Полумесяц Змея. Глава I. Секрет леди Габриель

 
   


"Сначала они тебя не замечают, потом смеются над тобой,
затем борются с тобой. А потом ты побеждаешь"
М. Ганди

Глава I.
Секрет леди Габриель.

Тихим вечером 8 июля  1875 года мисс Габриель  Коган,  молодая леди  двадцати шести лет от роду,  в одиночестве  сидела в малой «бирюзовой» гостиной, именовавшейся так за цвет шёлковых обоев с петлевым золотым рисунком и собрание бледно-голубого китайского фарфора, занимавшего несколько зеркальных стеллажей. Комната располагалась на первом этаже огромного кирпичного особняка, вполне заслуживающего своё право влиться в архитектурный ансамбль одного из самых престижных районов Лондона с поэтическим  названием Белгравия.
Несмотря на восхитительную тёплую погоду, даже в середине лета столь редко радующую жителей пасмурной столицы Британской Империи, мисс Коган с момента пробуждения пребывала в откровенно мрачном и весьма необычном для неё нервозном настроении. Нет, она вовсе не срывалась на слуг и не била антикварную посуду. Более того, всю первую половину дня леди Габриель терпеливо и вежливо, не без  заинтересованности, выслушивала светские сплетни от неизменных утренних визитёров, и даже позволила себе всласть  посмеяться над  шуткой одного из молодых джентльменов, ибо нашла высказанную им  остроту крайне жизненной.  А после обеда,  со свойственной ей отрешённой манерой проявлять безукоризненную деликатность, сослалась на чрезвычайную занятость  и, выпроводив задержавшегося гостя, приказала слугам ни по каким основаниям её не беспокоить – по крайней мере, до чая.
Причиной столь вопиюще резкого поведения мисс Коган являлся тот факт,  что сегодняшняя дата была особенно   не безразлична хозяйке изысканного и гостеприимного особняка на Итон-Сквер.
 Восьмое июля - являлось днём рождения – нет, не самой леди Габриель, а её удивительной тайны, касавшейся отнюдь не радостного события. И, пожалуй, единственного, по-настоящему волнующего её, в высшей степени невозмутимую, натуру.
Именно, в этот день с ней приключилось одно  загадочное событие, о котором теперь напоминал лишь репортаж в несколько строк печатного текста, набранного на желтоватой бумаге «The Bombay Times and Journal of Commerce», двадцать  лет назад вырванный  дрожащей рукой  её безутешного отца…
Итак, 9 июля 1855 года на первой полосе ежедневной утренней газеты для британских подданных, проживающих в Индии,  появилась громкая статья, прямо затрагивающая  тогда ещё совсем юную леди Коган.
Девушке не было нужды перечитывать заметку, её содержание она давно знала наизусть, поэтому Габриель лишь слегка машинально  водила пальцами по шершавой бумаге, направив задумчивый взгляд на блистающий в лучах заходящего солнца какой-то игрушечной ухоженностью,  залитый  успокаивающими пастельными красками, миниатюрный  палисадник за окном.
Рядом с её локтем, на изящном серебряном подносе в такой же изящной чашечке укоризненно остывал ароматный  чай и влажно поблёскивали вишнёвым джемом нетронутые сдобные булочки. Слуги, знавшие привычки мисс Коган потом чрезвычайно  удивятся подобному невнимательному отношению к полднику со стороны их молодой хозяйки. Леди Габриель в любое время  суток отличалась здоровым и от того неслыханным для светской леди аппетитом, столь редким для бледных, до прозрачности,  барышень  из модных буржуазных салонов, лишь с помощью беспрестанного обмахивания веерами отгоняющих от себя постоянную  угрозу обморока.
