Глава 9.
Ирин отец встретил нас в аэропорту. Это был крепкий, седой мужчина. У него было смуглое, строгое лицо и внимательные глаза. После первых приветствий и представлений: «Николай Петрович Лунин», «Андрей», - он повез нас к себе. По дороге он обращался, в основном, к Ире с обычными в таких случаях вопросами: «Как дела? Как долетели? Как мама? Как на работе?» Было ясно, что серьезный разговор состоится дома.
Он жил в небольшом городке под Парижем, на берегу Сены. Его жена была где-то в Европе, принимал он нас один. И, по-моему, он был этому рад. Дом был большой и, видимо, построен еще в XIX веке. Перед домом рос большой, густой сад. В углу прихожей стояла согнувшаяся фигура старика из черного дерева с зажатым между ног тамтамом, на стенах висело несколько африканских масок.
После того, как нам была показана наша комната на втором этаже, и распакованы вещи, мы спустились в большую гостиную и расположились в креслах.
- Мартини? Кампари?
На низком овальном столе в вазочках были разложены орешки. Я пил кампари со льдом, Ира – мартини. Я разглядывал стены, увешанные африканскими трофеями: копья, тамтамы, слоновые бивни, маски. Беседа текла неторопливо, в русле тем, предлагаемых хозяином.
- Вы уже бывали во Франции? – обратился он ко мне.
- Да, несколько раз, но давно.
- Тем лучше. Ириша тоже знает Париж. Я дам вам машину. Надеюсь, вы не обидитесь, если я не буду вас сопровождать. Но мне кажется, я вам буду только мешать. По Парижу лучше гулять вдвоем. Этот город создан для влюбленных. Он весь пропитан атмосферой влюбленности. И советую больше ходить пешком. Чужой город следует открывать для себя ногами.
- Я с вами согласен. Я помню, когда я был первый раз в Париже и прогуливался по набережной Сены, я увидел под аркой Лувра двух музыкантов, играющих на флейте Баха. И именно эта сцена сильнее всего врезалась мне в память: за спиной течет Сена, прямо передо мной нависает темное здание Лувра, над головой весеннее небо, и всё это застыло под пронзительно-возвышенную музыку Баха.
- Вы любите Баха?
- Да, Баха и Моцарта больше всего.
- У нас с Андрюшей одинаковые вкусы. Во всяком случае, в том, что касается музыки, - добавила Ира.
- А где вы живете в Москве? Какая у вас квартира?
- Не очень большая, но трехкомнатная. Недалеко от центра. Ира превратила ее в настоящий дворец.
- Я очень надеюсь, что вы счастливы.
- Ты даже не представляешь, как мы счастливы, папа.
- Когда вы будете в Москве, обязательно приезжайте к нам.
- Что ж, непременно.
Ира писала, что вы были в Африке. Где?
- В Мали, пятнадцать лет назад. Я проработал там три года переводчиком.
- Я так понял, что вы заканчивали тот же институт, что и Ира?
- Да, с французским языком.
- Я ведь тоже когда-то учился в этом институте. Ира, наверное, рассказывала вам: я много помотался по свету.
- Да, Ира говорила, что вы несколько лет путешествовали по Африке.
- Я прожил в Африке десять лет. Я проехал или прошел пешком почти всю Западную и Центральную Африку: Сенегал, Мали, Верхнюю Вольту, Чад, Камерун, Габон, Конго, Заир. Можно сказать, что я стал немножко африканцем.
А вы вспоминаете об Африке?
- Почти каждый день.
- Ах да, понимаю. Нет, я не то хотел спросить. Вам нравилось в Африке? Вам приятно вспоминать о ней?
Я понимал, что своими вопросами он прощупывает меня, как бы подводит к теме, но пока не хочет ее затрагивать.
Я ответил искренне:
- Я люблю вспоминать о своей жизни в Африке. Столько лет прошло, а я помню улицы, по которым ходил, рынок в Бамако, мост через Нигер, дом, в котором мы жили. Может быть, потому, что тогда я был молод. Но иногда мне очень хочется снова туда отправиться и пройти по тем же улицам, посидеть в тех же барах. Скорее всего, это подсознательное желание вернуть свою молодость.
