Глава 6.
1.
Утром мы заехали ко мне, а потом занялись переездом.
Я давно жил по-холостяцки. Конечно, это накладывало отпечаток и на обстановку, и на атмосферу моей квартиры. Я не знаю, как ей это удалось, но теперь Ира быстро и незаметно превращала ее в уютное гнездышко. Хотя мы всё-таки оба очень устали за последнюю бессонную ночь. Так что поначалу мы перевезли только самое необходимое: одежду, несколько картин, которыми Ира хотела оживить мою берлогу. Сегодняшним днем жизнь не кончается. Если только ее не прервут.
Об этом-то я и хотел поговорить с Ирой. Идея, которая пришла мне в голову, была странной, я сам это понимал, - в духе моих странных видений.
Мы сели на диван, выпили джину с тоником, Ира, как всегда, положила голову мне на плечо, и тогда я ей рассказал о своей встрече с африканистом.
- Понимаешь, теперь я почти уверен, что всё, о чем я тебе рассказывал, всё, что я видел во сне, происходит на самом деле. Я не представляю себе как: раздвоение личности, перенос сознания, но что-то есть, и это связано с маской. Сначала я испугался. Я думал, что схожу с ума. Но сейчас мне кажется, что они не хотят мне зла, наоборот, нуждаются во мне. Кто они? Чего они хотят от меня? Почему раньше не использовали этот канал-маску, чтобы проникнуть в мой мозг? Я не знаю. Но у них есть цель. И я им зачем-то нужен. Значит, и они могут мне помочь. А раз ты со мной, значит, могут помочь и тебе. Если эти силы, злые или добрые, существуют, если они настолько могущественны, что могут за тысячи километров управлять человеческим разумом и телом, то они смогут оградить тебя от опасности. Я, правда, не знаю, как с ними связаться. До этого они сами приходили за мной или входили в меня. Но если они умеют проникать в мое существо, то они должны понять, что теперь я сам хочу встретиться с ними, что нам нужна их помощь.
Ты не думаешь, что я сошел с ума?
- Нет, я так не думаю. Просто ты необычный человек, поэтому с тобой происходят необычные вещи. Поэтому я тебя и люблю.
Интересно, если тебе удастся с ними связаться, я тоже смогу отправиться с тобой?
- Может быть. Я ведь уже видел тебя там. Можно сказать, они тебя мне отдали.
- За это я им очень благодарна.
- Ты вспомни. Может быть, ты что-то похожее видела во сне?
- Нет, я бы сказала. Нет, не помню. Но только в тот день, когда мы с тобой встретились, у меня было предчувствие: что-то обязательно произойдет, что-то хорошее.
- Неважно. Мне не терпится попробовать. Давай еще выпьем и пойдем в постель.
Это была первая ночь в нашем доме и первая ночь, когда мы не занимались любовью, а лежали рядом на спине, закрыв глаза. Она положила мне голову на грудь. Я обнял ее и тихонько зашептал на ухо:
- Не бойся, все будет хорошо. Представь себе мою маску: широко открытый, смеющийся рот, вывернутые губы, профили человека и животного, свисающие по щекам, как бакенбарды, пустые глаза, высокий лоб, рога. Представь себе большую поляну, освещенную костром. В черном небе светит полная луна. Теплый летний ветерок приятно обдувает кожу. Пахнет пряной травой и цветами. Глаза привыкают к темноте и различают за полукругом хижин темный лес, подступающий с трех сторон. С четвертой серебрится вода, это озеро. Хриплые голоса птиц и вой хищников доносятся из джунглей.
Ничего не бойся. Я с тобой. Все будет хорошо. Нас уже ждут.
2.
В черном небе светила полная луна. Теплый летний ветерок приятно обдувал кожу. Пахло пряной травой и цветами. Хриплые голоса птиц и вой хищников доносились из джунглей.
Мы сидели кружком во дворе хижины, и слабый огонь костра выхватывал из темноты черное лицо старика, сидевшего напротив: лысый шишковатый лоб, широко открытые большие глаза, прямой нос с широкими крыльями, толстые вывернутые губы, маленькая курчавая бородка, разрезанное морщинами лицо. Он был в длинном белом бубу, сквозь которое выпирали худые ключицы. На шее висела длинная черная бечевка с привязанным на конце большим острым когтем какого-то зверя.