 «Сообщаем, что чудовищное преступление произошло в Калькутте накануне ночью. Из своей спальни бесследно исчезла шестилетняя  Габриель Коган, единственная  дочь мистера  Чеседа Когана, крупного акционера Британской Ост-Индийской компании.  Пока что не известно, чем руководствовались похитители, совершившие столь дерзкий акт,  так как на данный момент  писем с угрозами и требованиями  о выкупе  не поступало.  Авторитетный источник нашей газеты сообщил, что под подозрением находятся  слуги особняка Коганов, а также - семья матери девочки,  уроженки  западной Бенгалии,  скандально пропавшей пятью годами ранее. Согласно тому же источнику, Дьювали Коган принадлежала к влиятельной касте брахманов,  выступавшей  решительно   против её брака с  англичанином…» 
Габриель скривила полные губы в грустной усмешке. «Авторитетный источник» был не более чем фантомом, созданным алчущими скандальной сенсации, нечистоплотными журналистами. Из редких объяснений отца, чрезвычайно неохотно упоминающего о сбежавшей супруге, следовало, что  красавица Дьювали Мероннандаджи  была круглой сиротой, и познакомились они в Писательском доме Калькутты, где  трудились клерки Ост-Индской компании,  куда девушка приехала наниматься на работу переводчицей.  Мистер Чесед  был  эксцентричным джентльменом, не имеющим ни в одном из своих предков ни  напёрстка высокородной крови, и потому – по праву считал себя свободным от аристократических условностей и обязательств, неизбежно создаваемых громкими титулами.  Правда, под конец жизни он всё-таки приобрёл себе титул баронета, но его дочь списывала этот жест исключительно на старческие чудаковатости: кто-то заводит дюжину кошек, кто-то отдаёт уйму денег на ненужное звание…
 Откуда его юная возлюбленная, родом из бедной бенгальской деревни, в совершенстве  знает английский – ослеплённый пламенной страстью сорокапятилетний мужчина тогда даже не задумывался. И возможно, не задумался бы никогда, если бы однажды  Дьювали в тайне не собрала вещи и  не сбежала из дома, бросив мужа всего через год после рождения их дочери  - Габриель. Мать дала девочке  ещё и индийское имя - Кумари…
«…По заявлению генерал-губернатора сэра Джеймс Эндрю Дальхузи – силами властей будет сделано всё возможное, чтобы найти преступников, совершивших циничное похищение и вернуть мисс  Коган  отцу живой и невредимой. Он также добавил, что данное трагическое происшествие являет собой не только дерзкий вызов Английской короне, но и было воспринято им непосредственно  как личное оскорбление. (Напомним, что вслед за одним из своих предшественников, лордом Уильямом Генри Кавендиш-Бентинком, Дальхузи, во время пребывания его на посту губернатора,  активно боролся против варварских пережитков средневековья в Индии, вроде убийств девочек в Пенджабе и человеческих жертвоприношений в нагорных районах Ориссы)…»
Этому заявлению именитого наместника Британской власти так и суждено было остаться не более, чем громкими словами. Несмотря на озабоченность, «выраженную на самых правительственных верхах», обнаружить пропавшего ребёнка властям так и не удалось. А уже в марте 1856  года Дальхузи сложил с себя звание генерал-губернатора по причине расстроенного здоровья и вернулся в Англию, где вскоре тихо скончался.
На следующий год после его ухода в отставку,  подкормленный агрессивной централизаторской политикой Дальхузи, в бенгальской армии вспыхнул бунт, разросшийся до народного восстания, вошедшего в историю как  «восстание сипаев», положившего конец власти Британской Ост-Индской компании, и заменив её прямым правлением английской короны.  Отчаявшись найти дочь, Чесед Коган, в руках которого, по словам многочисленных завистников «и грязь превращалась в золото» навсегда покинул Индию, жестоко отплатившую удачливому дельцу за  невероятное  обогащение несоизмеримо большим горем…
 Габриель испустила тяжкий вздох и подняла вырезку к лицу, вдохнув  её сладковато-пыльный аромат.  Несмотря на прошедшее время, ей казалось, что волокна тонкой бумаги  всё ещё хранят запахи её родной страны – тошнотворной и притягательной, дразнящей и опасной, дикой и, в тоже время, поражающей древностью своей самобытной культуры,  безмерно таинственной... Далёкой страны, без сомнения, знающей о её прошлом много больше, чем она сама.
Отложив листок, осторожно, будто имела дело с антикварным документом невероятной ценности, мисс Коган взяла из шкатулки следующий, гораздо новее - и на вид, и по датировке. Буквы в статье были пропечатаны ярче,  а сама бумага –  оказалась заметно белее и глаже на ощупь.
