Спецназ-блюз

               
  Лес на болоте был чахлый и редкий. Рыжие сосенки и кривые березы без листьев. Соломенные кочки не держат, кланяются в разные стороны, и ноги соскальзывают с них в сырость и холод. Почему он бежит по болоту в брюках и штиблетах, ведь есть же где-то дома камуфляж и «берцы» ? Даже во сне Гоша чувствует тяжесть мокрых ботинок.
  Вот ведь, сука, негде спрятаться! Он понимает, что пацаны видят его. Почему же не стреляют? Столько лет вместе служили, а теперь бежит  от них, хотя точно знает, что не натворил ровным счётом ничего. Почему же его  гонят, словно волка? Дыхание частое, от курева в горле ком, и воздуха не хватает. Голову щиплет пот, руки-ноги словно ватные. Почему они не стреляют, он же видел автоматы? И когда кончится это чёртово болото?
 Наконец-то чащоба. В ней – бревенчатая избушка, внутри темно. Гоша вбежал в неё и затаился. Сердце стучит на весь лес. Конечно, они слышат… Приближаются! Сквозь щели в двери он узнал Старого и Зёму. Они спокойно идут к избе, повесив автоматы на плечо.
Волна паники снова захлестнула его. Почему они? Откуда знают, что я здесь? Ах, да… Сердце… Что же я натворил-то?
- Гоша, давай без глупостей, - спокойно сказал Зёма, поднявшись на крыльцо, - выходи, мы наручники одевать не будем.
Дверь со скрипом отворилась, и он, щурясь на свет, вышел наружу.
- Да что случилось-то? Что вы за мной гонитесь?
Пацаны отвели глаза.
- А чё ты убегаешь? Короче, мы сами не знаем, но велено тебя в камеру… Вот он всё объяснит, - Зёма кивнул на третьего. Это был знакомый «опер» по кличке «Лютик», сволочь редкостная. Он стоял внизу и нагло глядел беглецу прямо в глаза.
- В камеру? За что? – взмолился тот, а в мозгу промелькнуло: «Всего трое…»
- Будто не знаешь? – отвратительно усмехнулся Лютик и попятился.
Откуда здесь пожарный щит? Другого выхода нет. Гоша сорвал со щита красный топор и без замаха ударил Зёму над ухом. Содрогнулся, увидев, как острый угол лезвия глубоко вошёл в череп, но сразу же выдернул его из раны и рубанул поперёк изумлённого лица Старого. Лютик, отступая назад, пытался вытащить из кобуры пистолет, но руки не слушались его, и тогда он кинулся к щиту, схватил такую же красную лопату и попытался отмахнуться ей от Гоши. Тот спокойно отбил нелепый замах и воткнул топор сверху, сквозь вскинутую для защиты левую ладонь. Когда Лютик упал, он подобрал лопату и, замахнувшись как копьём, отрубил ему правую кисть, судорожно сжимавшую рукоятку пистолета. Потом наклонился, вытащил из его нагрудного кармана стильные тёмные очки и зачем-то напялил их себе на нос. Во сне эйфория была полной.
Бросив лопату, он пошёл на плеск волн к берегу озера. «Теперь меня есть за что брать, - на удивление спокойно думал Гоша, - живым не захотят, да я и не дамся».
Недалеко от берега посреди поляны стоял милицейский «Урал» с кунгом, а рядом наслаждались осенним солнышком люди в форме, две женщины и двое мужчин. Гоша спрятался в кустах возле самой кромки и с тоской глядел на ярко-серые металлические волны. «Вода, наверное, ужасно холодная, далеко не уплывёшь». Пожилой водитель подошёл к берегу с чайником, увидел беглого,  очень радостно улыбнулся и сочувственно спросил:
- Ну что, сынок, попался?