- Что же, мы с вами схожи в этих воспоминаниях и в этой любви.
В этот момент чернокожая служанка открыла дверь в столовую и, ни слова не говоря, исчезла.
Николай Петрович встал.
- Теперь прошу к столу.
Большой овальный стол в столовой был сервирован с французской изысканностью. Сначала подали сыры, потом листья салата с сухим хлебом. Их сменила черная и красная икра. На горячее была утка с овощами. На десерт – мороженое с ломтиками ананаса и кофе. Все это запивалось красным французским вином.
Как принято во Франции, беседа не прерывалась ни на минуту.
- За последние годы Москва очень переменилась, - начал разговор Николай Петрович. Я бываю там довольно часто и каждый раз вижу что-то новое. Очень большое строительство.
Мы с Ирой старались поддерживать эту светскую беседу.
- Хотя мне не нравятся эти новые русские, - продолжал он. В них нет ни воспитания, ни веры.
Я вспомнил наш разговор на новоселье в Москве. Я находил всё больше общего между мной и Николаем Петровичем. И он мне всё больше нравился.
- Вы знаете, что, прежде всего, воспитывалось у дворянских детей в России? Терпимость. Терпимость к другому человеку, к чужому мнению, боязнь кого бы то ни было побеспокоить или помешать, или тем паче обидеть. Верхом неприличия считалось расталкивать локтями других людей, как на улице, так и в жизни.
А вы задумывались о том, чтобы воспитывать своих детей?
Он не спросил прямо: «Вы не думали о ребенке?» И не сказал: «Я хотел бы внуков». Это было бы грубо и бесцеремонно. В этом, видимо, была суть его характера.
Ира слегка покраснела и посмотрела на меня.
- Да, мы хотим ребенка, - ответил я.
Мы с Ирой никогда об этом не говорили, но я был уверен, что сейчас выразил и ее желание.
Николай Петрович одобрительно кивнул головой. Мне всё больше казалось, что он прекрасно понимает не только сказанное, но и то, что стоит за этим, подтекст, оставшийся в мыслях.
Ира заулыбалась. И тогда, мне кажется, в нашей беседе произошел перелом: невидимые родственные нити потянулись от одного к другому и связали нас троих.
- Мне бы хотелось, когда он родится, пойти с вами в церковь и увидеть, как его будут крестить.
А вы никогда не обращали внимания, насколько служба в православной церкви отличается от католической? Я не имею в виду канонические различия. Я не теолог и не хочу, и не могу этого касаться. Я говорю о воздействии службы на прихожан. Представьте себе, например, Сакре Кёр. Прекрасная белая церковь, откуда виден весь Париж. Высокие купола, витражи, в церкви полумрак, играет орган. Ты сидишь на скамье, и сознание твое возвышается, просветляется и уносится ввысь, к Богу. А теперь представьте себе любую московскую церковь. Горят свечи, золотом сверкает иконостас. Поёт церковный хор. Душа плачет и очищается. Хочется упасть на колени и молить о прощении. Душа раскрывается навстречу Богу. Там сознание, здесь душа говорит с Богом.
Он встал из-за стола. Мы встали вслед за ним.
- Ну что ж, теперь давайте поговорим о вас.
Мы вернулись в гостиную и снова сели в свои кресла. На журнальном столике стояла бутылка Реми Мартэн и три большие коньячные рюмки. Он разлил коньяк, и когда мы выпили по глоточку, начал:
- Андрей, вы привезли фотографию маски?
Я поднялся в нашу комнату, принес фотографии и молча протянул их ему. Он долго, внимательно разглядывал фотографии, потом положил их перед собой на столик.
- Да, это она. Я сразу подумал, что это она, еще когда читал Ирино письмо.
Я вам сейчас расскажу об одном своем путешествии. Это было в Центральной Африке, чуть выше от экватора, на севере Конго. К тому времени я уже несколько лет провел в Африке, говорил на многих племенных наречиях. Меня знали или слышали обо мне и уважали.