Нас было трое у костра. Третьей была Ира. Ее бедра прикрывала какая-то тряпка. Она сидела в напряженной позе, обхватив руками колени, и отблеск костра падал на ее серьезное лицо и белую грудь.
Высохшими черными пальцами старик перебирал бурые мутные четки и что-то бормотал себе под нос. На земле перед ним были разложены в ряд пучки травы, кости и сморщенные куски кожи. Потом он взял ступку и начал что-то растирать в ней, не переставая бормотать. Потом он выплеснул содержимое в костер, огонь вспыхнул, белое пламя длинным языком лизнуло небо, запахло паленым. Он снова перебирал четки и смотрел на огонь. Он брал лежащие перед ним на земле предметы и складывал из них фигуры. Он чертил в воздухе какие-то знаки рукой и снова что-то бросал в костер. Он качал головой, а потом и сам стал раскачиваться из стороны в сторону. Он все быстрее перебирал четки и все быстрее бормотал одни и те же слова. Глаза его были широко открыты, зрачки стали большими, черными и незрячими. Неожиданно он замер, закрыл глаза и перестал дышать. Так продолжалось довольно долго. Мы не сводили с него глаз и ждали, не шелохнувшись.
Наконец, он открыл глаза, вздохнул и заговорил на незнакомом гортанном языке, который я понимал до последнего слова.
- Я не смог разглядеть его лицо. На нем черная маска. За ним стоит злая сила и могущество. Он может убивать издалека. Он ненавидит вас обоих. Я не могу с ним справиться. Я могу только вас защитить.
С этими словами он встал, подошел к Ире и надел ей на шею черную нитку, вдетую в черный плоский камешек с белыми полосками.
- Не снимай его никогда. Он будет охранять тебя.
Потом сделал шаг ко мне и коснулся пальцами выступавшего на груди знака.
- Никому не отдавай маску. Ты – один из нас. Помни это.
Ира протянула мне руку, и я сжал ее пальцы в своей ладони.
Мы лежали в своей кровати, и я держал ее руку в своей. На груди у нее покоился черный плоский камешек с белыми полосками и маленьким отверстием, в которое была продета черная нитка. Она открыла глаза и улыбнулась мне.
Глава 7.
1.
Мне всегда очень нравилось, как она просыпается по утрам. Она еще потягивается и изгибается, как кошечка, а лицо уже свежее и улыбающееся.
Она улыбнулась мне и сказала:
- Ну, как, получилось?
- А ты ничего не помнишь?
- Помню, что ты был со мной и держал меня за руку. Я куда-то летела, но мне было не страшно, а даже приятно, потому что ты был рядом.
- Посмотри, что у тебя на шее.
Она посмотрела на камешек, погладила его пальцами, очень оживилась, вскочила и села на кровати, голенькая и соблазнительная.
- Неужели я там была? Вместе с тобой? Расскажи мне, я ничего не помню.
Лицо у нее сделалось забавным, как у ребенка, которому не дали посмотреть по телевизору взрослый фильм.
Я старательно подбирал слова:
- В общем, всё хорошо. Хотя мы с тобой, действительно, кому-то очень не нравимся. Неизвестно кому. Но ничего страшного нет. Главное, никогда не снимай эту ниточку. Это африканский оберег.
- Значит, получилось. Представляешь, как здорово. Стоит нам только захотеть, и мы уже на другом конце света. В голове не укладывается, но все-таки здорово.
- Никогда не снимай эту нитку. Это очень важно, - повторил я серьезнее. Поняла?
- Не беспокойся, я всё поняла, милый. А больше всего я поняла, как я тебя люблю.
И она прижалась ко мне, и голова закружилась от ее запаха, ее волосы щекотали лицо, и мои губы искали ее уши, ее глаза, ее нос, ее губы.
На работу ей надо было идти только на следующий день, и мы полдня провели в нежности и любви, вставая только чтобы принести кофе и бутерброды.
Потом она занялась уборкой, а я старался ей помогать.
- Я хочу написать сегодня письмо отцу: о нас с тобой, о маске, он же в этом разбирается. Ты не против?
- Нет, конечно. Кстати, с завтрашнего дня я буду возить тебя на работу и встречать каждый день.
- Мне это нравится. Мне нравится, что я буду у тебя под контролем. Давай на днях поедем к моей маме?
- Давай, с удовольствием. А еще надо выбрать день и устроить новоселье. Я приглашу своего друга доктора.
