Бессменный тупик

               
                "Помнишь, праздником был Новый Год?.."*
   1.
   Стемнело. В окно не видно. Ни фига. Наступило на меня. Тотально-глобальное. Об-ле-де-не-ни-е. И снаружи и в нутре. Трясет, пучит, колбасит...
   Мало что холодно - многого нет - курева, ширева и прочей радости. И тут является. Старая... Садится насупротив и пялится. Как будто запала на меня. Мне бы не сдохнуть принародно, а она... Как приклеилась.Так и сверлит, так и сверлит... Рядом телка с сопляком. У той ума хватило, отвернулись. А эта, ...как ни в чем. А ящик мерзлый, трясется. Вверх-вниз, вверх-вниз...На кажном ухабе. Кишки с утра узлом завязались, а теперь и вовсе ... гоп-стоп какой-то...
   Ну ладно. Уже проехали. Приехали. Слышу: «Бессменный тупик. Конечная. Просьба освободить.» Все освободили, а я - потом. Нет, не получится. Старая карга: контролерша, что ли? Билет у меня вечный. Проездной. Где же взять нынче другой? Ведь не все связываются. Совесть еще есть. В народе. Да не, не похоже. Одуван в пуховом платке, не пойдет в ловцы. Выходить? Не надо бы, но водила выходит. Уже встал, от него-то не отвяжешься. Ладно, пшел, доходяга. Морду в ворот и за угол. На мраз. Не оглядываясь.
   Сзади скрип, шаги. Так и есть - будут иметь.
   - Голубчик, тебе плохо ?
   - Отвали, тетка .
   Неча меня трогать. Пропащий я. Оставь меня, я хоть засну немного. Сел, привалился. Скрип ботинок... Спать, спать, спать ... 
   Ушла... Не ушла. Берет за локоть и что-то сует - прям в нос.
- На–ка выпей .
    Интересно. Термос. Кофе. Сладкий, горячий, со спиртом.
-Да, это коньяк.
    Мысли читаем? Мысли простые - похмелиться бы, а лучше ширнуться…
- На, куси.
     Еще и шоколад. Россия - щедрая душа. Может и трава есть?
- Хочешь курить ?
- Да бы … хорошо .
- Вот тебе. Только «Ива» у меня, плакучая...
   Ну и баба. Достала по первому разряду. Правда, согрелся я маленько. Наверное сейчас уж не помру.
- Вам мерси, а мне пора .
- Погоди, сынок, у меня к тебе дело есть.
   Так я и знал.
- Вернуть кофе и шоколад? С процентами ?
- Да хватит ершиться, послушай сначала. Беда у меня, а как подступиться к ней - не знаю.
- А мне что?
- Может и ничто, а заработать сможешь. Денег у меня не много, да тебе-то, думаю, хватит. У тебя есть какая-никакая фатера? Там бы и побалакали, а то зябко здесь-то топтаться.
   Прилипала несчастная. У самой нос уже посинел, даром что в пуховом платке. Да я-то подсогрелся. Теперь до логовища доберусь. Отсюдова 2 шага. Да пусть идет, коли хочет повидать наши притоны. Погнали, тетка .

   Вот и точка. Пришли наконец. Хорошо, тепло, не то что на дворе. Где народец ? Чтой-то нетути. Сопляк-то должен бы быть дома. Куды делся?
   Ага, бабка! Как зашла, так присмирела. Будешь знать, где наши университеты! Хорошо еще нет никого.
   - Вот тебе стул. Садись, коли хошь и давай быстрее. Балакай, пока люди не пришли.
   - Сын у меня пропал. Поехал в Москву на работу и сгинул – ни ответу, ни привету ...
   -А я-то что ?...
   Скорее забодяжить чифирку. Башка сейчас просто отъедет. При ней ширяться не буду.
   - Ты покури, меня стесняться неча. Говорят добры люди, что видели его осенью, в сентябре – приезжал отсюдова к нам домой гонец, привозил от него денег немного и записку. Вот посмотри.
   «Мамо, не волнуйтесь там с Гулей за меня. Я живу у хозяина, столуюсь вместе с ребятами за недорого. Платят пока не очень (отправляю ползарплаты), но обещают повышение, когда настанут холода и работа усложнится. Позвоню при случае – мобильник потерял в чужом кармане. Вернусь к Новому году - ждите. Скажите Гульке, что люблю ее и поженимся сразу, как вернусь.»
   -Да-а-а... негусто.
   -Посмотри на обороте.
   «Хозяина зовут Квакер, живем мы на Пролетской, потом перееду в гостиницу. Если что срочное – вот номер Вениамина Караева.»
   -Кто это?
   -Наш земляк, уже года 3 здесь крутится. Свою команду сбил, обещал Тёхе помочь. С работой были проблемы - официально на стройку устроиться очень сложно.
   -Черножопый что ли?
   -Да нет, рыжий... Ах в этом смысле. Отца-то у него не было, а мать наша, коробовская. Венька на все руки мастер, вот и решил, что в Москве его ждут. А тут не ждут. Ну как-то выкрутился, сейчас богатеет, на новой буханке приезжал. Мерин кажись звать.
   -Попей чайку-то, мамаша.
   -Благодарствую. Он моего-то и сманил. Обещал златые горы, а получились реки, полные вина. Земляки приезжали, про Тёшку говорили, что пьет сильно с этих проклятых денег. Нет чтобы приехать домой, пособирать того-сего, пошабашить ...
   -А то у вас не пьют!
   -Дак конечно пьют, так при матери же лучше. Я его и опохмелю и успокою и щичек налью похлебать. Опять же невеста есть, ждет его, а то тут-то разве он кому нужон ?!
      -Нет, кто столицу повидал, тот по уши попал. А куда – не скажу.
   Если задержишься, бабка, я те покажу. Куда денежки таких лохов, как Тёха твой, качаются .
    -А что Караев? Ты звонила ?
    -Дак один раз Венька поговорил уважительно, все разъяснил, как Терентий и где работает. Сказал, что устроил его к хорошему хозяину на приличные деньги с пре-спек-тивой роста. Это еще летом было, только мой уехал. А потом звонила Вениамину по вот этому новому номеру - 3 гудка, музыка поиграет и все. Не разговаривает. Не умею я по этим вашим бубнильникам говорить. Наши-то дураки - уже звонят из бани домой, мол, принеси полотенце, забыл. А если крикнуть - слышнее будет. Смех, да и только.
   Чифир подействовал, башка прояснилась. Я представил себе этого сопляка и пожалел - и мать и невесту. Ясно, что парень соскочил. И домой не собирается. Тут пришла еще одна мысль.
   -Тетка, а которое нынче число?
   - 20 декабря.
   -Так год-то пока старый. Чего ж ты суетишься-то? Объявится еще сыночек твой к новому. Небось сюрпризу желает тебе сделать, деньгами и подарками удивить.
   - Ох, парень...Как тебя зовут-то хоть ?
   - В миру - Михеем. Здесь кличут Морилкой.
   - Ну вот, Мишенька, не так все просто. Была у Терёшки моего одна зазноба, до Гульки этой. Они все хотели пожениться, да вдруг приплыл из синих морей адмирал дальнего исследованья, в отставку вышел, и Ненила Харлампьевна выскочила за него замуж. А мой дурак прям сох по ней. И я так думаю, что встречались они потихоньку. Поначалу-то он деньги через нее передавал. Как-то раз в июле тайно приезжал на одну ночь – муж-то ейный на даче варенье варил. Гулю эту, дулю, Тёха так, про запас держал. Все это длилося аккурат до октября. После 1 октября исчез, как провалилси куда. Ни звонка, ни весточек каких. Земляки приезжали, говорят, не видали, мол, ушел куда-то на вольные хлеба. Какие-такие хлеба – ума не приложу.   
     -А где он работал, не ходила?
     -Дак сунулась туда-сюда – никаких концов. Квакер этот важный, моего даже вообще не помнит. Никаких трудовых книжек там у них и в помине нет. Работяги меняются каждые 2-3 месяца. Нашла в бытовке какого-то узкоглазого, который вспомнил Тёшеньку по фотке. Сказал, что давно не ходит, с Квакером поругался, потому как пил по-черному. Последнее время, сказал, у 3 вокзалов крутился, работу шукал. Я мимо вокзала шла, видала этих бедолаг - все с похмелья. Такая толпа мужиков, и все - пришей, пристебай! Как-то он еще сказал, мол, "застрял твой комар в паутине". Вот так сынок и исчез, дак совсем пропал.
   К этому моменту я выкурил уже косячок и впал в мечтательное настроение. Везет же этому неизвестному Терёхе, что у него такая мамашка. Он только 3 месяца не появлялся, а о нем уже волнуются. Приперла в Москву – не ближний свет – и готова свои копейки потратить на его розыски.
   - Слушай, тетка. Я не пойму, что ты от меня-то хочешь? Я сына твово не видал, не знаю. В притон к нам он не ходит. Чего ты приперла сюды-то, за мной?
   Баба еще не старая: как скинула свой старушечий платок, так и видно, что в молодости красавица была. Да и сейчас  ничего. На такой тип любители находятся - какие-нибудь пожилые деляги, уставшие от своих ненасытных молодых жен-любовниц. Эта милая и, наверное, хозяйственная женщина могла бы на них прилично гринов заработать.
   -Дак еще был звоночек. На этот раз сама видала, когда летом приезжал, после бани. На плече у него паут появилси, и еще курить стал много и запах такой у курева... Ну не наш совсем, не мужичий. Какой-то мятой, что ли.
   -Ментол?
   -Во-во, он так и сказал, мол, ментол. От бронхиту помогает. А боле - ничего страшного.
   -Ментол-то лучший спутник плана.
   -Вот потому я и думаю, может ты его где видел, дурака-то моего. Мир все-таки тесен. Глянь-ко.
   Тетка полезла в карман и вынула фотку, где веселый белобрысый солдатик обнимал жеманную деваху в красной бейсболке.
    -Здесь он сразу после армии, не сильно пока и вырос.
   Тетка задумалась, вертя в руке мутный стакан с остатками чифира. Я совсем разомлел, забылся. Стало казаться, что  вот уже идет Дед Мороз с подарками, повеяло запахом хвои, мандаринов. Помешал мне отъехать простуженый сипловатый голос моей новой знакомицы.
    -Мишенька, голубчик, помоги мне сынишку найти. Век за тебя буду Бога молить и все, что имею, отдам, лишь бы живым нашелся.
   Что-то стукнуло рядом. С трудом разлепив глаза, я увидел, что тетка стоит передо мною на коленях на нашем засранном полу и кланяется мне в ноги.Тут раздался стук в дверь.

   Мысль моя сработала четко, как будто и не дремал я вовсе. Я знал, что если кто из начальства застанет мою гостью, я огребу по первое число. Но по стуку мог быть и Карбонат, с ним просто.
   Я вскинулся, сказал бабе:
   - Сиди тихо,- и пошел открывать.   
   За дверью качался в дупелину пьяный Карбон в обнимку с молоденькой шлюшкой, которой я не знал. В руке его с мороза дымилась открытая поллитровка. Дама прижимала к груди облезлого кошака.
   Карбон пьяно улыбнулся:
   -Вот и мы. Готовь закуску.
   Девчонка подхихикнула и качнулась ко мне:
   -Если что – можем котятины нажарить ! - тряхнула  мурзика за шиворот.
    Меня замутило, захотелось дать в морду. Еще лучше - выпороть кнутом с оттяжкой. Особенно малолетку. Эх, почему я не вольный казак?! Я переключил скорость, пнул ногой невинного кота - «Пшел вон, котяро!» -, а Карбонату сказал:
   -Не вовремя ты со своей политурою. У меня клиентура. Серьезная. Вали, пока не замели.
   Тот даже слегка протрезвел:
   - Да ты что, в такой мороз-то ?
   - Сказано - проваливай! И вертайся не раньше, чем через полчаса.
   Закрыв за ними, я вернулся на кухню:
   -Все, мамаша, отваливай быстрей. Погрелась, побалакала – пора и честь знать.
   За время моего отсутствия она расплылась, стала ниже ростом. Лицо ее некрасиво перекосилось и перестало мниться милым. Слезы из тусклых глаз катились, затуманивая вид. Мне вдруг показалось, что под пеплом седины у нее тлеют угли. Вовремя сообразив, что это глюк, я не стал прикуривать. Она все смотрела на меня. Я не понимал, что ей надо. Но понимал, что времени нет. Стараясь побыстрее избавиться от бабы, я ласково похлопал ее по плечу и сказал утешительно:
   -Ну-ну, не плачь. Мороз, обмерзнешь вся. Ты как-нибудь потом приходи. Дорогу теперича знаешь.
   Тетка завернулась в свой ужасный платок и молча вышла в холодную ночь.
   2.
   Время спустя мы сидели с Карбонатом в зале и отмалчивались. После очередного прихода. Тот все  отдувался. Я парил и сверху поглядывал на нас с ним. Подумывал, что годиков через дцать придется стопориться с чифирком и прочими радостями. Взгрустнулось, глядя на синюю опухшую рожу моего дорогого свина. Будто мертвяк какой. Хоть и всем нам туда, но друга жаль. Ведь еще меньше полугода назад кидали вместе на раз и без проблем.  Я было хотел свысока хлопнуть его по плечу, сказать что-то нарочито бодрое, типа - не бзди, еще недельку отмотаем. Тут Карбонат тяжело вздохнул с присвистом и тоненьким голоском( как у Повара Ти) пропищал:
   -Удивительно, что такая клевая баба – сексотка.
   Я ничего не понял:
                -Что за баба-то? Сегодни ведь никого не было?
   -Да не сейчас. Которая под деревенщину косит.
   Меня бросило в пот. Я вспомнил странную тетеху из тролля, которая пришла со мной на хазу. Вспомнил и сына ее, Терёху. Самое плохое, что я не знал, чем кончилось дело. Т.е. ясно, что бабу я выставил, хоть и помнил это смутно. Но вот что имел ввиду Карбо – этого я не знал, и это требовало срочного выяснения. Никак нельзя давать ему козырь. Друх мой помнил все и всегда – где, с кем и когда.
   Я с разворота вмазал ему по роже. Не на убой, но так, чтобы понял, скотина, куда влез, и сказал:
   - Советую забыть.
   Герка рухнул и замер на полу в позе прихлопнутого комара. Потом кряхтя поднялся на четвереньки, сел, размазывая по лицу кровь и слезы, посидел. Молчал он долговато, но все же провещился:
   -Да я-то что. Смотри за Мамонтом.
   -Не твоего свинячьего ума дело. Если не понял – ща еще поясню!
   -Ты чего, Мор, свихнулся? Все крутого из себя строишь. Тебе всего-то недельки две осталось, а ты залупляешься. Совсем придурок! Думаешь, приближенный? А он только и ждет, как бы от балласта избавиться.
   -У нас с Мамонтом все круто. Лучше меня у него никого нету! - я с ненавистью пнул сотоварища ногой по голой лодыжке.- А тебе, шестерка, и не снились такие бабки. Потому и зудишь.
   Карбонат скривился от дальней боли, медленно отвернулся и процедил:
   -Дурак ты, Морилка. Я тебя, как друх, пердупердил, что Мамонт видит все. А там смотри, как сам знаешь.
   -Не твоими ли глазами видит? - пододвинулся было я к нему.
    Тот только вяло отмахнулся и увалился на тюфяк лицом к стене.
 
