Известие по «деревяхе» пришло 5 мая 1987 года к вечеру, когда вызвал меня в каптёрку старшина Соколов. Его лужёная глотка издавала звуки вполовину тише обычного, тон спокойственный, что было непривычно, но новость обескураживала:
– Собирать тебя приказано, младший сержант, вводная на сбор. В войска завтра отправляешься...
– Как в войска? Я думал, сержантом остаюсь? – мои непонимания выдавливали безнадёгу.
– Каком кверху! Сказано: подготовить, проверить! Беги в казарму, тащи что скопил. Покажу, как собирается вещмешок, и укладываются пожитки. Заодно пройдём списком по обмундированию и обеспечению сухпайком. Велено на сутки...
Делать нечего: каком кверху – значит каком кверху! Побрёл в казарму. В голове сумбур без ответа, а переспросить некого: взводного не было, все месяцы его замещал Пиваваренок, ротный до дому подался и вернётся только к следующему утру. Смотрю, Бояркин вылёживает на койке мечты о беспечальном черпачестве, я к нему с докладом: «Шеф, всё пропало, всё пропало! Гипс снимают, клиент уезжает!» Обозри-де горизонт: там корячится «деревянный дембель», и, по-моему, совсем не твой. Мечтатель сверкнул золотым резцом, цыкнул и рванул наводить справки о дальнейшей участи. Своевременная рокировка вызвала у комода непоколебимую веру в светлое будущее, а не просчитанный гамбит начальства сводил партию к пату – продление службы в показательной учебке комоду не прельщало...
Этим вечером ничего не прояснилось. Полночи не смыкал глаз, гадая будущее: Валеру Кашина в Калининград отправили, Андрея Симушкина и Олега Малова по полигонам гоняют денно и нощно, к Афганистану готовят, а меня куда закинут? Провиант на одни сутки обещали, может, в Средней Азии останусь? Мелькнуло такое предположение, с ним видимо и уснул...
На утреннем разводе капитан Тарасенко назвал фамилии курсантов отправляющихся в войска и объявил дообеденную готовность. На вопрос о сержантстве ротный ответил: решено оставить Бояркина! Не прошло пары часов, как нескольких выпускников учебки связи, в том числе несостоявшегося комода, выстроили у трибуны в полном выходном сборе, отметили отдельным списком и погрузили в бортовую колымагу. Привезли на железнодорожный вокзал. За ночь я свыкся с догадкой, что останусь в Азии, на перроне покупатель изволил подтвердить: «Служить предстоит в отдельном батальоне связи корпусного подчинения, город Ашхабад – слышали о таком?» На наивный вопрос: «Как там с погодкой?» – прапорщик интрижно отмёл: «Знаю, среднегодовая температура в Туркмении выше Узбекистана, круглый год тепло и светло! Город комфортный, но случаются бури пылевые, а бывает и потряхивает изредка!»
Ничего себе – пальнул романтикой, хотя слова не пугали: лучше дослужить в «огненных землях», нежели различные выпирающие части тела отмораживать в северных широтах...
Задумавшись о будущем, сунулся я в вещмешок нащупать маршальский жезл. Наполеон говаривал, в ранце каждого солдата лежит жезл маршала – в моём пиши пропало! Вот и думай: я растяпа экий, либо мою карьеру похерил Соколов?..
В поезде разместились компактно, убрались в три отсека плацкартного вагона, дышавшего на ладан и принявшего вид ужасной развалюхи. Пластик межотсечных перегородок сшарпан, поручни разболтаны, хром вполовину облуплен, дерматин сидушек засиженный до дыр, стёкла в тамбуре и туалете битые – словом, романтика в воздухе витает и климат-контроль бесплатный нате вам! Кури, где соизволишь – дым отсасывается в сквозные щели принудительно. Ладно, хоть не пустопорожняя «теплушка» военных времён – нас довёз бы без приключений и можно прямым ходом хоть на металлолом!..
Людные Бухару и Чарджоу проехали, далее беднейший на впечатления заоконный пейзаж: томящие малежи выбеленных солнцем дюн, вдоль полотна отскакивают прозрачные катыши перекати-поля, гонимые ползучей кинетикой поезда – глянуть нечего! Признаки жизнедеятельности отсутствуют по обе стороны чугунки, час за часом скукота, пустота и уныние в минорных тонах! То и дело попадаются городишки, где угадываются короткие остановки, но завидишь на полустанке дюжину зевак – принимаешь за массовку. Вагон полупуст, круговерть попутчиков взывает обратить внимание: сошло десяток пассажиров, взойдёт вроде столько же – откуда берутся?..
