14
Василий Петрович в белой рубашке и наглаженном костюме стоял за киоском. Стоял и думал о том, как на этот раз встретит его дочь, что скажет ему и будет ли вообще говорить с ним.
Еще издали увидел ее: Катя появилась во дворе общежития в сиреневом костюме, в новых, на каблучках, туфельках. Лишь прошла мимо, несмело окликнул ее, но она не услышала его. Ушла, тоненькая, стройная, унося с собой его замирающее сердце и надежду на встречу, а он остался стоять на том же месте, словно прикованный цепями.
"Вот она, моя кровинка, - провожал он ее глазами. - Выжила и выстояла и без отца. А сколько горя хлебнула?! И не стала ни наркоманкой, не ушла под заборы. А могла бы... Сама карабкается вверх... Ах, дочка, дочка! И я ведь победил зло. Все силы отдал, но победил... - Слабея телом, Василий Петрович облокотился о выкрашенный зеленой краской забор. - Странно, - подумал он дальше, - странно, что люди не могут победить пристрастие к выпивке. Можно ведь. Только в какое-то время необходимо не щадить себя, хребет сто раз переломать, чтобы косточки хрустели; когда и тяжко и больно, и страшно и невыносимо, а держаться надо: пусть душа кричит криком, пусть в мучениях умирает, требуя хоть капельку спиртного, чтобы ожить, а ты держись и не смотри на бутылку. Умри, но не смотри! Она волком воет, а ты держись; она задыхается, а ты дыши, она падает, а ты стой. Стой, когда, казалось бы, сил-то никаких нет, и воли нет, а есть одно безмерное всепоглощающее желание выпить, чтобы вернуться с того, кошмарного света, в этот, теплый, безмятежный, когда море - по колена и жар-птица в руке. И если ты устоишь в эти минуты, часы, дни - ты победил..."
Василий Петрович увидел Катю, когда солнце клонилось к закату. Она шла с высоким офицером. Держась за руки, они что-то весело обсуждали. Катя была с цветами.
"Доченька... - прошелестел одними губами Василий Петрович. - Моя родная..."
- Катя... Доченька... - тихо позвал, надеясь, что дочь, будучи с молодым человеком, не посмеет на этот раз пройти мимо.
Молодые люди остановились.
Василий Петрович подошел к ним, поздоровался.
- Здравствуй, папа, - ответила Катя, не зная, представлять ли ему Дмитрия. - Мой отец, - сказала просто, подавив в себе радость, минуту назад бурлившую в ее сердце. - Познакомьтесь.
Дмитрий подал руку седеющему аккуратному мужчине.
- Лейтенант Рогов.
- Мезенцев Василий Петрович.
И они пошли рядом.
Никто не слышал, о чем говорили эти трое, но многие видели, что они прошли мимо общежития, где жила Катя, и направились в сторону дома, в котором обитал в одиночестве Василий Петрович.
Не чувствуя от радости под собой ног, Катя поднималась по знакомым до каждой трещинки четырем ступенькам, размышляя: а вдруг в квартире не убрано и все увидит Дима? А вдруг отец все вещи пропил и дома – шаром покати? А вдруг...
Василий Петрович с первого раза не мог открыть дверь: он слишком волновался. Наконец, дважды щелкнул замок - и дверь распахнулась. Катя почти вбежала на кухню: все привычно и очень чисто. Блестели вымытые окна, а на них - новые занавески. Посуда убрана. На кухонном столе полный порядок. И она облегченно вздохнула:
- Папа, кто тебе помогает по дому?
- Все сам, Катюша. Работаю снова в школе. Поверили и взяли... - Он боялся взглянуть дочери в глаза: вот здесь, за этим столом последний раз ее видел. - Очень люблю ребятишек. Кажется, и они меня. Стараюсь успевать и в школе и дома. - Василий Петрович нахмурил густые брови: - Много в жизни набил шишек, пока не понял: только труд спасает человека от беды.
- Тебе тяжело?
- Сейчас нет.
- Я рада за тебя, папа, - сказала Катя, вое еще не веря тому, что только что услышала, и старалась не думать ни о чем другом, кроме того, что она дома и рядом с ней - отец, совсем не тот, которого она знала и однажды оставила на произвол судьбы. Другой он, другой!
