Я тревожно размышляла о прошедшем осмотре, и чувствовала разочарование: диалог с доктором не сложился, ровным счетом ничего не прояснил. Я ругала себя за собственную бестолковость, решив, что при следующем осмотре буду расторопней.
Халат теперь копошился у медицинского столика в палате. Одним махом он вспарывал узкие горлышки ампул и метко всаживал иглу шприца в обезглавленный сосуд. По-жонглерски лихо вскидывая сидящую на игле ампулу вверх дном, он, один за другим, заправлял шприцы. Высосанные ампулы летели в мусорное ведро с безупречностью попадания.
Только я прикрыла глаза, как Халат возник передо мной со шприцом в руке. Острая игла зловеще торчала вверх.
Снова жестом регулировщика Халат дал знать, что укол предназначен мне.
Я было безропотно подставила ягодицу под иглу, но вдруг заартачилась:
– Это зачем?
– Обезболивающее, – сухо пояснил Халат.
– Не надо обезболивать, я могу терпеть.
– Не надо терпеть, – возразил Халат. – Надо спать.
– Но мне нельзя спать, ведь я рожаю!
– Ночью надо спать, а рожать – на свежую голову.
– А если рожать приспичит во сне?
– Уколемся, не приспичит!
Пора было подчиниться, но в меня словно бес вселился: что-то подсказывало, что в моем положении в инъекциях нет надобности, а неизвестное обезболивающее может навредить малышу, тем более что оно сулило крепкий сон.
Я всерьез опасалась уснуть, стать бесчувственной, словно усопший, оставить малыша наедине с самим собой в его день рождения, и пустилась в рассуждения о родах в стоге сена, где роженица обходится без инъекций. Обезьяны и слоны тоже рожают без уколов! А для пущей убедительности приобщила к списку перечисленных крокодилов, бегемотов и жирафов.
– Давно вернулась? – хладнокровно выслушав, спросил Халат.
– … Откуда?
– Из Африки.
– …Я там никогда не была.
– Тогда при чем тут бегемоты с крокодилами?! – заметно повысил Халат тон. – Укол прописан врачом, я лишь выполняю предписания, и некогда мне слушать всякие бредни про крокодилов: вас здесь много, я – одна! Если лучше врача знаете, что делать, так и рожайте себе в сене, как… коровы!
– Простите, простите! – взяла меня опаска рассердить Халат еще пуще. – Я только хотела рассказать…
– Здесь роддом, а не радио! – обрубил он. – Рассказывать будете детям сказки!
– …Но мне только хотелось узнать, нужно ли… – еще пыталась я настоять на своем, но Халат пресек:
– Уже сказано, здесь не передача «Хочу все знать»!
– Простите, но про эту передачу вы ещё ничего не говорили, – уточнила я.
Халат затряс шприцом:
– Да прекратите пререкания!.. Подставляйте ягодицу, не связывать же вас, в самом деле!!!
Струхнув от перспективы быть связанной, я оголила бедро.
Шприц выпустил вверх победоносный фонтанчик и вонзил свое жало в сдавшуюся ягодицу.
Последнее неубедительное сопротивление ему отразилось на хмуром лице, с коим я позволила себя уколоть, а точнее – усыпить.
Что ж, такое случается в ветеринарной клинике с приболевшей кошкой, досаждающей своим хозяевам…
Чужеродная жидкость вмиг разлилась по телу, растворяясь, точно чернила в воде. Голову захватил протяжный звон, словно невидимая струна проткнула уши и приглушенно зазвенела.
Малыш отчаянно засучил ножками и ручками, будто глотнул отравы, и его свела судорога. Показалось, он истошно закричал, аж в ушах у меня загудело. Я обняла живот, силясь утешить малыша: тихо, тихо, тихо…
Соседки вняли предписанию доктора без комментариев, и смиренно подставляли ягодицы под неведомое обезболивающее.
Сплоченные единой процедурой, мы могли хором исполнить колыбельную на сон грядущий, но запевала не обнаруживал себя.
С подносом опустошенных шприцов Халат замаршировал в коридор.
– Отбой! – последовала команда.
Сигналом к отбою было выключено освещение в палате. Осталась гореть лишь слепящая с заманчивой надписью «выход». В коридоре тоже потух яркий свет. Смерклось. Тень от настольной лампы медицинского поста густым веером очернила стену. Вождь из полумрака не сводил прозорливых глаз с палаты.
Халат занял рабочее место на стуле. Охраняя пост, он сгорбился над столом и без устали писал, внося какие-то поправки в медицинский журнал. Его спинка с отстроченным швом посередине белела в полутьме.
Приглушенный свет успокаивал, глаза отдыхали, а влившаяся из шприца жидкость начинала действовать: боль медленно, но верно отступала, и вскоре захотелось спать.
