Дональд Бартельм
(перевод с английского)
Как Вильямс сможет доказать Наташе, что он продолжает ее любить? Проблема, над которой я тружусь всем своим умом, в то время как проверяю счета и принимаю большие, с длинными прицепами грузовики, прибывшие со складов для разгрузки товаров и сдачи в аренду другим поставщикам, или расплачиваюсь с принесшими пустые алюминиевые банки из-под «Колы» или пива для утилизации. Бенни, этот черный в форме дорожного полицейского, который заказал у нас в закусочной сандвич из ржаного хлеба с горячей ветчиной и горчицей, а затем устремился по вызову, на ходу пожирая горячую ветчину и рассказывая мне о женщине, которая свесилась с лестницы шестого этажа на Второй Авеню, где он и его родители не смогли бы до нее добраться. «Она не собиралась возвращаться», - продолжал Бенни. - «Я сказал: «Давай, вперед, прыгай. Вот, чокнутая…», и даже не собираясь это говорить, и в этом была моя ошибка».
Я понимаю, каково оно. Эта женщина хотела броситься вниз головой на Вторую Авеню, чтобы замарать честь дорожного полицейского, потому что кто-то ее больше не любит. Физическое или моральное увечье обычно влечет за собой до ревности искренний интерес к кому-нибудь постороннему.
Мои беседы с Вильямом и Наташей, не увенчались успехом. Сколько ужасных слов успело отравить воздух, который был между ними! Не прекращающиеся споры о том, кто прав, кто виноват, и кто из них тяжелее работает, о деньгах и даже о физической внешности… это были самые мерзкие из существующих слов. Вот, почему Наташа его кусает, и в этом я убедился. Она пытается что-нибудь сказать, открывает рот, а в это время Вильям старается зажать его рукой (чтобы не быть уж слишком красноречивым).
Они оба мне нравятся, когда каждый рассказывает мне обо всех этих инцидентах. Я взвешиваю и говорю себе: «Ладно, это нестрашно. Может, она испытывает стресс, или, может быть, он». Я пренебрегаю мнением, что множество людей в Нью-Йорке в какой-то степени не подвержены стрессу, и при этом, насколько мне известно, мало кто из них кого-нибудь кусает. Кто бы то ни был, он всегда предпочитает выслушать тебя. Когда ты рассказываешь о стрессе, то от этого ему становится лучше. Можно вообразить, что кто-нибудь чувствует, если ему говорят, что стрессу он не подвержен.
Наташа – маленькая женщина с черными волосами и с серьезным, полным заботы лицом. У нее красивые зубы. Она носит брюки в стиле «Канал-Стрит – Западный Бродвей» и рубашки. Ей где-то двадцать шесть. Я познакомился с ней три года тому назад, когда она пришла ко мне в маленький офис около «A&P» на углу Двенадцатой улицы и Седьмой Авеню, чтобы заплатить чеком, подписанным Вильямом. Конечно, у нее не было с собой никакого удостоверения личности с тех пор, как они расстались. Но она настолько была смущена, что я решил, что у нее все в порядке. «Он становится немного странным, когда речь заходит о деньгах», - сказала она, и я смутился, а затем подумал: что с этим парнем? Мне показалось, что он был своего рода монстром в миниатюре. Затем однажды он сам пришел, чтобы расплатиться со мной чеком. «Почему ты не оплачиваешь расходы своей жены?» - спросил его я. – «Я принимаю у нее чеки, потому что знаком с ней, но иногда меня здесь нет, и тогда у нее могут возникнуть проблемы как здесь, так и где-нибудь еще. Надо полагать, я не учу тебя жить».
Вильям покраснел. Мало кого увидишь покрасневшим в «A&P» на двенадцатой улице. На нем был серый костюм в стиле «Барни» в пунктирную полоску, очевидно Вильям только что закончил работать. «Она – транжира», - сказал он. – «Но в этом не ее вина. Она рождена для изобилия, и эти привычки никогда не оставляли ее, даже когда мы поженились. Когда мы начали подводить расчеты, то она даже не заглядывала в корешки своей чековой книжки. У нас всегда наблюдался перерасход, и, в конце концов, я закрыл счет. Теперь все по-иному».
Когда Наташа заподозрила об отношениях Вильяма с той девушкой из офиса (должен заметить – с женщиной), она пришла прямо ко мне и обо всем рассказала.
«Это была вечеринка служащих его офиса в Ценрал-Парке», - сказала она. – «Все играли в бадминтон. Что в этом такого? Босяком. На траве. Вильям играл так же, как и другие. И вдруг я заметила, что на большом пальце его ноги был кусочек серебристой клеящей ленты. Он сказал, что порезался. Вильям всегда ею пользовался. Она у нас была везде. И затем, позже, я заметила, что у той самой, весьма привлекательной девушки, которая играла с ним, щиколотка также была заклеена такой же лентой. Она почесала щиколотку, и тут же все мне рассказала. Я начала наблюдать за ним, и он это заметил. Все было проще простого».