- Проходите в комнату, - предложил, суетясь, Василий Петрович, выбирая момент, чтобы незаметно рассмотреть лейтенанта. - Я сейчас.
И в комнате Катя увидела порядок. И только теперь поверила отцу: да, он работает в школе: на письменном столе лежали тетради, книги, журналы. Да, он уже не пьет. Нет! Нет!
Василий Петрович заглянул в открытую дверь:
- Садитесь. Отдыхайте, а я займусь ужином.
- Вот я и дома, - расслабленно промолвила Катя, пряча от Рогова наполненные слезами глаза. Она переходила от книжного шкафа до тумбочки, от нее - к стенке, где стояла, как и прежде, недорогая посуда, и все трогала руками. До нее еще не дошла та радость, которая захлестнет ее завтра, когда она окончательно и бесповоротно поверит отцу и увидит рядом с ним его учеников, возбужденно обсуждающих теоремы по геометрии, а он, взволнованный, не в меру суетливый, будет их угощать чаем и яблоками, и Катя поймет, что отец, порвавший с пьянством, так же счастлив, как и она.
- Ничего, Катюша, не надо объяснять, - наблюдая за Катей, произнес Рогов. - Я понимаю и тебя и твоего отца. Хорошо, что мы здесь. А завтра зайдешь сюда со всеми своими вещами, что в общежитии. Договорились?
- Да, Дима. Я это сделаю непременно. И мне будет легче и папе тоже. А сейчас прости: мне надо на кухню. А ты займись журналами.
Склонившись над газовой плитой, отец жарил мясо.
- Папа, к тебе можно?
- Конечно, доченька, - поднял он ухоженную голову в ее сторону. - Давно мы не были вдвоем... Ох, как давно! - Катя увидела блеснувшие его глаза и дрогнувшие губы: он положил на тумбочку нож, вытер полотенцем руки и обнял дочь.
- Папка-а-а! - только и сказала Катя. Она почувствовала, что он плачет: его плечи вздрагивали, а седеющая голова все больше склонялась к ее груди.
- Какое счастье, какое счастье, Катюша, что ты снова со мной... - Василий Петрович глухо рыдал, уткнувшись лицом в ее отросшие волосы. - Я не з-заслужил эт-того...
Катя тоже заплакала.
- Успокойся, папа. Мы больше не расстанемся. Никогда!
- Доченька моя славная... Дитя мое родное... Прости меня! Если бы ты знала, как мне было плохо без тебя?! Если бы ты знала... Прости меня, дитятко, прости...
- Не надо, папочка, не надо...
- Я буду всю жизнь каяться, буду нести весь груз тяжести. Прости за маму... Олежку...
- Ну, успокойся... Прошу тебя... - и сама плакала, роняя слезы на седую копну отцовских волос.
Через несколько минут они все сидели за столом. Катя видела размягченное и уже спокойное лицо отца - он словно помолодел - и в душе ругала себя, что не пришла к нему раньше и не помогла ему, когда он в одиночестве вел очень трудную борьбу с пьянством, а это не так-то просто было сделать, и подкладывала ему в тарелку то картошку, то мясо; он снова был ей дорог, как когда-то, когда возил ее на своей широкой спине.
Василий Петрович ел медленно, прислушиваясь к поселяющемуся в его сердце спокойствию: ну и слава богу, думал про себя, Катя все простила, коль пришла с таким видным молодым человеком и не собирается уходить. И не уйдет, он все для этого сделает... С этого часа...
- Папка... папка... - наконец пробился к нему откуда-то издалека очень родной и в то же время опять ускользающий куда-то голос, и он понял, что слишком углубился в свои мысли, поднял глаза и встретил Катины: черные, блестящие, излучающие радость: - Где ты витаешь, папа? За какими морями?
- Я там, доченька, где еще никогда не был. Мне надо поверить, что ты дома, со мной... Дай мне эту возможность. Прости, Дмитрий, что мы во-от так... - смутился он.
