Хочешь, я подарю тебе солнце

 




 (                ПЕРВОЕ МЕСТО на конкурсе "Команда" 3-й тур 2013 г
                ВТОРОЕ МЕСТО на Четвертом Регулярном Конкурсе Клуба Слава Фонда "Весна - 2010" )



               




       На автобусной остановке ни души.
       Утреннее солнце, закрывая ладонью глаза, жадно отхлебывало из лужи у самого края тротуара. Надо же, какой жаркий апрель – почти лето.
       Тамара взглянула на часы – расписание пригородных рейсов бесстыдно врало. Обреченно вздохнув, вспомнила вчерашний полуночный звонок и металлический лед в натянуто-спокойном голосе сестры:
       – Том, ты завтра с утра можешь к нам приехать? – и такая пустота в трубке, словно вакуум не в космосе.
       – Что-то случилось? – предчувствие беды противно запершило в горле.
       – Нет… – наконец хоть какой-то живой звук. – Не по телефону. Ты приезжай.
       – Да, конечно.
       Голос сестры растаял в ночном мареве неизвестности, прихватив с собой сон.


       «Ненавижу общественный транспорт», – Тамара оглянулась.
       Неказистый остановочный павильон, щедро оклеенный лохмотьями чьих-то призывов «куплю-продам», нагонял тоску. В самой его глубине тощий подзаборный кот блаженствовал, растянувшись на облезлой скамейке. А вокруг, утопая в зелени, буйствовала весна. Что ж, имела право – зима в этот год выдалась на редкость суровой. Отчаянно сражаясь с теплом до последнего патрона, она, отступая, сошла с дорог вместе с асфальтом. Назло всем. В том числе и Томе, вот уже неделю ждущей своей очереди в забитом до отказа автосервисе.


       Не прошло и получаса, как нужный автобус неспешно подрулил и, приглашая внутрь, лениво охнул дверями. Войдя, Тамара поискала глазами свободное место – два часа стоять совсем не хотелось. Присела к окну.
       Мимо поплыли поглощенные цветением сады, равнодушные поля и полуголые просеки. Родной городишко спешил навстречу, оставляя за спиной зарождающийся суматошный рабочий день, уютный дом, в котором её всегда ждут два самых лучших человека – Лёня большой и Лёня маленький – теплое и хрупкое Томкино счастье. Улыбнулась уголком губ: «Жизнь удалась».
       Она не любила дальних поездок, но возможность с утра увидеть сестру, а не собственного зама с его невероятной жаждой деятельности, обещала перемены. К лучшему ли? Судя по ночному звонку – наоборот…


       Вдруг хоровод Томкиных мыслей рассыпался о резкое: 
        – Слышь, братан, – массивная фигура заслонила распахнутую на какой-то остановке автобусную дверь, – вижу, в Нечаевку едешь. Прихвати груз.
       Тома неприязненно покосилась – терпеть не могла наглость и хамство, безжалостно травя их среди подчиненных. Обладатель зычного голоса – дородный мужчина в псевдо-модном кожаном плаще – поставил на пол какой-то ящик.
        – Ты чо, оборзел совсем? Чо ты тут суешь! – взвился водитель, молодой прыщавый парень, отпихивая ящик ногой. 
        – Слышь, давай по-хорошему, – кожаная спина заметно напряглась. Пассажиры притихли. – Видишь, у меня колесо пробило, а в Нечаевке люди ждут. Ты подкинь, а там тебя встретят. Не бесплатно же.
        Тома глянула в окно. У обочины приткнулся не первой свежести мерс – откровенный шаблон девяностых. Скривилась: «Наверно, с того же китайского рынка, что и плащ».
         – Откуда я знаю, чо там, – водила смягчился. – У меня люди.
         – А кто против? – развернувшись, осмотрел безмолвно замерших пассажиров. В темном прищуре брезгливое равнодушие с налетом тоски.
       В Томкиной груди что-то упало и глухо стукнуло: «Валерка? Не может быть!» Впилась взглядом. Короткий ежик седых волос оттенял размытые временем или алкоголем остатки былой красоты. Белый несвежий ворот, стыдливо выбившись наружу, подчеркивал сизую бледность щек в росчерках морщин. Надо же, как постарел…
         – Все «за». Езжай, короче, – на секунду задержав взгляд на Тамаре, хлопнул водителя по плечу и вышел.
         Автобус тронулся. «Не узнал», – Тома выдохнула и повернулась к окну.


