Степанова Т. П. Дни и ночи Минска
Андрей Ворошень
Воспоминания Степановой Татьяны Петровны, 1935 года рождения, уроженки города Минска.
Уходят из памяти тяжелые годы войны. Уходят из жизни люди воевавшие, люди, которые были детьми в те страшные годы. Существует такое понятие: «до» и «после». Так вот, «до» - практически ничего не помню, а вот то, что происходило во время этих жутких дней и ночей – помнится, иногда, до мельчайших подробностей.
Помню, как мама и бабушка собирали поспешно какие-то вещи, потом мы долго шли по шоссе, людей и детей было очень много вокруг; тянулись повозки, запряженные лошадьми. Начала и конца этому потоку не было видно. Вдруг раздался гул самолетов, которые вскоре появились над нашими головами, и на нас посыпались бомбы. Когда я опомнилась, то увидела, что многие люди лежат, валяются лошади, много крови, а некоторые тела разбросаны кусками. На мгновение все притихли, потом снова двинулись в путь. Но самолеты появлялись снова и снова, сея свой смертоносный груз, и каждый раз часть людей оставалась лежать неподвижно после налета.
Помню, дошли мы до какой-то деревни, переночевали. Утром многие беженцы, осознав бессмысленность движения на восток, стали поворачивать обратно. Повернули и мы. В Минске уже хозяйничали немцы. Было много мотоциклов, в них сидели люди в зеленой форме и больших очках. В районе железнодорожного вокзала, где был наш дом на улице Ленинградской, мы увидели большие разрушения от бомбежки. Бомбы попали в соседний сад и дом, погибли наши соседи. Наш дом, к счастью, уцелел, и мы некоторое время еще жили в нем, однако позже немцы устроили в нем казарму, а отступая и вовсе сожгли его. Погибших от бомбежки соседей похоронили в центральной клумбе сквера, который назывался до войны сквер «Доска почета». Там на стендах было много больших фотографий знаменитых людей города, передовиков производства.
Бомбили Минск часто. Сначала бомбили немцы, потом, после его оккупации, бомбили наши. Во время одной из бомбежек мы с мамой бросились через сквер в одно из бомбоубежищ, находившееся в подвале дома. Но нас туда не пустили, сказав, что бомбоубежище переполнено. Мы побежали сами не зная куда, а наутро узнали, что в то бомбоубежище, куда нас не пустили, попала большая бомба и никто не выжил. Так мы в первый раз оказались на волосок от смерти. Постепенно я привыкла к бомбежкам, ходила куда-то по своим детским делам во время бомбежек, могла по звукам определить – куда падает бомба, и сама бежала в обратную сторону. Видимо, человек привыкает ко всему. Привыкали и мы – дети. Привыкали до такой степени, что начинали считать, что война – это обычная жизнь, что так и должно быть, другого – мирного времени - мы не знали или уже не помнили.
Мой отец ушел в партизаны, воевал в бригаде Пономаренко и погиб за неделю до освобождения Минска советскими войсками. Говорили, что его тело было зверски истерзано фашистами.
Мой дядя Волчек К.Р. работал на электростанции №1, которая находилась на берегу Свислочи, в парке Горького. Ему было дано задание: взорвать электростанцию и уйти в партизаны. Вместе с Торлецким они взорвали часть оборудования, но остальное не успели и немцы их поймали. Их около месяца мучали, пытали, а потом повесили на территории электростанции, предварительно согнав к месту казни много народа. Что в это время творилось с моей бабушкой, нетрудно представить. Она рвалась пойти на эту жуткую процедуру, думая, что этим как-то поможет сыну, но моя мама и тетя не пустили ее. Забрать истерзанное тело тоже мы не могли. В этой войне моя бабушка потеряла трех своих сыновей, двое вернулись ранеными. Когда Минск уже освободили, бабушка получила письмо от своего сына - Зосима Романовича Волчка. Он писал, что сейчас во Львове, но скоро вернется домой. Я хорошо помню то письмо на двух маленьких листках, на одном из которых был изображен советский воин на фоне красного знамени. А через несколько дней из Львова пришла похоронка на Зосима. Так бабушка потеряла самого любимого сына, а я – самого любимого дядю, которого помню очень хорошо.
