«… Сегодня около 11 часов утра в московском аэропорту «Шереметьево» потерпел крушение пассажирский самолет Aerobus A-300, совершающий рейс Прага-Москва. Трагедия произошла в тот момент, когда самолет заходил на посадку. По словам очевидцев при соприкосновении с полотном взлетно-посадочной полосы внезапно оторвалось шасси, вследствие чего самолет на огромной скорости буквально врезался в бетон. На место крушения сразу же выехали бригады пожарных и скорой помощи. Спасательные работы пока продолжаются, но надежды на то, что остался кто-то в живых, практически нет.
Напомним: на борту самолета, следовавшего рейсом 513 Прага-Москва, находилось 144 пассажира, в том числе 21 ребенок, и 9 членов экипажа. Пока ничего не известно по поводу того, были ли среди них граждане Украины. На Ваших экранах Вы видите номер телефона, по которому Вы можете получить информацию о списке пассажиров рейса 513.
По предварительному заключению экспертов причиной катастрофы могла стать техническая неисправность, хотя известно, что перед вылетом самолет прошел все контрольные тесты в аэропорту Праги. Это уже четвертый «Аэробус», который терпит крушение за последние два месяца.
И вот Вы видите кадры, снятые на камеру мобильного телефона…»
- Внимание! Пассажирам, вылетающим рейсом 827 до Неаполя, просьба пройти на посадку к воротам 6. Пассажирам, вылетающим…
Залп приятного голоса из электронных громкоговорителей согнал с меня дремоту. Неизбежность противным комком подступила к горлу. Ничего не изменилось. Я все так же сижу в зале ожидания аэропорта, чтобы через какую-нибудь тысячу-другую секунд растаять в негостеприимном небе.
Ужасно не люблю летать. В конце концов, почему мне должно это нравиться? Я же не орел. И не воробей. И даже не пингвин, который хоть и не может взлететь, но всю жизнь трепетно мечтает о близости с облаками.
У меня в голове все еще мелькают отрывки из множества сюжетов об авиакатастрофах. Благо, за свою жизнь я успел насмотреться новостей – вот теперь мучаюсь. Каждый раз перед вылетом все они всплывают в моей памяти, как привидения, заставляя меня испытывать сотни виртуальных инфарктов. Каждое мгновение я сотни раз умираю и тут же оживаю, воскресаю только лишь для того, чтобы снова разбиться в бесконечно теплом небе. Разрываясь на миллиарды еще живых кусочков, я лечу. Лечу вниз, падаю пылью на землю, где меня уже ждет продолжение моего кошмара. Груды металла, скомканные алюминиевой фольгой, плевки пламени и дым. Отвратительный. Едкий. Вонючий. Мне знаком этот запах. Запах горелой кости.
Я засовываю пальцы под стекла очков и с наслаждением тру покрасневшие глаза. Холодные пальцы приятно остужают воспаленные веки. Как обычно, на стекле остаются жирные завитушки отпечатков. Придется доставать из кармана носовой платок.
Открываю глаза. Окна терминала завешены снаружи ночью. Мне почему-то кажется, что раствориться в темном небе – еще неприятнее. Раствориться в небе, так и не увидев солнечного света… Меня начинает тошнить.
Ну кто придумал ночные перелеты?
Оглядываюсь по сторонам, чтобы хоть немного усмирить толпы мурашек, топчущихся по телу. Девушка в соседнем кресле укладывает в сумку цветастый кирпичик какого-то бульварного романа, достает зеркальце и несколькими легкими движениями руки поправляет прическу. Я водружаю очки на привычное место и решаю немного попялиться на девушку. Глаза окончательно открываются, в груди становится теплее. Она определенно хорошенькая.
- Ну, чего уставился?
Боже, как она прекрасна…
- Ты что, замерз? Хватит дурачиться. Бери сумку и пойдем – посадку уже объявили.
Вот блин. Это же Света.
Моя девушка.
- Слушай, Свет… - Я подпираю голову кулаком и смотрю в пол. Он любовно отполирован миллионами подошв. – Может, не полетим? Поедем в Крым куда-нибудь…
Я знаю, что она уставилась на меня своими большими черными глазами. Они очень красивые. Особенно удачно они получаются на черно-белых фото. Но сейчас я совершенно не хочу в них смотреть.
- ТЫ БОЛЬНОЙ?? – шипит она на меня, стараясь не привлекать лишнего внимания. – Мы кучу денег выложили на эту поездку, год работали, как проклятые, а теперь взять и все пустить свинье под хвост??! Да что с тобой?
Она права, и я прекрасно ее понимаю. Последний месяц Света жила этой поездкой, старомодно вычеркивая даты в карманном календарике. Будь я на ее месте, я бы точно так же размышлял. Девушки, когда захотят, могут думать абсолютно рационально и логично. Только вот хотят этого они очень редко.
Но мне ужасно не хочется признаваться. Это как-то… по-детски, что ли. Внезапно в голову приходит мысль – а что, если я и вправду заболел? Но я тут же понимаю, что со Светой этот номер не прокатит. Она и полумертвого меня запхнет в самолет, лишь бы полететь в Неаполь.
