Горячая линия
Макаров Т.
Воспоминания были прерывистыми, как линия пунктира.
Новый год… Семья Горуниных… коньяк в ведёрке из-подо льда… пожухлый огрызок бесструнной гитары с едва различимым автографом Высоцкого… виртуозная барабанная дробь на её древке… вернее, на том, что от него осталось… неожиданно смешная юмористическая передача по телеканалу «РТР»… Горунины предлагают устроить разнузданную оргию в финской бане… долгая прелюдия… бег голышом по серебристому снегу… Кристина.
Игорь стоял под душем и пытался вспомнить цвет её глаз. Кажется, серый. Вообще-то он ненавидит серый цвет. Зелёный? Кипарисовый? Он забывает такие простые вещи! Не помнит дни рождения близких людей, цвета их глаз, фамилии. Если сейчас Игорю покажут собственную фотографию, он скажет, что видит этого человека впервые.
Отодвинув водонепроницаемую занавеску, Игорь кончиками пальцев дотянулся до зубной щётки, выдавил на неё пасту из тюбика и набрал в рот воды. Вода пахла кремнием, имела кремниевый вкус и кремниевый цвет, но ему было всё равно. Он чистил зубы, вспоминая Кристинины пальцы. Тонкие, нежные, чувственные. Она хотела стать пианисткой, ходила в музыкальную школу и упражнялась по семь часов в день, превозмогая сильную боль. Мама говорила, что это нормально. Фаланги скручивало, ломало, они краснели, белели, покрывались пятнами и наливались синяками. Врачи взяли кровь из вены и провели анализ на восприимчивость к холоду. Опущенные в ледяную воду пальцы неестественно быстро бледнели, Кристина кричала и требовала прекратить пытки. Через неделю мать пришла на приём к заикающемуся, с трясущимися руками врачу в тщедушных очёчках. Он сказал, что непрямая иммунофлюоресценция выявила повышенный уровень антинуклеарных антител.
- Что это значит?
- У ва-вашей до-до-дочери синдром Рейно.
- И… как… как он лечится?
- Это ге-генетическое за-заболевание. Нарушение ми-микроциркуляции. П-п-проблема в том, что со-со-суды заку-ку-купориваются. Кровь не-не-не поступает в ко-конечности. Лечение медикаментозное. Это с-с-сможет снять си-си-симптомы, но болезнь ос-ос-ос… - он проглотил трудное слово и подобрал другое, - болезнь не пройдёт. Со временем девочке ста-станет хуже. Возможны не-некроз и ам-ампутация. И… есть ещё один ню-нюанс… занятия пианино придётся бросить.
- Фортепьяно. Инструмент называется фортепьяно.
- Фа-фа-фа-фа-фа, - врач бил себя по груди, пытаясь вымолвить это, но слово отказывалось вылетать, падало с языка, застревало в зубах, как ворсинки мяса. Он закашлялся, поднял графин обеими руками и стал пить, зажмурившись, жадно, прозрачные струйки текли по подбородку, матери показалось на секунду, что это не вода, а кровь пациентов, кровь её дочери, её кровь и она упала в обморок.
Кристина ушла из музыкальной школы и плакала каждый раз, когда слышала классическую музыку по радио или телеканалу «Культура». Пока Игорь работал, она сидела дома, забившись в угол, и представляла себя в ослепительно-мраморном платье на сцене Карнеги-холла. В ней было изящество Марты Аргерич и исполнительский дар Владимира Горовица. Каждый аккорд вытекал из фортепьяно, как законченная симфония, как самый большой шедевр в музыкальном мире. Роскошная, как императрица, она поднималась и на цыпочках кружила по залу, отвешивала поклоны репродукциям Ван Гога, старенькому телевизору и магнитофону с фонящими колонками. Поначалу ей было достаточно этих едва осязаемых фантазий, но вскоре Кристина начала испытывать жажду по реальным ощущениям. Она хотела играть, а не воображать себя играющей и исполняла Шопена на кухонном столе, на подоконнике, на всём, что возрождало в памяти инь-янь фортепьяно. Она кричала, чтобы отвлечь себя от спазмов в пальцах, а когда крик переставал глушить боль, кусала фаланги – первую, вторую, третью – и прокусывала до крови.
