
– Нет, нет, уже встаю!
Увидев, что подопечная приступила к делу, Главный удовлетворенно ушел с головой в обследование соседки напротив, потеряв ко мне всякий интерес: покорность не прельщала его…
Я приподнялась. Голову вело, в висках дятлом стучал пульс.
Тупо разглядывая желтое судно, я раздумывала, как бы усесться на него, по-возможности избежав многочисленных взглядов посторонних.
И тут меня пронзило! Припомнился ночной кошмар под воздействием «обезболивающего»: футбол на экране телевизора, и поход на детский горшок в родной коммуналке во время трансляции матча, от нестерпимого гвалта которого у меня, ребенка, всякий раз случался запор…
Я ошалело уставилась на судно. Вот он, горшок! Пусть, не рябой, но тоже металлический! Пусть не на полу, без звонкой крышки, но горшок!
Я бегло пересчитала практикантов. Вместе с Главным их было одиннадцать. Вот она, «футбольная команда» моих сновидений! Вот они, неутомимые «игроки», загоняющие меня на горшок, точно футбольный мяч в ворота!
Ай, да матч предстоит!
Смотрите, смотрите, будут в этом матче и болельщики! Вот они, мои горемычные соседки! Они тоже вперят в меня свои глаза и станут болеть, глядя, как я одолею судно-горшок!
Закройте же очи, подруги по родам, отвернитесь! Разве вы не видите, я сгораю от стыда и отчаяния! Я взойду на табурет, точно на эшафот, но не нуждаюсь в зрителях публичной казни! Отведите же глаза, хоть вы не пяльтесь! А я уж поспешу влезть в «петлю», пока команда Главного увлеченно исследует промежность соседки. Не оборачивайтесь же подольше!
От волнения горло пересохло, я потянулась к судну за стаканом и допила остатки чая.
Итак, ноги с койки долой! Ах, ноженьки, вы не хотите слушаться, одеревенели?! Не беда, помогу вам руками! Левую ногу – с койки долой, теперь – правую! Нащупать тапки. Да где же они?.. Похоже, уборщица загнала их шваброй под койку. Ладно, черт с ними! Босиком, тут рядом! Главное, быстрей!
Но отчего ноги отказываются держать тело? Отчего колотится сердце, будто хочет вылететь из тела, словно бабочка, пойманная в сочок? Уж не разбил ли меня паралич?..
Ладно, довольно стенать! Вперед, на абордаж! Быстрей! Опереться в табурет руками, развернуться лицом к Вождю, задом к судну, взобраться на табурет.
Черт, какой он высокий, мне не усесться! Что делать, что делать?.. А вот, внизу перекладина, на нее можно опереться. Так, ногу на перекладину, помогать ноге рукой, теперь оттолкнуться, зависнуть над табуретом и…
Нечаянно я задела стакан рукой, он зашатался, намереваясь свалиться. Я успела ухватить его, но тут же ягодицей задела край судна. Оно подпрыгнуло, пытаясь соскочить с табурета и увлекая меня за собой. Не знаю, как удалось изловчиться и в последний миг придавить судно тазом. Все, уселась!
Но равновесие я не обрела. То ли поверхность грубо сколоченного табурета была неровной, то ли судно неустойчиво, как все горшки советского производства, но мне угрожала опасность рухнуть животом вниз! Пришлось, как в далеком детстве, искать себе опору руками. Но теперь не на полу, а в табурете. Я вцепилась в него крепко-крепко.
Ура, сидим! Теперь – расслабиться, и во что бы то ни стало отжать мочевой пузырь!
Резкая, пронзающая боль сдавила нутро. В животе кололо, стреляло, раздирало внутренности, будто меня подвергли пытке, посадив на кол!
Что было сил, я вцепилась ногтями в края табурета и поцарапала его. Впилась зубами в губы, почувствовав во рту вкус крови, и отчаянно замычала.
Все, хватит, я передумала! Пусть ставят катетер, лишь бы закончилась эта невыносимая пытка! Только бы слезть с судна и вернуться в койку – больше ничего не надо!
Итак, назад! Снова зависнуть на руках над судном, сползти с табурета, упасть на колени, вцепиться в койку, подтянуться и взобраться на матрас! Быстрей!
Но вскарабкаться не получалось. Ноги точно металлом налились и тянули вниз. Подол рубахи задрался на спину, оголив зад...