   В этот ранний час мы были совсем одни. Разобравшись с Карбонатом, я поплелся на кухню. Чифирить. Впечатление было, что все мои руки и ноги скрутили жгутом и отжали. Кости и мышцы ломили и дрожали. Больше всего я хотел лечь и оттянуться. Но золотое время одиночества было на исходе. Потому я и торопился. Обмозговать происходящее.
   Заварил чифирку, задумался. Можно было эту тетку из Короба позабыть и не поминать. Но ее уже видели. Потому, как я сегодня узнал, непременно донесут.                                Тогда расправа будет быстрой и жестокой. Мне не хотелось даже думать об этом. Когда-то я видел, как жестоко наш  Мамонт обошелся с проштрафившейся шлюшкой. Он накостылял ей по шее и выставил за дверь в голом виде. Вещи полетели из окна с 5 этажа. А на улице стоял уже ноябрь. И это при том, что она не была нашей в полном смысле этого слова. Случайная молька. А вот я-то наш – дальше некуда.
   Второе было самое плохое. Я в глубине оставшейся души сочувствовал этой деревенской бабе. Она напомнила мне собственную бабку, которую я очень давно не вспоминал. Ее кошмарный серый платок пах козой и молоком. Я и вспомнил этот запах. А за ним я вспомнил запах свежего сена, закат вполнеба, и много чего еще. Поэтому, коли бы мог, я бы ей помог. Но от одной мысли о движении тошнило. В такую шальную погоду, какая стояла, я старался носа не казать за дверь. Приходилось выходить за тем-сем - чаем, хлебом и спичками - или по делу, примерно раз в неделю. И каждый этот раз я по новой обмораживал всю свою сущность. От уличных работ меня, по приказу Мамонта, освободили до весны. Приближенный, блин... Как кошка приближена к собаке. К служебной овчарке...
   Я раздумался о методах борьбы с начальством. И тут раздался тихий неусловный стук в дверь. Больно кольнуло сердце. Это впервые проявился Анаконда. Надеясь, что Карбон закемарил после оплеухи, я поплелся открывать. Кто стучал, я знал.

   На пороге стояла давешняя тетка. В том же платке и с сумкой наперевес. Увидев меня, она громко охнула. Лицо ее сделалось совершенно детским. Я осмотрелся и мысленно выругался: из одежды на мне были наушники от плеера. Я схватил ее за рукав, втащил в квартиру и прошипел:
   - Что, мужика никогда не видала, деревенщина! Щас всех соседей всполошишь своими воплями! Мало того, что приперла не вовремя, еще и таращишься, как корова.
   Тетка молча села на табуретку. Я пошел в ванную, набросил на плечи махровый халат. Холодно мне по-прежнему не было, но смущать тетку не хотелось. Затормозив напрочь, она до сути дела вообще не доберётся. Когда я вернулся, на столе лежало сало, хлеб, яйца, 2 пачки сигарет «Ива» и стояла бутылка портвейна. Под бутылкой лежала 100-рублевка. 
    Я хотел напуститься на тетку с руганью. Тут запах сала с чесноком перебил мою мысль. Я схватил черный мягкий хлеб и начал его ломать. А потом вцепился в сало и кусал его прямо от куска. Запихивал в рот все вместе и урчал от жадности. Поглотить все это я все равно бы не смог. Сухая и нечищенная пасть моя покрылась коркой, и уже несколько дней я мог только пить. Но очень захотелось есть, и я все глотал и глотал, почти не жуя. Жратва тут же встала мне поперек горла. Дикая спазма скрутила желудок. Я как-то почти пробежал в сортир, где рухнул головой в унитаз. Как паршивый новичок после первого косяка.
   Когда я снова приполз на кухню, меня конкретно шатало из стороны в сторону. Хотелось лечь и умереть. Я себя пересилил, сел, закурил. Тетка не поднимая глаз сказала:
   - Мишенька, ты потихоньку кушай-то, так и пройдет сальцо-то. Вот я тебе порезала тоненько.  А яички деревенские, можно пить сырыми. Давай-ка выпей, - и не смотря на мои вялые протесты она разбила яйцо и ловко влила его мне в горло. Оно впиталось прямо в горле. Тетка быстро разбила еще яйцо, и еще...На пятом я сделал вялый жест рукой. Она тут же поднесла мне стакан сладкого крепкого  горячего кофе с молоком, налитого все из того же  китайского термоса с чудовищной розовой розой. Кофе тоже провалился. Прилив неслыханной сытости ударил  кулаком по мозгам. Я почти заснул, разомлевши. Тут в голове моей прокуковало 3 раза. Начальство идет!
   Тетка, увидав выражение моего лица, сразу вскочила и стала собираться. Я через силу пробормотал:
   - Я спрячу все сам, убьют. Фотку-то оставь. Попробую пошукать твоего сынка. Особо не жди. Если он у нас, так и то трудно. А притонов по Москве - до той самой матери... Кого встретишь по дороге, не разговаривай ни за что и лица не показывай. Следующий раз приходи через неделю, в это время. Какое нынче число?
    Она испуганно ответила:
   -Двадцать третье, - и выбежала за дверь. 
   3.
   Мамонт, громко топая и сопя, ввалился в кухню. Я спал на столе сном сытого младенца. Спрятал жратву. Там ничего кроме пауков и тараканов сроду не бывало. Спрятал деньги. Никто не найдет. Даже ментовская собака. Фотку тоже прибрал. Потому был сладок сон.
   Этот слон сразу сцапал меня за плечо и ну трясти - типа «вставай, Огольцов, дело есть». Я ему - «и у меня есть...». Мамонт развалился на табуретке (странно, как она под ним не квакнула). Достал из кармана фляжку с каким-то вонючим зельем. Пригубил. Заявил:
   - Мало ты работаешь, Огольцов. Не только я, но и другие  тобою недовольны.
   Я спросонья сделал вяло изумленную рожу и сказал:
   - А у меня другие сведенья. И кое-что новенькое есть.
   Тот поморщился, будто ему наступили на любимую мозоль и подозрительно спросил:
   - Что ты имеешь ввиду?
   Я, состроив очередную гримасу, сказал:
   - Ну не сейчас же?!- и мотнул головой в коридор, где слышался уже шаркающий кашель одышливого Карбоната. Тут же раздался условный стук в дверь – Зябка вернулся с промысла – и придушенный подушкой телефонный звонок. Мамонту ничего не оставалось, как согласиться:
   - Ладно, до завтра.
  Но я для куража ответил:
   - Нет, сегодня, после отбоя.- и для верности прибавил – Дело срочное.

   Расчет мой оправдался. До вечера я оказался совершенно свободен. Мамонт наказал  человечкам меня не трогать, курева и ширева не давать, и ушел по своим слоновьим делам. Зяблик, Карбонат и другие варили на кухне первач. Я дремал, валялся и слушал плеер. В комнату с незакрытой форточкой запах первитина не доходил. Потому в Ригу я не ехал и без марфуши. Маленько поламывало. На сытый желудок под теплым одеялом и с «Иванной» в ушах - не сильно. К вечеру я вышел к народу. На кухню. Впервые за много дней я посмотрел на них. Синемордый астматик мой походил на выходца. Из могилы. И он мне будет говорить, что скоро привец! Ну не сукин ли сын! Худосочный Зяблик, самый молодой и самый слабый, кутался в драный тулупчик. Долго ему не протянуть. С ними сидели девчонки, Натка и Радка. Дебелая неопрятная продавщица ларька на задах вокзала пила принесенную водку и покуривала, поджидая клиентуру. Тощая черная цыганка Рада давно села на иглу. Из цыган ее выгнали за неуправляемость. Недолго проработала она на вокзале в виде таджички. Не зная ихнего языка, на одном месте не усидишь. Вот и прибилась полы по притонам мыть. За 3 копейки и дозу в придачу. Курила она, как паровоз. Я подсел к Радке, стрельнул сигаретку с ментолом. Теткины яйца меня взбодрили. Мысль, что в плите лежит душистое сало – и подавно.
   Народец вяло перебрасывался в ожидании часа Х. Зяба вдруг глянул на меня внимательнее, сказал:
   -Что-то ты, Мор, прям похорошел, расправился. На улицу не пускают, как самого больного, а ты, глянь-ко, розовеешь на глазах. Вроде и не Морилка вовсе. Вроде и не сдохнешь послезавтра...
   Подняв голову, я увидел жадный взгляд 4 пар глаз. Сообедники еще не принимали ничего, крепче соломки, и соображали нормально. Я закашлялся после затяжки и ответил:
    - Покой помогает.
   Натка с сомнением покачала головою, а Радка сказала:
   - Пора бы уже мне у тебя сигареты стрелять.
   И тут я догнал. В разговорах пора жестко ставить точку. Как раньше с Карбонатом - сейчас-то он, как умный, молчал. Я лениво привстал с табуретки, погасил сигарету об цыганьи ребра и сказал спокойно, но грозно:
   -  Кому еще жалко дать мне курить?
   Народ замер. Радка, поскуливая, зажала прожженную кофту рукой и пыталась послюнить ожог. Зябка, поднявшийся со своего места, замер в нерешительности. Натка пялилась круглыми глазами. Карбо вяло жевал жвачку. Я сказал:
   - Все вопросы по поводу моей личности к начальству. Но не советую...- и замолчал. Молчание повисло тотальное. Я сплюнул окурок на пол, вернулся в залу. В углу нашелся календарь, я немного почитал.