Двенадцатый день мы шли через непроходимые джунгли: я и мои провожатые. Нас было пятеро, белый – один я. Мы шли гуськом, я – в середине. У меня до сих пор стоит перед глазами маячившая передо мной клетчатая рубашка идущего впереди с темным пятном от пота, расплывшимся между лопаток. Огромные красные деревья толпились вокруг нас плотной стеной, и их корни, как ребра, тянулись к земле от середины ствола. За их кронами не было видно солнца. Трава была густой и высокой. Лианы, как змеи, свешивались с ветвей и переплетались в паутину, преграждая нам путь. Мы уже потеряли одного человека в дороге, его укусила змея. Мне говорили, что в эти места никто из белых людей никогда не ходил. Да и местные жители пошли неохотно, я с трудом нашел проводников. Существовало поверье, что в самом сердце джунглей есть озеро, в котором обитает злой дух. Собственно на поиски этого озера и этого духа я и отправился.
К концу двенадцатого дня лес расступился, и мы вышли на большую поляну. С трех сторон поляну обступал лес, с четвертой – насколько хватало глаз, расстилалось озеро. Меня охватила гордость: я был первым чужеземцем, добравшимся до этих мест. Посреди поляны стоял высокий ритуальный столб. Вокруг лепилось десятка два круглых африканских хижин: глиняные стены, соломенные крыши. Завидев нас, из домов выходили мужчины и женщины, голые ребятишки бежали навстречу, и через несколько шагов мы оказались в плотном кольце людей. Их было человек сорок-пятьдесят. Последним вышел вождь. Толпа расступилась, освобождая проход, и я увидел высокого, сильного мужчину средних лет с проницательными глазами и шишковатым лбом. На щеках, на лбу и на подбородке белела воинственная раскраска, видимо, только что нанесенная по случаю прихода гостей. Мы сели вдвоем под навесом, остальные столпились рядом, и начался монотонно-неторопливый традиционный африканский разговор:
- Как дела?
- Хорошо.
- Как здоровье?
- Хорошо.
- А семья?
- Хорошо.
- А дети?
- Хорошо.
- Всё хорошо?
- Хорошо. А как твои дела?
- Хорошо.
- А здоровье?
- Хорошо.
- А семья?
- Хорошо.
- А дети?
- Хорошо.
- Хорошо?
- Хорошо.
Только после этих необходимых вежливых слов можно было приступать к делу. Издалека я начал разговор о том, что я много слышал о воинственном племени смелых людей, живущих в джунглях, и с каким трудом я добрался сюда, чтобы увидеться с ними. Я рассказал о слухах о злом духе, живущем в озере, и попросил погостить у них некоторое время, чтобы увидеть этого духа.
То ли моя речь произвела впечатление, то ли обо мне уже слышали здесь, но вождь согласился, правда, при одном условии: видеть духа могли только воины – избранные члены этого племени, поэтому в ту же ночь будет проведен обряд посвящения. Тогда я смогу остаться. Пройти обряд посвящения, остаться в племени, - такой удачи я не ожидал.
Ночью, когда взошла луна, а женщины и дети попрятались в хижинах, меня начали готовить к обряду. Меня раздели донага, надели набедренную повязку и раскрасили грудь белой краской. Потом закрыли лицо маской и вывели к ритуальному столбу. В центре поляны был разложен большой костер. Вокруг него стояли воины в масках. Напротив, на возвышении сидел вождь. Лицо его закрывала большая красная маска, из-под которой, как желтая грива, спускалась на грудь и плечи то ли солома, то ли волосы. Белой краской на красном фоне были обведены глаза и губы. Черной – брови. На груди висело длинное ожерелье из острых зубов хищников. Всё ускоряя ритм, забили тамтамы, и, вздрагивая в такт руками, закружились вокруг костра маски. Неожиданно звук замер, воины остановились, с двух сторон меня взяли за руки и подвели к вождю. Из-под желтой гривы выскользнула черная рука и протянула мне чашку. Я взял ее двумя руками и выпил теплый, густой, чуть горьковатый напиток. Кто-то из стоящих рядом подхватил чашку. Я думаю, это был какой-то дурманящий настой на травах. Голова закружилась, тело стало невесомым, я почувствовал необыкновенную легкость. Черная рука раскачивалась перед моими глазами и вдруг превратилась в черную кобру. Холодные глаза смотрели мне прямо в лицо. Капюшон раздулся, змея продолжала раскачиваться, раскрыв пасть, потом замерла, зашипела, изготовившись к прыжку, и ударила меня в правую грудь.