Опубликовали заметку двенадцатого августа 1861 года, и занимала она совсем узенькую полоску не самого популярного Австрийского новостного издания  «Ostarrichi», в развлекательном разделе «Интересное с окраин».
Безымянный журналист на  австрийский немецком сообщал, что «…девочка, на вид  около десяти  лет, рано утром  была обнаружена спящей  на ступенях сиротского приюта святой Елизаветы Венгерской, чтосуществует  под  патронажем князей Эрдерхази в  посёлке Форхтенштайн федеральной земли Бургенланд. Как удалось выяснить с помощью  специально приглашённого из Вены профессора-индолога, девочка способна свободно изъясняться на санскрите, хинди, гуджарати, бенгали, пенджаби, тамильском,  маратхи и урду!» - Как иронично заметил репортёр, - «Вполне возможно, что этот  экзотический подкидыш  владеет и другими, столь  мало распространёнными в Австрии, языками, но выяснить это наверняка представилось затруднительным, так как, похоже,  больше индийских наречий - не знает сам светило науки….
На все расспросы необычное  дитя отвечает, что совершенно не помнит кто она, откуда  и как очутилась  у стен приюта, в том числе - сколько ей точно лет. Что касается имени – она по-индийски называет себя  Кумари, что вполне согласуется с  её лексическим запасом и внешностью – новая подопечная  пристанища сирот Форхтенштайна могла бы сойти за чистейшую уроженку страны махараджей, однако, в том лишь случае,  если бы её  жители были светлокожими, как европейцы…»
«Если найду когда-нибудь того, кто отправил меня в эту богадельню – при жизни заставлю постигнуть все прелести посмертного «блаженства»…» -  в очередной раз пообещала себе Габриель, удостоив воспоминания о нелёгкой жизни в приюте Елизаветы Венгерской мстительной улыбкой, более подобающей коварным злодеям из приключенческих романов, а не миловидной молодой женщине.
О чём автор статьи не посчитал важным упомянуть, так это о том, что среди  личных вещей Кумари, кроме надетого на неё  аляповатого европейского «платья», гораздо больше смахивающего на джутовый мешок, находилась пустая деревянная шкатулка, с крышкой, расписанной в характерном восточном стиле. 
Раскрытая, она и сейчас лежала перед мисс Коган на лаковой поверхности чайного столика,  как верная немая спутница, ставшая хранительницей сомнительных бумажных сокровищ – составляющих своеобразную летопись жизни своей обладательницы.
Леди Габриель не требовалось смотреть на рисунок, чтобы представить во  всех деталях расположение каждого красочного элемента миниатюры, носящих не столько  декоративный, сколько религиозно-символический смысл.
На шкатулке, на графитово-чёрном фоне, в окружении звёзд и планет, прямо под серебристым полумесяцем, кисть неведомого мастера  изобразила  четырёхрукую женщину с длинными, спутанными волосами и тёмно-синей кожей. Тяжёлые, округлые груди её была обнажены, а широкие бёдра покрывала шкура пантеры. В верхней правой руке странная танцовщица весьма недвусмысленно держала окровавленный меч, в нижней левой — отсечённую им человеческую голову. Нижняя правая  и верхняя левая  руки застыли в жестах, выражающих  «защиту и благословение». У жутковатого изображения было три глаза; украшением её тонкой талии  служил  пояс из человеческих рук, а с гибкой шеи зловеще свисала гирлянда из черепов. Необычайно длинный, кроваво-красный язык, высунутый изо рта, так и застыл, будто жадно протянутый навстречу жертве…
Так случилось,  что однажды,  у  одной из воспитательниц,  ревностной католички, не без применения  насилия удалось отобрать у отчаянно кричащей девчонки «языческого монстра». Однако, вслед за этим  произошло в высшей степени настораживающее событие. А именно, посреди ночи приют огласился безумными криками  этой хранительницы детского благочестия. Женщине приснилось, и сон этот отличался редкостным правдоподобием, что по всему телу её,  по кровати,  и даже по стенам комнаты,  ползают сотни живых змей. Отвратительные рептилии так напугали набожную frau, что та предпочла по-тихому возвратить вещицу Кумари, как говорится, от греха подальше…
Имя нарисованной четырёхрукой богини мисс Коган знала задолго до того, как получила доступ к лучшим библиотекам и сумела выяснить значение большинства деталей рисунка. Оно не преследовало сироту во снах – сны леди Габриель вообще не снились - будто некая сила решительным изъяла из головы её все воспоминания, преградив им ход даже по тропе бессознательного.  Но имя темнокожей спутницы детства мисс Коган знала также твёрдо, как и то, что чьи-то родные уста, наряду с ещё одним забытым именем,  некогда  нарекли её  Кумари.