Побрившись, одевшись и позавтракав, Игорь разрезал таблетку на две части и принял сначала одну половинку, а потом вторую. Вторая резанула по горлу, и он долго кашлял, опёршись о разделочный стол. Кому приходит в голову делать их такими огромными? Кстати, кому? И что это за таблетки? Их прописал доктор, это он помнит. А от чего? Как они называются? В поисках упаковки, Игорь наткнулся на запылившуюся кружку со следами губной помады. Кружка стояла на микроволновой печи, словно памятник. Фотографии, одежда, документы – Кристина избавилась от всех своих вещей до того, как закрылась в ванной с двумя баночками «Бромизовала» и литром сливового вина за семьдесят. Эти частицы ДНК на ободке кружки – всё, что от неё осталось. Интересно, если провести анализы в высокотехнологичной лаборатории, можно выяснить, какого цвета у неё были глаза? Лазурные? Карие? Охровые?
Он пожал руку Саше (зелёные глаза), поцеловал в щёку Марину (карие глаза) и занял своё место. Компьютер, телефон, отдельный ящик для бумаг и наушники с микрофоном. Пока Игорь входил в интернет, Саше позвонили.
- Послушайте… Нет. Слушайте меня. Всё образуется. Что бы ни случилось, помните одно правило: в жизни чередуется чёрное и белое. Вспомните зебру. Банально, но факт. Не бывает только чёрного или только белого. Я понимаю, что для вас это ничего не значит, но… неделю назад умерла моя сестра. Злокачественная раковая опухоль. Мы знали её диагноз. Знали дату смерти с точностью до двух недель. Но до сих пор никто из нас не может смириться. С этим невозможно смириться. Только конченный псих может смириться со смертью дорогого человека. Я не пошёл на похороны. Потому что просто не дал бы зарыть её в землю. До десяти мы спали в одной кровати. Я побил её первого парня, когда он её бросил. Я встал бы над ямой и крикнул: «Она живая! Живая!», - и бросился бы на священника с кулаками. Я просто не могу поверить в то, что сестричка умерла. Это невозможно. Она не могла умереть. Просто не могла. Одно дело, когда люди умирают в новостях по первому каналу, другое – когда это случается с твоими близкими. Недавно мы ходили с ней на «Железного человека 2». После фильма сидели в кафе-мороженном и ржали над Микки Рурком. Первый фильм хорош, кто спорит, но второй…
На этой минорной ноте Саша всхлипывал. Его сестра умирала каждый день и Игорь с Мариной уже привыкли. Они слушали эту историю, которую знали наизусть, с улыбкой, пока не начинали звонить их телефоны. Они отвечали несостоявшимся самоубийцам; людям, потерявшим работу в кризис; изменившим жёнам; жёнам, которым изменили; убийцам, терзаемым муками совести.
Они помогали всем. Когда-то им нравилась эта работа, и – только после университета – они включились в процесс с энтузиазмом.
- Кто сколько мудаков спасёт сегодня? – спрашивал Саша, потирая руки. – Ставлю пятихатку, что обработаю больше, чем вы в два раза.
- Идёт, - говорила Марина и подмигивала Игорю. Игорь подмигивал в ответ, и вербальный поединок начинался. Чаще выигрывал Саша, но случалось, что победу праздновали Игорь с Мариной и тогда они издевались над своим коллегой до тех пор, пока на следующий день он не забирал проигранные деньги с процентами.