- А я подругу. Мы вместе работаем.
На том и порешили.
Вечером позвонил Валера Защекин и спросил, что я решил насчет маски.
- Спасибо за предложение. Но я решил ее не продавать.
Мне кажется, он удивился и расстроился.
- Подумайте еще, я вас очень прошу. Я могу увеличить цену.
- Нет, это окончательное решение. Деньги здесь ни при чем. Я ее продавать не буду.
Дни закружились, как осенние листья. Каждый день я провожал Иру на работу и встречал ее в назначенное время. Я видел, что ей приятно сидеть со мной рядом в машине, и эти поездки стали нашим ежедневным ритуалом. Черный камешек она никогда не снимала.
За несколько дней мы перевезли все вещи, кое-какую мебель из Ириной квартиры. Ира всё расставила, всё устроила, квартира наша преобразилась.
В один из выходных мы поехали к ее маме. Это была милая, добрая, интеллигентная женщина. Она накормила нас вкусным обедом, испекла торт по этому случаю и выпила с нами вина. По-моему, я ей понравился.
Однажды вечером позвонил из Парижа Ирин отец. Голос у него был взволнованный.
- Здравствуйте. Вы Андрей? Я Ирин папа. Ира у вас?
- Здравствуйте, да, сейчас, одну минуту.
- Подождите, я хочу с вами поговорить.
- Я слушаю.
- Я получил ее письмо. Ире угрожает очень серьезная опасность. Я знаю, в чем дело. Это очень-очень серьезно, я не преувеличиваю. К сожалению, я не могу сейчас вылететь в Москву. Но нам надо встретиться как можно скорей. Это очень важно. Поэтому я немедленно высылаю приглашение. На вас двоих. Вам надо обязательно прилететь вместе с Ирой. Вы меня понимаете?
- Да. Хорошо. Я всё понял. Ира возьмет отпуск, и, как только будут готовы визы, мы вылетим.
- Я переведу вам деньги на проезд.
- Не надо, у меня есть.
- Хорошо. Вот еще что: обязательно сделайте фотографию вашей маски крупным планом и привезите мне. Не забудете?
- Не забуду.
- Ну, все, теперь передайте трубку Ире. До свиданья.
- До свиданья.
Я передал трубку Ире и вышел из комнаты, чтобы ей не мешать. Я стоял и смотрел в окно. «Я знаю, в чем дело». Что же он знает? Что-то связанное с его родными? Но причем тут маска?
Ира вошла в комнату, обняла меня сзади за плечи и прижалась ко мне.
- Он тебе уже сказал? Он хочет с тобой познакомиться. Мы летим в Париж вместе.
2.
В один из выходных мы принимали гостей. Это был первый прием в нашем доме, и хотя я назвал его новосельем, это была своего рода помолвка, на которую мы, как свидетелей, пригласили своих близких друзей. Мы оба это понимали и готовились серьезно. Я принес большой букет роз, закупил продуктов, Ира готовила и накрывала на стол. Мне было приятно наблюдать за ней, и оттого как легко и весело управлялась она на кухне, блюда казались еще аппетитнее.
Хотя я заранее позвонил Алексею и пригласил его вместе с женой, я был уверен, что придет он один. Во-первых, его жена редко с ним выходила, а у меня не была ни разу, а во-вторых, он знал, что приглашена Ирина подруга, и вряд ли собирался упустить такой случай для знакомства.
Подруга Наташа пришла первой. Она оказалась красивой, высокой, светловолосой молодой женщиной, но в ней не было Ириной живости и обаяния, а, может быть, я уже просто не мог смотреть на других женщин, не сравнивая их с Ирой, причем сравнение всегда было в пользу последней.
Вскоре пришел Алексей, один, с букетом цветов и стал церемонно знакомиться с дамами. Ире он чуть ли не с порога сказал, видимо, заготовленную фразу:
- Я очень рад, что вы его приручили. А то я уже беспокоился, что больной неизлечим.
Мы сразу сели за стол, хорошо выпили, хорошо закусили, женщины пили вино, мы с Алешей – водку. Когда отзвучали все положенные тосты: за нас с Ирой, за знакомство, за женщин, за наш дом, когда было отдано должное кулинарным способностям хозяйки, и приятная сытость заставила пересесть нас в кресла с рюмками коньяка, потекла обычная московская беседа, в которой перемешаны и работа, и цены, и семья, и погода, и политика.
