Я просыпаюсь от навязчивого ощущения, что пора бы уже и вставать. Дурацкая привычка открывать глаза за две минуты до звонка будильника. Попутно вспоминаю, что сегодня суббота, и у всех нормальных людей – выходной. Естественно, у меня – работа. Мои «сокамерники» мирно посапывают – я различаю их головы, укутанные одеялами и предрассветными сумерками. Я завидую им самой черной завистью, какая только есть на этом свете, и проклинаю свою работу, но покорно встаю и плетусь умываться. Холодный кафельный пол и ледяная вода немного отрезвляют, но голова все равно деревянная.
Через сон одеваюсь, выбирая из шкафа то, что попалось первое под руку. Задумываться о том, как это будет выглядеть в целом, нет ни сил, ни желания. В конце концов, мне простительно – я мужчина. Мои наручные часы на столе показывают, что я уже опаздываю минут на десять. Впрочем, как всегда. Зачем спешить, если даже так я все равно прихожу на работу первым?
В кастрюле на кухне нахожу вчерашнюю кашу. Пойдет. Какая разница, чем набивать спящий желудок? Пока он проснется, все уже само переварится. Сажусь на подоконник – стульев на кухне у нас нет. За окном еле слышно падает мелкий снег.
«Красиво, блин!» - доходит до меня секунд через двадцать. Это осознание, по-моему, тоже падает на меня, как снег, откуда-то сверху. Причем накрывает меня так сильно, что я сижу, прилипнув носом к стеклу, минут пять. Просто сижу, уставившись на снег за окном, и молчу. В душе приближающейся грозовой тучей нарастает радость. Не знаю, почему, не спрашивайте. Она просто появляется и заполняет меня всего, до последней впадины, до последней щели. Не так, что перекатывается лениво внутри меня или звенит где-то на донышке. Радость заливает до краев, даже переполняет меня, она выключает голову напрочь и переключает душу в режим «восторг».
Внезапно я понимаю, что я хочу написать об этом. Неважно что – лишь бы не упустить это невероятное чувство открытости навстречу миру, который врывается в тебя порывом ураганного ветра, и ты задыхаешься и понимаешь, что ждал этого всю жизнь, вот именно этого момента… Достаю из сумки походную тетрадь (называется «на все случаи жизни»), хватаю карандаш, нависаю над голым листом тенью отца Гамлета. Начать текст сложнее всего: эта первая строка постоянно ускользает, прячется где-то между извилин, и даже если удается ее схватить за хвост, очень часто ничего, кроме этого хвоста, удержать в руках не получается. Грызу карандаш – может, хоть так он напишет что-то дельное.
Снег…
Падает снег…
Город засыпает невесомым снегом…
С неба сыпется…
В школе основным творческим заданием на развитие письменной речи был этюд на заданную тему. Особой оригинальностью темы никогда не отличались, и потому писать приходилось о всяческих погодных явлениях, в зависимости от времени года. Зимой, естественно, темы было две – снег и морозы. Я никогда не любил писать этюды, но, несмотря на это, зачастую получалось неплохо.
Сейчас не получается вообще. Не до этюдов, когда в субботу приходится вставать на работу в шесть утра. Но снег-то от этого не перестает падать! У снега нет выходных и праздников – он сам себе и праздник, и выходной. Вдруг я понимаю, почему карандаш отказывается писать – мне нужно почувствовать снег на себе. Мне кажется, что меня несет против правил, по встречной, но это – именно то, что мне сейчас нужно. Работа на сегодня отменяется. Звоню начальнику, жалобным голосом, перемежевывая слова кашлем, говорю, что заболел. Очень не люблю врать, но иногда приходится. Плевать. Я и так всю свою жизнь трачу на других. Можно хоть полдня посвятить себе. Надеваю перчатки и выхожу на лестницу. Часы остаются на столе, сумка – у двери. Сегодня я вне зоны действия суеты.
Над городом повис непроглядный занавес. Будто пелена ожившего тумана, он клубится, развеваемый порывами пронзительного ветра, мельтешит перед глазами роями пьяных белых мух, врастает в землю косыми пунктирными линиями. Улица из окна напоминает старый черно-белый телевизор, на котором из рабочих кнопок осталась только «ВКЛ / ВЫКЛ» - и он сутками напролет показывает метель…
Выхожу в мороз, зябко поеживаюсь и втягиваю голову в плечи. Зимнее небо непонятного каменно-серого цвета низко нависает над землей сырой половой тряпкой, щедро посыпая замирающий город крупной, зернистой солью снежной крупы. Если посмотреть вокруг, прищурив глаза – так, чтобы оставались только небольшие щелочки – кажется, что весь мир замело замерзшими пушистыми пылинками одуванчиков, которые отцвели прошлым летом. Они ложатся под ноги толстым слоем медицинской ваты, которая колко хрустит стеклянной крошкой…
На исчерканный простым карандашом лист падают невесомые снежинки, замирая на нем до невозможности правильными восьмиугольниками. Перерыв. Я смахиваю окоченевшие кусочки снега, закрываю тетрадь и прячу ее в рукав. Метель прекратилась, теперь белые хлопья просто опускаются на землю, как монотонный сентябрьский дождь, как повторяющийся отрывок песни на раздолбанной пластинке, как бесконечные однообразные фигурки зимнего тетриса. Если долго вот так смотреть на эту шероховатую пелену, кажется, можно запросто уснуть и во сне видеть розовый ветер и серебряные беззвучные водопады.