Надо полагать, в «A&P» об этом романе мало кто не знал. Мы – старая, хорошо известная организация, которая видала многое. Нам не зачем было называться «Великим Атлантическим» или «Тихим океаном», ведь мы были способны на многое. Иногда, видя на витрине кусочки замороженной крольчатины, люди облизывались, и, образно выражаясь, шарик улетал. Я призывал ее к терпимости. «Не сокрушайся на него так», - говорил я ей. – «Вильям не сделал ничего плохого, и это загоняет тебя в определенные рамки. Не горячись, не пытайся вникнуть, не плачь, не волнуйся. Спокойствие и рациональное мышление должны преобладать над настроением. И если так, то ты на шаг впереди. Действуй по обстоятельствам».
Думаю, это был психологически важный совет – лучшее из того, что смог бы я предложить. И что она сделала? Она снова, ворвавшись в душ, укусила его. Он рассказывал, что был в душе, и вдруг ужасная резкая боль пронзила его в левое плечо, кожа была ободрана, сочилась кровь. В ответ он шлепнул ее по ягодице, чтобы ушла. «Я ударил ее впервые, и это было лишь раз», - сказал он. Он взял ватный тампон, смочил его виски «Джонни Вокер Блек», смазал кожу вокруг раны и заклеил серебристой клеящей лентой. А затем, после всего снял номер в мотеле «Мохок Мотор» на Десятой Авеню.
Вильям не только не сумел убедить Наташу в том, что продолжает ее любить, но ко всему еще и отверг ее, потому что имел место случай с Патрицией, которую старался больше не видеть ни под каким предлогом. Самое большее, на что он был способен, так это провести неделю в мотеле «Мохок Мотор», а затем пришел ко мне. Ничто так сильно не притягивает мужчину, как минимальный домашний уют, пусть даже маленький кусочек семейного счастья. В мотеле, пусть достаточно приветливом, больше недели просидеть ему не удалось. Утром он вышел из мотеля, чтобы съесть бублик с плавленым сливочным сыром и убедиться, нет ли по близости Наташи. Определенно, мне надо было быть достаточно беспристрастным.
- Она пришла, - сказал я. - В этот вечер она хлопотала вокруг бараньей ноги, которую мариновала в соевом соусе с шампанским на протяжении шести часов. Я даже не думал о том, что шампанское так хорошо для этого подходит, но у нее откуда-то был рецепт…
- Она спросила его у сестры - сказал Вильям. – Даниэла опрыскивала шампанским булочки для хот-догов. Как тебе это, Рекс?
- И ты собираешься домой, - сказал я. - Слава барашку.
- Как мне знать, что в дальнейшем она не перекусит мне спинной мозг?
- Трудно предугадать. Очевидно, зубами до него не добраться.
- Мне кажется, что я женат на какой-то зверюге.
- Наши звериные начала неотделимы от нас, и мы сами – неотъемлемая их часть.
Он возвращается домой, в квартиру на Чарли Стрит, и у них праздничный ужин при свечах. Они едят барашка, затем ложатся в постель, но среди ночи она кусает его за заднюю часть бедра немного выше колена. Укус настоящей гориллы. Мне этого не понять. Она, в общем-то, приятная женщина и хороша собой.
- Нельзя же всю жизнь так кусаться, - говорю я ей. Она лишь видит Вильяма в квартире на Сент-Винсент, наполовину принадлежащей ему.
- Физиотерапевт говорит, что теперь он будет немного хромать. Это навсегда, - говорит она. - Что я могу с этим поделать?
- Вспышка гнева, полагаю. Чувство неодержимой ярости.
- Заговорит ли он со мной снова?
- О чем он говорил с тобой в больнице?
- Он сказал, что еда была паршивой.
- Это начало.
- Он больше не испытывает ко мне каких-либо чувств. Я это знаю.
- Он собирается вернуться назад. Иногда подумывает об этом. Это о чем-то говорит.
- Полагаю.
Я не верю, что наше бытие есть то, что мы делаем, хотя на этот счет есть множество других мнений. Мне кажется, что наши действия нередко представляют собой лишь слабое приближение к тому, чем являемся мы – незавершенным началом показа некоего целого. Даже лучших из нас иногда кусают, но, это бывает гораздо реже, чем нам кажется. Когда Наташа кусает Вильяма, то она говорит лишь часть того, что хочет ему сказать: «Вильям… Вставай… Помни…» Но все теряется в тумане его боли. Я пытаюсь помочь. Я даю ей бумажный мешок с бубликами и пластиковую коробочку со сливочным сыром с добавкой лука, чтобы она отнесла это ему и какую-то часть съела сама, по дороге. Еще даю ей квитанцию кассы «A&P» с моей подписью, которая уже стоит в верхнем правом углу, молюсь, чтобы у них все нормализовалось, и чтобы это было навсегда. Ведь за ними двоими стоит наша организация.