Глава 11.
В темноте замерцал слабый огонек. Понемногу глаза стали осваиваться в полумраке. Из темноты начали проявляться очертания фигур и предметов. Глаза сфокусировались на двух огоньках напротив. Постепенно они приобрели форму и четкость, и я увидел, что два факела освещают противоположную стену. Это были настоящие факелы, напоминающие средневековье, какие я видел только в кино. Они были воткнуты в стену на большом расстоянии друг от друга и выхватывали из мрака танцующие пятна старинной кладки, уходящей высоко вверх. Огни таких же факелов прыгали и на других стенах. Стены были черные, высокий потолок утопал во тьме, и снова мелькнула мысль о средневековом замке. Зал, в котором я оказался, представлялся очень большим. Бездонные углы его были окутаны чернотой, и пространство казалось безграничным. Мебели почти не было, кроме двух рядов длинных темных столов напротив и справа от меня вдоль стен, за которыми, почти сливаясь с фоном, виднелись чьи-то фигуры. Середина зала была пустой. Пол был не освещен и там, куда не доставали отблески факелов, казался черной бездной. Окон и дверей не было видно. Слева от меня, на возвышении, стояло деревянное кресло с высокой прямой спинкой, и чуть ниже, с двух сторон от него, еще два таких же кресла. В креслах очень прямо и неподвижно сидели какие-то люди, но лиц я разобрать не мог. Видимо, там находились председательствующий этого странного собрания и два его помощника. Один факел затрещал и вспыхнул чуть ярче, и я увидел, как на голове у председательствующего вырастают рога. Стало жутко. Но потом свет выхватил из мрака его лицо, и я понял, что на голове у него надета большая черная маска с кривыми рогами. Тогда я стал различать и остальных. Все они были в таких же деревянных черных масках. Что на них за одежда, и была ли она вообще, я понять не мог. Их руки и ноги тонули во тьме.
Я оглядел себя: я был в том же костюме, что и на вечеринке, руки и ноги были свободны. Я сидел в старинном деревянном кресле с высокой прямой спинкой. «Где же это я? И как я сюда попал? И где Ира?» – промелькнули в голове первые признаки мысли.
Потом до меня донеслись голоса. Говорили по-французски.
- Гость очнулся.
- Пусть смотрит.
- Он узнает.
- Он не поймет.
- Он расскажет.
- Он всё забудет.
- Он помешает.
- Он не сможет.
- Он чужой.
- Он будет наш.
- Он не посвящен.
- Знание войдет в него.
- Зачем он нам?
- Он должен видеть.
- Кто он нам?
- Он мой гость.
Один из голосов показался мне знакомым.
- Пора начинать, - сказал тот же голос.
Один из помощников взмахнул рукой. Тотчас один из сидевших за столом встал и подошел к председательствующему. Второй помощник зажег и протянул ему свечу. И только тогда я увидел, что перед возвышением, держа в руке свечу, стоит черный голый мужчина в черной маске.
- Откуда ты пришел? – громко спросил председательствующий.
- Из тьмы.
- Куда ты идешь?
- Во тьму.
- Кому ты служишь?
- Повелителю тьмы.
- Зачем ты здесь?
- Принести ему жертву.
- Пей, - сказал председательствующий и протянул ему серебряный кубок.
Мужчина приподнял маску и залпом выпил. Когда он опустил кубок, я увидел, что над верхней губой осталась полоска крови. Председательствующий обмакнул пальцы в кубок, протянул длинную руку и начертал на теле мужчины две кровавые линии: от шеи к животу и от левой груди к правой. Маска поклонилась и села на место.
Потом из-за стола встал второй, и церемония повторилась. Снова была зажжена свеча, и те же слова гулко ударились в невидимый потолок:
- Откуда ты пришел?
- Из тьмы.
- Куда ты идешь?
- Во тьму.
- Кому ты служишь?
- Повелителю тьмы.
- Зачем ты здесь?
- Принести ему жертву.
Снова был выпит кровавый напиток, и кровью начертан крест на груди.
Они подходили по очереди, и было их много в этом зале: белых и черных мужчин. Постепенно свечей, освещавших столы вдоль стен становилось всё больше. Но это был не тот свет, что радует глаз после темноты. Несмотря на то, что в зале становилось светлее, зрелище делалось еще более жутким: за столами в ряд, освещаемые гирляндой свечей, сидели черные уродливые маски.
Когда последний занял место за столом, держа перед собой свечу, председательствующий произнес громовым голосом:
- Вы готовы?
- Готовы, - сотрясся зал от единого возгласа.
- Тогда очертите место для жертвы.