«Вперёд!» - приказал себе Гоша, и водитель, всё вдруг  поняв, уронил чайник на камни и бросился бежать. Тот быстро догнал его и пинком заплёл  на ходу ноги. Останавливаться не стал и промчался мимо опешивших милиционеров к распахнутой двери кабины. Там, слева от сиденья, должен стоять «ублюдок» . Так и есть. Словно наблюдая замедленно воспроизводимый эпизод, Гоша, стрелял и видел со стороны, как пули беззвучно рвут одежду врага. Всё! «Урал» заводится одним поворотом рычажка на приборной панели. Но куда ехать? Хоть свидетелей вроде бы нет, всё равно его скоро найдут. От безвыходности ситуации Гоша проснулся и облегчённо выдохнул. Чуть расстегнул молнию на спальном мешке, приподнялся на локте и глянул на меня, лежащего в таком же мешке с другой стороны потухшего костра. Я ещё спал.
- Саня, братуха, ты во снах понимаешь?
- Да, я потому и сплю ещё.
Гоша нашарил сигареты и жадно закурил. Противный табачный дым окончательно меня разбудил.
- Слышишь, я такую измену словил во сне, не передать, - и он рассказал мне всё с начала.
На севере летом ночи нет, вечер плавно перетёк в утро. Гудели комары, и пока он рассказывал, я всё же раздул огонёк из-под толстого слоя тёплого белого пепла.
- Короче, дел натворил во сне, а к чему это, не знаю. Приснится же такое...
Я помолчал и спросил:
- А помнишь, как в Комсомольском ты на меня утром орал?
- Это когда с гор спустились? Помню, конечно. Ты ещё тогда «Сникерс» из заначки достал.
- Мне в то утро тоже кошмар приснился, будто окружили нас, и патронов больше нет. Я из палатки вылез, стал костёр разводить, а ты разорался...
- Ещё бы, ты дрова колешь, чайником гремишь, и никто вокруг не стреляет. Тут любой проснётся. Спасибо, хоть шоколадкой поделился. А Старый ещё ворчит, куда, мол, ты полез, мне холодно.
- Да, ливень той ночью был – мама не горюй. В лужах спали, палатки насквозь...
Мы грелись у костра и слушали, как шумит чайник на быстром огне из сухих сосновых веток.
- С чего бы это я своих стал «валить» ? – Гоша опять вспомнил свой сон, - Ментов я, естественно, не считаю.
- Что я тебе, доктор, что ли?
- Ну, ты ведь книжек много читаешь!
Гоша окончательно проснулся, и к нему вернулось ни с чем не сравнимое настроение радостного доверия. Друзьям, огню, летнему утру.
- Да это просто гонки  у тебя какие-то, - я пользовался тем, что он ждёт ответа, и продолжал нежиться в спальнике, пока заваривается крепкий «конвойный»  чай, - Куда ты удочки-то уже сматываешь, еще толком не рассвело?
- Надо бы домой пораньше вернуться, - он, словно чуть оправдывался, - пока соберёмся, пока доедем. Жена ждёт, мы с ней только-только помирились, ты же знаешь. Хоть бы рыбы домой привезти, а то не поверит, что на рыбалке был, тем более с тобой.
Я давно с ними знаком. Гошина жена - интересная молодая женщина с недоверчивым взглядом, который как будто говорит: «Молодцы вы, конечно, ребята, только мужа моего не надо с пути сбивать, он и так вон какой увлекающийся и на соблазны падкий. Вы повеселились и разъехались, а мне ещё его в чувство приводить». Понятно, что всё это мои выдумки, но, глядя, как он разговаривает с ней по телефону, я думаю, они не так уж нелепы.
Вопреки тщательно лелеемым заблуждениям надо признаться, хотя бы самому себе, что мы зависим от женщин гораздо сильнее, чем  воображаем. Отношения с ними придают  жизни мужчины  ясный и конкретный смысл. Направляемые нашей, несомненно, общей волей, мы исполняем своё  предназначение, не теряя путеводной нити в лабиринте иллюзий  и порочных страстей. И почти забытое, оставшееся где-то в юных годах понятие свободы сейчас легко отыскивается нами как осознанная необходимость.