   Мамонт пришел пораньше. Привел под белы руки какую-то девчонку. За ними шел, размазывая слезы по щекам, пацан лет 13.  Начальник сдал девку бабам на кухню, велел готовить дозняк. Скоро должен был пойти клиент. Потом Мамонт отвел меня в свою комнату и закрыл за нами дверь.
   Комната эта была хорошо известна. Со звукоизоляцией и полным отсутствием мебели. Именно здесь решались все серьезные вопросы. Здесь кололи по всем правилам - своих и чужих. Вы думаете, кто был этот большой одышливый слон? Он был прозван так за свою мягкую медленную, но очень быструю походку. Меня разок тут уже имели - при приеме на работу. Так что техника была известна.
    Я встал напротив дознавателя лицом к свету голой лампочки, выгнал из головы все. Вообще все. Оставил  придурь - так проще не облажаться. Мамонт выдержал приличную паузу, пытливо глядя на меня. Я особо не мигал, но зенками тревожно поблескивал. Он не выдержал первый и спросил:
   -Ну, что такое?
   -Видишь ли, товарищ полковник (Мамонт покривил рожу), так получилось, что с неделю назад на меня вышли. Я думал - случайно, оказалась сексотка. Я был один. Карбо ее видел на выходе. Она не наезжает, но обещает. Если не поможем.
   Он сопел, глядел на меня непроницаемо, спросил:
   - Что ей надо?
   - Хочет достать одного человечка. Кто-то стукнул в органы, что он светился. Просят содействия - найти и сдать. Возьмут сами.
   - Ну и что ты думаешь?
   - Я тебе его покажу. Дальше – что скажешь.
   Старый слон покрутил хоботом, почесал в затылке, посвистел. Не глядя на меня, спросил:
   - Думаешь, не лажа?
   - А хэ-зе? Заточена под деревенщину, а ухватистая. Фамилиями так и сыпет. К примеру, поминала Мордорцева. Геной звала, в смысле – генералом...
   Это был ход ва-банк. Генерал был ферзем контрольно-наркотической службы. Мамонт периодически сдавал ему ненужных членов. Для посадки. Если он рискнет что-то выяснять у него – мне привец. Но я рассчитал. Этого быть не может.
   Мамонт помолчал. Пожевал губами. Покрутил пальцами рук, сложенных на животе. Сказал:
   - Ладно, давай фотку сюда. Я пробью ее, а информацию твою проверим...
   Я достал фотографию Терёхи из внутреннего кармана халата. Он взял ее, осмотрел со всех сторон. Я запахнулся. Тут Мамонт ловко ухватил меня за рукав и вывернул из халата на пол. Не зря говорили, что он – из спецназа. Я сидел на полу и хлопал глазами. Было обидно. А начальник, возвышаясь, сообщил, чтоб я готовился к ночевке. В кабинете. Я вскинулся. Запротестовал. Пополз к двери, чтобы встать на ноги и умотать отсюда. Из этой душегубки. Мамонт откинул меня ногой, вышел и захлопнул дверь за собою. Он унес мой халат и с ним в кармане - дозу кокса. Я дико заорал, но даже эхо не ответило мне...
   4.
   Я так давно ушел, что почти не помнил. Ничего. Временами казалось, что я вырос в этом засраном притоне. Как дерево на помойке. Потом всплывали туманные образы каких-то  улиц и лиц. Что из них было где и когда - не вспомнить. Под воздействием варвуратов, настойчиво мнилось, что я родом из Италии. В голове звучало какое-то Сорренто. Обкурившись конопли я чувствовал - корни мои питаются соками венерианских океанов. Могучая грудь выдыхала клубы аммиака.
   Этит ощущения появлялись под кайфом. Без него я не помню деталей. Помню дрожащие клеточки своего тела. Не от холода. Того гляди, рассыпется в прах. Сильно
обострялись запахи и цвета. Подруг своих я нюхал. Всегда. У каждой аромат был другой. Последняя пахла сиренью. Я звал ее - Сирин. Но в Логове сиренью не пахнет. От некоторой вони я готов был выброситься из окна. Почти готов. Да и цветовые сочетания не всегда были вмоготу. Помню однажды. Как я рыдал, увидав на Мамонте ярко-васильковые милицейские штаны и табачного цвета рубашку! Много позже я вспомнил вроде как, что это - цвета моего отца. А кто он? Мент? Не знаю.
   В деревенской бабе из тролля цвету не было вовсе. Одна серость. А вот своим запахом она меня достала. В каждом из нас живет вера в чудо. А у торчков - и подавно. Я придумал: почему эта дурацкая тетка, приехав из глуши, нашла именно меня? Во всей этой скотской Москве? Чтобы полюбить? Похоже. Ну не как девка или мать. Хотя бы как тетка или бабка. Вдруг она станет мне непосторонней. И не будет хотеть от меня невозможного. Тогда бы и я полюбил ее...
 
   Я остался один на один с собой. Я знал, что полковник устроит мне проверку на вшивость. Я был абсолютно готов. Он заложился на ломку. Тогда я скажу ему всю правду. Обо всем. Глупый Мамонт не знал, что это будет инсценировка – посмеивался я. Про себя. В этой одиночке, обитой пенопластом, я не мог дать себе воли. Здесь обязательно есть скрытые микрофоны, видеокамеры. Хоть я не уверен, что в них глядят. Я давно готовился к бою, и был доволен. Мои усилия не пропадут. Я отстою себя перед этим мудаком.
   К начальству у меня накопилось изрядно претензий за годы службы. Чин его, пусть и в отставке, полковничий. А чем хорош этот полкан? Чем лучше меня? Только тем, что не колется. Ну и не пьет. Из фляжки он лечится, она всегда при нем. Конечно, за годы своей жизни он поднаторел, обзавелся связями и крышами. Сам стал крышей. Все это бабки. И это хорошо. Но организатор он хреновый. Сеть снабжения и сбыта устроена без него. Он там винтик. Надзирать за порядком и нелегальностью происходящего и дурак бы смог. Мы цивильные люди. Поножовщина бывает крайне редко. Если только кому на дозу не хватает. Так что охрана нам не нужна. Воровать его добро тоже некому и незачем. Все мы в притоне имеем гарантированную дозу. А торговать налево уже никто не способен. Так что нравственно я ощущал себя с ним на равных. А по жизни - еще и хитрее. Правда, я-то и на Венере и на Марсе побывал ит.д. А что  он со совим воздержанием?...Не говоря о том, скольких он погубил. Иногда я слышу по ночам крики его жертв. Как он их бил! Меня, правда, пока ни разу. Пусть попоробует - убью!

   Под потолком тускло горела лампочка Ильича. Я сел на полу, картинно подвывая и размазывая слезы. Эхо ответило мне. Из дальнего угла. В котором может кто и сидел. И караулил меня! Не переставая вопить и представляться, я потихоньку отползал голым задом к двери, не выпуская угол из вида. Пока там не шуршало. Поорав, я стал затихать. Изображал изнеможение и прострацию перед корчами. При этом я щупал правой рукой позади себя заветную щель под плинтусом. Она нашлась, но заначка кокса не доставалась.  Потряхивало. Ломка должна начаться позже, часов через 8. Но об этом не знают. Они думают, что я расколюсь еще до полуночи. Придется играть в игры. По полной. Чтобы поверили.
   Наконец нащупался плотный конвертик. Я подцепил его длинным ногтем мизинца, плавно вытянул, развернул. Это оказался конвертик из-под кокса, на котором было написано: "Не думай, мудак, что ты здесь самый умный." Вот это и был полный привец. От Мамонта... Слезы обиды полились из моих глаз. Я решил выжать из них все. Камера  огласилась дикими воплями и скрежетом зубовным.

   Долго орал я. Изливал всю свою желчь и обиду на эту поганую жизнь. На собственный идиотизм, который привел меня сюда. Я валялся на голом линолеуме в голом виде и стонал от отвращения к себе. Ну почему я не носил трусов? Пронести в них дозу ничего не стоило. Мамонт не стал бы их сдирать. Вот к чему приводит дурь! И новый залп проклятий слетал с языка. А может и содрал бы... Я царапал линолеум. Кидался в припадке ярости и колотил кулаками обитую дермантином дверь. Ползал по стенам наискосяк. Пытался вырвать с корнем поржавевшую решетку окна. Наконец, обессилел и охрип. Но по сюжету надо было помучаться, еще. Я вспомнил вкус лимона, вызвал  слюнотечение. Взбил пену языком и начал корчиться в конвульсиях. При этом я не забывал тревожно поглядывать в дальний угол. Иногда крестился.
   Голова варила на удивление. Задача - валять ваньку. До победного. Надо будет организовать кому. Уже скоро. Отдохну. Потом - выход из нее. Я стольких повидал, что симуляция не была трудна. Потом - тупое скудоумие, потребность в ханке... А вдруг правда помру? Последнее время я ширялся ежедневно... Тело сотрясалось, меня якобы тошнило и рвало. Но чувствовал я себя превосходно. Плохо было токо от фобий. Я не понимал. Прошло уже часов скоко-то, как я покурил немного плана. Один раз в жизни меня ломало. Давно. Я помню эти страшные муки. Корчи собратьев по несчастью довели меня до полного исступления. Даже видавший виды торговец сжалился и дал мне колесико взаймы. С тех пор я не допускал до абстинухи. Благо - все время при порошке. А сейчас - вобще ничего. Тут мне пришло в голову, что бабка подсыпала что в свой термос. Но что же это такое?
    Время текло, силы иссякали. Казалось, прошли сутки, но это был обман. Долгими бессонными ночами я изучил режим соседнего троллейбусного парка. Выключали свет после 2 ночи. Последние троллейбусы собирались к полпервому. Сейчас огни через дорогу ярко горели, и сыпались звезды с рогов проезжающих троллей. Надо было поломаться еще. Хотя бы час. Я вздохнул и забился в припадке.
   
   Все когда-то кончается. Я давно валялся  неподвижно. Последний осмысленный рывок я сделал к окну, попытался схватиться за решетку. Промахнулся и рухнул рядом с батареей. Это был хорошо продуманный ход. Мне стало холодно, а в коме люди не трясутся от озноба. Батарея все же грела. Я замер рядом с ней без сознания. И тут же почувствовал, как жутко несет ледяным ветром из неприкрытой форточки. Пришлось лежать, как бобику в конуре: зад в тепле, а по ушам ветер свищет. Мне мысленно удалось распространить тепло от жопы на грудь, живот и плечи. Рук и ног я не чуял, это входило в роль. Голова на холодке еще прояснилась Тут послышался скрип ключа в замке, сквозняк усилился. Знакомый голос сказал:
   - Пока клиенты не уйдут, не трогай. Он в отключке, очнется, будет требовать марфушку. Не смей давать, а то прибью нахрен. Ничего с ним не будет, а мне нужно его допросить. Накрой чем-нибудь, чтоб не сдох, карауль под дверью - сразу позвонишь, я буду рядом. До меня можешь дать ему попить.
   Я почувствовал, как рифленая подошва ткнула меня в бок, услышал сиплое дыхание над ухом. Меня взяли за руку. Перевернули на спину. Уронили головой об пол. Оттянули веко. Я увидел, как мне в душу сосредоточенно заглядывает бурый с красными прожилками полковничий глаз. Я вовремя опомнился, закатил зрачки под брови. Мамонт покачал головою, начал с трудом подниматься. И, падла, ухватив меня за причиндалы, начал поднимать вместе с собой. Муде мой прохлаждался на сквозняке, боли я поначалу не чувствовал. А он все тянул и тянул. Очень скоро я понял, что все, расколюсь. Сердце колотилось в голове. С прикушенного языка готов был сорваться отборный мат. Но мой верный Анаконда сжал мне сердце больнее, чем Мамонт... Я смолчал. И старый изувер отпустил меня. Это было еще больнее. Но быстрее. Я грохнулся об пол. Палач отряхнул руки и сказал все еще с сомнением в голосе:
   - Вроде не придуряется, отключился. Значит, точно скажет правду. А ты разглядел эту бабу? Кто она?
   Тут я услышал знакомый свист из груди и сиплый голос Карбоната:
   - Я, Онуфрий Парфеныч, видел ее со спины. Мор, вы же знаете, не особо разговорчив. Да я и не лез не в свои дела.
   - Ну, а теперь полезешь. Мне не нравятся эти странные визиты от Мордухая. Поэтому придется заняться и найти концы. Я наведу справки в Драгоценном, потом пробью в Управлении их кротиху.
   - Так Вы же не успеете тогда его допросить.
   - Успею, все рядом.
  Тут старый мой кореш отмочил такое, что все предыдущее показалось сущим пустяком. Стоя над моим распростертым телом, дружище Карбонат сказал:
   - Охота Вам самому мараться. Отдали бы в 5-й отдел, там его быстро выведут на чистяк.
   Даже видавший виды Мамонт содрогнулся, я едва не закричал. Но прикушенный от боли язык не смог пошевелиться. Пока я справлялся с собою, на меня обрушилось тяжелое ватное одеяло. Голоса моих друзей отдалились, стихли. Скрипя, захлопнулась дверь...
   5.
   Перевернул меня Мамонт очень удачно. Прикрытый одеялом с лицом в тени, я мог видеть сквозь ресницы входную дверь. К этому моменту я устал. Показалось, что правда вот начнутся судороги. Но было не время. Под душным ватным одеялом я потихоньку согрелся, расслабился. Помечтал о портвейне с салом, и как-то вдруг заснул.
   Разбудил меня тычок в ухо. В нашем Логове я давно научился не обнаруживать признаков жизни. Почувствовал, что меня под мышки тащут куда-то в 4 руки. По пыхтению я опознал Сопляка, а по запаху табака и пота - Натку. Над головою в небе прозвучал голос Карбоната:
   - Клади его сюда, тут тепленькое местечко,- и меня втащили на мягкий и правда еще теплый матрас, пнули на закуску ногой и придавили все тем же одеялом.
   - А теперь давайте за работу. Сопля, хватит пинаться, мой посуду. Надо отскрести все это гавно, как следует. А ты, Натаха, принеси нам курева, водки... Вот список. Деньги на.
   Я услышал скрип половиц под уходящими ногами. Вскоре в кухне полилась вода и хлопнула входная дверь. Тут кто-то наклонился надо мной, заслонив свет. Мой старый Карбо прошептал:
   - Ты, Мор, просто идиот. А самый большой - если сейчас меня не слышишь. Скажи спасибо, что я, а не Мамонт нашел твою захоронку - знаешь, как чесночное сало воняет! Начальство готово уже нас с тобой в расход списать, не знает только, кого первее. А ты еще затеваешься с какими-то играми. Смотри, допрыгаешься. Он сейчас попер к себе , а потом придет и будет тебя колоть. Подумай своей тупой башкой, что ты ему пропоешь в своей абстинухе. Если ты кретин, ну и будь им до конца,- и сунул мне под нос понюшку коки.
   Только я вдохнул, как послышались шаги. Карбонат отпрянул и сказал:
   - Отлично. Я пойду замешу винта и сделаю пойло этому мертвяку, а ты, Сопеля, не отходи от него, а то с ломки народ и в окна сигает.
   Я услышал тяжкий вздох рядом и более активно оскалился и задрожал. К этому моменту я окончательно очнулся и почувствовал, как у меня болит все тело и сводит конечности. Мужское хозяйство горело прям в огне. Потерпеть бы можно было, да не нужно. Попугать этого слабодушного сам Бог велел. Тогда, не открывая глаз, я завыл - сначала тихо, а потом все громче и громче... По нарастающей. Из глубины своей порушенной души. "Взываю к тебе... " Откуда это?   