Теперь, спустя несколько лет, они жалели о выборе профессии. Работа сделала их чёрствыми и безразличными. Они перестали плакать и жаловаться на жизнь. Им осточертели шаблонные разговоры и людские драмы. Успокаивая мать, потерявшую единственную дочь в авиакатастрофе, они едва удерживались, чтобы не назвать её мелочной дурой.
Однажды Марине позвонил маньяк, пообедавший своим сыном, а она спросила, оставил ли этот тип кого-нибудь на ужин или решил сесть на диету.
- Я думал, вы нормальные люди… - начал было маньяк в сердцах, но Марина его перебила.
- Перезвоните через час, а-то у нас здесь небольшой корпоративчик, - и бросила трубку.
Даже ад приедается, если сталкиваешься с ним ежедневно.
Каждый день они хотели уволиться, но всё ограничивалось пустыми разговорами и слабым желанием. Зарплата росла соразмерно инфляции, сохранялся пакет социальных гарантий, сокращение никому не грозило, а директор постоянно выбивал из государства гранты и благоустраивал головной офис своей компании, специализировавшейся на разного рода психологической помощи.
Директора называли толстяком-коммерсантом, потому что он был толстым и занимался коммерцией. Его ненавидели почти так же сильно, как уважали. Всё, к чему он ни прикасался, превращалось либо в деньги, либо в большие деньги, но как человек директор был занудным и высокомерным, поэтому у него не было ни семьи, ни друзей. Каждый день он заходил к своим подчинённым в безупречно выглаженных твидовых брюках, стильном, всегда только из химчистки, твидовом пиджаке и пытался говорить очень умные вещи, строя безупречные фразы своими твидовыми мозгами. Когда с работниками случалось что-то серьёзное, и они попадали в больницу, он надевал свой лучший костюм и навещал их с цветами, фруктами и вкусной домашней едой в пластмассовых контейнерах. Эти его гуманистические порывы казались настолько выспренными, что, пока директор сидел с ними, люди, изображая на лице довольную улыбку и прижимая гостинцы к самому сердцу, шептали слова благодарности, но стоило ему выйти, как они выкидывали подарки в мусорное ведро и снова возвращались к мыслям о смене работы.
Игорь пытался вспомнить, где нашёл бездыханную Кристину, что тогда чувствовал и морщил лоб, как будто это могло освежить его воспоминания.
- Игорь, ау! – Он ожил только после того, как Марина хлопнула его по плечу.
- А?
- Тебе звонят. Слышишь?
Машинальным движением Игорь надел наушники и нажал на телефоне кнопку приёма.
- Здравствуйте, вы дозвонились до горячей линии по номеру 323-323…
- Я алкоголик, - сказали на том конце провода.
- Что ж, это, конечно, грустно, но обычно нам звонят люди, которые…
- Я знаю, какие люди вам звонят, ****ь. Думаешь, я кретин? Читать не умею? Вот, у меня здесь рекламка есть. На улице раздавали. Дебилы, *****. Кто такие вещи на улице раздаёт? Ну ладно, проехали. Вам звонят люди с проблемами. Люди на грани нервного срыва… я, *****, с катушек лечу, ясно тебе?
- Кажется, я понимаю о чём вы.
- Закрой рот и слушай. В этом ведь и состоит твоя работа, да? Сосать и помалкивать.
- В общем, да.
- Так вот завались. Чтобы я тебя не слышал. Вообще, чтобы ни звука, понял? Я опасный псих и алкоголик. Меня лучше не злить. Короче я буду говорить, а ты молчать. Советы там всякие… рецепты – не знаю чё у вас за система… всё потом. Сначала я расскажу свою историю. О том, какое я чмо и как загадил свою жизнь. А ты будешь слушать всё до конца. У вас там разговоры записывают, а? Записывают и потом проверяют, так?
- Не знаю… вряд ли.
- А я думаю, что так оно и есть, гондон. Так вот, одно неверное слово и знаешь что?
- Что?
- Я покончу жизнь самоубийством и тебя уволят. Ясно?
- Ну… ладно.