«Уж не меня ли они готовят на роль жертвы?» – подумал я, с трудом отрываясь от происходящего передо мной действия. Хотя я так и не обнаружил в зале ни одной двери, и прорваться сквозь толпу этих безумных масок с окровавленными губами вряд ли бы удалось, я попытался встать. Оказалось, что это невозможно. Руки были будто приклеены к подлокотникам, а ноги не могли оторваться от пола. Я был свободен, но чья-то могущественная сила удерживала меня в кресле. И я уже начинал догадываться, что это за сила.
А в это время маски вышли друг за другом из-за стола и образовали большой круг посреди зала. Потом они разом наклонились и воткнули свечи в пол. Там, где только что зияла черная бездна, засверкало огненное кольцо. Когда пламя запрыгало и разгорелось, они расступились, но остались стоять за кругом, глядя на председательствующего.
Председательствующий поднял руку и заговорил:
- Сегодня вы сможете послужить ему. Сегодня вы сможете порадовать его. Сегодня вы сможете заслужить его покровительство. Сегодня вы получите частицу его могущества. Вы – избранные, и сегодня я дарю вам жертву, которую он выбрал сам.
При этих словах из черного угла, как из-за кулис, вышли четыре тени, на которых, кроме масок, ничего не было, и двинулись к огненному кругу. Они несли на плечах обнаженную белую женщину. Она лежала, не прогибаясь, неестественно прямо, как в столбняке.
Что-то похожее я уже видел.
Медленно и торжественно они переступили через свечи, положили ее на пол в центре круга и вышли из него.
В пяти шагах от меня в пламени свечей, окруживших ее, лежала на полу с закрытыми глазами Ира.
Я извивался, как змея, пытаясь вырваться из невидимых пут. Я дергался и тряс головой. Я не думал, что будет дальше, я был не в состоянии думать. Только бы вырваться, сделать эти пять шагов, подхватить ее на руки, вынести из круга. Но руки и ноги мои были прикованы крепче, чем цепью. Я посмотрел на председательствующего и хотел крикнуть ему, но не смог издать ни звука: язык прилип к гортани и не повиновался мне. Председательствующий повернул голову в мою сторону и долго и пристально смотрел на меня сквозь прорези застывшей в гримасе маски. Но не сказал ни слова.
Потом он повернулся к ожидавшим его знака и крикнул:
- Вот ваша жертва. Убейте ее.
И в тот же миг десятки невесть откуда взявшихся ножей сверкнули в руках.
Ира не шелохнулась. Я даже на секунду подумал, что она уже мертвая, что ее отравили чем-то.
Они сделали шаг вперед. Ножи были занесены. Я закрыл глаза и стал молиться.
- Остановитесь, - услышал я чей-то голос.
Я открыл глаза. Толпа склонилась над Ирой и замерла. Председательствующий привстал в кресле. Видимо, этот крик не входил в его планы и нарушал срежиссированный им спектакль. Во мне закричала надежда. Несколько человек показывали рукой на Иру и что-то тихо объясняли остальным. И только тогда я заметил, что на шее у нее висит темная ниточка с черным плоским камешком, исчерченным белыми полосами. Ее африканский оберег.
Председательствующий встал и спустился со своего тронного места в зал. Это был чернокожий гигант, единственный среди всех в набедренной повязке. На правой груди у него выступал выпуклый шрам в форме клинописи. Он наклонился над Ирой и потрогал оберег. Он перевернул его и стал читать знаки. Я испугался, что сейчас он сорвет его, порвет эту тонкую нить, связывающую Иру с жизнью, и приведет приговор в исполнение. Но он выпустил амулет из рук, выпрямился и, обернувшись ко мне, тихо сказал:
- Я отпускаю ее, но ведь есть еще люди.
Слова были странными, но тогда я не обратил на них внимания. Меня переполняла радость:
- Спасена. Спасена.
Он снова вернулся в свое кресло и что-то сказал помощнику.
Ножи исчезли. Маски отошли от кольца и снова встали полукругом. Четверо черных теней опять вышли из угла, переступили через свечи, молча положили Иру себе на плечи и унесли в темноту.
Сердце мое прыгало и ликовало.
И тут из толпы раздались крики:
- Жертву! Жертву! Дай нам жертву! Мы пришли принести ему жертву! Мы хотим жертву! Жертву! Жертву!
Председательствующий сидел неподвижно, словно не слыша этих криков. Потом он наклонился к помощнику и что-то шепнул ему на ухо. Тот встал и вышел. Председательствующий поднял руку, и всё стихло.
- Вы пришли за жертвой. Вы принесете ему жертву. Я дам вам жертву. Сейчас ее подготовят. Он не захотел принять ту. Будет другая.