- А вы какой доктор? – спросила Наташа.
- Психиатр.
И поскольку Алеша особенно хотел блеснуть перед Наташей, а в этой теме он был мастер, разговор зашел о душевнобольных, о психических отклонениях, о загадках человеческого мозга, о снах.
- Представьте себе, что происходит во сне, - говорил он, глядя на Наташу. Мозг раскрепощается. Снимаются все барьеры, временные, пространственные, любые. Человек со скоростью мысли передвигается из страны в страну, из прошлого в будущее. Он даже заглядывает в потусторонний мир, он разговаривает с умершими. Вы скажете: мозг переваривает и осмысливает во сне накопленную информацию. Но ведь не только. Описано масса случаев, когда человек видит во сне то, что происходит в это самое время в другом месте, о чем он не может знать, и что потом подтверждается. А вещие сны? – когда человек предугадывает то, что будет. Наконец, снимаются все запреты, все приличия, отменяются законы морали и божьи законы. Человек становится героем или превращается в труса и подлеца, он убегает или сам преследует свою жертву. Он убивает и насилует или с любопытством наблюдает со стороны за убийствами и насилием, он сам себе закон и сам вершит суд без боязни понести наказание. Что это? Человеческая сущность в обнаженном виде? Или форма шизофрении? Или грань между нормальным и ненормальным настолько зыбкая, что каждый из нас может проснуться в одно прекрасное утро и пойти на работу, и продолжать свою обычную жизнь, не замечая, что процесс уже пошел, и рубеж, отделяющий его от нормального человека, уже перейден?
Доктор говорил, продолжая глядеть на Наташу, я слушал его рассеянно, но вдруг, словно замкнулись какие-то проводки в голове, мне показалось, что его слова обращены ко мне.
- Может быть, это дьявол искушает человека во сне? – сказала Наташа.
- Может быть. А может быть, человек сходит с ума, когда Бог отворачивается от него.
- Бог не может отвернуться от человека, - вступила в разговор Ира. Для Него все люди равны: и верующие, и неверующие, и бедные, и богатые, и злые, и добрые. Он принимает всех.
- А как же убийцы, насильники, растлители детей? – продолжал доктор. Или Бог их тоже прощает? А может быть, вы правы, Наташа, и дьявол не дремлет, дьявол всегда рядом. И кто поручится, что убийство, которое вы совершили во сне, не произошло наяву? А это ведь совсем другое дело. Вы просыпаетесь, и совесть ваша чиста, чтобы вы ни вытворяли во сне, и вдруг узнаете, что всё это было на самом деле, и на руках ваших кровь. Что же теперь вы скажете: не ведал, что творил, и Бог вас простит?
Мне опять показалось, что Алексей обращается ко мне, и что он чего-то недоговаривает. Мне, наконец, это надоело, и я вмешался в разговор.
- Только сумасшедший или наркоман, или обезумевший от пьянства, то есть человек ненормальный, может совершить преступление и не помнить об этом.
- Так я об этом и говорю: сегодня он нормальный человек, а завтра сумасшедший. Он совершил преступление и не помнит об этом.
- Ерунда. Это единичные случаи, а вся мерзость и гнусность, которая совершается ежедневно, - от недостатка внутренней культуры или от недостатка веры. Я глубоко убежден, что Бог послал на землю Христа, чтобы вложить в сердца людей моральные принципы, то есть те же самые божьи законы. Проще всего их усвоить благодаря вере. Но с развитием общества, с развитием цивилизации растет и внутренняя культура человека, которая основана на тех же законах морали. Человек с высокой нравственной культурой не пойдет убивать, грабить и насильничать, будь он хоть трижды атеист. Было в России время, когда пропасть лежала между городом и деревней, между образованными людьми и крестьянами. Но в одних была заложена и воспитана внутренняя культура, а в других – вера в Бога. И это равняло их с нравственной точки зрения. Убийство, злодейство были исключением, нарушением общего закона жизни. А что творится сейчас, особенно в нашей стране? Деревня хлынула в город и потеряла веру. Город захлестнуло этим потоком, и он растерял внутреннюю культуру. Не стало ни веры, ни культуры. И всё стало дозволено. Вот что происходит у нас: не во сне, а наяву. «Благословенны чистые сердцем, - сказано в евангелии, - они будут рядом с Богом.» А чистые сердцем, по моему разумению, это те люди, которые способны любить, которые способны дарить, которые радуются солнцу, небу, деревьям и птицам, то есть следуют тем простым истинам, которые с детства заложены в любого, будь он африканец или европеец, тем истинам, которые укрепляются в человеке благодаря воспитанию, образованию и культуре или благодаря вере, или благодаря тому и другому.