Поезд медлителен, будто первобытный гужевой трамвай, изредка притормаживает у неказистых станционных строений, чисто для соблюдения расписания. Возле полустанков торчит смотритель в сопровождении безразличного ко всему ишака и чаще всего бесцельно шатающихся дромадеров. В пределах некоторых неприметных переездов виднеются истлевшие трупы всё тех же верблюдов, ставшие знаковыми перед населёнными пунктами: крупный череп, грядой подзанесённые песком массивные позвонки, и непременно дыбится остов из рёбер, на котором пустынные суховеи треплют пучки бурой шерсти. Доходяга издох, откинул мозоленогие «копыта» – туша так и лежит на месте последнего преткновения. Прикапывать павший скот кочевники сыздавна смысла не искали, мертвечина оставалась на съедение пустынным падальщикам. Однако кормятся стервой только всемогущие ветра и белое солнце пустыни...
В Ашхабад въехали под покровом ночи шестого мая. Столичный вокзал заметили броским оформлением: застеклённые залы в окружении колоннад, шпиль, часы, звезда в венке лавра – нормальная высокопарная архитектура сталинского периода. Народ рассосался, на перроне остались солдаты. Никто нас тут не ждал: дорожка коврами с лепестками роз не устлана и девчухи хлебом-солью под сопутствующие фанфары не встретили – почему-то? Снова не продумали – лентяи! Даже бессмертный Ильич, восставший на постаменте среди вокзальной площади, и тот от нас отвернулся, проныра эдакий. Прапор сказал надо телефонировать машину, ожидая которую придётся потерпеть, велел не безобразничать и ушёл напевая: «Лето. Скорей карету мне, карету. А впрочем, подойдёт и квас!»
Войсковая часть находится в Ашхабаде – машину подали, не прошло часа. Нашим взорам предстал обожжённый солнцем незатентованный кабриолет ГАЗ-66 с табличкой «дежурная» за правым лобовиком. Дальше авансцена: из кабины высовывается мясистая ряха довольного жизнью солдата, как называют на селе «а у милого лицо занимает всё крыльцо!», и в задушевных тонах докладывает: «Карета подана, тыщ прапщик!» Устав отслезил форму доклада, но прапор съязвил шуткой, поздоровался с водителем обычным рукопожатием, когда тот соизволил снизойти, а нам кивком дал понять прыгать в кузов. Горластых злыдней, придирающихся к любому волоску под носом, каких в учебке с избытком, за последние полтора года службы больше не встречал. Служба тут иной формой общения ценится...
Расселись быстро и поехали, не скажу медленно. Многие тотчас прильнули к переднему борту, вцепившись в поручни за кабиной. Весьма прилично освежает мозги терпкий запах спящей столицы: жизнь есть – захолустья так не пахнут!
Хорошо освещённым проспектом ехали недолго, видами насладиться не успели. Подъезжая к месту дислокации части, из кабины крикнули сесть. Ночь на дворе, но попадать на глаза мало ли неспящего начальства не хотелось. Шишига попрыгала на колдобинах, сквозь брешь в заборе проскочила внутрь огороженной территории и замерла, окутавшись клубами липкой пыли, нагнанной потоком воздуха. Водитель высунулся в окно: «Всё, приехали! Молодёжь, разгружаемся без тормозов!»
Высадились. Осмотрелись. Заметили: въезд блокируется нарядом. Догадались: КПП! Отвесив комплимент типа «в какую дыру загнали», обогатили память впечатлением. Внешний вид пункта контроля кратко вписался в триумфальную пробоину каменного ограждения двухметровой высоты. Видимо пришла нужда возвести отдельную проходную, место определили, но к строительству не приступали. Бесформенной толпой, строиться приказ не поступал, пересекли широкий плац, вошли в одноэтажное здание. Двумя шеренгами растянулись вдоль коридора возле комнаты дежурного по части. Вчерашние курсанты шевельнуться боялись, словно строевой столбняк в учебке отрабатывали. Тут же прошла вечерняя поверка личного состава – отряд вновь прибывших потерь в дороге не понёс!
