Те, кто лежал в больнице, наверное, вспомнит, что это за отдельный вид искусства: больничные разговоры. Минувшей зимой я загремела в больницу, и это вполне объяснимо: о таких морозах, какие грянули, в нашем городе не слыхали уже пятьдесят с лишним лет. В ЛОР-отделение люди не могли попасть по неделе, все места заняты даже в коридорах, иногородние снимали гостиницы, ждали своей очереди. Меня тоже хотели отправить домой, но я оказалась в более выгодном положении: свои несчастные ухо, горло и нос и застудила так сильно, что врачи побоялись отправлять меня домой по морозу, поставили в палату еще одну кровать, где их и так уже было восемь.
Я не могу сказать, что я человек замкнутый, необщительный. Более того, профессия у меня во многом зависит от умения разговорить собеседника, заставить его раскрыться. Поэтому немудрено, что, наговорившись на работе до тошноты, хотелось покоя.
Я объяснила соседкам по палате, что я по натуре интроверт, и под прикрытием этой легенды могла спокойно читать книжку. Женщины попытались было втянуть меня в разговоры о способах лечения, о телепередачах, посвященных здоровью, а также о мужских изменах, по причине которых две женщины нашей палаты решились на пластику носа. Я сослалась на то, что в моем болезненном состоянии дышать-то трудно, не то что говорить, и от меня отстали, кажется, без особого сожаления. Я была бы не слишком интересной собеседницей для женщин нашей палаты: не выходила в коридор смотреть сериалы, книжки у меня были все какие-то незнакоые, женщины подходили, видели на обложке незнакомое имя автора и, пожав плечами, отходили прочь. Одна девушка попыталась вовлечь меня в разговор о книгах, спросив, что именно я читаю. Я показала название -- "На западном фронте без перемен".
-- Это фэнтэзи, да? -- доброжелательно предположила девушка.
-- Нет, это про войну, -- ответила я. Девушка отошла - видимо, она не любила про войну.
Окончательно от меня отстали после одного разговора, куда я, против обыкновения, встряла, хотя и дала себе слово не вмешиваться в разговоры. Речь зашла о том, что в Европе нет красивых женщин, а у нас, в России - сплошь и рядом попадаются. Видимо, в свете мужских измен, которые вынуждают бедных женщин ломать себе нсы добровольно, эти разговоры должны были как-то утешить женское самолюбие. А надо сказать, что в детстве на меня большое впечатение произвела книга про Уленшпигеля, про то, как доносы уводили на костер тех, кто имел несчастье жить немного лучше, чем сосед. Мне стало жалко бедных европейцев, и я решила вступиться:
-- Так в Европе охота на ведьм длилась почти четыре столетия! Самых красивых, умных, интересных женщин несколько веков сжигалина кострах. Так откуда же там теперь взяться красивым?
Дамы резко обернулись, и кто-то как будто бы даже крякнул от изумления. Будто кто-то в темонте налетел на стену. Первой опомнилась девушка с пластикой носа. Она даже встала, трогательная в своей пижамке, и решительно подошла к моей кровати.
-- Здравствуйте! – воскликнула она, – а у нас дедушка Сталин что устраивал? Сколько народу извел?!
-- Простите, но какое отношение имеют сталинские репрессии двадцатого века и охота на ведьм в средневековой Европе? -- удивилась я.
-- А у нас Сталин не убивал народ?! – горячилась девушка, и дамы постарше согласно закивали, видя, что их «сериальная» часть палаты явно прессингует мою «книжную». Вместо того, чтобы читать дальше про войну, я предпочла продолжить:
-- То есть Сталин целенаправленно уничтожал красивых женщин? Мужчин не трогал, а только их?
-- Ну почему… И мужчин тоже трогал.
-- Так при чем тут… -- начала я и махнула рукой. Про войну интереснее.
Вторая женщина с пластикой носа, выждав паузу, принялась рассказывать, как застала мужа дома с любовницей. Далее муж кинулся на нее с кулаками, а любовница все это наблюдала. Я, вынужденная слышать все эти разговоры, думала про своего мужа и волновалась, что слишком хорошо мы живем.
-- Да все они мужики… собаки поганые! – неожиданно басом выдала дама в леопардовом халате, что лежала с краю.
Я снова вмешалась:
-- Не говорите про всех, пожалуйста! Ведь у меня тоже муж имеется!
-- Ну, не все, – смягчилась мадам в леопардовом, – но почти все.
Подобные разговоры меня нервировали тем, что непременно хотелось ответить. Я думала: если у меня нет миллиона долларов, то не значит, что его нет вовсе ни у кого. И если в настоящее время у дамы швах в личной жизни, то это не значит, что семейного счастья быть не может вовсе. Может. Вот у меня, к примеру. Я очень хотела рассказать им про своего мужа, но сдержалась. Когда он зайдет ко мне в палату (а он обещал заехать завтра), они сами все увидят и поймут. И прекратят обзывать мужчин собаками погаными. Но увидеть его им не удалось: вечером меня перевели на первый этаж, в другую палату.