Когда я пришел в себя, я стоял, поднятый десятком рук, напротив ритуального столба, и прямо передо мной, на уровне лица, висела прикрепленная к верхушке столба большая ритуальная маска.
Точно такая же маска, как у вас.
Воины внизу вскидывали руки вверх и кричали…
- Судгарабайа, - довольно невежливо перебил я его.
Николай Петрович посмотрел на меня удивленно.
- Откуда вы знаете?
- Я потом скажу. Извините.
- Да, они кричали «Судгарабайа». Это означает приветственный клич, что-то вроде: «Один из нас».
- А я думал это имя божества.
- Нет, злое божество никогда не называют по имени, чтобы не привлечь его внимания. У него нет имени. Оно просто существует.
- Еще раз извините, ради Бога. Рассказывайте, пожалуйста.
- Ритуал был окончен. На следующее утро я обнаружил у себя на правой груди знак посвященного – знак воинов племени. Вот он.
При этих словах он расстегнул рубашку и показал нам его. Это был точно такой же рубец в виде клинописи, как и у меня. Мы с Ирой переглянулись, но промолчали.
- Прошла неделя. Я жил в племени, делил с ними пищу, вел неторопливые беседы с вождем. Настало полнолуние. Снова на поляне был разложен костер, снова вокруг собрались воины. У столба стояла обнаженная девушка со связанными за спиной руками. Глаза ее были закрыты. Может быть, она была из какой-то другой деревни, потому что здесь я уже знал всех, а ее видел впервые. Снова застучали тамтамы, и был исполнен ритуальный танец. Потом четверо воинов подняли ее себе на плечи и понесли. Видимо, ее чем-то опоили, потому что она лежала неестественно прямо, как доска. Ее понесли к озеру и положили у самого края воды. Огромный диск луны замер над головой и серебрил спокойную гладь озера. Вдруг вода всколыхнулась, потом недалеко от берега образовались круги, и из расступившегося озера вышло чудовище. Это было доисторическое существо, напоминающее динозавра. Оно было огромным. Только в таком месте на земле, где еще сохранилась первозданная природа, мог выжить этот дракон. Он помотал головой, оглядел мутным взглядом людей и схватил девушку. Потом также неторопливо, зажав тело в пасти, исчез под водой.
Мы сидели в уютной гостиной в доме под Парижем, пили хороший коньяк, а я снова видел себя на той самой поляне в Африке, и мерзкое чудовище уносило в своих зубах в глубину вод черные ниточки ног. Всё было так, как он рассказывал.
- На следующий день я сидел рядом с вождем и записывал всё, что он говорил. Эти записи у меня сохранились, но я и так помню, будто это было вчера.
Изначально существовала одна маска, состоящая из двух половинок. Она олицетворяла мужское и женское начало, добро и зло, свет и тень, жизнь и смерть. Обе половинки дополняли и уравновешивали друг друга. Не может жить мужчина без женщины, не бывает света без тени, смерть неизбежно следует за жизнью, Бог живет в сердце человека, дьявол стоит у него за спиной, радость и горе неразлучны, добро и зло соседствуют в человеке. Два противоположных начала были всегда, с зарождения человеческого сознания. Но вместе они создавали гармонию, и вершиной человеческой гармонии стала любовь.
С тех пор, как исчезла одна половинка, зло правит миром, дьявол заполз в умы людей, злой дух требует постоянных жертв, любовь спряталась, гармония потеряна. И только когда обе половинки снова соединятся, вернется гармония, прекратятся жертвы.