Невесть откуда, перед строем аки тать в нощи появился сухощавый прапорщик, нависающие чёрные усы которого оттеняли впалые щёки и прикрывали хитроватую ухмылку. Усатый котяра – первое впечатление, оказавшееся почти истиной. Котяра сощурился, окинул шеренги взглядом, исполненным поиска, и вполголоса спросил: «Есть ремонтники?» Пришлось, как на духу, отозваться: «Йа!» Кивнув проверяющему, дескать, «этот мой», прапор велел следовать за долговязым военнослужащим срочной службы, пребывающем в телесах атланта и погонах младшего сержанта, и растворился в сумраке.
Я и не понял, куда он так живо исчез...
Верзила, пережёвывая спичку, левой рукой приобнял меня за плечо, правую протянул к рукопожатию:
– Андрей! Пошли, мастерскую покажу! Повезло тебе!
– Повезло в чём? – честно непонимающе спросил я, представившись в ответ. Что, масленица продолжается? Или каким-то коварным вывертом боец так ёрничает над новичком?
– Повезло, что в ремвзвод попал! Забросим щас шмотки и двигаем спать. Завтра всё поймёшь...
Что сказать: «Дуракам везёт!» Обошли казарму, вышли на обтрёпанное строение, претерпевшее природные катаклизмы. Но даже темень высветила: территория выметена, кусты ровно пострижены, ряды деревьев с метр понизу белены. Через подобие арыка или ливнёвки проложена бетонная плита с решётчатым ограждением аршинных высот, направлявшими, по видимости, к бывшей парадной этой развалюхи. Дряхлый шифер с покоцанной кромкой пытался являть себя кровлей, заколоченные трухлявой фанерой оконные проёмы доказывали, что в лучшие годы обличались окнами, а прячущая эхо тишина выморочного строения прекрасно отпугивала незваных гостей.
Истинно говорят: нежилая изба хуже кладбища!
Без обращения внимания на сопутствующие артефакты в здании жизнь не обнаружилась. Редкое обитание здесь людей выдавала натоптанная в деревянном полу тропинка, ведущая в левое крыло коридора, где по соображениям обитало зловещее эхо. Атмосфера стратегического объекта своею дремучей затхлостью напоминала сухой чулан деревенского дома, но сталкер повелительно вёл вперёд, выдерживая маршрут. Проскользнула жуткая мысль: «Верзила, ночью, ведёт на задворки, в какие-то развалины? Вот здесь меня видимо и похоронят». Брр...
В упятье левого крыла коридора последние два помещения справа числились за ремвзводом: каптёрка и мастерская. С мрачного торца прохода прорисовывался силуэт единственного окна. В шахматном порядке ещё имевшее треснутые стёкла, слабо пропускавшие сквозь разводы грязи свет луны, окно было в разнобой заколочено всё той же фанерой, картоном, или другим светонепроницаемым материалом...
В эту ночь мы зашли только в мастерскую ремонтников – верзила имел ключ, пристёгнутый по моде цепочкой к штанам. У меня тоже была заныкана прекрасная хромированная цепочка из шайбы Гровера, подаренная мне Андреем Симушкиным – скоро пристегну свой перочинный ножик. Оставив вещмешок, личные вещи и документы, вернулись в казарму. Провожатый показал кубрик, предложив выбрать любую пустую койку. Раздевшись и сложив форму на табурет, я безоговорочно полез на верхний ярус, благоразумно не выпендриваясь на нижний.
Только сейчас я начал сознавать, что представляет собой незыблемая мощь загадочной для ворогов Советской Армии и каким образом она держится в постоянной боеготовности. Никакой ворожина не догадается что спецобъект Отдельного Батальона Связи – ремонтная мастерская, находится вне понятий рабочей области серого вещества любого милитаризированного индивида любой армии с сопредельной территории. Свои не лезли в эту рохлю искать мастерскую, не то что чужие. Загадка, завёрнутая в тайну и помещённая внутрь головоломки!
Уснул не сразу, мозговал навалившиеся эмоции. И прикидывал действия, если вдруг какой-нибудь вояка захочет подкатить под «дедовщину». Сержанты учебки любили запугивать курсантов дедовщиной в войсках, будто сами о ней точно ведали. Но усталость меня всё же выключила, хотя до подъёма продемонстрировала парочку пленительных сновидений.
Проснулся неожиданно, оттого что голосистый полохало в другом конце казармы протяжно звонко практически завыл: «Па-ад-ё-ом!». Не прошла минута, рядом тот же голос нараспев просил: «Рем-хоз-взвод, под-ни-маемся!» По привычке очнулся от первого приевшегося созвучия, но, не наблюдая шевелений вокруг себя, ожидал развития событий. После повторения перепелого, прозвучавшего с глубин нижнего яруса застенчивее, чем казалось вначале, сонный и явно не собиравшийся просыпаться сиповатый прокуренный басок недовольно проворчал сквозь мертвецкую тишь спального отсека:
– Чижи, не врубаюсь: кому сказано падъём?