Делать нечего. Я встаю, забрасываю на плечо нашу «ручную кладь» и уныло плетусь за Светой, которая решительно шагает вперед. Стрелка напоминает: «Gate 6». Будто бы это что-то меняет. Я убеждаю себя, что все будет хорошо. У меня есть средство против страха.
Поднимаясь по трапу, я все время ищу глазами марку самолета. Она должна быть написана на борту, но с этой стороны видны только одноглазые иллюминаторы. Мне становится немного спокойнее, хотя почему-то я все равно уверен, что на обратной стороне красивыми размашистыми буквами размером с меня написано: «Aerobus».
Я сажусь у окна. В кресле гораздо уютнее, хотя мысль о том, что через несколько минут это кресло зашвырнут на несколько километров, заставляет меня вцепиться в подлокотники, чтобы, не дай Бог, не выпасть из него.
По салону ходят очаровательные стюардессы, отвечая на дурацкие вопросы пассажиров. Стюардессы – единственное, что есть приятного в этом дурацком самолете. Ну и Света, конечно.
Мне всегда было интересно, почему абсолютно все стюардессы необычайно привлекательны. Где только таких берут? У них в университетах вместо сессии конкурс красоты, что ли? Самая симпатичная бортпроводница подходит ко мне, и я без обиняков задаю вопрос в лоб:
- Скажите, а почему вы такая красивая?
Она расплывается в улыбке:
- Sorry, I don’t speak Russian. Please, fasten your seat belts. Have a nice flight.
И ушла. Света рядом многозначительно крутит пальцем у виска. Что-то мне сегодня явно нехорошо. Собравшись со своими английскими мыслями, кричу вдогонку:
- Ту кофи, плиз!
Блестящие белые зубы стюардессы вселяют надежду.
Кофе приятно обжигает небо, а Света приятно сопит в плечо. Жизнь понемногу налаживается. Взлет оказался не таким уж и страшным, я даже испугаться по-настоящему не успел. Но я-то знаю, что стоит мне хоть краем левого глаза посмотреть в иллюминатор, как я потеряю голову. Промедление смерти подобно. Стараясь не разбудить Свету, перекладываю ее голову на подголовник. Кстати, как вообще можно так спокойно спать в самолете?!
Уверенным движением засовываю руку в сумку, нащупываю ее. Универсальное лекарство от страха. Живая и мертвая вода в одном флаконе. Наливаю водку в бумажный стаканчик, еще теплый после кофе. В приглушенном свете ламп она кажется золотой. Большой глоток горького золота.
Стюардесса издалека вопросительно смотрит на меня. Я машу ей рукой, и она улыбается в ответ. Я знаю, что распивать собственные спиртные напитки на борту самолета запрещено. Поверьте, это для блага этого же самолета. Безумство и страх – очень заразные штуки, особенно в таких ситуациях. Лучше не проверять.
Полбутылки как не бывало. Алкоголь уже проникает в кровь, наполняя ее вязким спокойствием. Движения замедляются, как будто плаваешь в чане с жидким цементным раствором. Еще полбутылки – и я стану статуей.
Теперь уже можно посмотреть в иллюминатор. Там еле видны пуховые одеяла облаков, которые рассекает крыльями эта железная хрупкая птица. За бортом – черный кисель. Мы плывем в нем, как в консервной банке, но даже эта ассоциация меня уже не пугает. Я спокоен…
Уши резко закладывает, а нижняя челюсть больно бьется об верхнюю. Водка вдруг поднимается из стаканчика, застывая над ним на несколько мгновений бесформенной лужей, а сердце на полувздохе застревает где-то в горле… В следующий миг мы все проваливаемся. Водка разливается по штанам, сердце падает в район живота и начинает там мелко дрожать, а меня вдавливает в кресло так, что я еле дышу. Света сдавливает мою руку, мне даже больно, но кричать я все равно не могу. Ей тоже страшно, как и мне, как и всем остальным. Так, наверное, и должны выглядеть мемориалы погибшим в авиакатастрофах – сотня немых бледных масок со страхом, застывшим в остекленевших глазах.
Глубокий вдох. Как будто тонна сжатого воздуха сваливается с грудной клетки – и я снова могу дышать. Это определенно радует, хотя, наверное, лучше бы я умер от удушья, не дожидаясь, пока этот гроб с крыльями шлепнется на землю. Или в море какое-нибудь. Все равно, так или иначе, от моего щупленького тельца вряд ли останется что-то существенное. Не думать о плохом, все получится…
Я смотрю на Свету – выглядит она неважно. Наверное, у меня такое же перекошенное лицо и огромные, как водовороты, глаза. Она смотрит на меня с немой мольбой, а я знаю, что ничем не могу ей помочь. Все, что я могу сделать, - крепко прижать ее к своему телу. Вдвоем не так страшно. «Я люблю тебя», - тихонько шепчу ей на ушко. Не самое лучшее время, но, кто знает, возможно, другого времени у нас уже не будет.