Врезался в память еще такой случай. Мы с сестрой (она была немного старше меня) старались не упускать случая побывать там, где что-то важное происходило. Как-то мы узнали, что в Белорусском театре им Я.Купалы будет концерт. Такое событие в оккупационной жизни, разумеется, не могло пройти мимо нашего внимания. Не помню точно, каким образом, но в назначенный срок мы умудрились проникнуть в здание театра и где-то спрятаться. Однако вскоре нас обнаружил какой-то молодой парень (почему-то он был в белом халате) и, разумеется, выставил вон. Мы с завистью смотрели на людей, входящих в театр. Через некоторое время в театре вновь проходило какое-то мероприятие, и мы опять проникли внутрь. И надо же такому случиться – нас опять обнаружил тот же парень. Тут уж он в сердцах выдал нам такое, таких пинков нам надавал, что мы летели без памяти от страха. Чрезвычайно огорченные таким поворотом событий, мы уселись на скамейку в скверике рядом с театром, стали делиться впечатлениями, и, чуть не плача, переживать. Вдруг раздался взрыв такой силы, что нас сбросило со скамейки на землю. Помню еще мгновения после взрыва – был какой-то странный, жуткий шелест, сопровождавшийся криками огромной тучи ворон, сорвавшейся с деревьев. Потом все замерло и затихло. Мы поняли, что взрыв был в театре. А через несколько минут из здания начали выбегать, выходить и выползать окровавленные, израненные люди. Мимо нас пробежала босиком молодая женщина, которую мы заприметили еще тогда, когда она входила в театр. Она зажимала рану на шее, откуда через пальцы хлестала кровь. Вышел мужчина в окровавленной белой рубашке. Далеко он идти не смог, завалился на груду кирпичей и начал жутко стонать. Живых их театра вышло немного. Не помню, как уж мы добрались домой, а ведь дома знали, куда мы пошли, и думали, что мы погибли. Весть о том, что театр взорван, облетела Минск мгновенно, да и слышен был взрыв очень далеко - такой он был силы. Назавтра мы с сестрой все же не удержались и пошли посмотреть, что же происходит с театром. Картина была жуткая. Несмотря на то, что все было оцеплено, мы видели, как выносили куски тел людей, заполняли ими грузовики и куда-то увозили. Вот так мы оказались на волосок от гибели во второй раз. Я всю жизнь вспоминаю того парня, который, как стало ясно, спас нам с сестрой жизнь. Мне почему-то кажется, что он знал о том, что должно произойти. Взрыв был устроен подпольщиками с целью уничтожить кровавого палача, по приказу которого уничтожались целые белорусские деревни вместе с жителями - гауляйтера Белоруссии Кубе, и его окружение. К сожалению, его не оказалось в здании в тот раз, но возмездие его все равно настигло. После войны я узнала, что подпольщикам удалось устроить молодую женщину в служанки к гауляйтеру. Она закрепила взрывное устройство под спальной кроватью супругов Кубе, и они были взорваны.
Война продолжалась, но продолжалась и жизнь. Война не меняла птиц - они все так же пели и щебетали; все так же приходила весна и оживала природа; не слишком меняла война и детей. Как-то я каталась на самокате, состоящем из двух досок и подшипников в качестве колес, и упала. Разбилась прилично, кровь течет; иду, реву, утираю нос рукавом. Походит ко мне немец, вытирает мне нос платком и говорит, что бы я подождала его, а сам ушел в здание бывшей школы №9. Там до войны училась моя сестра, здание находилось рядом со сквериком; оно, кстати, уцелело до сих пор и стоит на улице Кирова по правой стороне, если идти в сторону ж\д вокзала. Во время оккупации в школе жили немцы; зимой в сквере они развешивали на деревьях коровьи туши, предназначенные для питания их солдат. И вот, выходит тот солдат, что велел мне ждать, и вручает мне целую буханку хлеба, а сверху… Сверху на ней лежала коробочка настоящих конфет!!! Насколько я помню, назывались они «бом-бом». Слезы мои мгновенно высохли, куда-то исчезли боль и обида, и я четко помню, что было невероятно счастливой в те минуты! В те голодные годы буханка хлеба была в буквальном смысле на вес золота, за нее могли отдать все, что угодно. Было такое чувство, что я бы еще раз упала за такое вознаграждение. Переполненная радостью я тут же помчалась домой, даже не поблагодарив этого немца. Наверное, у него в Германии тоже остались дети, и он вспомнил их, когда увидел меня всю в слезах.