– Естькомусказано! – недовольная фистула без пауз поиздевалась над басом, но движение началось. Молодёжь встала и неторопливо принялась заправлять койки. Я тоже не спешил; никто никого не гнал, выучку обличать не давало привилегий. Старички нехотя поднялись и ушли, ковыляя, небрежно одевшись или просто схватив форму в охапку. Защитнички!..
За ближайшие минуты кубрик этой части казармы обезлюдел, только пара солдат осталась наводить марафет. Один, предположительно первого года службы боец разгильдяйского вида с торчащими взрывом чупрунами обратился ко мне в интонациях закадычного дружбана:
– Ты новенький? Пошли со мной, – в сторону прикрикнул, – Пшеницын, кубрик добивай. Мы на мастерскую. Андрей, меня зовут, – снова обернулся ко мне и подал руку.
– Юра! – представляюсь, протягивая свою.
– Младший сержант? Из учебки что ли?
– Да, ночью привезли...
– Короче, я и Валерка Пшеницын тут полгода служим; мы «молодые», ты у нас третьим молодым во взводе будешь. Осваивайся, сегодня присматривайся, завтра как все!
– Что означает «как все»?
– На молодых уборка кубрика, мастерской и территорий вокруг. Будет чисто – никто трогать не будет.
– А есть, кого бояться?
– Не сделаешь своё – узнаешь!
– Понятно...
Дальше не расспрашивал. Пошли в мастерскую. Из загашника достав ведро и швабру, Андрей исчез. В мастерской, склонившись над столами, три бойца оттачивали мастерство восстановления некстати прерванных снов. Присев за свободный стол и, не понимая, что делать дальше, я тоже от истомы почти задремал. Засони ухом не моргнули на появление нового бездельника, но за час раскачались и по мере возврата в реал знакомились: Женька Седых отслужил полтора, Костя Кравченко и Вова Шуфлин по году. Все трое попали в ремвзвод из самаркандской учебки связи и, совпадение, оказались выпускниками семнадцатой роты. Жека начал службу в одном взводе с Арисом Пиваваренком, Костя и Вовка уже под его командованием. Получается, строевой сержант учебки передавал по служебной цепочке другу, сам о том не ведая. Вовка занимал ту же койку возле углового окна, что и я, только полугодием раньше.
Мир тесен! Потому что Земля круглая? Или плоская?..
Расспросив о ночных проводниках, узнал: тот вчерашний крупный парень это Андрей Швец, год прослужил, прапорщик – командир взвода ремонтников Котов Александр Васильевич. Недаром я кота мыслил, увидев усача первый раз – первое впечатление мало когда обманывает. Человек достатком добродушный, но строгий беззастенчивый правдоруб, впоследствии показала жизнь, а главное – мастеров в обиду не давал!
Ближе к восьми часам утра ремвзвод собрался на улице около мастерской. Время идти на завтрак. Сообразив некое подобие строя, выдвинулись в столовую. Странно, песни петь никто не собирался. Видать не принято, да и сошлось нас всего душ десять. Замечено мною: в столовку вышагивала под песню только молодь ПУС-ов – старики обычно внимания не влекли и вялым хвостом вихлялись позади общего строя.
Столовая торчала посреди военного городка отдельным зданием, питала не один батальон связи, поэтому время расписано. Меню нечета учебке, стряпня вкуснее. Сервировка табльдота под копирку – кружки, ложки, чаплашки и казанок сложены по старинке кучкой с краю столешницы; в две сажени скамейки по обе стороны – устав для всех одинаков. Один ли двое раздатчики, молодые – тут тоже ничего нового. К приёму пищи ремонтники приступали без чьей-либо команды, временем не сильно ограничивались. Это было непривычно после учебки и несказанно радовало! Тем паче, к концу 1987-го столовую осовременили, пока батальон отсутствовал на учениях, соорудили конвейер с раздаточно-подносной системой по типу общепита. Заходить стали очередью, на поднос набирать хавчик, ставший ещё вкуснее. Ремонтники могли садиться кто где хочет, но по привычке ютились за одним общим столом.
В общем-то, без незримых мелочей мы всегда всё делали чохом, не обращая внимания на другие подразделения батальона. За первые часы, проведённые в новой дружине, я не видел абсолютно никаких пугающих напряжённостей в отношениях между военнослужащими, чрезмерной строгости выполнения внутреннего расписания и уставной щепетильности.