Там оказалось значительнее веселее. Соседками у меня оказались: преподавательнца университета, где я когда училась, по имени Надя, на два года меня младше, а также Ольга, весьма характерная дама предпенсионного возраста, которая не желала жить и выглядеть иначе на тридцать-тридцать пять. В свои сорок девять она выглядела хоть куда, сохранила стройные ноги, которые она не стеснялась демонстрировать, вводя в смущение врачей и больных мужского пола. Она была женой крупного бизнесмена, который занимался умер, оставив жене такое наследство, которого хватило бы купить несколько таких больниц, в какой лежали мы. Но Ольга отлично умела считать деньги - она никогда не сидела на шее у мужа и справедливо рассужила: а с какого дьявола ей платить частным врачам, если она заработала себе и полис, и право леичться бесплатно?
Надо сказать, что каждый вечер мы себя чувствовали школьницами в пионерском лагере, которых вожатые силком загоняют в постель. Дисциплина здесь была очень строгой, а наша палата дольше всех не гасила свет. Когда дежурная медсестра самолично его выключала и закрывала дверь, мы еще долго хихикали, вспоминая разные истории. Дверь открывалась, медсестра грозно вопрошала: «Почему не спим?» И мы трое – экс-жена олигарха, преподаватель университета и я, довольно известный в городе человек творческой профессии, послушно сновали под одеяла и делали вид, что нас здесь нет. После ее ухода опять взрывались смехом. Однажды вечером, перед отбоем, Надя предложила рассказывать страшилки.
До того, днем, женщина из соседней палаты погадала нам на картах. Мы все настроились на мистический лад и стали слушать. Женщина, Людмила, не была профессиональной гадалкой, просто могла раскинуть картишки для желающих. Первой вызваалась слушать я.
-- Были деньги, -- объявила мне наша гадалка-любительница, -- через них был дом.
-- Да, -- подтвердила я, -- у мужа оказалась крупная сумма на руках, и он купил дом.
-- Была радость, но и слезы через этот дом. Какая-то женщина, через нее ревность. Вдова – разведенная.
-- Да, – вздрогнула я, – есть такая мадам. Разведенная. Лена зовут...
-- С этим домом она как-то связана, и слезы – через нее, -- продолжала Людмила, -- и этот дом тоже сней связан, видимо, посещала она его.
-- Даже больше скажу, -- пояснила я, -- муж купил дом у ее подруги, и она там появляется как у себя дома. Причем ведет себя так, будто имеет все права и на дом, и на мужа, а на меня смотрит как на пустое место.
-- А муж-то что говорит? – полюбопытствовала Ольга.
-- Да ничего, говорит, она мне так помогает, столько всего для меня делает, а ты ее не ценишь, своей ревностью достала. Она такая вся из себя мать Тереза, всем помогать рвется, даже если не просят. То мужу носочки свяжет, то в огороде ему помочь приедет.
-- А ты мужу говорила, что тебе это неприятно? -- спросила Надя.
-- Видите ли... ситуация сложная. Я никогда в жизни не опускалась до ревности. Ревнуешь - значит, в себе не уверена, значит, та женщина в чем-то круче тебя, если ты опасаешься за верность мужа? Нет, ерунда, меня мой милый всегда любил, вот придет, сами увидите. Но он сам ни с того, ни с чего начал спрашивать: «А вот Лена переживает, не ревнуешь ли ты к ней?» Я даже удивилась: а почему именно к ней? Девчонок вокруг куча, чем она лучше? Муж говорит - ну, что она приезжает. Так к нам толпы гостей постоянно приезжают, не понимаю, почему я именно ее должна выделить? Ну, и отвечаю ему: если она считает, что ее поведение может дать повод для ревности, то пусть ведет себя по-другому, и все. А муж вздыхает: «Ну вот, я так и знал, что ты заревнуешь, не хотел тебе говорить. Ты к ней предвзято относишься, а она просто за тебя переживает, вдруг ты ревнушь?». То есть я ей еще должна быть благодарна за такое беспокойство, -- скептически заключила я.
Людмила продолжила:
-- Вот враг выпадает. И этот враг – опять эта женщина, вдова. Ссоры какие-то через нее. Вот! Обман, посмотри-ка что. Через нее… со стороны мужа. Была встреча, был разговор неприятный. Опять же разговор – о ней, и с домом связанный. Болезнь какая-то, и через нее казенный дом – вот тебе выпадает то, что сейчас.
-- Ну, болезнь и казенный дом - это понятно, а где же мы сейчас находимся? -- за шуткой я попыталась скрыть, как стремительно портится настроение. В гадания я никогда не верила, но вспомнила старое поверье: стоит нагадать плохое - и оно к тебе привяжется.
-- Вот смотри-ка, а закончится все удачей, -- удивилась Людмила, -- такое редко выпадает. В общем, я скажу, у тебя очень хорошо все выпало.
-- Это обман и ссоры? -- усмехнулась я.
-- Ну и что? -- возразила Людмила, -- это все мелочи. Главное, что у тебя в остальном все хорошо.