- Махадэви-Кали… -  почтительно прошептала Габриэль. 
Кали  Разрушительница, Кали Чёрная, Кали Кровожадная…
Несмотря на грозный вид и ещё более неприглядную «репутацию», что богиня имела среди легковерных европейцев, питаемую мрачными  легендами и вполне себе реальными историями о кровавых культах, в частности,  о безжалостных индийских тугах (1) , леди Габриель  не испытывала к «своей Кали» ни капли страха или отвращения.
Из религиозных текстов она знала, а в сердце своём – всегда чувствовала,  что Кали — эта  многоликая богиня, призванная вызывать одновременно любовь и ужас, и что она вобрала в себя силу вечного времени, и тем руководит жизнью человека с момента зачатия и до самой неизбежной смерти... Но, кроме  уничтожения и гибели, Кали, как одно из воплощений Парвати,  также и  защищает человечество от зла, являя высшую материнскую любовь и заботу.  Богиня-мать разрушает отжившее свой срок, сметая грубое невежество, тем самым, поддерживая мировой порядок;  благословляет и освобождает идущих по пути правды и не запятнавших себя намеренным совершением злых поступков.  Согласно «Деви Махатмья» (2)  она всегда приходит на выручку праведным и хорошим людям…  А мисс Коган, несмотря на превратности капризной и скрытной судьбы её, всеми силами старалась быть именно такой…
С самого первого дня её появления  в Форхтенштайне люди, не стесняясь, смотрели на мисс Габриель, как на диковинное животное. И относились соответственно – с любопытством, замешанном на осторожности ко всему чужеродному, если не на суеверном страхе.  При подобном отношении у девочки  имелись все шансы вырасти  забитым и пугливым зверьком, а может - и плотоядно оскалившимся хищником, пренебрегающим моралью, так как слишком долго пренебрегали ей самой. Но, усвоив полезные уроки, как держать себя, чтобы не дать окружающим ни одного намёка о своих душевных переживаниях, она сумела вырастить в душе непримиримое отвращение ко злу во всех его проявлениях, сдобренное  почти утопической  тягой к справедливости.
Когда не имеешь ничего, даже памяти, чувство собственного достоинства и кормящее его чистое и доброе сердце – становятся единственными доступными  сокровищами.
К сожалению, знание символического смысла множества тонких деталей пугающей миниатюры на шкатулке и наличие некоторых странностей у этого таинственного «наследства» – ни на дюйм не приближало  любознательную леди к разгадке. 
Никто из именитых английских и иностранных учёных, с одними из  которых ей доводилось беседовать лично, а с другими - вести оживленную переписку,  ничего существенного объяснить по поводу упомянутых «несоответствий», заключающихся в композиции рисунка, не сумел. И все они, эти убелённые сединами мужи науки, все как один, подобно спасовавшим студентам, смущённо советовали Габриель обратиться к сэру Родерику Лонгфилду, что бы она непременно и сделала, не проживай сей уважаемый джентльмен, непревзойдённый знаток истории Индостана,  безвылазно, вот уже в течение многих лет,  в индийском городе Дели…
Мисс Коган, по воле непреодолимых обстоятельств пока что бессильная раздавить червя досады, грызущее её в тайне пылкое и жаждущее истины сердце,  с досадой    захлопнула шкатулку. Впрочем, в следующее мгновение она сумела достойно справиться с эмоциями, решив, что поразмышляет над этой проблемой позже. Сегодня она ощущала себя слишком подавленной для разработки смелых планов.