Грядущее нашёптывало спокойствие!
Приближался утренний развод, настало время праздничного построения и знакомства с местными достопримечательностями, законами, правилами и обычаями. Батальон выстроился на плацу вдоль единственной казармы: первый ПУС, второй, все поротно, в конце строя наши рем и хоз взвода. Звучали поздравления от командования батальоном с Днём Радио, без пафосных пристрастий шёл праздничный марш, довёлся распорядок дня свободным и распоряжения заступающим в наряд – как во всей Советской Армии. Праздник закончился без затяжек, новички осмотреться не успели, как войско определилось с планами, плац опустел. Командир ремонтного взвода поставил неотложные задачи двум мастерам-ремонтникам, оставшиеся сами понимали, что следует делать дальше.
Я замер в первой шеренге, ждал чего-то неординарного. Ничего особенного в отношении меня не отвесив, Котов скомандовал разойтись. Остальных отправил в мастерскую – сам позже подойдёт, если возникнет необходимость, сказал. Прапорщик Котов в этот день мне больше не встречался.
День Радио начался в полном смысле слова припеваючи. Мои новые сослуживцы самоотверженно колотили баклуши – я с трудом за ними поспевал. Обалдеть можно – настали тяготы?
Первый день в войсках проходил в праздной болтовне и завязывании знакомств. Без лишней надобности из мастерской не выходил и большую часть дня отсутствовал в полудрёме, а назавтра мне исполнялось девятнадцать лет. Парни о моём дне рождения почву уже прозондировали, и по такому случаю замкомвзвод Женька предложил увольнение в город.
Везуха! Солдат второй день в расположении части и сразу увал – отпад! Встречай, Ашхабад, мой первый променад!
Ашхабад 80-х источал неповторимый шарм безмятежной жизни. Малоэтажен, чист, ни техногенной, ни людской сутолоки. Люди доброжелательные, чувство вьётся, что все тут одним миром мазаны. Дворы полны ватаг ребятишек, пенсионеры по беседкам и балаганам тянут дни настольными играми, а что ни двор, то оазис. Улочки ухожены: аллейный карагач, шёлковые акации, самшит, тутовник, даже ботанический сад от местного сельхозинститута раскинут – столица утопает в разной растительности, манящей в тень с прохладой фонтанов.
Насколько мне известно, аул Асхабад ведёт свою историю с незапамятных времён, был даже хорошо укреплённой крепостью. Многие города прикопетдажья были разорены в средние века многочисленными ордами Чингисхана, в их числе Асхабад. Долгое время оставаясь перевалочным пунктом, в XIX-м веке поселение вновь было обнесено крепостными укреплениями и вкоротке разрослось до нескольких тысяч кибиток. Городом и административным центром Закаспийской области Асхабад стал в 1881 году, в начале двадцатого века оседлое население насчитывало около тридцати тысяч человек. Примерно поровну русских, иранцев и армян. Туркменов практически не было, что довольно странный факт, но туркмены всегда оставались кочевыми племенами и на протяжении известной истории жили в кочевьях вокруг Каракумов.
Туркмены испокон веков были номадами, не принимали осёдлости, не занимались земледелием и редко скотоводством. До завоевания кочевых территорий в конце XVIII века Российской империей жили в основном опустошительными аламанами (набегами). Кровавыми, грабительскими разбоями с убийствами стариков и детей, полонением слабых соседних племён, трудоспособного и детородного шиитского населения Персии и продажи в рабство в богатых узбекских городах. Равносильные родовые племена формировали дружественные союзы, но как только одно давало слабину, его разграбляли и переподчиняли ушлые родичи. Туркменская поговорка гласит, например: Если неприятель грабит дом твоего отца – грабь вместе с ним!
Молодые туркмены, становясь карабчи (разбойниками) и батырями (героями), изощряли способности и предавали огню и мечу целые персидские селения, лишь бы иметь наживу.
«Тут все грабили всех, единственным правом признавалась сила, – писал генерал Н. Г. Петрусевич, безвременно павший во время осады Геок-Тепе, – сарыки нападали на салыров, текинцев, бухарские, персидские и хивинские земли. Текинцы делали то же самое, грабя вдобавок йомудов и гоклан; гокланы и йомуды не оставались в долгу. Но больше всего доставалось от туркменских грабежей Персии, её северным и восточным провинциям, составляющим громадную область, известную под именем Хорасана».