Игорь бросил трубку и развалился на стуле. Кончиками пальцев он вытащил пачку сигарет из кармана.
- О, пошли покурим - сказал Саша. – У меня как раз кончились…
Они сидели в курилке, лениво запуская клубы дыма в потолок, как воздушных змеев. Игорю не хотелось разговаривать. Он пытался вспомнить, как они познакомились с Кристиной. Как они поженились. Как её мать упекли в психушку. Отрывки. Ничего конкретного. Одни периферические изображения…
- Рассказывай. Как ты, Игорёха?
- Что?
- Как ты, спрашиваю?
- Да так…
- Ясно. Ну ты крепись. Всё будет тип-топ. Ты это… не глупи главное, окей? Как бы это банально ни звучало, жизнь она… это… как зебра. Сечёшь? Прости, прости… У меня просто вчера сестрёнка сдохла…
Саша заразительно засмеялся. Игорь даже не улыбнулся. Его глаза округлились. Он смотрел на Сашу и не мог вспомнить обычное слово. Забывать события – с этим ещё можно смириться, но слова, обычные, ежедневно употребляемые – это хуже, намного хуже. Саша смеялся, это было очевидно, но Игорь забыл, как это называется, когда люди делают: «хахахаха» и «гыгыгыгы». Саша что делает? Саша… Саша… и пустота. Игорь не мог описать, чем занимался Саша. Более того. Игорь не мог подняться. Нога – единственное число. А как будет во множественном? Я иду на нога. Я иду на ногу. Я иду на…
- Ну чё, пошли? – спросил Саша, поднимаясь. Игорь отрицательно покачал головой. – Слу, братишка, мне тут отлучиться надо. Ненадолго. Дашь мне пару сигарет? Я те верну завтра.
Игорь протянул Саше пачку, тот заглянул внутрь, увидел, что там больше половины и спрятал её в карман.
- Ну ты мужик!
Игорь дождался, пока дверь проглотит Сашу и откинулся в кресле. Он чувствовал озноб всем телом. Зубы стучали. Кожа покрылась мурашками. Что с ним происходит?
Тогда Игоря не было на работе два дня. Он сидел за кухонным столом и молча разглядывал кружку – тогда ещё чистую, блестящую, с засохшими чаинками на дне. Первым, кто к нему пришёл, был директор. Он надел очень узкий, безжизненно свисавший с шеи, словно оборванная петля, галстук. Вместо столь привычных брюк на нём сидели облегающие джинсы-дудочки, от чего он казался не просто толстым, а жирным, как кусок тающего масла. Директор стыдился своей полноты, но старался не подавать виду. Он хотел, чтобы окружающие думали, будто ему всё равно. Один раз он даже набрался смелости и рассказал на важном заседании жирный анекдот. История была смешная, из тех, которые вспоминаются целый месяц, но, рассказывая, он волновался, потел, то и дело сбивался, начинал заново и смеялся, даже не добравшись до кульминации, а его руки дрожали всё время, как пудинг. Чтобы скрыть это, ему пришлось спрятать ладони в карманы, но как только он это сделал – начали дрожать ноги и тогда он сел, а в сидячем положении задрожало всё его тело, он начал кричать, чтобы все убрались и остался в своём кабинете совсем один, тяжело дыша и чуть не плача. Один из психологов фирмы как-то сказал, что директор окружил себя психологами, поскольку на уровне подсознания он понимает, что помощь необходима ему самому.
Стоило Игорю открыть дверь, как толстяк, не спрашивая разрешения, вломился в квартиру, скинул до блеска начищенные полуботинки, заляпав паркетный пол грязью, и расплылся на Кристинином стуле мясной глыбой.