    В тот день все закончилось. В начале появился Карбонат с кружкой горячего портвейна в руках, заставил меня выпить. Мне полегчало, хотя поначалу я почти захлебнулся. У Карбо была любопытная теория о связи наркотиков и алкоголя . Он часто опробовал ее на личном опыте. И мне перепадало.
   Когда Мамонт ввалился, сопя и щурясь с мороза, я был уже теплый. На взводе, но в состоянии говорить. Мамонт покрутил хоботом и спросил:
   - Откуда портвейн?( О как прав был Карбонат!)
   Друх мой вяло махнул рукой:
   - У клиентуры изъяли.
   Слон ничо не сказал и присел на стул рядом с моим тюфяком. Я дрожал и тревожно поглядывал на него из-под одеяла. Он положил мне руку на голову и слегка потрепал за ухо.
   - Ничего, Огольцов, пока все чисто. Главное, что такой кент действительно светился. В нашей сети. Может он что ментам и подгадил - не знаю. С агентшей твоей контакт установлю позже, а пока надо пробить этого человечка. Так что приходи в чувство и мотай в Зарницу. Там вероятнее всего. На меня не ссылайся, скажи - кореш. Он, кажется, тоже коробовский?
   Я вовремя не кивнул головой, а передернулся и сквозь слюни и сопли завыл:
   - Дай мне...Я же умру сичас. Уколи мя-а-а!!!
   Мамонт брезгливо отодвинулся, поднялся и сказал Карбонату:
   - Много не давай, покурит и хватит. Попаси его до завтра, а там я его снаряжу и отправлю.

   Пас меня Карбонат добросовестно. А завтра все равно наступило на меня раньше, чем надо. Я сутки тихо дрожал на тюфяке в дальнем углу: то спал, то плакал, - пока клиентура не угомонилась. По случаю морозов народу было мало. 2 обдолбанных доходяги, которым негде было ночевать, и какая-то малолетка, которая за таблеточку готова была подстелиться под любую скотину. Все, включая Зябу и Сопляка, угомонились глубокой ночью. Тогда я встал и доковылял до сортира. Справив нужду и ужаснувшись виду своего члена, я задумался. В ванной зеркала у нас не было. Специально. Я вышел в прихожую, открыл платяной шкаф и вперился в себя. Когда-то глаза мои были зелеными. Сейчас я ничего не мог сказать о их цвете. Но вспомнив кровавый глаз Мамонта перед собой, быстро закрыл: и зеркало, и глаза. Справившись с дурнотой, я увидел Карбоната. Он молча взял меня за локоть и повел на кухню.
   Мой друх и спаситель закрыл за нами дверь. Зачем-то с трудом оторвал заколоченную створку окна и сразу закашлялся. В кухню ворвался ледяной вихрь. Я после одиночки стал чувствителен к перепадам температур и задрожал сильней. Сил подняться и помочь не было. Карбо справился с кашлем, аккуратно вытравил с улицы пластиковый пакет на леске. После чего закрыл окно и трясущимися руками зажег газ. Я молча взял нож и начал курочить ледяное сало и замерзший хлеб. Яйца мы сварили. Потом сварили чаю, добавили в него портвешка. В полном молчании мы съели и выпили столько, сколько смогли. Остатки сала, хлеба, яичная скорлупа полетели из форточки 5 этажа на снег. Мы свернули по козьей ноге и покурили. Обжорство обессилило меня окончательно. Я подремал, сидя на табуретке.
   Троллейбусы катились, когда я с трудом поднялся. Протянул свинорылому руку, сказал:
   - Спасибо, друх. Я твой должник до гроба. Постараюсь расплатиться.- и ушел на свой тюфяк досыпать.

   Поутру мне не стало легче. Кости и суставы ныли. Сердце колотилось в горле. Все время мутило и бросало на пол при попытке подняться. Руки и губы ходили ходуном. Постоянно тянуло на слезы. Но ясность мысли сохранялась. Пока никто не приставал, я все считал, сколько дней мне осталось. До чего? До встречи. Получалось 5. Отлеживаться некогда. Потому я взял стул и поволокся с ним на кухню - бодяжить чифирок на всю команду. Они еще витали в последних облаках. За этим занятием меня застал полковник.
   Теперь я был одет не в пример теплее - кальсоны, фуфайка, сверху шинелка - но трясло меня без перерыва. Я грел руки об кружку чифиря и обжигаясь пил его. Айсберг внутри (кажется, из говна) все не желал таять. Мамонт присел рядом на табуретку. Достал свое пойло, хлебнул, сказал:
   - Опять мороз. Градусов 25. А ты, я вижу, отходишь?
   - Не в этом смысле - криво усмехнулся я, прихлебывая.
   - Ну ясно. Поправляй здоровье и за дела. Ты вообще перестал работать. Даже зарабатывать на чай и ширево. Поэтому активизируйся. После ломки всегда светлый промежуток наступает. Заработаешь вперед, потом и расслабиться можно будет.
   - За что Вы меня так измочалили, товарищ полковник?- обиженно спросил я.
   - Для порядку и во избежание. Все вы умеете истории плести, да не все умеете отвечать за них. Но у тебя, кажется, получилось. Не знаю, что это за агентша, но паренек где-то засветился. Как я говорил, начни с Зарницы, дальше сообразишь. Заодно доставишь им посылочку. Да и по крале своей, небось, соскучился?- сощурился слон, подавая мне карточку Терентия.
   Давиться кипятком не входило в мои планы, потому я осторожно отставил кружку. Почувствовал, как наконец бросило в жар.
   - Ну у Вас и память, товарищ...
   Закончить я не успел. В дверях нарисовался Сопляк. Он сразу же потянулся к кастрюльке. Я шлепнул его по руке и сам нацедил ему от души в жестяную баклажку. Мамонт поднялся, сказал:
   - В передней шмотки лежат. Подбери себе, что надо. Посылку тебе Карбонат передаст. И не тяни с этим делом, надо закрыть его до Нового года,- и отвалил.
   6.
   Насчет работы старый был прав. Первые год-два, когда я  попал в эту проклятую струю, я вкалывал, как ишак. К тому же глупый. Старый хрыч натренировал, я точно вошел. В траффик. Ходил на встречи с клиентурой, фискалил за отдельными чуждыми элементами. Даже участвовал в нескольких захватах - в роли координатора. Выполнял и простые команды, типа: принеси, подай, пошел вон. Потом он приспособил меня к сбыту. Я получал посылки от гонцов и развозил по точкам. Воровать я не хотел, потому Мамонт верил мне. В пределах. Ну и я - в пределах. Несколько доз у меня всегда были в кармане. Для личного потребления. Я не наглел. И только сейчас понял, насколько зря. Ведь мог сколотить  целое состояние - на старость и сирость. А остался ни с чем.
    Я долго держался, не пробовал герыч. Обходился другой радостью. Но вот марфушки не стало хватать ( к синтетике я всегда относился брезгливо), и я подсел. Подсел по крупному. С лета я ширялся ежедневно. С осени перестал выходить из дому, только по крайней нужде. Меня приспособили к изготовлению первитина и обслуживанию клиентуры - в вену колол я мастерски. Старшим был Карбонат, но больше с политическими целями - кому, сколько и когда. К тому же он выполнял поручения Мамонта в одиночке. А я был на подхвате. Только последнее время уже и подхват стал тяжел. Я ползал по дому или чаще лежал. Есть и пить совсем не хотелось. Раз в неделю приходилось выходить. На улице я еле телепался. Каждый раз думал, что замерзну насовсем. Плохо нам, доходягам, зимой. И все время безумно хочется курить, хотя знаешь, что это не поможет.

   Я вспоминал, сидя перед зеркалом на табуретке. Давно не видел собственную рожу и долго пытался разглядеть. Лицо серое. Глаза красные, слезящиеся. Волосы длинные и блеклые, как пакля. Я помыл наконец голову шампунью, а стричься не буду - зима. Брюхо отвратно выпирало, как рыбий перламутровый пузырь. Гениталии болтались багровыми сосисками после пальчиков дорогого шефа. Хорошо, не болели - добрый Карбонат посоветовал столетник приложить - помогло. Единственно, что веселило глаз, это широкие, пусть и костлявые плечи. Из этого я решил исходить. Выбрал два теплых свитера. Вельветовые джинсы, короткие серые валенки. Сверху надел теплую камуфляжную армейскую куртку. Черный гондон на голову.
 
    Если бы я знал, что меня ждет в дороге, я бы никуда не пошел. Выйдя из дома, я закоченел сразу. Я еле тащился. Ноги подкашивались и не хотели двигаться. Я готов был переставлять их руками, но боялся потерять  равновесие и упасть. Потому что тогда бы не встал. Руки оттягивал увесистый пакет от Мамонта. Это - по дороге к Добровольской. Дальше - больше. В метро мне стало совсем худо. Грохот проходящих поездов бил прямо в незащищенные мозги. Когда я сел в поезд, меня чуть не вывернуло на соседей. Дико заболела голова. Я оглох. Вагон трясло так, что я не в шутку боялся, что он развалится на ходу. Когда я поднялся на свет божий на Провиантской, я твердо знал - обратно мне не доехать.
   Это все Карбо. Старая дрянь не дала мне спокойно докурить папироску. Он сказал, что на явке оттянусь и что  без меня сегодня управятся. Подходя к хазе, я его понял. Сил не осталось вообще, какое там возвращение! Из легких выдавили весь воздух. Большое сердце стучало в ушах и горле и полностью перекрыло кислород. Даже Боба, открывшая дверь, испугалась. Она ввела меня в переднюю, подставила табуретку под жопу. Я сел, минут 10 приходил в себя. В квартире успокоительно пахло мятой, травкой и корицей. Было тепло, тихо и пусто. Тетка спросила, что нужно. Через 10 минут мы сидели с ней на кухне и попивали крепкий ароматный кофе.

   Зарница была нашим форпостом в деле. Нельзя сказать, что здесь бывали  вип-клиенты. Но зато приличные люди могли себя чувствовать совершенно спокойно. Официально это была курительная-кальянная. Неофициально в ней было и все другое, но видимость благонравия сохранялась. Сохранялась и ухоженность этой точки. Это и делало ее  привлекательной. Девчонки  работали красивые, малозависимые. Получали приличные деньги, чаевые от клиентов. За место держались. Тут и работала моя Сирин. Старый Мамонт хорошо знал, как заставить меня двигаться в морозы.
   Боба была единственной пожилой официанткой. У нее была семья, которая требовала заботы и денег. Работа через 2 суток за приличные башли ее устраивала. Сидела она здесь с момента открытия - лет 7 уже - не пила и не кололась. Только курила немеряно. Но кальянная была оборудована хорошей вытяжкой. Застойного запаха здесь не было - это я, как эксперт-нюхач, сообщаю. У нас с ней всегда были приличные отношения. У Сирин - тоже.
   Когда я пришел, она сидела на кухне за столом и набивала самокрутки с анашой. Я отдыхивался и смотрел, как она ловко шелушит табак, потом рубит его вместе с травкой и аккуратно сворачивает сигаретки. Я сидел и ожидал, когда дойдет до цели кокс. Тем временем она распаковала пакет от Мамонта, разобрала и разложила 2 упаковки по ящикам кухонного гарнитура. Остальное спрятала в сейф, встроенный в стену, сказала:
   - Очень вовремя, с матерьялом начались перебои.
   Я решил заговорить о деле сам. Кокаин уже оживил меня.
   - Как дела, Боба? Что с Новым годом? Ожидаете кого?
   - Да до него еще неделя, считай. Вчера вот только Рождество отметили.
   - Католики, что ли?
   - Да что ты, какие католики. Наши с жиру перебесились, такой хипеж устроили - мама не горюй! Сегодня все утро отскребала. Да еще молокососы юбилей решили отметить. 16-тилетие, блин! Наотмечались так, что юбиляр еще в задней комнате валяется, никакой. Не знаю, что и делать с ним, скоро уже клиентура пойдет.
   - Впервые, что ли?
   - Да нет, аполлончик этот захаживал раньше, покурить. Как-то с девкой своей приходил с ночевкой. Ну бабки есть - ума не надо. А вчера решил оттянуться по полной, привел ребят человек 5, девчонку свою - и понеслось!.. И экстази, и ЛСД, и герыч на закуску. Девчонку оттрахали по горло, еле уперлась с утра враскоряку. Друзья его кой как расползлись еще затемно. А сам - в нирване. Ну ведь уплачено за сутки, у него еще есть несколько часов сна. 
   - А потом?
   - Потом - включим счетчик. Таким похабникам втридорога все услуги станут.
   - А у тебя лексыча нету, что ли?
   - Так за него не плачено. А денежки все прогуляны.
   - И взять нечего?
   - Ритка из предыдущей смены уже все сняла, что могла - деньги, там. Мобилу и бумажник брать не стали, потом не отмоешься. А больше и нет ничего.
   - Хочешь, пойдем, глянем? Я тебе помогу, если что.
   Кокаин сделал мое тело привычно легким. Я прошел через общую залу в дальний кабинет. Там на персидском ковре среди подушек лежал красивый юноша, совершенно голый, белый и бездыханный. Как из мрамора. С ног до золотых кудрей он был покрыт малофьей. На груди виднелся золотой крестик на цепке. Я сказал Бобке:
   - Типичный передоз. Послушай, он так и кони двинет у тебя. Ты что, хочешь ментов? Родители его скоро начнут искать. Чего тянешь?
   - Не уплочено,- упрямо ответила она.
   - Боба, так вот же крестик, - сказал я, берясь за цепку.
   - Ты что, сдурел?
   - А что?- спросил я, расстегнув цепочку и отдавая ей.
   - Он же именной!
   - Кто именной?- спросил я, положив распятого на подоконник и ударив по нему тяжелым кальяном, стоявшим
на полу. У меня в руках оказался кусок золота, который еще двумя ударами я превратил в слиточек без опознавательных знаков. Боба охнула, но цепочку быстро спрятала в карман.
   - Давай быстро 2 лексона,- сказал я, опускаясь на колени перед юным дарованием.
   - Я плохо вену колю,- призналась официантка.
   - Я сам уколю и на улицу выведу. С тебя причтется.
   