Прочтите рассказ Андреева А. П. «Туркменский аламан» и вы ужаснётесь варварством тех лет. Жесточайшая, дикая была жизнь и считаю я, времена после присоединения закаспийских областей к Российской империи, а тем более спокойные годы в составе СССР – это был золотой век Туркмении за всю историю существования огузских племён и всей Средней Азии.
В оправдание и подслащение сей горькой пилюли скажу: в свете тогдашних веяний весь просвещённый мир в большей или меньшей степени занимался чем-то подобным, устраивая избиение младенцев, крестовые походы и охоты на ведьм...
После революции Асхабад переименовали в Полторацк, в честь некоего местного пассионария Павла Полторацкого, первого председателя Совнархоза Туркестанской республики, но с 1925 года и весь советский период город назывался Ашхабад – «город любви», большинство привыкли думать, хотя краеведы поправляют, что более точный перевод – «приятное место».
Ох и коварно «приятное место!» Летом чудовищная жара, от которой сохнут мозги и лопаются глаза, зимой же, большей частью похожей на благословенную болдинскую осень, может неожиданно заснежить, а к утру снова вернуть осень. Изменчивость климата располагает к инфекциям, такие как малярия и пендинская язва держат здесь отдельную штаб-палатку.
Зона сейсмически активная, высотные здания наперечёт. Старую саманную застройку, прятавшую за дувалами такие же глинобитные мазанки из необожжённого кирпича, стёрло землетрясением середины XX века. Город отстроили вновь, каждая союзная республика возвела квартал; теперь череда советского модерна с искусно вплетённым азиатским ретро город только украшала. Напыщенные Дворцы, Дома Культуры, монументы и обелиски, стелы. По центральным паркам, прогулочным аллеям, скверам разбросаны ансамбли фонтанов, есть что посетить в увольнении: кинотеатры, театры, музеи, цирк...
После разрушительного землетрясения 1948 года город возводился в традициях светской архитектуры. Что могли, восстановили, в том числе знаковый и самый оригинальный в мире памятник дедушке Ленину. Изваяние Ильича, естественно с вытянутой рукой, посылающей всех на... архиправильнейший путь развития, отлили из бронзы, расплавив под это дело старинные пушки царского имения Байрам-Али. Скульптурой завершили инсталляцию из нескольких каменных параллелепипедов, выставленных двухъярусной пирамидой на коробчатом основании-мавзолее, готовом упокоить тело великого. Но дубликата вождя несуществующим детям и внучатам взять было негде – в зиккурате устроили музей единственному.
Зато снаружи пьедестал великому вождю пролетариата оформили с национальным колоритом, обложив ковром глазурованной плитки. Подобными изразцами ранее украшали минареты и мавзолеи Средней Азии. Возрождалось производство цветовой майолики специально приглашённым из Ленинграда мозаистом Н. Назаровым. Однофамильцем – потому и запомнил историю возникновения шедевра. В советское время площадь перед грандиозным сооружением была сакральным как ложе новобрачных местом, здесь становились пионерами все октябрята Ашхабада. Ленин является культурной ценностью Туркменистана и как жил, так в бывших пионерах доднесь и жив...
Ещё многое за полтора года службы осмотрю и много где побываю, а пока буду рассказывать по порядку:
Памятное увольнение в город подрядился провести Жека – самый молчаливый гид. Не по своему желанию подрядился – он по натуре больше слушатель, но я-то с языком дружбу вожу и по ходу любой экскурсии расспрашиваю без устали.
Выход в город осуществлялся сквозь ту прореху в заборе. Первой попалась взору возведённая в революционные времена, в годы очередных гонений разорённая каменная церковь, от которой оставались только стены и фронтон с закомарами. Признаки религиозного сооружения порушили, остов приспособили под вещевой склад, за что прекрасно мстили голуби, обгаживая обмундирование кишинского полка. Не окстившись – набожными нас не назовёшь, но осудив святотатство, двинули дальше, ибо злопыхать не имело смысла.
Унимая негодование, освидетельствовали магазинчик на территории штаба армейского корпуса, при котором располагался узел связи с не связным позывным «Автоклуб». Штабной узел Жека помянул в оказию, что придётся неоднократно сюда являться, с целью что-нибудь чинить. Привратниками секретного военного объекта нам не было задано ни единого останавливающего вопроса, и немудрено: связисты шныряли туда-сюда постоянно, и капэпэшные наряды к тому были привычны.