- Коллектив волнуется, - сказал директор. – Что случилось? Заболел? Мог бы и позвонить. Есть, чем горло промочить? Чёртовы пробки. Ехал полчаса. А тут всего-то три поворота. Хренова глобализация. Прочитал сегодня, что Молдавия взяла курс на объединение с Румынией. Все пляшут под дудку Запада. Знаешь, ты очень ценный сотрудник, и я не хотел бы тебя терять. Коллектив тебя очень ценит. Марина, Саша. Они сказали, что если ты не придешь… слушай, если всё дело в деньгах, то я…
Директор вытащил из кармана портмоне и стал отсчитывать деньги. Когда сумма перевалила за пятнадцать тысяч, Игорь просипел:
- Моя жена наглоталась таблеток.
Толстяку понадобилось некоторое время, чтобы обдумать эту фразу. Он вытащил из портмоне все деньги и положил их на стол.
- Здесь семьдесят пять тысяч. На лечение должно хватить. Как только…
- Кристина умерла.
Игорь не помнил свой голос, не помнил, какое было выражение лица у директора, сейчас он не помнил даже, как выглядит его квартира.
- Боже мой… это ужасно. По закону… по закону ты можешь требовать пятидневный неоплачиваемый отпуск. Но забудь про закон. Эти законы давно пора переписать. Жаль – некому… я планирую в будущем баллотироваться в ЗАКС, но об этом пока рано говорить. В общем… Если нужны деньги – у тебя есть мой телефон. Ты очень ценный сотрудник, Игорь. Я не хотел бы тебя потерять. Потребуется какая-нибудь помощь… ты звони, не стесняйся, и я… я сделаю всё, что в моих силах.
Директор забрал почти все выложенные деньги, оставив на столе десять тысяч рублей.
- Считай это безвозмездным подарком. Как только…. Как только оправишься, мы тебя ждём. Помни – ты нам нужен. Помнишь, как у Дюма? Один за всех и все за одного. Как раз наш случай.
Не успел директор закрыть за собой дверь, как Игорь разорвал крупные купюры и выбросил их в ведро.
Игорь перестал спать, есть, пить. Он сидел за столом и смотрел на кружку. Иногда он задавал ей вопросы. Какие именно он уже не помнил. Зато помнил, как поцеловал кружку и лёг с ней в постель в первый раз. Он едва удержался, чтобы не заняться с ней сексом и заснул, прижав её к груди. Ему снился Карнеги-холл, огромный, запруженный людьми зал и блистательный пианист в платиновом фраке. Он даже пальцы над роялем заносил с таким чувством, что пробирало до самого сердца. Игорь стоял за кулисами, а рядом была Кристина, и он сначала смотрел на пианиста, вдохновенно, с закрытыми глазами исполнявшего Ференца Листа, а потом увидел свою жену и вскричал, но его крика никто не услышал. Игорь вышел на сцену и помахал залу. Взгляды зрителей были обращены к пианисту. Игорь встал за его спиной и, вдоволь насладившись красотой игры, обеими руками схватил крышку рояля и бил ей по тонким, нежным, женственным пальцам, пока не проснулся.
К Игорю вернулся аппетит. Он снова начал есть, пил много воды, ложился в девять часов вечера и просыпался не раньше восьми утра. Однако сон про пианиста преследовал его каждую ночь. Добавлялись лишь некоторые детали: за кулисами безрукая Кристина грустно вздыхает над репетиционным пианино; в зале сидят люди без глаз: волосы, уши, нос, губы – есть всё, кроме глаз, на лицах нет даже следов их существования, как на манекенах. Этот сон выматывал его. Игорь старался оттягивать момент сна. Слипающимися глазами он читал книжки и смотрел ночные выпуски новостей, но всё заканчивалось одной и той же картиной: филигранно выполненной крышкой рояля он уродовал тонкие нежные женственные пальцы пианиста, так похожие на пальцы Кристины!