- Что же, по-твоему, все равно, - прервал меня доктор, - быть христианином, например, в Европе или идолопоклонником где-нибудь в Африке?
- Я думаю, Богу ближе чистый в помыслах идолопоклонник, чем безнравственный лицемер из Европы, воспитанный в христианской семье. Хотя я согласен с Ирой: Бог принимает всех.
Ира накрыла ладошкой мою руку, как бы успокаивая меня, и сказала:
- Любовь – вот что укрепляет человека. Любовь – вот что от Бога. Обычная любовь мужчины и женщины, семья, дети – вот, что дает радость и счастье.
И при этих простых словах я опять почувствовал, как защемило сердце от нежности к ней, и мне вдруг ужасно захотелось иметь от нее ребенка.
- Я от всей души за любовь между мужчиной и женщиной, -
подхватил Алексей, многозначительно глядя на Наташу. - Но все-таки от возвышенного хотел бы вернуть вас к действительности. Даже если только мы одни, здесь присутствующие, и сохранили внутреннюю культуру или веру, как кому нравится, то всё равно мы не можем отгородиться от окружающих и спрятаться в любовной башне. Поэтому, чтобы опустить вас на грешную землю, я расскажу вам одну историю. Андрей знает, что я консультирую по криминальной психиатрии в институте Сербского, и у меня есть друзья в милицейских кругах. Так вот, меньше, чем за месяц в Москве обнаружено два совершенно идентичных трупа. Найдены они в разных местах, но оба на берегу Москва реки. Трупы женские, и обе, заметьте, негритянки. Я прошу прощения у дам за подробности, но и та, и другая -–без головы, абсолютно голые, следов спермы нет, кости раздробленны, а на теле следы укусов огромного животного, неизвестного, ни у нас, ни где бы то ни было. А раз животного такого в природе не существует, то возникает подозрение: а может быть это дело рук маньяка, кромсающего свои жертвы какими-то жуткими орудиями? А если это маньяк, значит человек психически ненормальный, то есть мы возвращаемся к тому, с чего я начал, говоря о снах: где граница между сном и явью? Как отличить нормального человека от ненормального? Я не беру ярко выраженных сумасшедших. Я говорю о тех, кто живет среди нас и выглядит абсолютно здоровым.
И он впервые за весь вечер посмотрел мне прямо в глаза.
Глава 8.
1.
Я провожал гостей, как в тумане. Мысли путались. В голове снова и снова прокручивалась одна и та же картина: безобразная морда чудовища нависает над берегом озера, серебряный свет луны наполняет душу покоем и усиливает нереальность происходящего, черные ниточки ног болтаются в пасти, как у тряпичной куклы, зелено-красная слюна свисает до земли, а потом с хлюпаньем и уханьем голова исчезает в водовороте и следит за мной из-под воды. Внимательные холодные глаза зверя следят за мной неотступно, где бы я ни находился, следят за мной днем и ночью, следят цепко, не отпуская меня ни на миг. Что же творится со мной? Кто даст ответ? Маска? Нет, она глядит на меня со стены хмуро и равнодушно и молчит. Неужели я каким-то образом причастен к смерти этих негритянок? Неужели я, сам того не замечая, перешел рубеж, который отделяет сознательное от бессознательного, нормальное от ненормального, память от небытия.
Откуда Алексей мог узнать о жертвоприношении? Я помню, что не рассказывал ему об этом. Значит, он просто связал мои африканские видения с трупами негритянок в Москве. Значит, он меня подозревает. Значит, он считает, что я и есть тот маньяк, который перемалывает кости своим жертвам, отрезает голову и наносит на тело раны, похожие на следы зубов несуществующего зверя.
Я лежал в темноте с открытыми глазами, а Ира тихонько прижималась ко мне и гладила мой разгоряченный лоб, и шептала на ухо что-то ласковое и успокаивающее.