Владелец второй половинки, кто бы он ни был, может вернуть ее только при двух условиях. Он должен обрести такую редкую и сильную любовь, которая бывает только при встрече двух половинок, женского и мужского начала, составляющих одно целое. И он должен вернуть вторую половинку маски только по доброй воле.
А теперь слушайте самое главное.
Когда появится такой человек, будь то мужчина или женщина, - владелец маски, который сможет выполнить оба условия, дух зла найдет его и попытается уничтожить или соблазнить, или очернить, но не его самого, а его вторую половину, его любовь. Тогда опасайтесь, тогда остерегитесь, тогда укрепитесь в своей любви и в своей вере.
Это всё. Я пересказал почти дословно. Только дьявола они не упоминают, а подразумевают. Но смысл тот же.
Вот такая история, и я всегда воспринимал ее, как красивую легенду, но когда я получил твое, Ириша, письмо, я понял, что легенда обретает плоть, и что тебе может грозить опасность.
Кстати, откуда у вас эта маска?
- Я купил ее в старой лавке, на окраине Бамако, пятнадцать лет назад.
- Я так и подумал. А теперь у меня к вам два вопроса: были ли какие-то угрозы и откуда вы знаете слово «судгарабайа»?
Мы с Ирой переглянулись и поняли друг друга. И тогда я рассказал всё: про мои сны и посвящение в воины, про жертвоприношение и Ирин оберег, про те места и тех людей, которых я видел так же хорошо, как и он, про то, как Иру чуть не сбила в Москве машина, а в Петербурге катер, про змею в бане перед самым нашим отъездом.
Он слушал, не перебивая, и становился всё задумчивее.
Когда я закончил, он сказал:
- Это даже серьезнее, чем я думал. Покажи мне свой оберег, Ириша.
Он рассмотрел камешек с обеих сторон, подержал в руке, пощупал пальцами и вернул Ире.
- Они, действительно, хотят вас уберечь, вас и вашу любовь. Никогда его не снимай.
Потом помолчал и добавил, как бы про себя:
- Я всегда знал, насколько могущественны силы добра и зла. Но никогда не предполагал, что это коснется моих детей.
Я понял, что он принял меня в своем сердце: как Ириного мужа, как своего сына.
Глава 10.
1.
Мы лежали в нашей комнате на втором этаже, в широкой постели, обессиленные от любви, иссякшие, удовлетворенные и счастливые. Ира положила голову мне на руку и обняла меня. Я лежал на спине с открытыми глазами и думал.
Вот и выплыла из мрака подводная часть айсберга. Тайна была раскрыта. Как это было сказано? – «Остерегитесь, укрепитесь в своей любви и вере». И еще он сказал: «Я всегда знал, насколько могущественны силы добра и зла». Как странно и страшно оказаться на перекрестье борьбы этих сил. Страшно за Иру. Теперь, когда всё известно, когда сорваны все покровы, и рассеялся туман, что же нам делать? Это ясно: как можно скорее вернуть маску. Оба необходимых условия присутствуют: и наша с Ирой любовь, и мое искреннее желание отдать им маску. Как это сделать? Тоже понятно. Теперь я уже не сомневался в той телепатической или еще более сильной метафизической связи, которая установилась между нами. Пусть приходят и забирают свою половинку. Или забирают нас: мы сами вручим эту маску и под крики «судгарабайа» торжественно водрузим ее на жертвенный столб. «Жертвы прекратятся». А мы обретем покой. Скоро всё кончится. Мы вернемся в Москву, и всё кончится: неизвестно откуда выползающие змеи, неизвестно кем управляемые катера и машины, ритуальные танцы у костра, жертвоприношения при полной луне, ящеры, маски, злые духи, колдовство. Мы с Ирой поженимся, и у нас родится мальчик. Мы отдадим избыток своей любви нашему ребенку и будем счастливы. Чего еще желать человеку для спокойного счастья: дом, семья, любовь.