Я встаю с заснеженной лавочки в парке, стряхивая небольшие сугробы с курточки и джинсов. Я забрел сюда случайно, буквально наугад, не разбирая дороги в белом тумане. Как же давно не получалось просто так идти по улице, не спеша, никуда не торопясь, не выдумывая на ходу следующий шаг! Сколько лет назад я в последний раз сидел на лавочке наедине с целым миром и не думал ни о чем? Некогда. Нет времени. Всегда так: торопимся, летим, перепрыгиваем через дни, спотыкаемся на ходу – и не успеваем жить. А все потому, что либо глаза у нас закрыты, либо смотрим мы куда-то вдаль, вглядываемся, все пытаемся разглядеть прекрасное будущее, которого никогда ни у кого не было и нет, но ведь у нас оно обязательно будет! Будет, мы ведь так этого хотим…
Всего-то и нужно, что оглядеться вокруг, посмотреть перед собой – и увидеть. Вот тогда-то и становится понятно, что все, за чем мы привыкли гоняться – только наши фантазии, мечты, беспочвенные ожидания. А все настоящее – тут, перед носом, под рукой, у ног. Вот этот снег, эта необъятная гармония, это чувство необъяснимой душевной дрожи, это желание взлететь и растаять миллиардами таких же снежинок, которые сыпятся на голову – и плевать, что падать вниз всегда случается быстрее, чем карабкаться наверх.
Я осторожно ступаю по неприлично гладкому, идеально ровному снежному листу, укрывшему парковую аллею. Вчера здесь кто-то ходил, а сегодня пороша заметает следы, стеля новую страницу поверх уже исписанной. Не отдавая себе отчета, я стараюсь угадать вчерашние следы, ступая в них, проходя все ту же дорогу, время от времени промахиваясь. Тогда снег набивается в ботинок и, тая, щекотно стекает прохладными ручейками по ноге. И тогда я понимаю, что именно вот в этой капле талого снега вмещается ощущение счастья – невозможного, неожиданного и оттого непревзойденного.
С противоположного конца парка навстречу мне по аллее идет заснеженная фигура. Чем ближе я к ней, тем больше мне кажется, что я иду на зеркало – и вот-вот столкнусь со своим же отражением. Я не вижу себя со стороны, но у меня такое ощущение, что я выгляжу точно так же, как и этот незнакомец: немного сгорбленная спина, руки в карманах, шарф, замотанный по самый нос, и надвинутая на глаза шапка. И вот, когда мы уже вплотную приблизились и даже одновременно поворачиваемся боком, в зеркальном отражении, чтобы уступить друг другу дорогу – я заглядываю ему в глаза. Они горят тем же светом, знакомым, понятным, близким – он улыбается под шарфом. Улыбаюсь глазами ему в ответ – и понимаю, что вот эти глаза, которые я вижу, скорее всего, в первый и последний раз в жизни, становятся мне удивительно родными, своими, понятными. Просто бывает так, когда замечаешь в глазах напротив те же искры случайного счастья. Бывает, точно вам говорю.
…На канализационном люке, который темнеет ржавым пятном на гладкой снежной простыне, греется кошка и смотрит обиженными глазами на располневших голубей, толпящихся у вентиляционных отверстий под крышами многоэтажек, припорошенных нелепыми мохнатыми шапками. По пустынной улочке время от времени проезжают автомобили, часто моргающие ресницами дворников, ощупывая дорогу цепкими пальцами противотуманных фар и оставляя за собой кривую узкоколейку из двух чернеющих мокрых полос с пожелтевшими краями. Смешно семеня, пытаясь из последних сил удержать равновесие, мимо меня в белесой дымке проплывают уставшие люди, которые про себя проклинают как всегда невовремя выпавший снег, поднимают воротники и поглубже прячутся в промокшие шапки и рукавицы. В глубине души каждый из них завидует ежам и медведям: была бы возможность, они бы с удовольствием свернулись калачиком в самом темном углу своей норы и спали бы до самой весны… Но им приходится идти через эту метель – и они уныло бредут, безжалостно топча новорожденный снег своими рельефными подошвами, мечтая о домашних тапочках и чашке горячего кофе…
От стремительных движений карандаша по бумаге стол мелко дрожит, заставляя солонку и перечницу время от времени сталкиваться и издавать тонкий, едва уловимый звон. Почему-то сразу на ум приходит стук чайной ложки об ободок стакана в форменной подставке – такие стаканы, наверное, стоят на каждом столике плацкартных вагонов, бороздящих необъятные просторы нашей бывшей Родины. Только там этот звук непременно раздражает, особенно когда пытаешься безуспешно заснуть, а тут – вот нравится, как ни странно.