   Пока юнец очухивался, мы пошли на кухню. Допивать кофе. Скоро должен были пойти люди, мне надо было рвать когти. Я сунул тетке в нос Тёхину фотку. Спросил, не знает ли она его. Боба с сомнением покачала головою. Не слыхала ли она от кого чего про строителя из Короба? Похоже, что Терентий  не бывал здесь, в элитной гостиной. А вот по другим притонам вполне мог засветиться. Опять же слушок от Мамонта не мог быть лажей.
   - Бобка, напряги мозги. Ты болтаешь со всеми, иногда подменяешь девок на других точках. Думай давай. Пожалуйста.
   Боба все сомневалась. Потом, что-то вспомнила, тряхнула головой. Велела мне идти заниматься пацаном, а сама села на телефон.
   Когда я подошел, парень уже осмысленно пялился на меня и трёсся всем телом. Я с умным видом сказал:
   - Похмелье всегда тяжко. Потерпи, поможем.
   Он продолжал пялиться и издавать  звуки. Из перехваченного горла вылетал только сип. Я успокоительно кивнул. Достал из кармана свернутую десятирублевку, отсыпал полновесную понюшку из собственных запасов, поднес к носу. Малец вдохнул, закашлялся и кашлял долго, минут 5. После этого наконец спросил:
   - Где все? Сколько времени?
   - Все уже дома. Времени 26-е декабря час пополудни.
   Тот выпучил глаза:
   - Как же так! Я же должен уезжать на каникулы. А родители... Боже! Что теперь будет!
   Тут я назидательно сказал:
   - Вот всегда так и бывает. Хочешь, как лучше, а получается...
   - А где же Эля? Кто ее провожал?- перебил он меня, с трудом поднимаясь на ноги.
   - Эля твоя сама ушла, думаю, дошла. Позвонишь, проверишь, когда должок выплатишь.
   Парень, шатаясь, уцепился за стену и уставился на меня, не понимая.
   - Я же заплатил.
   - Ты заплатил за время, дозняк, услуги на сутки вперед. Но за вытрезвление, уборку всей вашей блевотины и прочий разор, - сказал я, тыча пальцем в уделанные подушки и разбитую вазу с хризантемами,- ты не платил. Опять же, если хочешь отмыться, душ и прочие полотенца в цену не входят. Так что гони сотку гринов и можешь быть свободен.
   Парень ошалело уставился на меня и спросил:
   - Ну хоть родителям-то можно позвонить?
   Я был непреклонен. В конце концов мальчишка позвонил по городскому телефону своему приятелю. Тот принес сто- долларовую бумажку и забрал вымытого и одетого, но трясущегося и рыдающего юбиляра. Думаю, он не скоро вернется.

   Сто баксов я взял себе, а вот помятый крестик хотел отдать Бобке. Но она с негодованием отказалась.
   - Можно подумать, ты в церковь ходишь,- подколол ее я.
   - Знаешь, у всего должны быть границы,- отозвалась она.
   - Ну да. Совращать малолеток и втягивать их в этот беспредел можно. А просроченный символ средневековья превратить обратно в кусок металла нельзя.- осклабился я.- Ну ладно. Что там с Тёхой? Узнала чего?
   - Ты знаешь, похоже, это именно он засветился в Норе. Помнишь, там весной был потоп, а потом Затейник выделил деньжата на ремонт? Каська хотела сделать все сама, но полы и потолки были в таком виде, что пришлось найти ремонтников, по-дешевке, разумеется. Потому что Кася эти деньги ополовинила. Ну так вот, некий босс с какой-то смешной еврейской фамилией, который до этого сбывал нам по-дешевке лежалые продукты, и устроил рабочего. Сначала двоих, но Кася за работу им предложила так мало, что остался только один, звали Терентием. Имя редкое, потому и помнит. Как она говорит, он остался потому, что пропил абсолютно все, кроме одежки и готов был вкалывать за любые деньги. К тому же она обещала ему деньги напарника.
   - Так все это было летом? Он же потом еще светился на гражданке.
   - В августе. Кася говорит, что он раньше вроде покуривал. А в Норе каждый день после работы оставался, торчать. Ну она его не гнала, работал он неплохо и быстро, к тому же негде ночевать было. А как сделал, так и не ушел, почти все деньги там и оставил. С проклятьями чуть Каську не убил - идиот - и уперся. А в начале октября опять нарисовался - не сотрешь. Уже доходягой. Каська поначалу давала ему в долг. Но потом поняла, что с него толку, как с козла молока. Он начал на них работать, все как обычно. Ну, а потом ушел. Я думаю, она его выперла за ненадобностью. Говорит, что вроде в Дыру. Но сейчас его там нет. Я только что с Мотькой перетерла, она его знает, но сейчас не знает, где он. Я думаю, если ты хочешь его найти, иди в Дыру. Он там долго пасся - недавно еще видели - какие-то зацепки найдешь. А чем он интересен?
   - Нам - ничем. Это военные что-то от него хотят.
   - Вот уж не знаю, что от него можно хотеть.
   - Ну ладно, поищу. Слушай, а Сирин что, завтра придет?
   Боба посмотрела на меня изучающе:
   - А тебе-то что?
   - Да так, поболтать хотелось. Давно не виделись.
   - Поболтать не получится. Она у нас больше не работает.
   Меня будто кипятком облили. Неужели соскочила девка?! Официантка, видя мой интерес, сказала:
   - Адрес не проси - не знаю. А знала - не дала бы.
   - Почему?
   - Да потому. Нечего таким, как ты, девчонок портить. У нее, слава Богу, мать, дочь растет, уже в школу пошла, нормальная работа появилась. Без тебя обойдется. К тому же что ты, который завтра уйдет и не придет, можешь ей дать? У тебя ведь даже уже не стоит.
   И это была правда. "Я хочу тебя обнять, но ты ухо-о-о- дишь..." Но старая курва не имела права так со мной говорить. Я погасил сигарету и тихо сказал:
   - Ты, старая ..., прикуси язык. Ты что, захотела узнать, кто здесь есть кто? Не думай, что если мне сейчас плохо, то тебе хорошо будет. За одно такое отношение к клиентуре, как к сегодняшнему щенку, нужно мозги отшибать. Я уже молчу, как ты на казенном коксе наживаешься, разводя его зубным порошком. Стоит мне стукнуть - мало не покажется. Поэтому думай, сцуко, с кем и что ты имеешь. Перед тем, как хайло разеваешь.
   Боба заткнулась. Я уплелся в дальний кабинет и улегся спать на ковре на полу.
   7.
   Сирин, в миру Ирина, была прекрасна. Она по праву считалась звездой Зарницы. В ее смены всегда бывало больше посетителей и меньше шума. Не знаю, как она попала к нам. Покуривала она немного и совсем не ширялась, потому вероятнее всего пришла из-за денег. Работа не слишком пыльная - подай, принеси, убери, иногда приляг, пошла вон - оплачивалась совсем неплохо.
   Мы познакомились с ней года 1,5 назад. Она сразу произвела на меня большое впечатление. Тогда я еще частенько захаживал в Зарницу на правах постоянного клиента. Видимо, я тоже произвел на нее впечатление - что говорить, когда-то я был веселым и денежным фраерком - и мы подружились. В моей жизни впервые я с девкой вначале подружился, а потом переспал.
   Вопрос коитуса был вопросом времени. Но я никак не мог к нему подступиться, что-то не пускало. Наконец наступил месяц май - месяц безумств, ароматов и возрождения. Я  тогда решил, что надо рвать с наркотой и сваливать из притона. Даже то, что идти некуда, по весне не смущало. Мстились какие-то сеновалы в полях, хрустящие простыни в сельских гостиницах, солнце и радуги над ручьями. Полный отпад! Именно в таком восторженном состоянии духа я приперся к ней в Зарницу с охапкой сирени в руках. Сирин обняла цветы и замерла, зарывшись в них лицом. Потом подняла голову. Странный сиреневый свет загорелся в ее глазах. Она взяла меня за руку и сказала:
   - Пойдем!
   Это была наша ночь. Даже самым неправедным из нас судьба посылает подарки. Эта ночь - лучшее, что было у меня в жизни. Чудесным образом лишние люди исчезли. Мы остались наедине. Я долго говорил ей о новой жизни - мир без наркотиков! И про солнца луч, что светит из-за туч. И про свет луны, что навевает сны. Я читал ей стихи:
   "...В стакане сиренево счастье кипело
        - одно на двоих..."
   Она смеялась. и плакала, и спрашивала, чьи это стихи. Конечно, они были моими.
   Я хотел обнять ее всю, как раковина обнимает жемчужину и целовать ее всю, как море целует нас, грешных, на рассвете. Но что-то не отпускало меня, и больно сжималось сердце от собственных стихов. И тогда я впервые съел таблетку экстази...
   Я давно не вспоминал, чтобы не было слишком больно. Но вот сейчас, лежа в чужом углу на чужом ковре, я вновь переживал всю полноту тех чувств и плакал. Плакал, понимая, что ничего не вернуть. И чувствовал, как в груди моей шевелится кто-то холодный и жестокий. Опять Анаконда.
   ...Когда колесико докатилось до цели - все кончилось. Я хотел, чтобы мы слились воедино. Хотел ощущать шелк ее кожи, трепет ресниц, вкус поцелуев. А получилось, что я ощущал только собственный муде. Казалось, он вот-вот лопнет от переполнивших его желаний. Я стал выше, почти на голову. Смех зазвенел бронзой, кровь забурлила в висках. Я бросился к девушке, поднял ее на руки, закружил в вихре объятий. Звериный голод тела гнал вперед... Утром она была грустна и помята, как сирень, разбросанная вокруг. Я был, как выжатый лимон.
   После этого у нас с ней ничего не было. И уже не будет. Боба опустила меня по делу, хотя это и неправильно. Люди не понимают, что их тоже есть за что опустить. В грезах Сирин была чудесна, но явь была желанней. Я хотел еще хоть раз упиться ее запахом, светом и музыкой ее голоса. Я понял, что не отступлюсь. Это было последнее, что у меня осталось в этой жизни. Никакие умные Бобки не помешают мне достичь цели.
   Кстати, и от них может быть толк.