Что касается сеанса воспоминаний, всё, что последовало за приютским «заточением», а иначе она его не называла,  мисс Коган  могла рассказать намного лучше и красочнее, чем  это делали то чрезмерно сухие, то до неприличного ироничные  газетные сообщения. После появления на ступенях Елизаветы Венгерской  память её не оставляла, да такое и не забудешь…
Таинственную бесфамильную Кумари единодушно невзлюбили и набожные воспитательницы, и завистливые воспитанницы.  Подобные стае обезьян, первые не могли простить ей упрямый и амбициозный характер, переходящий порой в откровенное  манипулирование более слабыми натурами, а также то, что Священное Писание в её пересказе неизменно разбавлялось цитатами  из древнеиндийского эпоса, целые залежи которого необъяснимым образом помещались в черноволосой головке, время от времени «вымываясь» на поверхность силой обстоятельств.  Вторых -раздражала необъяснимая аристократическая надменность и невероятная сообразительность (уже через год пребывания в приюте, Кумари вполне сносно овладела местным немецким и распространённым в Форхтенштайне, ввиду пограничного расположения Бургенландской земли,  венгерским языками, временами  сбиваясь на ровное произношение языка Шекспира и Байрона). Немало доставляла девушке проблем и с каждым годом, всё более раскрывающаяся, подобно бутону лотоса,  экзотическая красота.  Но было ещё кое-то, раздражавшее в равной мере обе враждебно настроенные  группировки.
Скупая на эмоции, сдержанная в мимике  - порой, до состояния статуи,  замкнутая, с железным характером, закаленным неизменно предвзятым к ней  отношением, однако, чрезвычайно обаятельная, когда это было выгодно, она могла бы стать безупречной юной леди, если бы не резкость её суждений по отношению не только к себе, но и к  окружающим. И всё бы ничего, не имей Кумари  гадкой привычки высказывать свои наблюдения и мысли прямиком в лицо собеседнику... Суждения эти, к справедливости молвить – отличались хрустальной честностью и редкой беспристрастностью, но ведь бывают моменты, когда сами приличия требуют  соврать, верно? А лгать мисс Морган   не могла совершенно. И дело было не столько в сознательных моральных установках: просто Габриель была на это не способна, равно как собака не умеет летать, а птица – плавать в глубине океана, подобно хвостатой рыбе. К несчастью для девушки, люди, в большинстве своём, никогда не откажутся  узнать правду о других, и гораздо реже – хотят слышать её о себе. 
  В момент утреннего  пробуждения 10 октября 1866, как позже выяснилось, в день её рождения,  когда Кумари исполнилось семнадцать лет,  – словно подарок провидения – ей вернулась память о событиях, имевших место до  дня исчезновения включительно. 
Воспоминания, способные пролить свет  на то,  кто ребёнком забрал её  из отчего дома в Индии и где и как  она провела  без малого шесть лет – всё ещё оставались для будущей мисс Коган досадно скрытыми  темнотой беспамятства, непроглядного, как  сама Калькуттская ночь…
Тем не менее, внезапное заявление о том, что её отец – английский миллионер Чесед Коган, как и следовало ожидать, вызвало бурю смеха и издевательств окружающих. Через год Кумари, как и всем, достигшим совершеннолетия воспитанницам, предстояло покинуть приют и отправиться служить гувернанткой в какое-нибудь буржуазное семейство среднего уровня достатка. Вместо этого, решительная девушка подхватила свои скромные пожитки и на средства, скопленные, весьма необычным для особы женского пола, однако же, пребывающим в рамках приличия, способом, отправилась в туманную Англию…
С момента воистину сказочного воссоединения отца с дочерью прошло девять лет.
Пол года назад мистера Чеседа Когана не стало. Мисс Габриэль от всей души скорбела по родителю, но утешала себя тем, что он всё-таки умер счастливым, с нежной дочерью, держащей его руку до последнего вздоха, а не одиноким старцем, в окружении равнодушных врачей и алчных до его денег многочисленных родственников.