Он замолчал, и в зале повисла долгая тишина. Ожидание.
Снова из темного угла, как четыре могильщика, вышли четыре тени, несшие на плечах белую женщину. Будто снова прокручивался уже показанный кадр. Я вдруг подумал, что они снова несут Иру. Но это была не она. Ее бережно положили в середину круга, и я увидел ее лицо. Это была Софи.
Темные кудряшки обрамляли ее лицо. Глаза были закрыты. Казалось, она спала: безмятежно, как ребенок. Она была такой хорошенькой и молодой. Я вспомнил, как она смеялась и болтала в кафе с Ирой о разных пустяках. На глазах выступили слезы, но я знал, что бессилен.
Толпа сделала шаг вперед, но председательствующий снова поднял руку:
- Не трогайте ее. Я сам принесу ему эту жертву. Вы же изопьете ее кровь и вкусите частицу его силы.
Он встал во весь свой огромный рост и величественно прошагал в огненный круг. Потом опустился на колени, склонился над Софи, положил ей левую руку под голову, а правой провел по лицу. Он наклонялся над ней всё ниже и совсем закрыл ее своим телом от чужих глаз. Мне показалось, что он что-то шепчет ей. Потом он вдруг резко выпрямился, встал и поднял вверх правую руку. Сквозь сжатые пальцы капала кровь. Тогда он разжал кулак. На ладони у него лежало сердце.
В голове у меня помутилось, и свет померк.
Глава 12.
1.
Я проснулся в нашей комнате на втором этаже с жуткой головной болью. Солнце светило в окно. Ира сидела рядом и, улыбаясь, смотрела на меня.
- Соня, вставай. Пора завтракать. Отец ждет нас в столовой.
Я принял душ, быстро оделся, и мы спустились в столовую.
На завтрак были поданы рогалики с маслом и джемом, сок и кофе. Я с жадностью пил сок, но ел через силу.
Николай Петрович аккуратно съел свой рогалик, запил соком и сказал:
- Сегодня утром Жерар пригнал вашу машину. Он рассказал, что ночью привез вас на своей, но не стал меня будить. Вы оба неважно себя чувствовали. Что случилось?
Первым начал я:
- Мы поехали вчетвером на вечеринку. Жерар повел меня смотреть коллекцию картин в этом доме. А потом у меня вдруг закружилась голова, и я больше ничего не помню.
Теперь была Ирина очередь рассказывать:
- Мы веселились на вечеринке. Жерар увел Андрея в другую комнату. Я танцевала. Потом Жерар вернулся, отвел меня в сторону, сказал, что Андрею стало плохо, но меня к нему не пустил, а сказал, чтобы я ждала в машине, сейчас он его приведет. А потом какой-то провал. Я не помню, как мы уехали. Я проснулась в нашей комнате, Андрюша рядом, значит всё нормально.
- Всё это мне совсем не нравится, - сказал Николай Петрович. - Головокружение, провалы в памяти. Я беспокоюсь о вас. Вы даже представить себе не можете, насколько вы уязвимы сейчас. Париж – прекрасный город для прогулок вдвоем, но, видимо, сейчас это не для вас. Слава богу, Жерар вас не оставил, и я ему очень благодарен. Кстати, он сказал, что после того, как привез вас, снова вернулся на вечеринку, но Софи уже не было. Она до сих пор не появилась. Правда, такое с ней бывает. Ладно, она – большая девочка, и они сами разберутся.
Он выпил кофе, закурил и продолжил:
- Так вот что я предлагаю. У меня в Каннах есть небольшая вилла. Сегодня я приведу в порядок свои дела, а завтра утром мы выезжаем втроем в Канны. Покупаетесь, позагораете, отдохнете недельку. А то вон Андрюша как-то спал с лица. Если вы не против, конечно. И если мое присутствие вас не очень стеснит.
- Папа, как ты замечательно придумал, - Ира бросилась ему на шею.
- А вы что скажете?
- Мне тоже очень нравится ваше предложение. Я никогда не был в Каннах.
- Значит, решено. Я сейчас уеду, а вас попрошу хозяйничать здесь до вечера и в Париж сегодня не ездить.
Он был прав. Голова болела меньше, но чувствовал я себя разбитым. Что-то еще вчера было. Софи, Жерар. Ира танцевала с кем-то, я ее немного приревновал. Потом Жерар показывал мне картины. Я помню «Танцовщиц» Дега. Что-то еще произошло. Нет, не могу вспомнить. Так бывает: силишься что-то вспомнить, знаешь, что это сидит в голове, но какая-то переборка закрылась наглухо, спрятала и не выпускает кусочек памяти.