- Говорите, говорите... - Дмитрий наклонился над тарелкой, невольно переживая все случившееся. - Я вас понимаю. Вам надо выговориться.
- Папка, подержи мои руки!
Василий Петрович взял их осторожно, словно они были так хрупки, что могли в любой момент разбиться, и прижал к чисто выбритой щеке.
- Маленькие какие, а уже заменяли мамины, - и поцеловал их.
- Ну-ну... Успокойся! - Катя решила отвлечь отца от его тяжких дум: - Так все вкусно приготовлено. Я давно ничего подобного не ела.
- Да, - подтвердил и Дмитрий. - В столовых не стараются в этом плане. Кое-как, лишь бы день до вечера.
- А солдаты как питаются? - поинтересовался Василий Петрович.
- Нормально, отец. Есть, конечно, маменькины сынки и вначале крутят носом, но затем привыкают. Не домашняя пища, но калорий достаточно.
- А ты, сынок, сам откуда?
Дмитрий вытер салфеткой губы, посмотрел на Катю: она ни разу об этом его не спрашивала, и перевел взгляд на Василия Петровича.
- Земляк ваш. Родился здесь, а потом, когда мама с папой развелись, уехал с ней в Астрахань к бабушке. Там и жил. Танковое училище закончил в Харькове. Сейчас я командир взвода.
- Есть ли эта самая "дедовщина"?
- Пресекаем всякие попытки к ней. Мои солдаты живут дружно, хотя и разной национальности: есть украинцы, эстонец, русские, армянин, два бурята. Все равны, все дружны. Что им делить? Одно у них небо и одна земля и долг их - защищать ее. Они сами это понимают. Хорошие парни.
- А в школе - свои заботы. Детишки - наше будущее и их надо правильно воспитывать. - Собрав со стола хлебные крошки, Василий Петрович зажал их в руке, затем высыпал в свою тарелку. - И не только это. На каждом уроке должны присутствовать слова: долг, труд, совесть, доброта. Мальчишек же со школьной скамьи надо готовить к службе в армии.
- Надо, отец. О, как надо! - Дмитрия этот вопрос волновал особо. - Все бы так рассуждали да делали. И нам, командирам, было бы легче.
Вслушиваясь в мирную беседу отца с Дмитрием, Катя полностью разделяла их мысли и поддержала ее:
- А еще надо думать о здоровье школьников, чтобы они были сильными и выносливыми. Тогда и служить им будет легче.
Рогов влюбленно посмотрел на Катю:
- Правильно мыслишь, Катюша. Здоровым деревьям не страшны ни ветры, ни бури. Они гибнут только тогда, когда в сердцевине появляется червоточина.
Василий Петрович впитывал умные речи лейтенанта и был безмерно счастлив, что он - друг дочери, ибо понимал и давал себе отчет, что Катя должна еще много учиться, чтобы стать достойной такого парня.
- Пусть непутевые люди, - сказал он после некоторого раздумья, - и поносят и презирают добрую, терпеливую землю нашу, но проходит время - и она без обиды прижимает к груди свое самое заблудшее дитя и постепенно ставит его на путь истины. И я среди таких людей...
- Ничего, папа. Во что ты сейчас веришь - оно не потеряно. Впереди долгие годы жизни, и ты сполна можешь отдать ей себя и все свои знания.
- Все верно, дочка. Что вложу в своих ребятишек, с тем и уйдут они в дорогу, уже свою. В ту же армию... - Василий Петрович вскинул глаза на Рогова. - Во всем нужно терпение.
Дмитрий разгадал тревогу Василия Петровича и дружелюбно ответил, поддерживая его мысль:
- В жизни только терпеливый человек закончит любое, даже самое сложное и важное дело, чем бы оно ни было прервано, а торопливый где-то запнется и упадет. Все надо взвешивать.
Поздно вечером Катя с Димой принесли в отцовский дом из общежития небогатые Катины вещи.
Василий Петрович суетился, был разговорчив и прятал предательски блестевшие слезы, а потом, когда ушел Дмитрий , а Катя легла в постель, сидел на кухне почти до утра, свыкаясь с тем, что для него отныне наступили самые счастливые за последние годы дни.