Команда Главного уже закончила обход и устремилась к выходу, но, узрев мои странные выкрутасы, приостановилась у дверей.
Я, как муравей, угодивший в песчаную яму и беспомощно барахтающий лапками в стремлении выбраться, безуспешно закидывала ногу на матрас и снова сползала на пол, задыхаясь от бессилия и сжигающего стыда.
Что уставились, практиканты?! Что смотрите на меня, словно на обезьяну в клетке, без задней мысли выставляющую зад на всеобщее обозрение! И куда смотрят ваши родители?! Почему отпустили вас в зверинец одних?! Зовите же мам и пап, бабушек и дедушек, пусть все соберутся на просмотр голого зада, к которому, точно банный лист, прилип мокрый подол рубахи. Чего уж там, пусть все меня разглядят – как тогда, во сне, среди хористок… Но, боюсь, разочарую публику: у меня обычный зад, как у всех – двуполушарный!
Да отвернитесь же, перестаньте глазеть на меня с такой гадливостью, словно я и впрямь уродец с двумя головами! Прекратите придурковато хихикать, словно умственно отсталые дети! Неужели нечаянное падение способно настолько развеселить?! Неужели кладовщица в «приемном» была права, когда пророчила мне смешить народ?! Неужели даже жгучая слеза нестерпимой боли не убедит вас в том, что не всякое заваливание на пол – цирковой номер, а я лишь случайно оказалась в роли коверного клоуна?!
– Да помогите же мне! – в очередной раз, рухнув, отчаянно завопила я.
Двумя шагами Главный подскочил, рывком приподнял меня с пола, без церемоний подсадил под ягодицы на койку и брезгливо вытер руки о край халата.
– Я не могу! – задыхалась я. – Не могу пописать! Мне больно, очень больно!
– Катетер!!! – безжалостно раздалось уже в дверном проеме.
Удаляясь, в коридоре замолкли голоса практикантов. Растворился и звучный бас Главного.
Все стихло. Только душа моя кричала, надрываясь пережитым позором!
Чудовищный Главный, публичное хождение на судно, постыдное шутовское падение, насмешки практикантов удавкой схватили горло.
Подавленная и сломленная, я чувствовала себя настолько посрамленной, что, казалось, уже ничто не могло опозорить меня с большей силой…
Я ушла с головой под одеяло и дала волю слезам. Рыдала белугой, размазывая безудержный поток слез по лицу и не находя ни малейшего способа унять слезопролитие.
Смертельной отравой въелся в меня обход Главного, ядом пропитал нутро – до последней клеточки, до каждого нерва.
«Хаос, хаос, хаос!» – мучительно стонала душа.
Во мне раздался «голос» малыша. Там, внутри утробы, он тоже заходился плачем, я отчетливо слышала его душераздирающий "крик". Так плачут дети, когда потерялись...
Плачущий да утешится… Мало-помалу я затихла, но так и не смогла избавиться от тягостного ощущения в груди. На душе было тяжело, будто на меня, еще живую, водрузили могильную плиту.
Во мне что-то сломалось. Что-то очень важное, жизненно необходимое надломилось, – точно дерево на лесоповале, которое еще не дорубили, но уже отсекли от корней и лишили источника питания. Такое дерево обречено на медленную, но неизбежную гибель. Уже ничто не вернет его к жизни, не спасет…
Я отвернулась к стене, скрючилась, обняла живот руками, стараясь как можно ближе прижать к себе "сына", закрыла глаза и приготовилась умереть.
Мы умрем вместе, мой малыш! Не бойся, это не так страшно, как жить! Ты просто заснешь, а твоя мама до последнего дыхания останется с тобой и никогда не покинет тебя. Мы всегда будем вместе. Я люблю тебя, и потому не позволю тебе войти в жизнь, где миром правит Главный! Теперь я знаю наверняка, что в моих силах уберечь тебя, только если ты навсегда останешься во мне. Только так ты будешь защищен. Ты больше никогда не испытаешь позора и унижения, которое тебе пришлось изведать, еще нерожденному! Засыпай во мне, малыш. Я подожду, пока тебя окутает вечный сон, и уйду за тобой… Не плачь, мой родной, засыпай...
Малыш притих. Больше мы ничего не слышали, не видели, не чувствовали…
Продолжение:
http://www.proza.ru/2010/05/24/592