Мы остались одни.
- Что с тобой, милый? У тебя действительно бледный вид.
- Голова разболелась.
- Это оттого, что мы вчера мешали пиво с шампанским. Я тоже себя чувствую как-то не в своей тарелке. Погоди, я тебе сейчас массаж головы сделаю.
И она принялась растирать мне виски и затылок. Нежные прикосновения ее пальцев прогоняли боль. Я расслабился и закрыл глаза. Боль ушла, но переборка в мозгу, хранившая что-то важное, то, что уже готово было просочиться в сознание, захлопнулась окончательно.
На следующий день мы выехали в Канны.
2.
Мы ехали на машине через всю Францию. Торопиться было некуда, и мы выбрали второстепенную дорогу, чтобы можно было остановиться и осмотреться. Машин было немного, основной поток двигался по главной магистрали. Солнце улыбалось. Мы с Ирой сидели на заднем сидении. Я положил ей руку на колено и физически ощущал теплую волну энергии, пульсирующей в ее теле. Николай Петрович вел машину уверенно и аккуратно. Мы часто останавливались на центральных площадях чистых, уютных городков и сидели в кафе, наслаждаясь ненавязчивой доброжелательностью их жителей. К вечеру мы въехали в Авиньон.
Мы сняли два номера в гостинице напротив папского дворца, напоминавшего средневековую крепость. Весь вечер мы бродили втроем по узеньким улочкам этого красивого, старинного города, и он казался мне островком неторопливой тишины и безопасности на нашей мятежной, страдающей земле: «Как же, должно быть, счастливы люди, которым повезло жить здесь, и, скорее всего, они не понимают своего счастья. Люди есть люди, им всегда не хватает чего-то».
Мы набрели на симпатичный маленький ресторанчик и сели ужинать. По обычаям этой страны мы долго обсуждали меню и священнодействовали над выбором сыров, пятнадцать сортов которых были разложены маленькими ломтиками на тарелке для пробы. Я с восхищением следил за гаммой чувств, отражавшихся на лице Николая Петровича, когда он пробовал налитое на донышке в его бокал вино. Сначала он с самым серьезным видом вдохнул аромат, потом он сделал маленький глоточек, подержал его на языке, проглотил и задумался. Лицо его прояснилось, он сделал еще один глоточек, закрыл глаза, снова открыл, посмотрел в потолок, подумал, и лицо его выразило удивление, радость, восхищение, и, наконец, он сказал:
- C’est bon. Хорошо.
Всё это время официант, замерев с бутылкой вина в руке, не сводил с него глаз. Когда Николай Петрович сказал: “C’est bon”, - официант ожил, ожидание на его лице сменилось улыбкой, он разлил вино в наши бокалы, поставил бутылку на стол, сказал: “Bon appetit”, - и с важностью удалился.
- Это общепринятый во Франции ритуал, - объяснял Ирин отец.
Официант всегда безошибочно определяет старшего за столом и наливает ему на пробу вино. И если вы просто выпьете его, это будет глубочайшим оскорблением всему ресторанному делу и французскому виноделию. Надо обязательно посмаковать, подумать, выразить свое одобрение. Это маленький спектакль, который каждый день разыгрывается во всех ресторанах Франции. И гости, и официанты – актеры, они это прекрасно понимают и стараются сыграть свою роль, как можно искуснее.
Вино оказалось действительно вкусным. Ира радостно улыбалась, Николай Петрович рассказывал забавные истории из французской жизни, я повеселел. Ужин удался на славу.
На следующий день мы увидели море. Миновав набережную с выстроившимися в ряд белокаменными отелями, мы стали подниматься по узким улочкам на холм и, наконец, остановились перед воротами виллы. Вилла оказалась кирпичным трехуровневым домом, из которых нижний выходил на подъездную дорожку, средний – в сад, а верхний – к бассейну. Из окон открывался прекрасный вид на город и на море. Нас встретила предупрежденная заранее домохозяйка, которая показала приготовленные к нашему приезду комнаты.
Когда солнце стало клониться к закату, мы спустились искупаться и пофланировать по набережной.
Николай Петрович с удовольствием показывал нам дворец на La Croisette, где проходят кинофестивали, фигуру Фернанделя, замершего среди прохожих у входа в ресторанчик, яхты на рейде, изгибающиеся улочки старого города.
Полетели дни и ночи, замешанные на солнце, вечерних ужинах в приморских ресторанах с рыбой и вином, поездках по побережью, ночных купаниях в бассейне и любви.