Кто-то начинает истошно кричать. Дошло, что ли? Визг просто нечеловеческий, от него в ушах начинает скрипеть, как будто я засунул голову в звенящий колокол. Я чувствую, что еще немного, и моя голова разорвется на сотни крохотных осколков, почище «эфки». Столько смертей – не слишком ли много для такого крошечного человечка, как я? Господи, да заткните ее кто-нибудь!
В ответ на мой беззвучный вопль в салоне появляется стюардесса, та самая, которая угостила нас кофе. Она идет по проходу, с трудом переставляя стройные ножки в черных лакированных туфельках без каблуков, держась за спинки сидений своими прелестными ручками с великолепным маникюром под цвет униформы. Ей удивительно идет голубой цвет. Но ее появление на этот раз почему-то не радует меня. Наверное, потому что она уже не улыбается. Ее ровные белые зубы, похожие на клавиши дорогого рояля, спрятаны за крепко сжатыми губами. Когда смерть хватает за горло, пропадает всякое желание улыбаться. Ей тоже страшно, я вижу это в ее взгляде. Но она продолжает идти по проходу, настойчиво повторяя заученный текст. «Please, keep your seats. There is nothing to worry about, it is just an air pocket. Please, remain calm!» Ну или что-то вроде того. Я уверен, в корпоративном кодексе стюардесс наверняка есть прописанные заготовки на такие случаи. Фразы, которые они зазубривают с надеждой на то, что им никогда не придется вспомнить эти слова. Сейчас я ей не завидую.
По-моему, мне уже не страшно. Да, точно. Страх исчезает, остается только какая-то тупая ноющая боль. Я не могу понять, где же она засела. Она словно бродит по всему телу: между легкими, в животе, под коленками, на задней поверхности шеи, в висках. Да и не боль это вовсе, а просто тяжесть. Тяжесть, которая с каждой секундой делает меня все ближе к земле. Сейчас меня беспокоит только одно: сколько мне осталось жить? Я не знаю, на какой мы высоте и с какой скоростью падаем, но мне кажется, что земля уже очень близко. И бувально через несколько секунд… Я зажмуриваю глаза, еще крепче прижимая Свету к себе.
Ужас прекращается так же внезапно, как и начался. Как необъяснимый приступ кашля. С возможным летальным исходом. Как будто самолет, который ехал по колдобинам проселочной дороги, вырулил наконец на скоростное шоссе. Люди затихают, не веря своему счастью. Они не верят, что все закончилось. Они ждут: вот сейчас самолет разобьется, и все погибнут. Они не спешат радоваться тому, что оставили смерть в дураках. Первой не выдерживает стюардесса. На ее испуганном лице стоваттной лампочкой зажигается улыбка, и она начинает хлопать в ладоши. Совсем как ребенок. По ее щекам текут слезы, но она хлопает, не обращая на них внимания, чуть не прыгая от радости. Постепенно люди заражаются ее эйфорией, и скоро уже весь салон рукоплещет. Я раньше не думал, что можно так просто перейти от слез к смеху, но сейчас я и сам чуть не хохочу во всю глотку – нужно дать выход эмоциям. Все дружно аплодируют: кто – пилотам, за то, что сделали все возможное (а может, и невозможное) и не допустили катастрофы, кто – благодарит Бога за то, что дал пожить еще немного, кто – самому себе, мол, вот какой я везунчик. И только та истеричка продолжает орать. До нее, как всегда, поздно доходит.
До конца полета мы со Светой молчим. Слова вдруг кажутся такими ненужными и пустыми. Я в гордом одиночестве допиваю водку. От своей доли Света отказалась, но меня отговаривать не стала. Она понимает, что сейчас это мне нужно. В благодарность ей я молча пью водку мелкими глотками, доза за дозой, и не пьянею. Пассажиры шумно галдят, болтая каждый о своем, пытаются как можно скорее забыть о том, что с ними произошло. Завтра они уже и не вспомнят, что они видели в глазах соседа, падая в пропасть. Эта история превратится в застольную байку, которой они будут похваляться перед захмелевшими собутыльниками и их отутюженными спутницами. Краска для волос – от седины, валокордин – от острых болей в сердце, аминазин – от расшатанных нервов и трясущихся рук. Так стираются воспоминания. До следующего раза.
Я не слышу ничего, кроме шума крови, которая гудит в висках. Я жив. Я ЖИВ! За это я выпиваю очередную порцию, обжигая себе пищевод. Я прислушиваюсь ко всем своим ощущениям, которые заново открываю в себе. Быть живым, оказывается, хорошо. Я вот над этим ни разу не задумывался до сегодняшней ночи. За всю свою не такую уж и короткую жизнь подобная мысль не возникала в моей голове, а сегодня я все понял – за каких-то пару минут.
Я смотрю в иллюминатор. Где-то очень далеко впереди, на краю неба, появляется солнце. Расцветает новый день моей жизни. Я гляжу в него и знаю: я не боюсь летать на самолетах. Я просто не готов умереть.