Стоны и стенания соседок, постепенно стихая, уступали место тягостным вздохам, ахам и охам. Все прислушивались к подобию тишины, грузно пыхтели и посапывали. Только из «родильной» доносились обрывки голосов и сдавленных, словно при пытках, криков. Там зарождалась новая жизнь!
Сон наваливался неотвратимо, но я силилась не заснуть: таращила глаза, с переменным успехом проваливаясь в забытье и вновь возвращаясь в реальность. Пробуждение было удручающим, точно после ночного кошмара, и я похныкивала, постанывала. Мычала...
В очередном забытье тело мое вместе с койкой вытянулось на несколько метров. Ноги стали недосягаемы для обозрения. Потом я превратилась в маленькую, плотно сжатую точку, которая постепенно росла до неохватных размеров, вновь упруго сжималась и снова разрасталась, расходясь волновыми кругами, как от камушка, брошенного в воду.
То мне чудилось, что я раскачиваюсь на гигантских качелях, и сердце моё замирало от страха грохнуться оземь животом.
Малыш не спал, толкался, словно будил меня, словно требовал бодрствовать. Во мне ему было уже невыносимо тесно, душно! Он рвался в жизнь, звал на помощь, но сдавленный призыв его с трудом доносился до моей одурманенной головы. Я безнадежно теряла с ним связь.
Незримая, тончайшая связующая нить с ребенком, ощутить которую способно лишь материнское сердце, что до самой смерти бьется в такт с сердцем дитя, чувствуя все его печали и радости – независимо от расстояния и времени – порвалась.
Пытаясь нащупать ее и по беспроводному каналу «телеграфировать» утешение встревоженному малышу, я покачивалась на пружинистом дне койки: баю-бай, баю-бай, спи, малыш мой, засыпай, не тревожься, мой родной, не засну я, я с тобой… Вот послушай лучше, что расскажу тебе…
Помнишь, теплым летним утром на лесной поляне мы навещали знакомую красавицу березу. Она вольно царствовала посреди леса – гордый стан в горностаевом одеянии, раскидистая крона.
Ее кудрявые подружки кружили хоровод лишь поодаль, не смея приблизить к ней зеленые ветви-руки. А мы припадали к стволу березы, точно к ногам величественной королевы, и представляли, что сливаемся с ней воедино.
И казалось, кровь перемешивается с живительным березовым соком и волнующе пробегает по венам, насыщая тело сладкой истомой…
...Нет, нет, не бойся, малыш, я не засну!..
А помнишь терпкий запах янтарной осени? Рябинки рядились коралловыми бусами и гляделись в лужи-зеркала кокетливыми девицами. На зависть седеющим ивам они к зиме сохранятся красивыми.
А под ногами шушукались опавшие листья. Мы охапками подбрасывали их вверх и заливисто смеялись, глядя на разлетающееся лиственное конфетти.
Удивительно, как природе удается раскрасить листочки в столь пестрые, но не конфликтные тона!
А небо было сочно-синим, дышало живой прохладой и дрожало прозрачностью. Как будто в преддверии зимы, из тюбика осенних красок природа выжимала остатки синевы и щедро разрисовывало небо – на радость тем, кто его любит!
...Нет, нет, малыш, не бойся, я не засну…
А потом на проторенной лесной дорожке мы нашли подосиновик – чудесный, стройный, с оранжевой замшевой шляпкой! Помнишь?.. Он отважно возник перед нами, чуть наклонив шляпку вбок, будто маленький рыцарь, прикрывающийся щитом.
И, покоренные бесстрашием гриба, мы не стали срезать его и укладывать в корзину к собратьям, еще недавно… боязливо прячущимся в пожухлой травке… и под колючими веерами… еловых… лап…
...Нет, нет, не бойся… я… не… за...
Глаза слепила лампочка-«выход».
Над ней круглый циферблат часов вдруг сжался, словно его перетянули ремнем посередине, а цифры вытянулись, точно солдаты по стойке «смирно» на страже прописанного сна.
Вождь тоже не спал, проделывал фантастические фортели. Благообразное лицо его вдруг перекосилось, скорчило гримасу.
Я металась головой по матрасу, избегая столкнуться взглядом с Вождем, но к горлу тут же подступала предательская тошнота, принуждая смотреть только вперед, на него. А стоило закрыть глаза, как незримые гигантские качели вздымали меня все выше и выше. Дух перехватывало...
Наконец, потеряв равновесие, я сорвалась и полетела в мертвецкий сон, противостоять которому больше не было сил.
Острая боль захлебнулась обезболивающим, отпустила, и теперь лишь тупо и отдаленно буравила чрево – будто не во мне, будто не меня.
Где-то далеко, как в забытом детстве…
Продолжение:
http://www.proza.ru/2010/05/21/479