Если бы я мог видеть сквозь время. Если бы я мог предугадать, что всё только начинается, что не нам мериться силами с безжалостным и вездесущим. Что бы изменилось? Ровным счетом ничего. Мы были пассажирами поезда, несущегося в неизвестность. Нам не дано было знать названий станций, стоящих на нашем пути, и тех людей, которые нас уже там ожидали.
Ира безмятежно спала у меня на плече, и мне, как всегда, становилось уютно оттого, что я слышал ее дыхание, чувствовал ее рядом. Я закрыл глаза и представил себе церковь. Горят свечи, их пламя отражается в золоте иконостаса. Поет церковный хор возвышенно и печально. Душа плачет от радости и открывается Богу. Мы стоим рядом: я, Ира и ее отец. Высоко на вытянутых руках священник держит ребенка. Это наш сын.
2.
На следующее утро мы поехали вдвоем в Париж. Мы оставили машину в центре и пошли бродить по улицам Парижа. Мы окунулись в него, как в море, которое принимает всех, такое же вечное, прекрасное и холодное. Мы бросились в его объятья, как в мировой водоворот, в котором крутятся все щепки, зовущиеся людьми, все вместе, но каждый сам по себе. Мы поплыли по мостовым, разглядывая древние парижские стены и мосты, соборы и дворцы, площади и бульвары. Мы смешались с толпой любопытствующих и влюбленных, художников и поэтов, странствующих музыкантов и бизнесменов, пенсионеров и знаменитостей, туристов и комедиантов со всего мира, как сквозь пальцы, ежеминутно протекающих через этот каменный монумент. Мы входили в этот город, как свои, потому что он покровительствует влюбленным, мы ходили по его улицам, как свои, потому что он распахивает свои ворота перед всеми, мы целовались и улыбались, как свои, потому что все, кто сюда приезжает, на время становятся его детьми. Ира была моим гидом, я был ее переводчиком. Мы заходили в магазины и сидели в кафе, мы разговаривали с продавцами и шутили с официантами, мы разглядывали прохожих и сами стояли, как на сцене в свете рампы, на несколько часов мы стали актерами и зрителями одновременно на этой гигантской сцене, на один день мы почувствовали себя парижанами. Каменный серый Париж то улыбался нам, то заманивал в свое чрево, то соблазнял своими огнями, то опьянял музыкой и вином, то стоял недоступный и невозмутимый, как и подобает исполину.
Мы сидели в маленьком кафе в переулках Монмартра, где когда-то бывали Ван Гог и Гоген, а аккордеон на сцене исполнял песни Эдит Пиаф.
- Irene, cherie, - раздался чей-то голос.
К нам пробиралась между столиками улыбающаяся хорошенькая девушка в сопровождении чернокожего, одетого с иголочки, гиганта.
- Софи, радость моя.
Они расцеловались и стали нас представлять.
- Знакомьтесь, Andre.
- Жерар, мой муж.
- Irene.
- Enchante.
- Sophie.
- Очень приятно.
Софи говорила с Ирой по-русски, хоть и с акцентом, я мешал французские фразы с русскими, гигант молчал.
Они сели за наш стол.
- Ты прекрасно выглядишь.
- Ты сделала новую прическу?
- Сколько же мы с тобой не виделись?
- Год, я думаю. Ты похорошела.
- Это ты расцвела, моя ягодка.
- У тебя миленький костюмчик.
- Мы только сегодня приехали из Женевы. Пaпa сказал, что вы в Париже.
- Мы прилетели вчера.
- Насколько?
- На неделю-две. Посмотрим.
- Ты же еще не встречалась с Жераром?
- Нет. Сколько вы уже с ним?
- Два года.
Я ошарашенно слушал этот водопад слов, обрушившийся на наш стол. Африканец был невозмутим. Подошел официант, мы заказали еще пива.
- Вы здесь случайно?
- Нет, мы вас искали.
- Как же вы нас нашли?
- Я знаю все твои любимые места в Париже. Мы нашли вас в пятом.
- Вы на машине?
- Да, а вы?
- Мы бросили свою в центре.
- Какие планы на вечер?