Наутро мучительные клещи, раздирающие мозг, разжались, напряжение спало, и остались горечь и муть, похожие на похмелье. Несмотря на Ирины уговоры остаться дома и полежать, я поехал ее провожать, про себя надеясь, что только забота о ней и эти привычные встречи и проводы помогут мне вынырнуть из накрывшего меня с головой омута. Надо было еще заехать во французское посольство и сдать документы на оформление виз, хотя сегодня мысль о поездке уже не доставляла мне такого удовольствия.
Была середина рабочего дня, и, когда я ставил машину у дома, двор был пуст.
Он стоял у подъезда, загораживая дверь. Высокий, худой, темноволосый, напряженный, глаза настороженные. Бывший Ирин муж. Я его сразу узнал.
- Разрешите пройти.
- Нет, подожди. Мне поговорить с тобой надо. Ты знаешь, кто я?
Я равнодушно кивнул. Мне, действительно, было безразлично, что он мне скажет или что сделает. Я слишком устал за последнюю ночь. Но я вдруг подумал: а что если все-таки он стоит за попытками убить Иру? Со своими душевными терзаниями я чуть не забыл о самом главном. Это надо было выяснить.
- Я ее муж.
- Бывший муж, - машинально возразил я.
- Она меня бросила из-за тебя. Ты разбил нашу жизнь.
Это было не так. Ира ушла от него еще до встречи со мной. Но мне не хотелось оправдываться. К тому же я видел, что говорит он с надрывом, весь на изломе и едва владеет собой.
Я молчал и ждал продолжения.
- Я дам тебе шанс. Ты расстанешься с ней сегодня же. Можешь сказать ей, что угодно: что она тебе не нужна, что ты ее разлюбил. Можешь ударить ее, можешь выгнать из дома. Мне всё равно. Но когда она уйдет от тебя, она вернется ко мне. Я прощу ее, я ее приму. Но с одним условием, что вы больше никогда не увидитесь.
«Да он же сумасшедший, - неожиданно отчетливо подумал я. - Неужели он и вправду думает, что я отдам ему Иру, что я собственными руками задушу нашу любовь?»
- Это вы пытались ее убить? – спросил я и внимательно посмотрел ему в глаза.
Он вздрогнул, как от удара. Он ждал ответа, и видно было, что он приготовился настаивать, упрашивать, угрожать. Он сразу даже не понял, о чем это я.
- Да ты что, гад, говоришь? Ты что не понял, что я тебе сказал?
Значит, не он. Он бы так не сыграл. Я видел, что он из себя представляет. Человек на пределе. Но за этой человеческой драмой я видел себялюбивое, ограниченное существо. И как только Ира, с ее чуткостью, не разглядела его сразу? Драма его была искренней, но это было, судя по всему, единственным проявлением душевных чувств. Мне не было его жалко. Мне стало скучно.
- Разрешите пройти.
- Ах, ты так. Не желаешь со мной разговаривать? Не достоин я твоего внимания?
Он захлебывался словами и, видимо, не находил нужных. Он все время держал правую руку в кармане, а тут вдруг выдернул ее, нервно, неловко ударил меня в бок и побежал.
Нож скользнул вдоль ребер, боль была сильной, и рубашка сразу намокла от крови. Я зажал рану рукой и вошел в подъезд.
Я стоял под душем, а потом кое-как перевязал рану. Хоть я и не врач, но было понятно, что она неглубокая и неопасная. Что бы соврать Ире? Ничего не приходило в голову. Зато, хоть от него мы теперь, скорее всего, избавились. Как ни странно, боль в боку и мысли об Ире почти совсем прогнали из головы ночную муть.
Я так ничего и не придумал, и вечером пришлось ей рассказать всё, как есть. Ира кричала, что не оставит этого, но мы оба понимали, что это только слова. Она снова перевязала меня, она ухаживала за мной, она целый вечер не отходила от меня ни на шаг. И я подумал, что ради этой заботы и любви, я готов получать удары ножом хоть каждый день, что нет для меня на свете ничего ценнее и дороже, чем эта женщина.
2.
Мы жили на моей даче второй день. Ира взяла отпуск. Визы были получены, билеты куплены. До отъезда в Париж оставалось четыре дня. Дача была двухэтажной, не очень большой, но уютной. Стены до сих пор пахли деревом. Мы наслаждались покоем и тишиной. Может быть, в силу наших характеров мы оба любили лето за свежесть красок и запахов. Лес начинался сразу за участком, озеро было рядом. Мы гуляли, купались, загорали, грелись на солнце, лежа в шезлонгах на террасе. Заботы и тревоги остались в Москве.
