Приблуда

Нина Роженко Верба
Общий семейный приговор вынесла старшая дочь – Сонька. Замуж по
вредности характера и большим претензиям к женихам она так и не
вышла, и к тридцати годам превратилась в желчную
мужененавистницу. Этакая язва желудка, мужской кошмар во плоти.
 
- Приблуда. – сказала, как припечатала. Младшая дочь, Юля,
смешливая толстушка, одобрительно усмехнулась. Мать промолчала. Но
по ее угрюмому лицу было ясно, что невестка и ей не понравилась. А
что тут могло понравиться?! Единственный сын, опора и надежда,
сходил в армию, и привез оттуда жену. И у этой, так называемой жены,
ни отца с матерью, ни денег. Ничегошеньки. То ли в детдоме росла, то
ли по родне мыкалась. Ничего не известно. Толик отмалчивается, да
отшучивается, мол, не журись, мать, наживем свое богатство. Вот и
поговори с ним, с оболтусом. Кого привел в семью? Может, она воровка
какая, аферистка. Мало ли их сейчас развелось!
 
Варвара Никитична, с тех пор, как Приблуда в доме появилась, ни
одной ночи не спала. Вполглаза дремала. Все ждала какой-нибудь
каверзы от новоявленной родственницы: когда она по шкафам шарить
начнет. А дочери еще и подзуживают, мол, ты бы, мать, ценные вещи
по родне б попрятала. Мало ли чего! Шубы, там, золотишко. А то в одно
прекрасное утро проснемся, а барахлишко-то тю-тю! А уж Толику плешь
проели за месяц: кого в дом привел! Где твои глаза были? Ни кожи, ни
рожи!
 
Но делать нечего, жить надо. Стали жить и Приблуду на место ставить.
Дом богатый, огорода тридцать соток, три кабанчика в сажке, птицы –
так вообще не считано. Всю работу, хоть сутки пластайся, не
переработаешь. Но Приблуда не жаловалась. И полола, и у кабанчиков
управлялась, и готовила, и убиралась в доме. Старалась свекрови
угодить. Да только если не лежит материнское сердце, хоть ты золотом
выстелись, а все не так, все плохо будет. Нежеланной невестке она,
изнывая от досады, в первый же день сказала, как отрезала:
 
- Зови меня по имени-отчеству. Так лучше будет. Дочери у меня уже
есть, а ты, как ни старайся, роднее дочек не станешь.
 
С тех пор Приблуда ее Варварой Никитичной и величала. А сама мать
невестку никак не называла. Надо было что-то сделать или сказать. Так
и говорила: «Надо сделать». И все. Нечего потакать. Зато золовушки
нелюбой родственнице спуску не давали. Каждое лыко в строку
вставляли. Иной раз мать вынуждена была и придержать
расходившихся дочерей. Не потому, что жалела Приблуду, а потому
что порядок должен быть в доме, а не скандалы. Тем более девка-то
работящей оказалась. Хваталась за все. Не лодырька. Сама себе не
признаваясь, мать постепенно оттаивала.
 
Может, и наладилась бы жизнь со временем, да только Толик загулял.
Да и какой мужик выдержит, если ему с утра до ночи в два голоса
дудят: на ком женился, да на ком женился. А тут Сонька познакомила-
таки его с какой-то подружкой, ну и завертелось, закрутилось. Золовки
торжествовали победу: ну, теперь-то ненавистная Приблуда уберется.
Мать отмалчивалась, а Приблуда делала вид, что ничего не случилось,
только словно усохла вся, одни глазищи остались. Тоскливые. И вдруг,
как гром среди ясного неба, две новости: Приблуда ждет ребенка, а
Толик с ней разводится.
 
- Не бывать этому, - сказала мать Толику. Я тебе ее в жены не сватала.
Но раз женился, живи! Нечего кобелевать. Вон, отцом скоро будешь.
Порушишь семью, сгоню из дома и знать тебя не желаю. А Шурка здесь
жить будет.
 
Первый раз за все время мать назвала Приблуду по имени. Сестры
онемели. Толик взъерепенился, мол, я мужик, мне и решать. Только мать
руки в бока уперла и засмеялась: «Какой ты мужик?! Ты пока только -
брюки. Вот родишь ребенка, да вырастишь его, ума ему дашь, в люди
выведешь, вот тогда и мужиком называйся!»
 