   После двухчасового полного провала в компании каких-то крыс и крокодилов я проснулся и припер на кухню. Боба все так же сидела. Готовила навески, уже для кальянов, и болтала с какой-то симпатичной шлюшкой, только что вылезшей из-под заснувшего клиента и курящей немножко каннабиса. Зная, что при посторонних разборок не будет, я спокойно присел напротив и сказал:
   - Боба, у меня к тебе дело на сотку баксов, - и для доходчивости помахал бумажкой у нее перед носом. Она промолчала. Я продолжил:
   - Приготовь мне обед из жареной печенки в сметане, гречневой каши и портвейну. И не забудь хе, поострее.
   - Где же я тебе все это возьму?- хмуро спросила она.
   - В соседнем магазине. Я тебя отпущу на полчаса сейчас и на час раньше завтра с утра. И кроме того, всем расскажу, какая ты внимательная официантка. Просто метрдотель какой-то.
   Боба ежилась и пыжилась. Призывный хруст зеленой бумажки все же победил ее сомнения. Она быстро оделась и оставила нас с девчонкой на кухне, строго-настрого запретив подходить к телефону. После ее ухода я попытался было затеяться с шлюшкой. И понял, что пока еще рано. Или уже поздно.
   8.
   Когда подвалили менты, я уже съел свою порцию печенки и портвейна и сыто отдувался в углу залы на подушках. Аполлончик, а может, друх его, все же стукнули куда надо. Наивность их не знала пределов. Пришли менты свои, прикормленные. Они и так бы заявились, если не сегодня, то завтра - за обычным оброком. Старшего -  лейтенанта я знал. Младший же был молоденький сержантик. Он грозно глядел по сторонам, ухватившись за дубинку. Для порядку они проверили документы у всех в зале - трех кальянщиков и двух девиц легкого поведения. Все было в порядке. Очередь дошла и до меня. Я лениво сказал:
   - Привет, командир. У меня ксива в кармане куртки.
   Сержантик выпятил пухлые губы и сказал:
   - Вот и иди за ней.
   - Так сил же нет.
   - Счас появятся,- и пнул меня рукояткой дубья. Я подумал, что в былые времена мальчонка уже валялся бы рядом со мной на полу, обливаясь слезами. Сейчас же я покорно встал, поплелся в переднюю. Когда я предъявил ксиву, выписанную Мамонтом в незапамятные времена бурной юности, у младшего отвисла челюсть. Старшой же сказал:
   - Я говорил тебе, не лезь.
   Тут я скумекал и обратился:
   - Товарищ сержант, прошу вашего содействия в выполнении ответственного задания.
   Тот чуть под козырек не взял. Я сказал, что зайду завтра в отделение. Сейчас не могу оставить боевой пост. Изложил просьбу. Парнишка с готовностью обещал содействие "нашей безопасности".  Пока мы с ним общались, старший ушел на кухню.Там он пытал Бобку по поводу аполлончика. Пришлось вмешаться. Я объяснил лейтенанту, что юноша пришел покурить кальян с друзьями в отдельном кабинете. Наркоту они пронесли с собой. Потому мы не знаем, сколько и чего он сожрал. Спросите лучше у его приятелей. И где его ценности - тоже. Нормальные люди сдают вещи по описи в сейф. Обнаружив его утром в отключке, мы оказали ему первую помощь.Потому "скорую" вызывать не пришлось. А что до бабок, так все по прейскуранту - и сунул менту в нос табличку с расценками на услуги, отчеркнув ногтем "форс-мажор - 100 баксов".
   Старший лейтенант был понятлив - это я помнил. Когда ему в карман из моих рук попала сотка грина, он сказал громко, чтобы слышали все:
   - Вы дали исчерпывающие показания. Ходить никуда не нужно. Если будут какие-то вопросы по этому делу, вам сообщат и вызовут дополнительно. А мы разберемся с теми, кому дома не сидится. - и пошел восвояси. Сержант, потоптавшись, двинул за ним. Боба облегченно вздохнула, поблагодарив меня взглядом. Мне больше ничего и не надо было. И порция печенки на завтра еще осталась.
   
    Ночью я почти не спал. Я выспался днем. Тревога все нарастала и нарастала. Я умело гасил ее покуриванием малого кальяна с толикой ( тюпочкой, как говорила Боба, показывая соответствующую конфигурацию из 3 пальцев) опия и корицей. После героина это был мизер, который позволял мне кой-как держаться на плаву. А сорваться сейчас я не имел права. Когда я осознал эту мысль, то подивился себе. Ибо давно уже не вспоминал слов "долг" и "право". Что-то произошло. Еще вчера мне было все фиолетово. А сейчас я знал, что должен найти Сирин и Терентия. И нечего обсуждать, почему. Все мои действия подчинялись этой внутренней задаче. Анаконда (или попросту Ан) приполз неспроста. Для поддержки меня. Изнутри. Героин мне мог только помешать. Потому я и отказался от него.
   Ну не совсем отказался. Я полночи проговорил с ним, ласково и успокаивающе. Старый добрый Герыч был колоссом, с кувалдами вместо рук. Пока я уговаривал его, он стоял и слушал спокойно. Но стоило мне замолчать, как сразу кувалды обрушивались на мою бедную башку и лупили по ней изо всех сил, оставляя чувство пустоты и дезориентации. Удивительное чувство, когда сидишь в колоколе, по которому снаружи долбасят кувалдой. Круто.
    Часам к 3 ночи все Бобкины гости разошлись, на этот раз без осложнений. Она сама улеглась на кухне на дежурной кушетке и уснула.Тут я угомонил своего друга. Да, Героин - мой друг. Не побоюсь этого слова. Сколько радостей принес он мне в эти последние тяжелые месяцы. Как успокаивал и утешал меня, без роду и племени, в этом враждебном мире. А что без него плохо, так это ясно. Без теплых дружеских объятий всегда плохо. Последнее время он стал уже не так утешителен. Так и я становился все хуже и хуже - невозможно всерьез утешить смертельно больного.
   Наконец я слегка успокоился. Сна не было ни в одном глазу. Я лежал и составлял план завтрашней кампании. Пытался трезво рассчитать свои силы и прикидывал различные варианты. В этом тихом занятии незаметно рассвело. Я встал. Есть не хотелось совсем. Потом, нагрев печенки с соусом и вспомнив вчерашний мороз, я съел все подчистую. Заспанная Бобка написала напарнице записку и ушла пораньше. Она ни словом не обмолвилась о вчерашнем. Я тоже. Я сидел сытый, покуривал и бездумно наслаждался почти домашним теплом этой кухни. Когда еще придется - не знаю.

   Я досидел до 10. Мулька пришла вовремя и была удивлена, увидев меня. Она - девка простая, за 2 чашкой кофе раскололась пополам. Муля рассказала, что общество в лице Затейника и прочих давно меня списало. Бытовало мнение, что я подохну еще в старом году. Заключались пари, кто раньше - я или доходяга из Арбы по имени Блоха. Он тоже пользовался всеобщим вниманием. Красив был, суслик. Даже меня как-то раз вштырило от него. Ну, наполовину от винта. Общее внимание мне льстило, но не радовало.
   Мульке сказал, что мое отсутствие еще ни о чем  не говорит: я был на задании. Она откровенно рассмеялась мне в лицо, ответила, что у них информация от "самого" (т.е.Мамонта) и даже Сирин уже успела оплакать меня. Заочно. Тут мне стало нехорошо. Я понял Бобину наглость,  усилием воли сдержал набежавшую тошноту. Легко сказал, что до поминок не советую никому себя хоронить. А вот поминки обещаю генеральские. Чтобы запомнились. Тут Муля рассмеялась еще веселее и предложила выпить за мое здоровье. Я, знамо дело, согласился. Она налила мне рюмку коньяка. Мы под кофе душевно уговорили всю фляжку. После чего я резко встал и сказал, что пошел. Муля и охнуть не упела, а я уже вышел. На мороз.
   9.
   Ментовка была в 5 минутах ходу. Но я шел все 15. Сегодня мороз ослабел и не так больно было дышать. Когда я ввалился в дежурную часть и спросил сержанта, я чувствовал себя вполне сносно. Благодаря коньяку тоже.
   Знакомый Пухлогуб спустился по лестнице, предложил зайти. Я отказался, ссылаясь на время. Тогда он достал 2 бумажки и протянул мне. На одной был заветный адрес, на другой адресов было много. Первую я прочитал со всем вниманием и выучил наизусть. Потом разорвал в клочки. Вторую убрал во внутренний карман. До лучших времен. Кивнул сержантику, пожал ему руку - довольно крепко получилось - и опять  нырнул в зиму.
    В этот раз меня начало слегка познабливать. Поэтому я ускорил шаг и почти сравнялся с обычной человечьей скоростью. Надо было ехать, на автобусе. Пока я его дождался, доехал и дошел, я совершенно задубел. Но уже не так, как вчера. Нашел нужный подъезд. Пригубил портвейн из заначенной бутылки. Вошел, невзирая на кодовый замок. Эти замки охраняют только лохов и от лохов.
   На 11 этаже, куда меня поднял лифт, было холодно. Дуло из плохо закрытого окна. Я постарался припереть створку получше. Посидел на подоконнике. Отдохнул. Послушал, что творится за чужими дверьми. Был слышен детский плач. С другой стороны рекламой надрывался телевизор. Тянулся запах жареного на сале лука. От него становилось теплее. Я никак не мог заставить себя нажать кнопку звонка. Но тут вдруг в опасной близости прогудел лифт. Я очнулся. Я понял, что еще немного - и засну. А когда проснусь - никто не знает. Как Мюнхгаузен, тот самый, я поднял себя за воротник и потащил к заветной кнопке.
    Звонок оказался громким и неприятным. Детский плач смолк, щелкнул замок. На лестницу высунулась пожилая тетка в халате и переднике.
   - Вам кого?
   Я не ожидал ее увидеть, потому не сразу нашелся. Она, разглядев меня, стала закрывать дверь. Я успел ухватиться за косяк, спросил:
   - Ира дома?
   - Нет ее! - ответила тетка так резко, что стало ясно - Сирин там. Она опять стала закрывать дверь. В последний момент я отпустил руку, успев хрипло крикнуть:
   - Сирин, выйди! Я здесь!
   Хоть бы вышла.
   
   Она вышла. Она была все так же прекрасна. Может быть прекраснее, хотя это и невозможно. Она похудела, тени вокруг глаз стали лиловей, а темные волосы - шелковей.  Она была бабочкой. Будто впитала солнечный свет, а теперь светится и отдает его нам. Увидев меня, она остановилась, побледнела. Глаза ее расширились, наполнились радостью и слезами. Я протянул к ней дрожащие руки, боясь упасть - от счастья на этот раз. Она подбежала ко мне, обняла, зарылась носом в щетину, замерла. Я стоял, переживая головокружительный миг счастья, обнимал ее за плечи, прижимался к ее волосам щекой и губами. Мать ее глядела на нас из двери. Гудел лифт. Выл ветер. В подъезде гулко хлопали двери. А она плакала и говорила мне на ухо, задыхаясь:
   - Послушай, Мишаня, как хорошо, что ты пришел. Я уже устала думать всякое. Я ведь только о тебе вспоминала, когда ушла из этого вертепа. Все думала, когда же ты появишься. Я понимаю, у тебя работа такая, что ты не можешь долго быть со мной. Ну хоть бы когда-нибудь весточку прислал. Я все ждала, девчонкам звонила, спрашивала про тебя. А в последний раз мне Бобка вообще страшное сказала. ( Она отстранилась от меня и внимательно поглядела в глаза) Я не буду говорить - что, но я вижу, что все это враки.(Провела рукой по моей холодной и потной щеке)Ты приболел маленько, похудел, бедняжечка... Как же теперь быть? Видишь ли, ко мне Веркин отец вернулся. Дочка в нем души не чает, вообще не отходит ни на шаг. А по мне - кобель и кобель... Но я хочу быть с тобой, Миха. Где же ты теперь? Хочешь, я перееду к тебе, полечу тебя, откормлю...Я умею готовить, и твои любимые блины научилась.
   Я, закрыв глаза, слушал ее. Я любовался этой золотой девочкой. Она все видела, но ничего не хотела понимать. Пробудил меня мерзкий голос мамашки:
   - Ира! Пора доделывать уроки. Ребенок ждет!
   Я отстранил ее, бесконечно долго посмотрел в лицо. Она вся светилась и трепетала в моих руках. Молча прокляв последние 7 месяцев моей жизни, я нежно поцеловал ее в теплые губы.
   - Сирин, моя дорогая и единственная,- глухо сказал я, преодолевая ком в горле.- Я сегодня уезжаю в командировку, далеко. Думаю, что не надолго, но на Новый год скорее всего застряну там. Может быть удастся появиться на Рождество. Я рад, что у Веры появился отец и отношений с ним не порть. Дети - это святое. Жаль, что у нас с тобой их нет.
   Сирин посмотрела мне в глаза и сказала:
   - Ты знаешь, я в августе сделала аборт.
   Увидев мой взгляд и услышав молчание, она виновато опустила голову:
   - Миха, я не знала, что мне делать. Ты исчез,  Блюмкис появился. Кроме того, ты тогда съел экстази, и я испугалась, что ребенок будет наркоманом.
   Она говорила что-то еще, но я уже ее не слышал. Все это было избыточно для меня. Я вдруг так страшно устал. Надо было срочно хотя бы покурить или нюхнуть, а лучше - уколоться и забыться. При ней курить я не мог. Значит, надо было сматываться как можно быстрее. Но и обижать ее в последний раз я не хотел.
   Я взял ее руки в свои. Она запнулась на полуслове. Я постарался нежно сказать:
   - Сирин, дорогая, мне пора. Я буду помнить тебя и постараюсь вернуться, как можно быстрее. В конце концов, ничего не потеряно, и у нас еще все впереди.- так легко солгал я, видя вечность под носом.
   - Правда?- вся загорелась она.
   - Ну конечно, только надо подождать. А твой дурак, Блюмкис, если любит дочку, то любит и тебя. Поэтому ему нужно доверять.
   Она как-то искательно заглянула мне в глаза и тихо спросила:
   - Послушай, Миха, я же знаю, что у тебя есть сигаретки. Дай мне парочку. Мне будет легче ждать тебя.
   К этому я оказался готов.
   - Конечно, дорогая. Я только хочу еще с тобой выпить винца на посошок. Принеси какой-нибудь стаканчик. Выпьем и покурим.
   Расчет был точен. Когда она ушла, я переложил сигареты так, что пустышка легла спереди. Поскольку вся пачка пахла планом, то и она тоже пахла. Когда Сирин вернулась с 2 хрустальными бокалами в руках, я угостил ее сигаретой с запахом анаши, дал ей с собой, а сам покурил настоящую. Мы выпили по полному бокалу портвеша, и мгновенно окосевшая Сирин хлопнула его об пол и засмеялась - это на счастье! Я, покурив, стал способен хотя бы дождаться, когда она уйдет домой. А она все тянула и тянула из меня жилы, все не могла оторваться. Я чувствовал, как силы просто вытекают из меня и боялся сорваться на нее, самую дорогую и бесценную мою. Вылезшую в очередной раз из двери мать она послала матерком и все не отпускала мой, точнее чей-то чужой, рукав и целовала мою бесчувственную примороженую щеку.
   Наконец я подвел ее к двери и позвонил. Выглянувшей тетке я поклонился и вручил Сирин -  уже с облегчением. Странно, что мамаша ее на меня совсем не ругалась, только очень внимательно поглядела. Я сказал:
   - Не бойся, мать. Я уезжаю и беспокоить вас больше не буду.
   Сирин слабо вскинулась, хотела что-то сказать. Я твердо закрыл дверь снаружи и стал спускаться по лестнице. Чтобы 3-мя этажами ниже допить свой портвейн из ее бокала.
   10.
   Странная ясность мысли по-прежнему не отпускала меня. Пока я жизнедейстовал, разговаривал с Героином и прощался с любимой, я четко осознавал все. И еще яснее - что нужно делать. Дальше. Стоя с Сирин на плече и целуя ее запястья, я твердо знал - сейчас прямиком двину в ближайший ломбард. И очень ясно чувствовал я, как Анаконда холодной стальной пружиной стягивает мне сердце. Ничего не болело, дышать и ходить не мешало. Но невозможно было соскочить.
   В ломбард я сдал смятый крестик. По дороге туда поговорил с распятым. То, что я впаривал Бобе про золото, - полная ерунда. Смятый крест остается крестом, и распятый на нем все так же болтается. Пришлось просить прощения. Объяснять, что смял его не нарочно.  Он меня понял, не обиделся. Скупщик оценил золото низко, вполовину против нужного. Пришлось вновь блеснуть ксивой. Вышел я на улицу с шестьюстами рублями в кармане. Должно было хватить.

