Вечером ко мне зашел Гоги. Многозначительно посмотрел на Софико и, нахмурившись, указал на нее пальцем:
– Хасан, пусть он виходит. Мужской разгавор есть…
Я отложил в сторону «Советский Спорт».
– Пайди падыши свэжий воздух, дарагая.
Софико недовольно передернула плечами, но пошла к выходу.
– Чито ты хатель, дарагой? – спросил я, когда за девушкой закрылась дверь.
– Хасан, помниш у тибэ ишак балель? Чэм ты его лечиль? – спросиль Гоги.
– В литр чача дабавляиш два таблэтка пирамидон, и пусть кушаит, – ответил я.
– И всё? – уточниль мой друг.
– Всё, дарагой, всё, – вздохнул я. – А зачэм ты папрасиль читобы Софико вихадиль?
– Слюший, Хасан, – вскричал Гоги, – ты мужчина, я мужчина и ишак мужчина! Зачэм про наши балячка должын знать жэнщина!?
Через два дня Гоги пришел снова. Сел на стул. Снял фуражку.
– Умер мой ишак, Хасан, – всхлипнул мой друг. – Два сутки мучилься и умер…
– А мой сразу умер, – сказал я.
Гоги достал из кармана литровую бутылку чачи.
– Давай помянем ишаков, Хасан.
– Давай, Гоги, – вздохнул я. – Чача бэз пирамидона?
– Бэз пирамидона, Хасан.
В окно заглянула Софико.
– Хасан и Гоги, а чито это ваши ишаки ходят по двору, шатаясь, словно пианые?
Мы с Гоги переглянулись.
– За здаровие наш ишак! – мой друг наполнил стаканы.