Мать никогда за словом в карман не лазила. Но и Толик весь в матушку!
Если что задумал – все! Ушел из дома. А Шурка осталась. И через
положенное время родила девочку. И назвала ее Варюшкой. Мать
когда узнала, ничего не сказала. Но видно было, что ей это радостно.
Внешне в доме ничего не изменилось, только Толик забыл дорогу
домой. Обиделся. Мать, конечно, тоже переживала, но виду не
показывала. А внучку полюбила. Баловала ее, подарки покупала,
сладости. А вот Шурке, видно, так и не простила, что сына через нее
лишилась. Но никогда ни словом, ни половинкой не попрекнула ее.
 
Прошло десять лет. Сестры повыходили замуж, и в большом доме
остались они втроем: мать, Шурка и Варюшка. Толик завербовался и
уехал с новой женой на север. А к Шурке стал подбивать клинышки
один военный в отставке. Серьезный такой мужчина, постарше ее. Он
с женой разошелся, квартиру ей оставил, а сам в общежитии жил.
Работал, пенсию получал, словом, жених серьезный, положительный.
Шурке он тоже понравился, но куда она его привела бы? К свекрови?!
Объяснила ему все популярно, прощения попросила и выставила. А он
не будь дураком - на поклон к матери пришел. Так, мол, и так, Варвара
Никитична, люблю я Шуру, жить без нее не могу.
 
А у матери ни один мускул на лице не дрогнул.
 
- Любишь, -говорит, - ну что ж, сходитесь и живите.
 
Помолчала и добавила.
 
- По квартирам Варюшку таскать не дам. Здесь и живите. У меня.
 
И стали они жить все вместе. Соседи себе языки до мозолей стерли,
обсуждая, как чокнутая Никитична родного сына с дома согнала, а
Приблуду с хахалем – приняла. Не иначе опоила эта девка дуру
старую. Только ленивый не перемывал косточки Варваре Никитичне. А
она не обращала внимания на досужие разговоры, с соседками бесед
не вела, про молодых ничего не рассказывала, держалась гордо и
неприступно. Шурка родила Катюшку. И мать нарадоваться не могла на
своих ненаглядных внучек. Хотя, какая Катюшка ей внучка? Да никакая.
А вот поди ж ты!
 
Беда свалилась, как водится, неожиданно. Шурка тяжело заболела.
Муж сломался, одно время даже запил. А мать молча, без лишних слов,
сняла все деньги с книжки и повезла Шурку в Москву. Каких только
лекарств не выписывала, каким врачам не показывала. Не помогло.
 
Утром Шурке стало полегче, и она даже попросила у матери куриного
бульона. Обрадованная мать мигом зарубила курицу, ощипала,
отварила. А когда принесла готовый бульон, Шурка не смогла его есть
и в первый раз за все время заплакала. И мать, которую никто никогда
не видел плачущей, заплакала вместе с ней:
 
- Что ж ты, деточка, уходишь от меня, когда я тебя полюбила? Что ж
ты делаешь?
 
Потом успокоилась, утерла слезы и сказала:
 
- За детей не волнуйся, не пропадут.
 
И до самого конца больше уже слезы не проронила, сидела рядом,
держала Шуру за руку и тихонько гладила, гладила, словно прощения
просила за все, что между ними было.
 
Прошло еще десять лет. Варюшку выдавали замуж. Пришли Сонька с
Юлькой, постаревшие, попритихшие. Ни той, ни другой Бог детей не
дал. Собралась какая-никакая родня. И Толик приехал. С женой-то он к
тому времени разбежался. Попивал крепко. Как увидел, какой
красавицей стала Варюшка, обрадовался. Мол, не ожидал, что у него
такая замечательная дочь. А как услышал, что дочь-то папой чужого
мужчину называет, так помрачнел и к матери с претензиями, мол, ты во
всем виновата. Зачем чужого мужика в дом пустила, пусть убирается.
Нечего ему здесь делать. Я – отец.
 
Мать послушала и говорит:
 
- Нет, сын. Ты не отец. Как был смолоду штанами, так и не вырос из них
в мужика.
 
Сказала, как припечатала. Толик не вынес такого унижения, собрал
вещички и опять подался колесить по белу свету. Варюшка вышла
замуж, родила сына. И в честь приемного отца назвала его
Александром. А бабу Варю в прошлом году схоронили рядом с Шуркой.
Так они и лежат рядком: невестка и свекровь. А между ними этой
весной проросла березка. Откуда взялась, непонятно. Никто
специально не сажал. Так, приблудилась ниоткуда. То ли прощальный
привет от Шурки. То ли последнее прости от матери.