Вошёл дворецкий в чёрной ливрее и бесстрастным голосом, пребывающим в изумительной гармонии с его почтительно-отрешённым выражением породистого лица, сообщил, что к леди Коган явился посетитель. И, как Биг Бэн отчеканивает полдень, выдал без запинки длинное имя пожаловавшего джентльмена:
- Князь Ференц Габор Фердинанд Вольсен  Эрдерхази.
Неожиданное появление в Лондоне старого друга оказалось для мисс Коган в высшей степени внезапным, однако ж, от того не менее приятным сюрпризом. А то, что по-немецки педантичный  Ференц (или Франц, как называла его австрийка-мать) не известил её письмом, что вскоре намерен навестить, могло служить сигналом, по меньшей мере,  неслыханной катастрофы, постигшей молодого Эрдерхази, по линии отца унаследовавшего буйный нрав настоящего венгерского гусара...
- Благодарю, Джеффербингтон. Пожалуйста, пригласите князя сюда.
Только дворецкий бесшумно исчез за дверью, мисс Коган вскочила со стула и бегло оглядела роскошную обстановку гостиной, где намеревалась принять гостя, на предмет малейших, из возможных, следов  беспорядка. Затем, взгляд её, пребывая в беспощадном поиске несовершенств, устремился к собственному внешнему виду, нашедшему отражение в  зеркальных панелях шкафчика.   
Её Величество Безупречность единовластно царила как в меблировке комнаты, так и в наряде её хозяйки, составляя приятный ансамбль в цветовой гамме   и общему стилю.
Дневной костюм леди Габриель, который она так и не успела переодеть к вечернему чаю, следуя моде того времени и положению, что она занимала  в обществе, будучи наследницей миллионного состояния,  был претенциозно перегружен деталями и всевозможными украшениями. И состоял  из множества различных, однако ж, в пределах  палитры «морской волны»,  оттенков, рисунков и фактур  дорогих тканей.  Маленькая головка с высокой причёской, затянутая в корсет грудь,  узкие рукава, отделанные гладким кружевом - представляли резкий контраст с пышным турнюром и большим объемом юбки с плиссированным воланом и рядами буффированного присборенного рюша.
Следует отдать должное леди Коган – как настоящая азиатская чаровница, она умела не потеряться в богатстве наряда и выгодно преподнести себя, подобно тому, как приковывает взгляды талантливо написанная картина, лишь подчёркивающая свои достоинства драгоценным  обрамлением  багета.
Расслышав звонкие шаги Ференца, мисс Габриель с негодованием поняла, что   волнуется. Странное это было чувство…
Впрочем,  высшей степенью абсурда было бы обвинять девушку в излишней романтичности. Становление её самосознания произошло не в тепличных условиях, а в откровенно враждебной среде, и зачастую,  в общении с тем контингентом, который высшие классы, презрительно фыркая, именуют «низами общества». В мире своей юности Кумари  хорошо уяснила, что существуют порядки, по подлости и жестокости своей не идущие ни в какое сравнение с элегантными хитросплетениями салонных интриг. Тем самым, вакцина от любой формы наивности была привита ей вместе с обыкновением смотреть в суть событий и людских характеров, не отвлекаясь на яркую обёртку.
«Блеск золота – не совратит, кто знает его цену. Вино  - того не опьянит, кто голода изведал» – сказал кто-то из многочисленных поэтов,  отличающихся способностью удачно рифмовать прописные истины. Но в данном случае леди Габриель готова была подписаться под каждой строчкой…
- Guten Tag (3)! Безгранично рада вас видеть, Ferenc!   -  Прощебетала мисс Коган вошедшему мужчине, расплываясь в очаровательнейшей из своих улыбок.

Сноски:
 (1) Туги (или таги, пхасингары) — индийские бандиты и разбойники, посвятившие себя служению Кали как богине смерти и разрушения. В 1830-е годы генерал-губернатор Индии лорд Уильям Бентинк покончил с тугами путём массовых арестов и казней.
(2) Деви Махатмья – «Деяния Богини».  Древнеиндийская поэма, рассказывающая о битве богов и демонов.
 (3) «Добрый день» (нем.)