После чая Гоша стал укладывать наше шмутьё в багажник своей старенькой «тойоты», а я обошёл ламбу, снял жерлицы и принёс к костру крупную щуку.
- Красавица! – похвалил Гоша, разглядывая её пятнистые бока и округлые плавники, - прям как моя Ирка. А зубы-то! Красавица… Ух, силищи!
Щука резко изогнулась в его руках, выскользнула и упала в траву, продолжая скакать и словно куда-то плыть.
- Мне, честно, даже жалко её, - сказал он, поднимая рыбину из травы за жабры, - потому из меня и рыбак никудышный. А охотиться я вообще не могу, зверей ещё больше жалею, даже птиц.
«Зато сны у тебя…» - подумал я и ехидно спросил, так, для поддержания разговора:
- Как же ты столько лет снайпером-то  служил?
- Да отстань ты, сам знаешь, тут совсем другое дело …
- Дело то же самое, - перебил я, - только думаем мы об этом деле по-разному. Звери-птицы нам не враги, вот ты их и жалеешь. А цели, которые нам указывали, мы считали врагами, такая была установка.  Мы и смотрели на них, как на мишени, и это в лучшем случае. А часто и вовсе ненавидели…
- Слушай, что ты злой такой? Давай не будем вчерашнюю волынку заводить. Хорошо, что хоть за водкой больше не ездили. Забудь ты, времени вон сколько прошло.
- Ты-то забыл?
- Я стараюсь не думать.
- А я всё время думаю. Не только об этом, конечно, а вообще…
Я залил костёр остатками чая и убрал котелок в багажник. Мы сели в машину, и Гоша завёл мотор.
- Чего надумал? – спросил он, когда мы тронулись с места, - я про «вообще».
- Надумал? А вот что. Тебе, так и быть, скажу. Привезёшь ты сегодня домой щуку, пожаришь, устроишь Ирке ужин при свечах.
Гоша улыбнулся:
- Спасибо, Саня. Хорошо бы, конечно, только в моей «хрущёбе» надо ужин устраивать сразу и на папашу моего, инвалида, опять на стакане сидит , и на дочуру – выше мамы уже. Так что без свечей. Ты не договорил.
- Не знаю я, как начать.
- Ну, как-нибудь, с начала.
- Ты вот сон рассказал, а мне кажется, что я как уснул однажды, так до сих пор проснуться не могу. И сон всё реальнее и страшнее. Персонажи меняются, мы становимся старше, но что-то важное, самое главное постоянно ускользает.
- Что?
- Если б знать… От тебя секретов нет, а тут… смешно, но я  вроде как стесняюсь чего-то. Помнишь Гену Кирюхина?
Гоша снова улыбнулся:
- Ещё бы, его забудешь. «Мужланы»!!
Гена Кирюхин – целый полковник медицинской службы. Маленький, щуплый, вечно слегка пьяный, он участвовал с нами во всех спецоперациях, причём не только как врач. Похож он на внезапно постаревшего подростка – ясные детские глаза и редкая сивая щетина на подбородке. Каждый вечер он заглядывал в нашу палатку и, когда бывал относительно трезвый, в приказном тоне советовал выпить по триста граммов водки на душу «для дезинфекции и снятия стресса», а пьяный обзывал нас мужланами и болванами. Никто не обижался, мы даже почти не смеялись над ним. Тогда он говорил: «Минуточку!», поднимал вверх указательный палец, выдерживая театральную паузу, и снова громко кричал: «Мужланы!»  Зато он в три дня поставил на ноги Старого, когда у того обострилась язва, потом нашел лекарство от Гошиной аллергии, и вообще, всё время подкармливал нас витаминами, а если бывало страшновато, шутил с серьезным лицом:
- Лучше бы конечно сразу насмерть. А если нет -  не волнуйтесь, я вытащу. Даже если конечность оторвёт, у меня заменитель крови есть, и из шока выведу - промедолу  сколько хочешь.