Свободно прошмыгнув на закрытую территорию, направились прямиком в торговый закуток военторга в ознакомительных для меня целях. Осмотрев выставленные на прилавок закрома небогатой войсковой торговли и не найдя ничего заслуживающего внимания вышли в город.
Следующим на пути попался кинотеатр «Космос», хорошо известный каждой военизированной единице военного городка. Бегло просмотрев скудный репертуар, мы не облагодетельствовали синематограф сиюминутным посещением, а неспешно двинулись вперёд на свободу по проспекту Свободы.
Цирк, в смысле здание – круглый, большой, стеклянные витрины. Сотни раз за службу фланировал возле него с друзьями, а посетить ни разу не собрался. Зато чуть дальше рядом с кинотеатром «Мир» есть «Оптика» – так как мы с Женькой очкарики, оный никому не нужный ориентир оказался для меня чрезвычайно важным. Мастеровым этого салона неоднократно заказывал линзы для очков. Либо симулировал заказы...
Знаете, кто такой Карл Либкнехт? Вот и я тогда не знал (и сейчас не знаю, собственно), но его именем названая аллейная улочка запомнилась хорошо. Пройдя пару кварталов по этому короткому и тихому зелёному бульвару, я впервые попал на современный восточный Русский Базар – Гулистан.
Гулистан показался вполне цивилизованным строением. Причём эксклюзивным, ибо подобной архитектуры никогда и нигде не встречал. Двухъярусный периметр, полностью обложенный мраморной или гранитной плитой, занимали магазины промтоварного ширпотреба, центр оккупировали прилавки с продовольствием. Сходу бросалось в глаз, как много продаётся красивых ковров и килимов, для полного обзора и рекламы свешенных с каркасных перил верхнего этажа. Недаром Туркмения славится производством ковровых изделий, в немалом количестве, не раскрою секрета, кустарным...
Накрывает Русский Базар плоский навес, сдерживаемый десятком массивных колонн. Потолок зонтами парит над торговлей, не облокачиваясь на периметр, посреди широкого зала вздымается абстрактная белая фигура немыслимых очертаний и гигантских размеров. Но особо влекли разнообразием товара мелкие лотковые развалы и галереи магазинов, нередко зовущихся аборигенами по старинке – дуканы;. В них можно было отыскать и выторговать что угодно: и блестящие побрякушки национальной бижутерии, и навороченные прибамбасы дорогостоящей заморской электроники.
За время службы я немало по базарам хаживал, и каждый поход вызывал интерес с точки зрения простого любопытства. В сезон урожая городские продовольственные рынки сражают разнообразием выбора: алыча, черешня, персик, гранат, арбуз, знаменитая туркменская дыня сорта «вахарман» сентябрьской зрелости, апельсин, виноград, орехи всех сортов – всё в изобилии. Цены у торговцев бросовые, бахча отдавалась по пять копеек килограмм, а если торговаться, что здесь очень приветствуется, громадный «ослиный огурец» (арбуз, в переводе с персидского) выуживался всего копеек за пятнадцать. Дыня «торпеда» стоила двугривенник – почитай даром!
Базар радовал выбором в любое время года! Даже сейчас, пока не спал цвет миндаля, торговцы выкладывали алычу, абрикос и черешню, хотя в основном мельтешили неисчерпаемые россыпи сухофруктов, орехов и пряностей, разложенных подобием горных хребтов. Прилавки манили также молочными деликатесами и выпечкой. Именно на Русском Базаре я впервые испробовал фитчи – пирог с начинкой из мясного рагу, солоноватую сузьму, чал с кислинкой и сливки из верблюжьего молока, туркменами называемые «агаран». А также нечто напоминавшее домашнюю брынзу... как крёстный самодельничал...
Вообще, восточный базар рисовался мне иначе. Виделась вереница купеческих лабазов с вычурными на азиатский манер мансардами, заострёнными арочными сводами фасадов и лепниной витых колонн. Лабазы отстроены впритык, закрывая от внешнего мира до толчеи набитое купцами и менялами торговище под открытым небом. В затенённом суконным навесом балагане должна ютиться чайхана. Под пушистым как копёшка сена тельпеком, в стёганом доне (халате), опоясанный чесучовым кушаком-оберегом восседает на тахте седовласый бабай в чарыках на босу ногу и с порога потчует гостей пиалой духмяного чая... Похоже, я сказок в детстве переначитался...