   Дыра была на другом конце города, в глубоком подвале без окон. Это было неуютное местечко. На сыром цементном полу валялись жалкие тюфяки и обрывки одеял, под ногами хрустели использованные шприцы, стоял тяжелый смрад. Там проходили горячие трубы, поэтому было ужасно душно, но на это никто не жаловался - доходяги мерзнут все время. 2 раза в день, утром и вечером, ходила зондер-команда с ведром горячего чая. Она оттаскивала тех, кто не мог ходить и увозила в никуда. Тертый и заляпанный камуфляж зондеров страшно пах неминуемой смертью. Потому с ними старались не пересекаться, несмотря на постоянную жажду. Крантик с водой там был, можно было попить на халяву.
   Матрена жила в 2 кварталах, я решил по дороге завернуть к ней. Адрес помнил, этаж, как обычно - 5-й. Поднявшись на лифте, пошел в конец коридора. Пока я плелся, из знакомой обшарпанной двери выпорхнули два мальца и с деловым видом побежали вниз по лестнице. Я остановился, прислушался. Так и есть, не утерпели на первой же площадке. Откуда что взялось - я плавно развернулся и быстро заскользил по их следу. Валенки были совершенно бесшумны, а они - увлечены. Я подошел к ним совсем близко.
   Парнишки были класса третьего. Один из них, чернявого цыганского вида, со знанием дела держал в трясущихся руках шприц с парой кубиков какой-то мути. Второй, розовощекий белобрысый крепыш, засучил рукав куртки и рубашки и мял свою руку в поисках надежной вены. Я без церемоний крепко ухватил их за шиврота и провозгласил:
   - Ну что, мальки, у Снегурочки были? Подарок получили? Теперь пора и с дедом Морозом пообщаться! Гы-ы-ы...- и ощерил зубы в волчьем оскале.
    Цыганенок пискнул и забился в моих руках. Блондинчик был настолько напуган, что стоял столбом, опустив руки, и не мог сказать ни слова. Я тряхнул их за воротники и заметил:
   - Если вы, детки, играете во взрослые игры, то должны знать, что при этом бывает. Я и есть ваш дедушка Мороз. Что, хорош?! - придвинулся к их замершим лицам и выдохнул на них полную порцию чудовищного перегара из смеси портвейна, опия, кокса и больной печенки.
   Тут дети не выдержали. С громкими криками : "Спасите! Выходец!" - они вырвались из моих рук и побежали вниз по лестнице, теряя на ходу варежки и шапки. Я еще сделал движение в их сторону, будто хочу догнать. Раздался дикий вопль, грохот, сверкнули пятки. Буквально через секунду хлопнула входная дверь подъезда. Я стоял, прижавшись лбом к ледяному стеклу. Наблюдал, как герои нашего времени, оступаясь и скользя, несутся прочь. Смеялся до слез, пока они не завернули за угол. Отдышавшись, аккуратно поднял шприц с дозой винта. Выругался, потому что он был уже один раз использован. Поплелся к Матрене в гости.

   Матрена была все такая же - толстая, грязная и хамская. Когда она мне открыла на условный стук, я был сражен наповал чадом: кухонным салом, дешевым стирпорошком и кошачьими ссаками. Хозяйка провела меня на кухню, села напротив на табуретку. В своем бордовом халате с розовыми грязными розанами на грудях и брюхе, с большими дутыми серебряными кольцами в ушах и цигаркой в зубах, она была похожа на беременную свиноматку. Незамедлительно вызвала у меня приступ тошноты. Я сразу взял быка за рога, так она меня достала.
   - Ну-ка скажи мне, тетя Мотя, как у тебя дочь поживает?
   - Да ничего,- удивилась она.
   - Так, так, так. А внучок как? Ему сколько лет-то?
   - Да уже 12-надцатый пошел, - гордо ответила эта старая сволочь.
   - А где живет-то?
   - У дочери, на Вахмистрова. А тебе-то зачем?
   - Давай, давай адресок. У меня там знакомец один рядом кантуется, он твоему щенку навесочку и подаст. В чистом, заметь, стерильном шприце. Уже как раз возраст подошел, винтик попробовать.
   Мотька вылупилась на меня:
   - Ты что, Михей, взбесился что ли? Думаешь, если ты при Мамонте, то тебе все можно? Скотина! А ну пошел вон отсюдова! - и тетя Мотя приподнялась с табуретки с явным желанием дать мне в рожу. Старая дура! Спустя миг она сидела на полу, вышибленная табуретка валялась рядом. Я возвышался над ней и вещал:
   - Ты, толстая курва! Ты думаешь, что если я был болен, то уже и списать меня можно? Хрен тебе. Из-за таких, как ты, еще поползаю немножко. Ты, скотина, кого втравляешь в наши игры?! Совсем оборзела? И не первый раз! Думаешь, тебя не достать? Еще как достанем! Внуки, дети, этот твой хорек плюгавый... Да тебя поиметь - раз плюнуть. Ты на мой вид, дура безмозглая, не смотри. Мой прикид не тобой заказан. А вот если я тебя закажу, то мало не покажется. - и добавил для верности пару непечатных.
   Толстуха потихоньку поднялась. Вид у ней был не слишком напуганый, но язык она прикусила. Сожитель ее, бывший качок и боксер, крышевал ее. Я не желал быть битым, решил, что надо быстрее делать ноги. А в этой вони, если бы не моя Анаконда, можно было просто лишиться. Остатков чувств. Но Тёху надо было пробивать непременно. Я нехорошо улыбнулся, обнажил десны, и сказал:
   - Так что, милочка, ежели не желаешь, чтобы твои художества дошли до начальства, опознай одного человечка и скажи, где найти.- и показал ей фотку парня.
   Мотря нехотя глянула.
   - Да про этого идиота мне вчера Бобка звонила. Я ей все уже рассказала. Был, да сплыл.
   - Давай подробней.
   - Да нечего. Он тут в Дыре все кантовался, с могильщиками  драться пытался - псих неуправляемый. Все к девкам приставал, за дозу готов был что угодно сделать, а потом морду бил. Денег ведь у него совсем не стало.  Сейчас попритих, недели с 2 куда-то исчез. Может зондеры его забрали - не знаю. Хочешь найти, иди и ищи.
   На этом месте она потянулась к телефонной трубке. Я быстро сказал:
   - Пойдем, проводи меня,- и взяв ее за локоток, потащил к двери. Когда дверь захлопнулась, я даже не понял, как, но очень быстро оказался у Дыры. Все-таки и я иногда не хочу мордобоя.

   Смеркалось, когда я нырнул в этот зловонный отстойник. В свете тусклой лампочки стоял зеленый чад. Чтобы не выворачивало, нужно было срочно покурить. Я пристроился  рядом с молоденьким зеком, который в задумчивости сидел по-тюремному на корточках. Когда я появился, он встрепенулся, отодвинулся, давая место у теплой трубы. Только мы перекинулись, как послышался ропот:"Идут! Идут!". Во всех углах зашевелились. Громыхнула входная дверь, появилась команда четверых. Старший шел впереди, следом двое тащили большой дымящийся бидон  кипятка и наливали желающим. У меня не было из чего, а пить хотелось. Тут я вспомнил. Залез в карман, выудил оттеда хрустальный сиринов стакан и получил свой черпак чифирка. Вот это счастье!
   Замыкал шествие амбал с дубинкой, поминутно оглядывающийся по сторонам. Я удивился таким предосторожностям. Спросил своего соседа, бывали ли нападения на зондеров. Тот пожал плечами. Сказал, что гужевался тут до недавнего времени один психопат, лез к парням, требовал дозняка. Один раз перевернул ведро кипятка, сам обварился и на старшого попал маленько. Для острастки всех на сутки оставили без горячего, а этого дурака повязали и увезли. Сказали - в больницу, лечить ожоги. Но что-то ему не верится, что в больницу. Наверное, еще куда.
   Я спросил парня, давно ли дело было. Он ответил, что сам он здесь недавно, только с пару недель откинулся с зоны и пока жить негде, кантуется в этом подвале - не хуже тюряги. Ну потом, конечно, корешки ему найдут - и хазу, и мазу, и газу. А что до этой истории, так доходяга этот, по прозванью Белоглазый, исчез буквально перед его появлением. Потому как именно в первый день своего поселения он и не получил чифирка. Ну перетоптался, бывает.
   Я раздумывал, показать ли словоохотливому зеку фотку, когда ощутил пинок в спину, обернулся и увидал командира наряда, стоящего надо мной и зорко изучающего мою личность. " Ну что же, так - значит так",- подумал я и поднялся на ноги.
   11.
   Старшого выдавала выправка. Не менее сержанта носил он на плечах под камуфляжем. Я серьезно вперился в него взглядом, ждал молча. Он, пытливо оглянув меня с головы до ног, бесцеремонно подтолкнул к выходу. Я слегка уперся и протянул:
   - Слы-ышь, командир, там холодно. Дай погреться.
   - У нас тут не богадельня. На халяву неча соваться.
   - Так я не на халяву,- и показал ему шприц, отобранный у малолеток.
   - Ну и доза!- хохотнул парень.
   - На скоко бабок хватило.- смиренно ответил я.
   - Ну ладно, тогда дыши,- разрешил начальничек и хотел было пройти мимо. Я поймал его за грязный рукав и шепнул в ухо:
   - Дело есть. Потолковать надо.
   Он брезгливо отдернул руку и повел меня в дальний угол подвала. Я показал ему фотку и только хотел попросить о помощи, как сержант переменился в лице, схватил меня за грудки и рыкнул:
   - Ты что, издеваешься, сукин кот?! Ты этого мудака скоко не ищи - не найдешь, потому как дорога ему токо в одну сторону легла. Я тебе ничо не скажу про этого гада.
   На этом месте я сунул ему в руку сотку, к сожалению - рублей. Он недоуменно посмотрел на свою руку. Тут я всунул ему еще 100. Парень поостыл, подумал, посмотрел на меня и сказал:
  - Тебе-то что за дело?
   - Кореш он мне. А сичас начальство мое его требует - нужон шибко.
   - Что за начальство?
   - Старый Мамонт. Да и молодой Затейник тоже - хочут знать: где, что и как.
   Парень с сомнением покрутил головой, зачем-то полез в карман... За сигаретой. Размял, прикурил, затянулся. Я все ждал, когда же заговорит. Ну дождался. Тот, не поднимая глаз сказал:
   - Мы, братишка, его в Схрон свезли. 
   Я внутренне содрогнулся. Потому что после Схрона оставалась только могилка. Безымянная. В глухом овраге. Но все же жив еще, курилка. И то дело! Я почувствовал, как Анаконда чуть ослабил хватку, постарался придать голосу полное безразличие.
   - А где этот ваш Схрон?
   - Много будешь знать, плохо будешь спать. Или совсем хорошо...
   - Слушай, командир, у меня свое начальство. Оно хочет быть уверенным в моей инфе. Значит, я должен его лично увидеть, чтоб потом доложить. Ты же понимаешь, что я все равно его найду. В окрестностях Старогусятникова не так много артполигонов. Просто потеряю время, здоровье... Опять же Новый год скоро. Прими подарочек!- и протянул ему уже пустой хрустальный бокал. - От Сирин.
   - Кто это?
   - Бабочка такая, шоколадница. Красивая.
   Старшой взял стакан, повертел в руках и сунул в карман. Потом посмотрел на меня.
   - Ты знаешь, что такое Схрон?
   - Слышал...
   - Ты не знаешь... Дело в том, что у парня этого горячка началась после ожогов. Он совсем с глузду съехал, и мы изолировали его - не дай бог, какая зараза пойдет.
   - А почему не в больницу?
   Сержант сплюнул, нехорошо ухмыльнулся:
   - Больницу он не заслужил, а мы - не скорая помощь. Мы - помощь медленная, да надежная.
   Тут уж я уперся:
   - Старшой, все равно мне туда надо. Если он жив, я отрапортую. Если нет - засвидетельствую смерть. - сунул ему под нос ксиву.
   Парень еще помялся, но потом решился.
   - Слушай меня сюда. Мы седни ночью туда поедем - надо одного доходягу переправить и отвезти кое-что тамошнему пахану. Жди нас после 12, когда местные наширяются и рассосутся.
   С этими словами он ушел.
   Когда я вернулся, мой зека уже валялся после дозы и кайф ловил. Некому было даже похвастать приручением зондеров. Небывальщина!
   
