Она мечтала быть Ахматовой
И напечатаной на матовой.
Иль глянцевой.
Ей все равно,
какое утром пьешь вино,
с какими вечером сидишь,
В окно скучающе глядишь,
Салфетку теребя пальцами -
но это только между нами...
Хотела быть набитой дурой,
Чтоб дорогою фурнитурой
в огнях безумия сгорать,
тебя руками обнимать.
А после бала, как принцесса,
она уйдет. И занавеса
опустит мрак и тон-покой -
а ты пешком пойдешь домой.
И ночью лунной сна ей нет -
чернилами пишет сонет,
Где голоса трех дивных лир
Опутывают этот мир.
Стремглав промчавшись мимо спальни
по мрамору до умывальни,
спешит в ночной сорочке Ева -
Ах, как с иконы сошла дева.
До локтя синее пятно
разводом темным - все равно -
смеется - только повод дай -
и не вздыхай, ты, не вздыхай..
А он все ждет под домом тихим,
Что взгляд случайный упадет.
как луч. И он его найдет
средь зарослей чайной мимозы,
и к ней, как в первые морозы,
Он будет припадать в надежде,
что теплой лаской, как и прежде,
он будет нежно одарен.
Он красотой её пленен.
А Ева шепчет, едва слышно,
да только двигает уста,
И между ними, как моста,
положены первоначала.
И он Адам, опять сначала,
опять стремглав и очень тонко,
Чтоб отзывалось в сердце звонко,
Да так, чтоб пели небеса,
Когда сольются два лица.
Отныне, издавна и прежде
все дело было не в одежде,
но в сладкой неге и просторе,
Он была подобна боли,
Но ранила не тело - душу.
Позволь пролиться ей на сушу,
где их потомки, тоже дети,
Предстанут в ярко-синем свете...
И на заре, под бой светил,
Я их судьбу благословил.