Вечером мы решили истопить баню. На землю ложились сумерки – прекрасное время суток, короткий промежуток, когда исчезают свет и тень, когда сглаживаются контрасты, и им на смену приходит мимолетная недосказанность полутонов. Сумерки – время между собакой и волком, как говорят французы, между днем и ночью, между солнцем и тьмой, зыбкий отрезок времени, когда сливаются и перемешиваются свет и мрак, когда больше нет крайностей, когда края расплылись и отодвинулись.
Камни уже раскалились, пар был сухой и пахучий. Я зажег свет, и мы раздевались в предбаннике друг перед другом, ловя взглядом каждый наклон, каждую морщинку и каждый изгиб тела любимого. Ира сняла с шеи свой черный оберег с белыми полосками и положила на стол.
- Кожу сожжет, - сказала она, вопросительно глядя на меня. Я кивнул. Чего нам здесь было бояться?
Потом мы проскользнули друг за другом в парилку, крепко притворили дверь и замерли на верхнем полке, наслаждаясь горячим паром и чистотой. Голое тело дышало каждой клеточкой и млело, выдавливая из себя усталость и грязь. Мы закрыли глаза и оба молчали.
И вдруг погас свет.
- Пробки перегорели. Подожди, я сейчас вернусь.
Я осторожно спустился в темноте и подошел к двери. Дверь не открывалась. Я надавил всем телом. Дверь была заперта. И в этот момент из дальнего угла раздалось шипение. Этот угрожающий звук нельзя было спутать ни с чем. Так могла шипеть только змея, готовая к нападению.
- Тихо. Не шевелись, - шепотом сказал я.
Я понимал, что времени у нас в обрез. Парилка была маленькой, и в любой миг змея могла сделать смертельный прыжок в мою или в Ирину сторону. Я не видел в темноте, ползет она или замерла на месте, и от этого положение наше казалось еще ужаснее. Стараясь не двигаться с места, я еще раз надавил на дверь. Она не поддавалась. Сомнений быть не могло. Мы оказались в ловушке. И именно там, где нам, казалось, ничто не могло угрожать. Я невольно подумал об Ире: «Конечно, она всё поняла. Потрясающая женщина. Другая на ее месте уже закатила бы истерику.»
- Как ты там? – спросил я шепотом.
- Ничего. Как будем выбираться? – тоже шепотом ответила она.
- Пока не знаю. Дверь заклинило.
Шипение не прекращалось. Я каждую секунду ждал, что эта холодная тварь коснется моих ног. И еще было жалко Иру. Потому что я понимал, что если не произойдет чуда, и мы не выберемся отсюда в ближайшие минуты, змея, рано или поздно, укусит нас обоих. А это смерть.
Я снова стал равномерными короткими толчками налегать на дверь. Это был наш единственный выход. Окон, как известно, в парилке не бывает. А жаль. Взломать дверь было нечем. Я сам, перед тем как париться, проверил, чисто ли здесь, нет ли посторонних предметов. И, кстати, никакой змеи не заметил. Я толкал и толкал. Дверь даже не шевелилась.
И когда я понял, что спасения нет, и решил подняться к Ире, чтобы хоть как-то поддержать ее, а скорее всего, умереть вместе, я услышал за дверью голос.
- Эй, кто живой есть?
Этот грубый голос нашего дачного соседа показался мне самым мелодичным на свете. Я еле удержался, чтобы не закричать изо всех сил, но сказал вполголоса:
- Кузьмич, мы здесь. У нас дверь заклинило. Попробуй открыть.
- Сейчас. Посвечу фонариком.
Он закряхтел, зашуршал за дверью, и дверь приоткрылась. Я придержал ее рукой и сказал:
- Подожди. Сейчас выйдем.
А потом:
- Ира, спускайся ко мне. Только очень осторожно, без резких движений.
Секунды, отделявшие ее от меня, растянулись в вечность. И когда я, наконец, ощутил прижавшееся ко мне тело, я вытолкнул ее за дверь и сам выскочил вслед за ней. Сзади из темноты раздавалось грозное шипение. Но нас теперь разделяла дверь.
Кузьмич осветил фонариком наши лица:
- Кто это так подшутил над вами?