В один из дней мы поехали в Монако. Если и есть рай на земле, в котором особенно остро ощущаешь суетность и тщетность бушующего вокруг мира, где вечное екклесиастовское «суета сует и всё суета» становится аксиомой, так это здесь, в этом игрушечном княжестве. Мы побывали в Ницце, мы играли в Монте-Карло, мы слушали цыган в ресторане «Русская рулетка» и ели сырое мясо a la tartar. Дни слились в большой праздник, в солнечный разноцветный карнавал, в котором было только трое участников.
День за днем мы качались по безмятежным волнам юга Франции, и казалось, что это и есть та счастливая гавань, в которой отдохнет наш корабль. Но и я, и Ира, мы оба понимали, что всё это только кажется, что всё это временно, что это чужая, не наша пристань, что так хорошо долго не бывает.
Неделя кончилась, мы вернулись в Париж.
3.
За десять дней нашего знакомства я еще ни разу не видел Николая Петровича таким взволнованным. Это был сдержанный, очень вежливый и воспитанный человек. Даже когда он советовал нам уехать из Парижа, он облачал свое беспокойство в некий дружески-ироничный совет. Сейчас лицо его было хмурым и тревожным:
- Только что звонил Жерар. Софи пропала. Ее никто не видел с той вечеринки, с того самого вечера.
У меня в голове что-то шевельнулось. Опять, как в тумане, неоформившаяся мысль застучала в таинственную переборку, просясь наружу. Опять, как и тогда, наутро после вечеринки, какой-то тревожный сигнал колокольчиком зазвенел в мозгу, какая-то тоненькая ниточка, которую никак не удавалось ухватить, задергалась глубоко, на донышке памяти.
- Он звонил ее матери. Там она не появлялась. У друзей и знакомых ее не было. Полиция оповещена. Никаких следов.
Это был наш прощальный вечер. В столовой был накрыт стол. Николай Петрович зажег свечи и поставил Баха. Мы видели, как он старается, чтобы этот последний вечер во Франции, этот семейный ужин при свечах остался в нашей памяти.
Он поднял бокал с красным вином и сказал:
- Божественная музыка. Космическая музыка. Баха хорошо слушать при свечах. Со свечой в руке мы обращаемся к Богу. Под музыку Баха мы возносимся мыслью. Вместе эти два божественных начала: огонь и музыка, дают очищение.
Я хочу выпить за вас, за тебя, Ириша, и за вас, Андрей. За вашу любовь. За то, чтобы вы достойно перенесли те испытания, которые еще выпадут на вашу долю. За то, чтобы вы сберегли свою любовь.
На этот раз мы пили по-русски. Мы чокались хрустальными бокалами и говорили тосты.
Потом сказал я:
- Я поднимаю этот тост за вас, Николай Петрович. За всё, что вы для нас с Ирой сделали. В Москве я думал, что начинаю сходить с ума, а вы раскрыли нам тайну африканской маски. Пусть эта история еще не закончена, мы больше не блуждаем в потемках. Спасибо вам за прекрасную неделю в Каннах, которую вы нам подарили. За ваше гостеприимство, за вашу заботу. За вас.
А Ира добавила:
- За тебя, папа. Я так тебя люблю.
Сквозь пламя свечей я смотрел на любимое лицо. Ира улыбалась задумчиво. Николай Петрович маленькими глотками пил вино и курил. Его лицо разгладилось, я видел, что ему приятны наши слова. А сам я чувствовал себя дома, в семье, среди близких и понимающих людей. Как мне этого не хватало всегда.
И все-таки было что-то недосказанное в нашем прощании. Тосты прерывались долгими паузами. Николай Петрович был не так разговорчив, как обычно. Я привязался к нему за эти дни. Ира любила своего отца, я видел. Но к горечи предстоящего расставания примешивалась грустная мысль об исчезновении Софи. Каким глупым я был в Москве: подозревать Софи в нападениях на Иру из-за наследства. Сейчас это казалось таким нелепым. Я вспомнил нашу встречу в кафе. Темные кудряшки обрамляли ее улыбающееся лицо. Такая хорошенькая и молодая. Как птичка. Они и щебетали с Ирой, как две веселые птахи, о разных пустяках.
Я посмотрел на Иру, посмотрел на Николая Петровича. Оба задумались о чем-то. Мне показалось, что наши мысли блуждают где-то рядом.
- Я очень прошу вас: звоните мне чаще, - сказал Николай Петрович. Если появятся малейшие сомнения, тревоги, подозрения, звоните. Я буду думать о вас. Я буду молиться за вас.
Свечи погасли. Вечер закончился.
На следующее утро мы с Ирой полетели в Москву.