- Пока не знаю.
- Тогда поехали с нами на вечеринку.
- Что за вечеринка?
- Понятия не имею, какие-то знакомые Жерара.
- Как ты на это смотришь, Андрюша?
- Androucha, как мило.
- Avec plaisir.
- Поехали.
- Jerard, mon amour, on y va.
И мы вышли на улицу.
3.
Когда мы приехали, вечеринка была уже в разгаре. Общество было очень разношерстным: дамы средних лет в вечерних туалетах, молодые африканцы в пестрых бубу, студенты, девушки в джинсах и майках. Нас кому-то представляли, но я не запомнил ни одного имени, мы улыбались, нам улыбались, кто-то к нам подходил и отходил, мы переходили от одной группы к другой, снова представлялись, задавали банальные вопросы, получали ничего не значащие ответы, и, наконец, нас оставили в покое. Мы потеряли из виду Софи и Жерара, сидели на диване и пили шампанское. Из соседней комнаты доносилась музыка, и мы пошли танцевать. Ира любила танцевать. Она была гибкой и мягкой, как пластилин, в моих руках. Потом мы снова присели в углу, потом Иру кто-то пригласил на танец, а она мне улыбалась из-за плеча партнера. Через спины танцующих я ловил взглядом каждое ее движение и поворот головы. Она что-то говорила, улыбаясь, и больше не оборачивалась в мою сторону. Легкая иголочка ревности толкала меня встать и увести ее отсюда. Но это было бы неудобно. «Ничего, этих людей мы больше никогда не увидим, это тени, они растают даже в наших воспоминаниях».
- У вас очаровательная жена, - сказал кто-то по-французски прямо над моим ухом.
Я поднял голову и увидел склонившегося ко мне Жерара.
- Да, спасибо, - ответил я по-французски. А где Софи?
- Где-то здесь, не знаю. На этих вечеринках все разбредаются кто куда, а потом снова встречаются, когда уже пора ехать. Я вижу, вы немного скучаете. В этом доме есть прекрасная коллекция картин, хотите посмотреть?
Мне не хотелось оставлять Иру, но отказываться было невежливо. Он прихватил бутылку шампанского и два бокала, и мы поднялись наверх. Я не знаток живописи, но даже я понимал, что некоторым из этих картин цены нет.
- Чем вы занимаетесь в жизни? – спросил он, разливая шампанское.
Говорить что ничем, было неловко.
- Бизнес.
- Мы ведь с вами, в некотором роде, родственники. Кстати, отца Ирэн я первый раз увидел, когда еще был мальчиком, в Африке. Он вам рассказывал о своих путешествиях?
- Да, немного. Мы ведь только вчера приехали.
- Ах да. Я и забыл. Это замечательный человек. Он дружен с моим отцом.
- Ваш отец, кажется, президент?
- Да, хотя мы с ним редко видимся. По большей части, мы с Софи живем в Европе.
- Софи очень мила.
- Да, я к ней очень привязан. Хотя женщины – всегда лишь подспорье мужчин в этом мире. Главное для мужчины – это высшие цели и высшие интересы.
- Что вы называете высшими интересами?
- Интересы дела, рода, веры.
Мне почему-то вспомнились слова моего знакомого африканиста: «Средний миллионер где-нибудь в Европе им в подметки не годится. Они пальцем не шевельнут, даже если их народ будет умирать с голоду. Но ради высших целей они готовы на всё».
- А чем вы занимаетесь?
- Я бизнесмен, также как и вы.
На миг мне показалось, что он знает обо мне всё, и в его словах есть некая двусмысленность. Но лицо его оставалось бесстрастным.
- Вы обратили внимание на этого Дега?
Я стал рассматривать картину, а он подошел к столику и налил еще шампанского. Мы сели в кресла с бокалами в руках. Шампанское было холодным, сухим и слегка горчило. Картина Дега почему-то вдруг накренилась, и я испугался, что танцовщицы сейчас выпадут из рамы и разобьются о пол. Стены закружились и стали падать. Комната потемнела, и я провалился в эту темноту.