Гена постоянно курил пахучий табак из трубки, а  при каждом совместном «снятии стресса» заставлял меня несколько раз подряд играть ему на гитаре «Поручика Голицына». Однажды мы  перевыполнили приказ относительно трёхсот граммов, я не выдержал Гениных пьяных выкриков и треснул его гитарой по башке. Он помолчал немного, пришёл в себя, назвал меня болваном и ушёл к себе, в палатку с красным крестом.
На следующее утро я, притупив синдром вины канабисом , пошёл просить у него прощения. «Геннадий Петрович…», - начал, было, я, но Гена протянул мне руку и сказал:
- Не парься ты, Санёк, дело житейское, хотя терпению тебе надо бы поучиться.
Камень у меня с души упал, и я от облегчения брякнул:
- Извини, Петрович, но некоторые считают, что вчера я был прав.
- Возможно, но не факт, - спокойно ответил Гена, - попробую всё-таки объяснить. Здесь, в горах, все равны. К тому же все устали, все на взводе. Я, конечно, вас вчера достал, но именно поэтому надо сдерживаться. Забудем это недоразумение, ты тоже меня извини, но перетерпеть ещё придётся много чего. Иначе мы друг друга перестреляем…
- Понятно, но хотелось бы  знать, сколько же нужно терпеть – то?
- Сколько потребуется. Господь ведь терпел!
Зря он его упомянул, у меня на этот счёт было своё мнение.
- Шутишь? – я начал злиться, - какой, к чёрту, господь? Петрович, ты посмотри, что вокруг творится. Или мы их, или они нас. К тому же, у них свой господь. В себя только и верим!
  Я набрал в грудь воздуха и замолчал. Решил последовать совету доктора, но опять не смог:
- Ты Ричарда Баха читал?
Мне хотелось во что бы то ни стало переубедить его, переспорить логически или хотя бы эмоционально. И я был удивлён, когда он ответил:
- Читал, естественно.
- Что?
- «Чайку», «Иллюзии», ещё кое-что.
- Согласись, что он во многом прав!
- В чём? В том, что всё вокруг – твоя иллюзия? Нет, брат, так очень уж просто всё объяснить и оправдать. Я тебе вот что скажу, Санёк. Если в это поверишь, твоя блестящая офицерская карьера закончится в дурдоме, понял? Не одному тебе плохо бывает, и мир вокруг реален.
- Во что же тогда верить, Петрович?
Угрюмо глядя куда-то в сторону, Гена тихо и чётко произнёс:
- Для тупых обкуренных спецназовцев повторяю – в Господа Бога нашего Иисуса Христа.

В лесу окончательно рассвело, но день намечался пасмурный. Едва не перегрев усталый двигатель, мы, наконец, вырулили с разбитого лесовозами уса  на просёлок и набрали скорость. За машиной потянулся пыльный шлейф. Гоша задумчиво глядел на дорогу.
- Я по-настоящему об этом задумался не там, а позднее, когда ушёл из отряда. Началось с того, что Ирка условие мне поставила: или служба, или семья. Её тоже можно понять – меня по полгода дома не бывает, она нервничает, за меня волнуется, устаёт одна. Дочура подросла, от рук стала отбиваться. Да и отец болеет, а смотреть за ним некому, они с матерью в разводе. Короче, всё к одному. Я попсиховал немного, потом, вроде, успокоился. Думаю, что я, на «гражданке» этих денег не заработаю, что ли? Ну и уволился. В охранную фирму не пошёл, неохота чужое добро за копейки сторожить. Стал грузовик водить, потом в «дальнебой» попёр. Ну и что? Больших денег не заработал, а дома меня как не было, так и нет. Опять скандалы с женой.
Нас обогнал джип, и теперь уже мы ехали в клубах пыли. Гоша снизил скорость.
- Пусть пыль осядет – ничего не видать.