Я до сих пор не могу понять, как мы выжили, откуда доставалась еда для пропитания. Во дворе я дружила с одной девочкой, отец которой служил в так называемом «литовском батальоне». Этот батальон располагался в здании мединститута. Конечно же, их семья получал продукты. Когда эта девочка шла обедать, я оставалась во дворе и ждала: вдруг ее мать выбросит прямо в окно что-нибудь съедобное, например, картофельные очистки. Я тут же их собирала и несла домой. Большое счастье было найти, например, огрызок яблока; мы собирали какие-то семена с деревьев и растений, рвали крапиву, щавель, лебеду и, собственно говоря, находились в постоянном поиске чего-нибудь съедобного.
Как-то сестра обнаружила, что на вокзале из вагонов разгружают картошку. Конечно, разгрузка происходила под охраной, но иногда картофелина откатывалась так далеко, что можно было дождаться, пока часовой отвернется, подбежать, схватить эту картофелину и быстро спрятаться - под вагон, например. Однажды сестре не повезло: охранник заметил, как она подбирает картофелину, поймал ее, избил плетью и сказал, что если еще раз заметит ее, то убьет. Сестра тогда пришла домой вся избитая, но извлекла из-за пазухи две картофелины и с гордостью положила на стол.
В здании вокзала размещалась немецкая кухня. Туда за обедом приходили немецкие солдаты с котелками. Я заметила: сколько бы котелков не было в руках у солдата, все равно во все наливался суп. Не помню, где я раздобыла солдатский котелок, но периодически я приходила с этим котелком, и стояла неподалеку от этой кухни в обеденное время. Иногда кто-то из солдат подходил ко мне, брал у меня котелок, наполнял его супом и возвращал мне. И вот однажды, когда мне налили доверху котелок ароматным гороховым супом, я иду домой счастливая. На привокзальной площади была наполовину заполненная водой траншея. Переходя через траншею, я споткнулась и полетела кубарем прямо в воду, разлив драгоценный суп. Сзади шел с тремя своими котелками тот самый солдат, который наполнил мой котелок. Он выловил меня в воде, взял на руки, спросил, где я живу, и принес меня домой. Оглядев нашу каморку, посмотрев в голодные глаза членов нашей семьи, он вылил все свои три котелка в какую-то нашу кастрюлю, и молча ушел. Разумеется, мы были счастливы так, как будто получили неожиданно богатое наследство.
Были и такие немецкие солдаты…
Война, потихоньку шла к концу. Фронт приближался к Минску, по улицам нескончаемыми вереницами тянулись немецкие колонны. Потом как-то все стихло, замерло, и вот на улицах появляются советские танки! Они двигались, усыпанные цветами; были слезы, улыбки, поцелуи, объятья. Все ликовали!
Немцы не оставляли наш город в покое и некоторое время жутко бомбили его. В основном, мне кажется, Минск был разбит именно в 1944 году, при отступлении немцев. Как раненый зверь, в бессильной злобе фашисты крушили все подряд. Во время одной из бомбежек мы с бабушкой немного замешкались, пока спускались со второго этажа нашего барака. Раздался взрыв, и нас с бабушкой отбросило прямо в большую яму во дворе, где обычно прятались многие жители дома. А бомбежка не прекращалась. Утром, выбравшись, наконец, из ямы, мы увидели, что одну из стен нашего жилища снесло, остатки мебели болтаются в воздухе, зацепившись за куски проволоки и досок, а от бабушкиной комнаты практически ничего не осталось. Так мы чуть не погибли в третий раз.
9 мая, когда вокруг была уже почти год мирная жизнь, раздался оглушительный взрыв. Многие вздрогнули, испугавшись, но это была долгожданная Победа! Гремел салют, в небе сверкали россыпи разноцветных огней. Радости и восторгу людей не было предела. Мы выжили, мы победили, мы это сделали! Все чувствовали себя единой семьей, и думали, что самое страшное позади, а теперь нам любые горы по плечу! Омрачала всеобщую радость только память о потерях близких людей.
Проходит время, а в памяти нет-нет, да и возникнут некоторые события тех жутких дней и ночей. И только одно желание возникает при этом: чтобы никогда ни наши дети, ни чьи-либо еще, не знали – что такое война.