Игорь заметил, что пьёт исключительно из Кристининой кружки. Более того, ему казалось, что это не он пьёт из кружки, а кружка пьёт из него, каждый раз, как он опорожнял её, органы – сердце, лёгкие, печень – словно исчезали, он не чувствовал своего тела и не мог пошевелиться. Директор продолжал звонить ему и спрашивать, всё ли в порядке. Игорь говорил, что он в норме и со дня на день выйдет на работу. На самом деле он хотел уволиться, но боялся признаться в этом и себе, и толстяку. Пару раз после работы заходили Марина с Сашей. Игорь лежал на Марининых коленях, а она гладила его по голове. Саша пил водку Игоря и курил его сигареты. В последнее своё посещение он оценивающим взглядом оглядел кресло, стоявшее в зале, и спросил: «На нём ведь сидела Кристина, да?»
- Да, - ответил Игорь.
- Значит, теперь на нём никто не сидит?
- Никто.
- А можно… ну… понимаешь, приехали родственники… и…
- Конечно.
- Спасибо.
Марина помогла Саше разобрать кресло, они вызвали такси и ушли. На следующее утро, проснувшись в холодном липком поту, Игорь позвонил директору и назначил встречу. Образ Кристины терзал его, а кружка высасывала последние силы.
- Мне нужна помощь, - сказал Игорь. Он вспомнил, как директор рассказывал анекдот, как тряслись его руки, как тряслись его ноги, как тряслось всё его тело. Сейчас Игорь был похож на толстяка. От одной только мысли об этом его передёрнуло.
Директор потянулся в карман за портмоне, но Игорь оборвал его жестом.
- Нет. Вы не поняли. Мне действительно нужна помощь.
- Что ты имеешь в виду, Игорь?
- Я не могу жить с этим. Я не могу жить с мыслями о ней. Мне кажется, я схожу с ума.
- Назначить тебя на приём к психотерапевту?
- Нет. Психотерапевты мне не помогут. Я сам психолог по образованию, если помните.
- Конечно, помню. Просто…
- Мне нужно что-то посерьёзнее. Я не знаю. Электрошоковая терапия, например. Антидепрессанты. Нейролептики. Я вряд ли смогу их пить после того, что она с собой сделала. Но если меня положить… на лечение. На некоторое время. Я приду в норму. Я не могу забыть её. Я хочу забыть, но не могу. Нужны… ну… радикальные меры. Чтобы забыть. Понимаете?
Толстяк подошёл к нему и положил руку на плечо. Игорь почувствовал отвращение, но говорить ничего не стал.
- У меня есть один врач на примете. Он может кое-что для тебя сделать.
Игорь долго плутал по коридорам, пытаясь найти ка-би-ну. Нет. Кабинет. Пытаясь найти кабинет. По дороге он встретил какого-то типа с куцей бородкой и в мокасинах.
- Игорёха! Как жизнь?
- Отведи меня в ка-би-нет.
- Что-то случилось?
Тип положил ладонь левой руки ему на голову, а правой нащупал пульс на шее.
- Жара нет. Сердцебиение в норме. Но ты какой-то… бля, да у тебя зрачки больше глаз. Ты закинулся чем-то или чё?
- Отведи меня в ка-би-нет.
- Вот ****ь…
Тип помог ему дойти до кабинета, открыл дверь и усадил на стул. Саши не было. Марина как раз заканчивала со своим собеседником. Увидев, как тип с куцей бородкой помогает Игорю усесться на стул, она отключила телефон, забыв попрощаться.
- Господи, Слава, что случилось?
- Этот крендель обдолбался.
- Не может быть.
- На зрачки посмотри.
Марина подошла к нему.
- И где он достал?
- У этого кретина, наверное, - Слава указал на Сашино рабочее место.
Когда Марина закрыла за ним дверь, Игорь заплакал.
- Я забываю слова, - сказал он. – Я забываю простые слова.
- Игорь, всё хорошо. Главное, что ты жив-здоров. Ты принимал наркотики?
- Я не знаю.
- Смотри мне в глаза. Принимал или нет?
- Нет.
- Тогда… Это от таблеток?