Кстати, нечто подобное увидел на фотографиях Караван-сарая – торжища, постоя ли, находившегося на месте нынешнего базара. Один завсегдатай аксакал поведал однажды, что и до наших дней под Гулистаном ветвятся подвальные катакомбы, используемые в былые лета для хранения скоропортящихся продуктов в относительной прохладе, в сравнении с иступляющей жарой на поверхности. Подвалы раскинуты под землёй минимум на целый квартал шире территории современного торгового центра. Позже я также узнал, что аксакал дословно – «белая борода», и стариков здесь зовут иначе. Пожилых огузов с диковинными белыми бородами зовут «яшулы». Наши северные старики носят бороды пышные, окладистые, ниже носа и кадыка не видно, посчитай, а у яшулы лица от волос чисты, от уха к уху лишь окаймлены выцветшими насаждениями, похожими на неухоженные бакенбарды, разросшиеся до подбородка и не заходящие в область рта и щёк...
Ашхабад снабжение имел первоклассное и лаптем щи не хлебал. Население численности небольшой, ассортимент товара миловал глаз. Особо провиант. Консервы любые, рыбных не счесть, сгущёнка молочная и кофейная, сыры не одного сорта, колбасы. Мебель и дефицитная техника не скажу переизбыток: были бы деньги – наберёшь вагон и маленьку тележку. Офицеры рассказывали, родня наезжала косяками и сметала всё, что встречала. Шмотьё тащили тюками, книг уйма, хотя большинством на туркменском языке (то есть буквы кириллицей, слова туркменские: многим это становилось откровением уже дома – до смеха), но не было сложности отыскать Пикуля на русском, Дрюона или выцепить сборник нетленного Дюма, к примеру...
Полдень разразился пеклом. Пустоходы нашли укромное место в кафе «Теремок», притаившемся посреди Аллеи Славы, центрального пешеходного бульвара города, эспланады к площади Карла Маркса. Ужаревшие солдаты нередко охлаждались коктейлями и мороженым в этом укрытом зеленью заведении.
В итоге, незабываемый первый день в увольнении в столице Туркменской ССР прошёл сказочно. Смотрели город, радовались свободе, вдосыть наслаждались вкусностями...
В тот майский день я пересмотрел и с удовольствием перепробовал на вкус целое ассорти наивкуснейших продуктов, учитывая, что увольнительное время длительностью не расписано. Как выяснила практика, солдатские желудки оказались безразмерными – мы набивали их, не замечая наполнения...
Сладости выторговывал за копейки. Денег кот наплакал, их следовало сохранить до вечера. После отбоя собирался прописаться на новом месте службы, поэтому под конец увольнения и по случаю дня рождения растратился на чуреки, молоко, творог и тому подобные быстро поглощаемые продукты, и вывалил гостинцы на столы в мастерской. Шнапс не брал – сам не рискнул, а намекнуть никто не додумался. Хотя в Союзе любой нежадный человек, вовремя проставившийся пузырём-другим водки, всегда становился практически сродником.
Чаю кушали из стаканов и ложечку после размешивания сахара не вынимали. Это божественное ощущение поцеживать заварку нарези чайного листа, ритуально придерживая указательным пальцем ложечку, без которой чаепитие сходит за пустое водохлёбство. Даже чифирить из пиалы несравнимо.
Советский гранёный стакан, один из дядьёв называл его «маленковский» – предмет уникальный. Народное мерило договорных обязательств, со слов того сведущего, должно было иметь шестнадцать граней, символизирующих количество союзных республик – на момент запуска изделия в производство Карельская автономия в составе РСФСР была преобразована в Карело-Финскую ССР в составе Союза...
Сослуживцам, собравшимся в мастерской, досталось всем. На междусобойчик сбежали обыкновенно через окна хозвзвода, выходящие на рохлю с реммастерской. Вероятно, дежурным по части заступил офицер строгого отношения к дисциплине, и мы решили не красоваться перед открытой дверью служебной комнаты. Кубрики на наше присутствие не проверялись, в ремонтный закуток чужие не заглядывали, окна мастерской мы зашторивали байковыми одеялами и смело затворничали от козней непрошеных гостей. Ремонтники точно всем составом отметились на импровизированной вечеринке, а накупленные яства не дожили и до полуночи.
Так началась моя служба во взводе ремонтников войсковой части 92526 мастером по ремонту радиостанций малой и средней мощности. Пока заштатно, подобающая запись в военном билете не главное. Штатником стану в начале осени...
Продолжение тут --- http://www.proza.ru/2010/05/27/951 >Рекогносцировка >