Он закурил и продолжил:
- Вот. Постепенно, конечно, не сразу, но стала меня эта ситуация напрягать. Сначала завязал я с дальними рейсами. Потом вовсе руль бросил, стал искать что-нибудь другое. Где я только не работал, даже одно время грузчиком на оптовой базе. Там, кстати, очень интересный контингент тогда подобрался, - Гоша улыбался, но я-то видел, чего стоит ему эта улыбка, - бывший врач был, интеллигентнейший человек, хирург. Кого-то там случайно зарезал.. Но я не об этом. Стало мне всё надоедать. И водочка тут как тут. Ты знаешь.
Я знал.
- Как напьюсь, снова мечтаю ТУДА попасть, - он мотнул головой в сторону, где предполагался юг, -  Хотел, было в военкомат идти, контракт подписать и уехать опять, может, пацанов бы своих встретил. Вот жизнь была, да, братуха?! Потом протрезвею, ещё злее становлюсь. Постоянно драться хотелось, ходил, всех плечами задевал. Однажды вёл дочку из школы, а в подъезде алкаши какие-то на газетке пьют. Я им, ребята, мол, начинайте заканчивать, они мне, успокойся, мол, командир. Я ждать не стал, перебил их довольно жёстко, слышу, дочка кричит, аж заикается: «Папочка, ты их убьёшь, отпусти их ради бога!» Тогда только в себя пришёл. Смотрю на неё, а она вся трясётся. Так мне стыдно стало перед ней, прям до слёз.
Гоша говорил, глядя перед собой и не мигая. Только делал сухие глотки, стараясь, чтобы не дрожал голос.
- Всё, решил, больше не пью.
Это была правда. Даже на рыбалке он только чокался со мной.
- Потом думаю, почему ребёнок о боге помнит, а я нет?
Мы снова замолчали. Гоша привёз меня к подъезду.
- Ладно, давай не раскисай. Не тряпка ведь, а офицер элитного подразделения, - я неудачно ввернул нашу старую плоскую шутку, - отцу привет.
- Он, кстати, тебя часто вспоминает, - Гоша, вроде, слегка оживился, - помнишь, когда вернулись, пили у меня на кухне вместе с ним? Ты ещё тогда на гитаре играл всякую херню? «Над нами горы подпирают небо косматой шапкой вековых снегов…» Как там дальше?
-«Здесь воздух почему-то пахнет хлебом, и тает в сизой дымке гул шагов».
- Вот-вот. Когда, говорит, Санёк придёт, споёт мне «Спецназ-блюз»? Батька мой ведь тоже бывший офицер. Всё, пока.
Гоша приехал к дому, оставил пыльную машину во дворе и, взяв пакет со щукой, вошёл в подъезд.   Посреди лестничного пролёта стоял, упёршись кулаком в стену, нетрезвый дядя Витя, сосед сверху. Каждый день он с трудом возвращался с комбината, где работал крановщиком. В нормальном состоянии это был обычный тихий мужик, но, ежедневно выпивая после работы законные пол-литра, становился наказанием не только для жены и семилетнего внука, но и для соседей и даже случайных встречных. Пугал детей и их бабушек матерщиной, грохотал дверью, угрюмо бузил.
- А, боец… Когда будем из ротного пулемёта?..-  загородив Гоше проход, обиженно спросил он и жестами изобразил стрельбу, едва не тыча грязными пальцами ему в лицо.
- На, Витя, держи, тёте Кате отнесёшь, - Гоша надел ручки пакета на его тёмный кулак, - и не греми ночью, ради бога.


Несколько дней мы не виделись, а сегодня вечером он позвонил. Я опешил – голос был  пьяным. За пятнадцать лет я изучил его.
- Здорово, Саня.
- Здоровее видали.
- Тут, Саня, такое дело… У тебя старый камуфляж остался? Что-то я свой найти никак не могу.
- Где-то в шкафу висит, а что?
- Да бате уже давно обещал подарить, а он сегодня утром умер.