       То лето было особым. Тем самым, в котором густо, а не пусто.
       Как-то все сразу выпало на его долю: и окончание школы, и поступление в институт, и дикая жара, и подсолнухи… Никогда больше Тамара не видела столько подсолнухов. Сотни, а может и тысячи. Царапая шершавыми ладонями по загорелым плечам, усталые солнца склоняли грузные чернявые головы и с укоризной смотрели на Томкино безграничное счастье. А она, заливаясь смехом или задыхаясь от восторга, позволяла вылепливать причудливые узоры из своей души.
       Кому позволяла?
       Тому самому красавцу и щеголю Валере, который невесть откуда переехал с матерью в их городок и, однажды встретившись на пути, враз растопил девичье сердце шоколадным взглядом. Почему он выбрал именно Тамару, было загадкой.
       – Ты не такая, как все, – мятным шепотом заползал в душу его голос, умело посыпая рафинированной сладостью нежные крылья Томкиной души и заставляя верить в свою избранность. Конечно, в его двадцать пять все гораздо видней.
       – Ты самая лучшая! – шелк волос нежно струился меж пальцев, сердце плавилось в сливочном шоколаде глаз. Она могла бы идти за этим необузданным взрослым мужчиной  на край света, но подсолнушье поле закрывало горизонт.
       Подруги завистливо вздыхали. Местная красавица Зоя презрительно отворачивалась при встрече. А Тома… С головой нырнув в бесшабашное веселье: друзья, дискотеки, ночные гулянья – не заметила, как ее закружило, затянуло, заволокло в трясину первой взрослой любви. События безжалостно перемалывались жерновами дней, делая их похожими на бесконечную волшебную сказку. Мир вне перестал существовать, вывернувшись наизнанку и скрывшись в густом восторженном ликовании. И только подсолнухи качали тяжелыми головами. Словно знали что-то, но боялись сказать…


       Тома смотрела сквозь пыльное автобусное стекло.
       «Сколько лет прошло? Валера-Валера, во что же ты превратился. Мелкопоместный барин с апломбом царя – какая пошлость. Неужели этого человека я могла так любить?..» – горечь разочарования аккуратно смешалась с брезгливостью и растеклась липкой противной лужицей. Где-то внутри резануло обидой, заскулило и выдохнуло: «Забудь!» Дверь в «то лето» с треском захлопнулась.
       А за окном все так же проносилась красавица весна. Даже самые неказистые домики придорожных деревень с их скособоченными заборами и утопленными крылечками радостно подмигивали окнами под зефирно-розовым покрывалом цветущих яблонь.
       Родной городишко встретил привычным провинциальным гомоном и щебетом птиц. Казалось, весна наступила здесь уже давно. Сочность промытых воздухом красок жадно впивалась в несложную жизнь, делая ее необыкновенной. А там, наверху, в бесстыже-синей воздушной прозрачности, солнце тщательно утюжило морщины облаков.
       Спускаясь к дому по горбатой чистенькой улочке, Тамара взглянула на развалины старой крепости. «Все меняется, а ты по-прежнему смотришь на нашу муравьиную возню. Представляю, как это смешно», – подмигнув старой башне, вспомнила деда.


       – Тамарка, тудыть тебя в качель. А ну слазь с крыши! – дед стоял посреди двора, зажав в руке хворостину.
       – Не-е-е, ты меня выпорешь, – заливаясь смехом, она набивала рот сливами. Упругие плоды сочно лопались кожурой, растекаясь по губам нежной мякотью.
       – И выпорю… – дальше угроз дело никогда не шло. Тома была дедовой любимицей и бессовестно этим пользовалась
       – Слазь, говорю, крышу провалишь! Лучше иди сюда, что скажу.
       – Секретное? – глаза загорелись любопытством, сливы тут же надоели.
       – А то, – дед улыбнулся, глядя, как Тома подбегает к нему, предвкушая очередную дедову «военную тайну». – Хочешь, я подарю тебе солнце? – шепнул в самое ухо.
       – Это как? – отозвалась так же шепотом.
       – Идем.
       Вот тогда она впервые взглянула на старую, излаженную вдоль и поперек крепость другими глазами. Пробираясь на самый верх башни и слушая рассказ деда о былых временах, Тома окунулась в новый, неожиданно-близкий и такой далекий мир истории. Именно тогда она впервые почувствовала, насколько коротка на самом деле человеческая жизнь.
       – Гляди, – дед указал в сторону узких бойниц.
       Тамара, прищурившись, замерла. Битый временем камень безмолвствовал. В белом от жары небе угольные росчерки стрижей… Вдруг – увидела! В одном из сквозных отверстий засияло солнце. Такое, каким его рисуют дети – маленькое, желтое, совершенно круглое, в светящемся нимбе длинных тонких лучей. Совсем не такое, как на небе.
       – Ух, ты! – выдохнула восторженно.
       – Я же говорил… – дед довольно улыбнулся. – Это – тебе.
      С тех пор у нее было своё крошечное, но самое настоящее солнце, о котором она не рассказывала никому.