Краем глаза замечаю стоящую возле столика официантку с блокнотом, которая терпеливо ждет, пока я обращу на нее внимание. Слева на синей кофточке пришпилен бейджик – «Люба».
- Добрый день, Люба!
- Здравствуйте!
Ее белый передничек умиляет меня настолько, что я широко улыбаюсь. Она дарит мне свою улыбку в ответ.
- Что желаете?
- Черный кофе. С цикорием, пожалуйста.
Люба не начинает упрашивать меня взять к кофе «нашу фирменную пироженку», не узнает, принести ли мне к черному (!) кофе сливки и сахар, не задает лишних ненужных вопросов. Она просто помечает что-то в своем блокноте и уходит, улыбнувшись еще раз. Я закрываю глаза, закладываю руки за голову, разваливаюсь на небольшом диванчике. Мыслей в голове почти нет, такое бывает редко и оттого очень ценно. Слава Богу, есть хоть сколько времени в жизни, когда не приходится сожалеть, что ты родился с головой.
Открываю глаза от запаха кофе, который появился на столике, как по волшебству, из ниоткуда. Горячий, ароматный, дымящийся. Как в сказке. Обжигая язык, пью кофе маленькими глотками, не дожидаясь, покуда он остынет. Холодный кофе – та еще гадость. Все равно, что есть поджаренное мороженое.
Ну вот, немного согрелся. Все-таки, как ни крути, душевный восторг и ощущение счастья – не самые лучшие средства против холода и замерзших пальцев. Теплое кафе и чашка кофе куда эффективнее. С удовольствием оставляю на столике в два раза больше денег, чем положено по счету, и выхожу на улицу.
Там уже вечереет. Запах ночи как-то по-особому заставляет смотреть на снег, на людей, на город. Стираются все грани, смягчаются все шероховатости, исчезают все изъяны нашего несовершенного мира. Он становится добрее и ближе. И даже вот этот снег, падающий на землю, в свете фонаря кажется стаей светлячков – непременно теплых, солнечных, родных.
Я запрокидываю голову назад, подставляя лицо под блестящие иглы снежинок. Они летят мне навстречу, обгоняя друг друга, проносясь мимо меня, как автомобили на оживленной трассе. Я смотрю на них широко открытыми глазами, словно вижу впервые в жизни. И вот уже кажется, что не снежинки падают вниз, а что это я поднимаюсь от земли – вверх, к небу, в ночь… В кармане начинает противно вибрировать телефон. Вот черт! Как я не додумался оставить это средство связи с внешним миром дома? Приходится опускаться на землю.
- Да? – говорю обреченно в трубку.
- Привет! Ты где бродишь?
Мой «сокамерник». Соскучиться успел, наверняка.
- Да вот, гуляю… - неопределенно сообщаю я.
- Ясно, - говорит он мне, хотя ничегошеньки ему не ясно. – Как домой будешь идти, возьми мне «Колы» в магазине, окей?
- Хорошо. Все, бывай.
Ну какая тут может быть «Кола», скажите мне, пожалуйста?! У меня снег! Нет, ну в самом деле, он бы еще туалетной бумаги купить попросил! Эх…
Когда я подхожу к железнодорожному пути, недалеко от дома, уже совсем темно. Перешагнув через одну рельсу, я останавливаюсь и поворачиваю голову направо. Далеко, насколько хватает глаз, тянутся две толстых полосы по заснеженному полотну – будто две карашдашные линии на листе моей тетради. И вот там, вдалеке, где две параллельных рельсы впервые за свою жизни встречаются, над ними красным угольком тлеющей сигареты тускло горит семафор…
…Но я не замечаю вокруг себя ни эту кошку, ни тех голубей, ни людей, ни автомобилей. Я просто закрываю глаза и прислушиваюсь. И тогда сквозь всю эту суету я отчетливо слышу, как в зимнем лесу облегченно вздыхает ель, сбрасывая с усталых лап комья налипшего снега, как под сугробами через зачерствевшую землю пробивается стебель молодой травы, которая зазеленеет здесь будущей весной, как глубоко под землей, закрыв поплотнее входные двери в свои спальни, мирно посапывают муравьи и видят цветные сны о муравьином счастье, как недовольно кряхтят столетние дубы в преддверие январских морозов… На ресницы бесшумно садятся снежинки и тают от тепла моих впалых щек – тогда на моем лице появляются слезы. Пресные слезы счастья.