- Не знаю…
- Конечно, от таблеток. Они воздействуют на таламус. Помнишь, что такое таламус?
- Да.
- Вот и славно. Видишь. Всё ты помнишь. Просто нужно немного переждать. У тебя интенсивный курс лечения. Тебе ведь уже лучше, правда? Ты больше не помнишь Кристину? Или ещё помнишь?
- Кристину?
Игорь скатился под стол, ударившись головой о выдвижную полку для клавиатуры. Марина подбежала к нему, схватила за плечи и усадила на стул. Игорь был без сознания. Она набрала директора по интеркому и попросила зайти. Он пришёл через несколько минут запыхавшийся.
- Что случилось? – спросил директор, переводя дыхание.
- Я не знаю. Кажется, Игорь теряет память.
- Ну так… для этого он и пил таблетки.
- Нет, вы не поняли. Он теряет всю память, а не только плохие воспоминания.
- Это невозможно. Препарат устроен так, что…
Игорь открыл глаза. Толстяк и Марина возвышались над ним. Он вскочил со стула.
- Кто вы? Где я?
Игорь пятился назад, пока не упёрся в стену. Он дрожал. Губы были синего цвета. Марина взглянула на директора.
- Ну и что вы теперь скажете?
- Ничего, - директор ослабил галстук, сдавивший ему шею. – У меня совещание.
- Вы обещали ему помочь.
- И я своё обещание выполнил. Он забыл эту дуру.
- Где я? – шептал Игорь. – Что со мной случилось? Кому помочь? Какое обещание? Какая дура?
Директор попытался уйти, но Марина остановила его, утопив свою руку в жировых складках его плеча.
- Это вы называете помощью?
- Послушай, девочка, - толстяк отпихнул Марину. – Я предлагал ему деньги. Я предлагал ему отпуск. А когда он вломился ко мне в кабинет, как конченный сумасшедший, даже без записи, между прочим, я предложил ему забвение. Что я ещё ему должен? А? Может, джигу сплясать?
Марина тяжело дышала. Каждый новый вопрос Игоря входил ей в затылок, как пуля. Ей хотелось ударить директора, но не хватало смелости.
- Моя проблема в том, что я трусиха. А знаете в чём ваша проблема, Павел Степанович? В том, что вы – жирная скотина.
Директору тоже захотелось её ударить, но он побоялся при свидетелях. Они стояли друг перед другом, вдыхая и выдыхая собственную ненависть, пока в кабинет не вошёл Саша.
- Ты сама уволишься? Или мне запустить процесс? – спросил директор.
Марина показала ему средний палец, наскоро покидала личные вещи в сумочку и вышла.
- Чё происходит? – спросил Саша.
Директор тяжело приземлился на стул Игоря.
- Послушай, Саша. Я ведь хороший человек, да? Я всегда всем вам помогал. Я повышаю вам зарплаты. Я установил кофе-автомат, сделал комнату для занятий фитнесом после работы. Комнату отдыха сделал. Поставил туда плазму и холодильник. Я… я ведь не жирный? Вспомни, сколько я всем хорошего сделал. Ты считаешь меня жирным? Только честно? Я жирдяй? А? Жирдяй? Саша? Помнишь, ты заболел, а я тебе дал двадцать тысяч на лекарства, хотя мог вообще ничего не давать. По закону. А ещё я неделю разрешил тебе на работу не ходить, когда твоя сестра умерла. И денег дал похороны устроить. Ну разве я жирный? Можно меня назвать жирной скотиной? Можно? Только правду. Скажи всё, как на духу.
Саша криво ухмыльнулся, достал из пачки последнюю сигарету, зажёг её и, жадно втянув никотин, выдохнул пышный клуб дыма директору в лицо. Зазвонил Сашин телефон. Саша сел на свой стул, надел наушники и, перед тем как принять вызов, сказал:
- Телефон нашей горячей линии вы знаете. А теперь, не мешайте работать.