И он поднес к свету маленький деревянный уголок.
- Вот что я из-под двери вытащил.
Я думаю: в том состоянии, в котором мы оба находились, Ире также как и мне, даже не пришла в голову мысль, что мы стоим здесь в полутьме оба голые перед посторонним мужчиной. Но всё-таки я сказал:
- Спасибо, Кузьмич. Подожди во дворе, пока мы оденемся. Сейчас водку будем пить.
Когда Кузьмич вышел, Ира молча прижалась ко мне, и я почувствовал на губах ее слезы вперемешку с потом. Я целовал ее глаза и гладил волосы:
- Ну, всё. Ну, успокойся, милая. Всё хорошо. Всё уже позади.
Понемногу она успокоилась, и я даже различил робкую улыбку на ее лице. Мы торопливо оделись. Она надела нитку с камешком на шею и долго не выпускала его из рук, словно творя молитву. Я легонько подтолкнул ее к выходу:
- Иди в дом. Достань водки из холодильника и накрой на стол.
- А ты?
- Сначала здесь всё закончу.
- Ты собираешься туда вернуться? – с ужасом спросила она.
- Не беспокойся. Иди.
Она пошла в дом, а я позвал Кузьмича, чтобы он мне посветил, и стал смотреть пробки. Пробки кто-то вывернул. Кузьмич присвистнул:
- Ну и дела.
- Это еще не всё, - говорил я, вворачивая новые. В парилке змея.
Глаза у него округлились.
- Так это что же получается? Убийство?
Я кивнул. Лампочка над потолком вспыхнула.
- Пойду за лопатой. Надо ее прикончить, - сказал я.
- Возьми две. Я тебе помогу.
Мы распахнули дверь в парилку и на верхнем полке, на том самом месте, где пять минут назад сидела Ира, увидели черную, как шланг, свернувшуюся в кружок, гадюку. Глаза ее зло и выжидательно смотрели на меня в упор. Она зашипела и сделала движение. Но я уже взмахнул лопатой и отсек ей голову. Потом внимательно осмотрел все углы. Больше змей не было. Я подцепил мертвую гадюку лопатой, прикасаться к ней было противно, и вынес во двор.
- Всё. Пошли водку пить.
Стол был уже накрыт. Посередине возвышались две запотевшие бутылки водки. Ира вскочила, увидев нас, потом снова опустилась на стул. Она уже немного оправилась после пережитого, но лицо ее еще было бледным.
- Это была гадюка, - сказал я. Но ее больше нет.
Мы расселись за столом и выпили по две рюмки подряд. Потом закусили и выпили еще.
Кузьмич разомлел, раскраснелся и стал говорить:
- Непонятная история. Змей ведь у нас отродясь не водилось. А чтобы пробки в бане вывернуть, да уголок под дверь подложить, так у нас здесь этого никто не сделает. А посторонних не было, это я точно знаю.
Ира тоже выпила водки и разрумянилась. Я видел, что она оживает.
- А ты мне скажи, Кузьмич, - спросил я. Ты-то как в бане оказался?
Сосед немного смутился.
- Так я смотрю: баню затопили. А после бани, известное дело, надо водочки попить. Думаю, может, и меня, старика, пригласят выпить. Вот я и смотрю, и вижу: свет в бане погас. Что же они, думаю, в потемках что ли мыться будут? Подождал-подождал, а потом думаю: вдруг что случилось? Ну и пошел посмотреть.
Я слушал и усмехался про себя: «Всё понятно. Дворы наши рядом. Всё хорошо видно. Вот и захотелось старику подглядеть в окошко, как молодая женщина раздеваться будет. Это-то стариковское любопытство нас и спасло».
- Кузьмич, а никто после нас в баню не заходил?
- Так я и говорю: никого не было. Это-то и странно.
Так мы сидели на веранде допоздна, пили водку и разговаривали о другом: о соседях и дачных новостях. Язык у Кузьмича начинал заплетаться. А меня хмель не брал, хоть выпито было много. Да и Ира сидела прямо и трезво, хоть и улыбалась, и пила с нами наравне.
Потом Кузьмич долго прощался.
Мы вымыли посуду и чуть ли не бегом бросились в постель.
И в эту ночь мы так любили и ласкали друг друга, будто клялись в вечной любви, будто отгоняли смерть, будто утверждали свою победу над смертью, будто дарили друг другу жизнь.