       Дойдя до калитки, Тамара стряхнула остатки детских воспоминаний и решительно вошла в прибранный и по-весеннему свежий двор – старшая сестра была хорошей хозяйкой.
       – Светка, открывай, – закричала, вдавливая малиновую пуговку звонка.
       Дверь распахнулась, обнажив бледное лицо сестры – не спала. Темные полукружья у глаз кричали: «Help me!» Сделав вид, что ничего не происходит, Тамара зашла в дом.
       – Слушай, ты у деда на кладбище давно была? – ныряя в цветастые тапочки, она старалась не смотреть на сестру.
       – Недели три, – Светкин голос был не радостнее лица.
       – Давай сегодня сходим?
       – Можно, – она слегка оживилась. – Тюльпаны отнесем, вон их сколько…
       Замолчали. В мягкой тишине кухни четко маршировали молоточки настенных часов. Наливая чай в любимый, синий с золотом сервиз, Тома глянула на сестру:
       – Ну, кто?
       – Шурка.
       – Черт! Я так и думала.
       Мрачные облака предчувствия сошлись грозовой наковальней. В чистенькой кухне пахнуло озоном. Александра, а по-семейному Шурка, была у Светки младшей, совершенно неуправляемой, но беззаветно любимой дочкой. Отличница и умница временами подкладывала мины в незатейливо-ровную, словно школьная линейка, жизнь родителей.
       – Что на этот раз?
       – Парень ее на мотоцикле разбился, говорит: «Жить без него не могу», – Света всхлипнула, провела краем передника по сухим глазам и замерла, глядя в никуда.
       – Это пройдет, – Тома сочувственно вздохнула, подавая сестре чай. Та вдруг подскочила, засуетилась, полезла куда-то в закрома…
       – Вот, – на ладони белела баночка, тщательно замотанная в полиэтилен. – Вчера у нее забрала. Даже не знаю, где взяла эту дрянь.
       – Это что? – внутри противно заныл страх. Невзрачная баночка раздулась до размеров монгольфьера.
       – Мышьяк. Уж я-то знаю, сколько раз на складе крыс травили, – голос сестры надломился болью. – Представляешь, что удумала? Ты б слышала, как мы с отцом на нее орали… И по-хорошему пытались. А она лежит, в стену смотрит и молчит. И что за проклятье такое на нашей семье! Слышь, Том… Я подумала… может, у тебя получится с ней поговорить. Кто, как не ты, а?.. – застыла не мигая.
       Под этим взглядом битой собаки Тамаре стало трудно дышать.
       – Я попробую.


       В Шуркиной комнате идеальный порядок – вся в мать. На полках стопки учебников вперемешку с медвежонко-собачковым плюшем, по стенам веселые обойчатые ромашки, в углу стола скучает монитор, а на окне под кружевом тюля что-то цветет – и тут весна.
       Лежа на диване в обнимку с большим пушисто-розовым зайцем, Шура неподвижно смотрела в потолок. «Совсем еще дитё», – Тома присела рядом. О чем говорить?
       – Привет, Шур. Слышала горе большое у тебя… Понимаю, – помолчала чуть. – Значит, решила вот так, одним махом, со всем покончить? Ну-ну… – никакого ответа. – Думаешь, жизнь на этом закончилась? Думаешь, столько лет росла, чтобы вот так мышьяком… как крыса?
       – Да что вы все понимаете?! Что вы лезете ко мне! – крик рассек теплый комнатный мирок и осыпался на пол крохкими льдинами. – У вас все хорошо: у матери есть отец, у тебя – дядь Лёня. Меня тошнит от вашего приторного счастья. Вы никогда не теряли любимого человека! 
       – Хватит орать, – тихий голос Томы обрубил децибелы отчаяния. – Я поняла: мы все тут счастливые уроды, которые живут припеваючи и ни черта в жизни не видели. Нет, девочка! Жизнь и нас била ногами, ломала кости и ребра, отбивала печень и душу, а когда поднимались – била снова… Зачем? Чтобы научились наконец-то ее ценить.
       Шурка притихла, настороженно глянув на непривычно-каменное теткино лицо.
       – Думаешь, я не знаю, как это страшно, когда мир ломается? Когда понимаешь, что жизнь завалила булыжниками дорогу в счастливое будущее и подцепила табличку: «Выхода нет!»  Знаю, Шурка, знаю! Догадайся, что это? – не спеша расстегнув широкий браслет часов, Тома повернула запястье. Две молочно-белые нити уродливо впились в синеватую прозрачность кожи. – Вот он, мой самый первый урок…