Вечером, после ужина и чаю, который мы регулярно устраивали в палате перед сном, Надя предложила рассказывать страшилки. После гадания нам хотелось пощекотать себе нервы дальше, и мы погасили свет и улеглись в десять вечера, наверное, сильно удивив этим дежурную.
-- В общем, жила одна женщина, – начала Надя, – у нас в деревне. И поговаривали, что она ведьма. И вот однажды зашла она к соседке попросить соли. Ну, а у той не было соли.
Она говорила полушепотом, а за окном в свете фонаря деревья махали лапами, чертили какие-то письмена, пытались сообщить нам что-то. Мы лежали тихо и слушали.
-- Ну, и не дала она ей соли. А та бабка сказала: «Ты меня попомнишь». И вот приходит к соседке на двор кошка…
Страшилка Нади оказалась типичным рассказом о том, как кошке-пакостнице сломали ногу, а наутро бабка-ведьма ковыляла по деревне уже на костылях. Несмотря на то, что подобные сюжеты слышали не раз, но в сочетании с прочей обстановкой мурашки пробежали по коже. За окном что-то громко прошуршало, и мы, как маленькие, нырнули под одеяла.
-- А вот я расскажу, – тихо начала я. – Была у меня подружка. Веселая такая, симпатичная. Кудряшки вокруг лба. Все ее любили. И вот однажды приходит к ее матери соседка. Соли попросить. А у матери не было, наверное, кончилась, ну в общем, не дала она ей соли.
-- Нельзя же соль на ночь давать, – сказала Ольга.
-- Может быть. Ну вот, а бабка-то и говорит: «Ну, попомнишь ты меня!» И однажды моя подружка, лет четырнацать ей было, ночью встала, воды попить, что ли. А ее мать сидит в темноте, на стуле, и спать не ложится. Подружка спрашивает: «Ты чего?» А мать говорит: «Посиди со мной. Я раньше не говорила, пугать тебя не хотела". В темноте сидят, света не зажигают. И ровно в то же время, как и всегда до этого, я уж не помню, во сколько, раздался звук, будто палка по дивану стучит, где матери было расстелено. Колотит, громко так, долго. Потом все стихло. Мать в подружкину комнату к ней спать пошла, на свой диван ложиться не стала. А утром давай они этот диван собирать – а внутри ножка от стула лежит. А стула такого в доме сроду не было. И продолжалось это какое-то время…
На улице было тихо, будто ночь, прижавшись к стеклу, тоже слушала.
-- Ну вот… -- продолжала я. -- И был у подружки день рождения. Пятнадцать ей исполнялось. И пошли они праздновать, лето было, вечером в детском садике сидели. Там часто у нас дни рождения справляли. И было их две девчонки, остальные пацаны, свои, со двора, сто лет знакомые. Потом вторая девчонка ушла, точнее, не ушла, а убежала, вырвалась и убежала, но почему-то никому ничего не сказала, ни родителям, ни милиции, домой пришла и спать легла. А моя подружка там осталась.
На стене беззвучно шуршали тени.
-- Ну вот…
Кто-то покашлял на втором этаже.
-- А на следующий вечер ее нашли. Компания праздновала что-то там же, одна из девчонок за веранду отлучилась, в туалет. Ну, подружку и нашли. Горло перерезано, лицо все… -- я не смогла сказать – «порвано», сказала: -- ….изуродовано. Вся в следах от окурков. Девчонки, видимо, в шоке, сначала ее взяли и понесли, но голова плохо держалась, они испугались, что голова отвалится, и побежали за помощью. Вот. Потом там кого-то посадили, кого-то выпустили, но ясно, что всех не нашли, кто там был. Скрывали... Но дело не в этом.
Я незаметно набрала воздуха.
-- А потом ровно через полгода ее брата на улице зарезали. Они втроем жили – подружка, мать и старший брат. Видный парень такой был, красивый, яркий. Двор его уважал. Ну, а мать после этого увезли в сумасшедший дом. Вот так за полгода всю семью извели…
Тишина длилась несколько секунд.
-- Да ну вас с вашими страшилками! – в сердцах не выдержала Ольга, – давайте спать уже!
-- Да уж, -- вставила Надя, -- я думала, вспомним байки, как в пионерском лагере рассказывали, а после этой страшилки я полночи не усну.
-- Это все правда, -- робко вставила я, -- так все и было.
Девчонки попытались уснуть, но еще долго ворочались. У Ольги болело ухо, а Надя как первый день после операции не знала, как лечь на подушку, чтобы не потревожить трубочку-дренажиком в носу. У меня такой же дренажик стоял уже четвертый день, я к нему привыкла, но мне отчего-то тоже не спалось, и я задумалась. Думала долго. Как Робинзон Крузо, ставила плюсы и минусы напротив разных событий своей жизни. Потом мысленно перечеркнула все минусы и решила спать. В конце концов, что может быть страшного в жизни, пока ты не потерял ее?
Да, кстати: о том, что с Леной мой муж живет вот уже три года, я узнала только спустя два дня после выхода из больницы. Все удивлялись, и больше всех она сама: как ты не знала?!
Нет, не знала.