      Оказалось, резать совсем не больно. Даже никак. Тонкое дедово лезвие в рыжих прогалинах  ржавчины было на удивление острым. Оно мягко скользило, словно по талому маслу, окрашивая руку красным. Вот только никто не сказал, что вены режут не поперек, а вдоль – чтоб наверняка…
       Тома равнодушно смотрела на крапчато-мухоморный узор, расползающийся на полу, а перед глазами рваными кадрами никчемного фильма недавняя сцена:


       – Ты не такая, как все, – в темном коридоре клуба родной мятный шепот заставляет вздрогнуть от неожиданности.
       – А я думала, это Томка не такая, – насмешливый Зоин голос невозможно спутать. – Разве у вас не любовь?
       – Любовь? Не смеши! Да кто такая эта Томка, так – мышь серая. Липнет и липнет, достала уже. А я только о тебе и думаю. Ты же самая лучшая!
       Что-то шелестит и ахает Зойкиным голосом.
       Не чувствуя под собой ног, Тома подходит ближе.
       Увидев лицо соперницы, Зоя звонко хохочет и бежит прочь. Валерка, в распахнутой куртке, с безумным блеском шальных глаз, экранно красив. До одури, до рези в глазах.
       – Мышь, говоришь?.. Липну? – голос противно дрожит. – А разве не ты меня столько времени уговаривал: давай-давай?.. У меня же до тебя никого.
       – Заткнись, дура! – цедит сквозь плотно сжатые зубы. – Вот именно, что до меня никого. Один я, придурок, и повелся. Да кому нужна твоя девственность!.. Любовь. Ты думаешь, тебя есть за что любить? Ни рожи, ни кожи – одни слюни! Достала!
       – Что?.. – сорвалось на выдохе.
       – Да пошла ты! – в темном коридоре клуба Валеркины удаляющиеся шаги ритмично прибивают к кресту Томкину неземную любовь. Какой чистый звук!
       Пленка рвется. В зале включают свет. На полу кровь …


       Слез не было. Ничего не было. Глухая равнодушная пустота заползала в глаза и в уши, просачивалась сквозь кожу и оседала внутри невесомым пеплом. Боли тоже не было – никакой. Две красные полосы ухмылялись: «Так проще». А кто-то кричал маминым голосом и рвался ввысь из машины скорой помощи. Врачи говорили: «Что делать – гормоны. Этой еще повезло». В чем повезло? Кому? Если казалось – весь мир сговорился,  не пустив в колодезный омут небытия. Зачем? Чтобы, видя в глазах родных осадок ужаса и непонимания, делалось еще больней?
       А потом… Потом было еще хуже. Выйдя из больницы под радостный щебет птиц, под шорох готовящегося к осенним ветрам лета, Тома поняла – ничто снаружи ее пошатнувшегося мира не изменилось, больше того – даже не заметило ее отсутствия. В том числе Валера. И казалось, только её маленькое тайное солнце искренне радуется сквозь пробоины старой башни возвращению своей хозяйки. Собрав вещи и погрузив прошлое в баночку с формалином, Тома уехала в город учиться.
       Давно это было… И было ли?..


       Тамара замолчала. Оторвала взгляд от уродливых белых отметин, глянула в Шуркины недоверчиво-испуганные глаза, наклонилась к самому племяшкиному уху и шепнула:
       – А хочешь, я подарю тебе свое солнце?
       И тут, в самой глубине шевельнулось и, пошатываясь, привстало на тонкие ниточки-ножки Шуркино любопытство. Отодвинуло боль немного в сторону, засветило теплым огнем глубину зрачков и тихонько прошептало:
       – Это как?