   Я не помнил сколько уже времени обходился без нормальной дозы морфушки. Все какие-то объедки. Про Герыч я и вспоминать не хотел. Он пока чуть затих, не дай бог очнется раньше времени! Я все ощупывал себя мысленно и с удивлением не находил ничего плохого. Ну слабость и вялость были в наличии, но ведь не более того. Отъесться и отогреться - и я живой. Трясясь в буханке по направлению к Схрону в компании с совсем каким-то полудохлым, я дрожал в ознобе и продумывал варианты. Как соскочить. Вообще-то это любимое наше занятие в светлые минуты,  как на зоне. Мне казалось, что все отлично складывается. Если я найду Терёху и доставлю его к матери, она сразу увезет его домой, в Короб. И я попрошусь с ними на месячишко. Все равно она его будет лечить. Заодно и я подлечусь. А мы с ним будем, как братья. Вместе работать, вместе есть и курить. Не план, конечно... Что человеку надо? Крыша, кусок хлеба, лучше с маслом, сигаретка. Ну еще рюмочка по праздникам... Ну еще бабочка - павлиний глаз... Я размечтался о том, как в мае я явлюсь к Сирин. С охапкой сирени. Совсем другим...Тут машину мотнуло на ухабе. Я подскочил, ударился башкой об потолок и очнулся. Пока приехали.

   Схрон находился в бомбоубежище на заброшенном артиллерийском полигоне. Уходя, вояки вынесли все. Но стены, крыша,  печурка, скважина, отхожее место остались. Так что можно было и прожить сколько-то.
   Я вышел из машины, расправил сведенные руки и ноги, глотнул свежего воздуха. Тут проснулся аппетит. Захотелось душистого белого хлеба с ароматной колбаской.  Крепкого сладкого чая. Я пошарил по карманам, нашел свой нз: шоколадку, взятую в Зарнице. Вспомнил о бедном голодном Терехе. Пришлось засунуть язык вместе со слюнями в жопу и брести за старшим в темное подземелье. У него был фонарик. Сзади двое подручных волокли тощего доходягу, который звуков не издавал.
   Из туннеля тянуло теплым затхлым воздухом с каким-то сладковатым привкусом. Под ногами хрустела бетонная крошка. Луч выхватывал покрытые  инеем стены, потолок с грязными  сосульками. Мы шли в кромешной тишине. Долго-долго. Только звук наших шагов и капель, падающих с потолка, несмотря на мороз снаружи. Потом старшой погасил фонарь. Мы увидели невдалеке свет зарешеченной лампочки над зеленой железной дверью. Сержант набрал на кодовом замке комбинацию. Мы вошли.
   12.   
   Трудно сказать, что здесь было хуже - цвет или запах. Под потолком тускло горели неоновые лампы. В их мертвенном сиянии все было синим, как в газовой камере. Носы моих провожатых отливали бордовым, как свежие кровоподтеки. У тащимого под руки жмурика вместо глаз были черные провалы, лоб блестел мутной ледяной коркой. Думаю, что я не сильно отличался от него. Разве что шел сам. Единственный человек с толстым загривком приличного желтого оттенка сидел за столом и смотрел на нас вишневым глазом. Это был Пахан. При ближайшем рассмотрении он оказался сильно пьян. Невообразимая смесь из перегара, пота и отхожего места шибала в свежий с мороза нос. Настойчиво примешивался какой-то сладковатый запашок. Знакомый, но неузнаваемый...
   Старшой остановился перед столом, бодро отрапортовал:
   - Пополнение прибыло. Один бессрочник, один интересующийся. Посылка от хозяев доставлена, ждет в машине.
   Пахан поднял тяжелый мутный взгляд, остановил его на мне. Я согнулся еще больше. Хряк тихо спросил:
   - Кто и что?
   Старшой, не давая мне ответить, быстро выпалил:
   - За Белоглазым прибыл. Начальство требует.
   - Зачем?
   Повисла пауза. Я ляпнул:
   - К награде представить...
   Взрыв хохота раздался гулко и дико, как в огромной бочке. Мужики смеялись недолго, но громко, до слез. Тут уж я выпрямился из последних сил и рявкнул во всю глотку:
   - Вы что, халявщики, совсем оборзели?! Не понимаете, что этот дурак - герой?! Начальство велело его из-под земли достать. Я-то - первая ласточка. А вот когда сюда припрет взвод автоматчиков, то мало никому не покажется! - и для убедительности сплюнул через плечо, хотя слюни на тот момент кончились.
   После моих слов гоблины притихли. Повисла тишина, навязчиво прерываемая какими-то каплями. В дальней темноте в закоулках этой норы стал слышен шелест и тихая возня. Пахан поднял тяжелую голову и пробурчал:
   - Герой, говоришь? Ну иди, поздоровкайся с героем. А мы пока дела перетрем. - и отвернулся. Старшой дал мне фонарь и наказал идти в самый левый коридор до упора. А там за 2 дверьми и будет отдельный нумер. И тоже отвернулся.
   
   Идти одному было страшно. Какие бы ни были зондеры - они были живые. Когда за вторым поворотом смолкли все голоса, давящая тишина навалилась на уши страшным прессом и тихо просачивалась в горло, грозя удушьем. Фобии разгулялись в замкнутом пространстве на славу. Если бы не Анаконда, сердце бы не выдержало. Но мой холодный змей и глазом не повел, только еще чуть сдавил тиски. Постояв и отогнав от себя ужас склепа, я побрел дальше в его глубины. Наконец за каким-то недалеким поворотом сильно и сладко шибануло в нос, и я вспомнил запах. Это была гангрена.
   Подойдя к закрытой железной двери, я увидел перед ней банду четвероногих и хвостатых тварей. Вот что шуршало по дальним углам! В свете моего фонаря они метались, кишели, лезли вверх по облупившейся краске, но снимать осаду не собирались. Я пару раз топнул и шикнул на них. Они повели ухом и остались на месте. Я понял, что они двинут за мною, как только я открою дверь.
   Пришлось прибегнуть к старому, веками проверенному средству. В кармане у меня была пачка сигарет и зажигалка. Квитанция из ломбарда. Билет на автобус. Шоколадка в обертке. Засунув фонарь в карман, постоянно топая и хрустя ногами, я быстро свернул и зажег факел из бумажек. Оставил на всякий случай полобертки от "Чебурашки на юге", стоял прижавшись к двери и все топал, топал. Вспыхнув, огонь вырвался из рук, упал на пол, попал кому-то из тварей на спину. Раздался визг, запахло паленой шерстью. Паника обуяла крыс. Они рванули врассыпную. Тут я вошел в заветную дверь и крепко притворил ее за собой.
   
   Когда я высветил нары с кучей тряпок, то не увидел, что там кто-то. Неужели меня надули? Испарина в миг покрыла меня всего. Однако такая вонь в таком холодильнике не могла быть только от старого тряпья. Я подошел поближе к нарам, сдерживая тошноту рванул на себя старый плед. Из-под него показалось размытое в полутьме неподвижное лицо. Только ноздри раздувались и трепетали, лихорадочно всасывая воздух. Чудовищная вонь шибанула в нос. Я присел на краешек нар, сказал: " Тёха..."- молчание было мне ответом. Я посветил.
   Парень был тот самый, с фотки. Осунувшаяся маска скорби землистого цвета отливала синевой вокруг носа и полуоткрытого рта. Глазницы запали, почернели. Глаза были закрыты, ресницы трепетали. Это показалось мне добрым знаком. Я вынул из кармана припасенную фляжку с водой, отвинтил пробку, капнул на потрескавшиеся губы. Они дрогнули и приоткрылись. Я начал лить тонкой струйкой. Заострившееся горло сделало несколько глотков. Вдруг страшный кашель сотряс тело. Терентий захрипел и забился в конвульсиях. Когда бедолага успокоился, я отломил кусочек шоколадки и сунул ему за щеку. Себе тоже. Через некоторое время он приоткрыл глаза, рот. Он явно хотел что-то сказать. Только невнятный хрип срывался с губ. Я наклонился к нему:
   - Терентий, я к тебе от матери. Она просила тебя вытащить. Но мы об этом никому не скажем. Ты разыскиваешься комендантом города. Для поощрения... Но до него далеко, надо подлечиться. Поэтому я сейчас посмотрю, что с тобой. А потом поедем в больницу.
   Терёха молчал. Я попытался стянуть одеяло пониже. Оно дошло до пояса и застряло. Обнажились ходящие ходуном ребра, покрытые грязной коростой. Плед прилип к чему-то на боку. Я зашел с другой стороны, от ног. Ноги были целы, покрыты коркой засохшей мочи. Он не вставал очень давно. Превозмогая себя, я осветил его всего. Передо мною лежал истощенный обездвиженный скелет, обтянутый серой кожей. Страшная кровавая корка чернела на животе, к раздутой и почерневшей левой руке тоже присохло одеяло. Трогать я его не стал. На левом плече был виден несвежий довольно глубокий порез без единой капли крови. Рядом на тюфяке валялась покрытая грязью финка с наборной ручкой и маленькой стальной эмблемой на пятке. Я обтер нож о тряпки и убрал в карман. Бедняга безуспешно пытался покончить с собой. На правой руке я нашел пульс. Он скакал, прощупывался еле-еле. Оконечности тела были синие и холодные. Я опять прикрыл Терентия одеялом и продолжил кормить и поить.

   Целая вечность прошла, как мы сидели с ним вдвоем в тишине. Я покурил простую сигаретку, выпил воды глоток. Шоколадка подошла к концу, глаза страдальца открылись пошире. Он стал постанывать, правая рука зашевелилась. По виду его все сроки сходились - валяется он здесь не меньше 10 дней. Как быть дальше? Пока я его кормил, Анаконда слегка принакручивал мое наболевшее сердце. Я лихорадочно пытался что-то придумать. Без толку.
    Резкий скрип открываемой двери застал меня врасплох. Тяжелые шаги стихли за плечом. Я скосил глаз и увидел старшого. Он хрипло дышал и молчал. От него тоже пахнуло самогоном, как от пахана. Я поднялся на ноги, протянул ему сигарету. Он махнул рукой, достал свою пачку. Я сказал:
   - У меня слаще, - и закурил план. Он поколебался, но потом взял себе. Покурили молча. Потом старшой сказал мне:
   - Пойдем обратно. Ему не поможешь.
   - Как тебя хоть зовут-то, сержант?
   - Сергей.
   - Послушай, Серый. Я тебя слегка обманул.
   Тот напрягся, на скулах заходили желваки. Видали мы таких. Я продолжил:
   - Кроме всего начальства и наград у него еще есть мать. Если бы не она - никто бы его не искал, и орден списали бы, да и дело с концом. Старуха приехала черт знает откудова - его найти... Неужели ты не понимаешь, что мы обязаны его воскресить?! - и Анда согласно кивнул головой и чуть усилил хватку.
   Видно было, что парень здорово озадачился. Он молчал, крутил башкой и явно не знал, что сказать и сделать. На то он и сержант. Подполковник во мне уверенно отдал приказ.
   - Так вот, Серега. Мы сейчас берем носилки и выносим болезного на свет божий. Перед этим можно слегка закусить и оправиться. И везем его в ближайшую больницу. Если у него есть шанс, то мы его ему дадим. Там ты нас бросаешь, дав мне свой телефончик. После этого тебя ждет повышение по службе...- и добавил, видя его неуверенность, для пущей убедительности.-... и  упаковка приличного кокса для личных нужд. Идет?
   Покумекав минуты три, Сергей протянул мне руку.
   13.
   Когда мы вылезли из Схрона - был ясный морозный день. Пока командир сходил за своими, разогнали крыс, приволокли Тереху в залу, протерли теплой водицей. На животе и левой руке пришлось обрезать плед: он сильно прилип к коже, и отодрать было невозможно. Одели его во что-то, укрыли. Все это время парень стонал - не громче комара, но жалостно. Даже бывалых зондерманов пробило. На скупую слезу. Гражданин начальник одолжил болезному огромный пограничный тулуп - доехать до больницы. Мы успели еще похлебать кулеша из котелка, почифирить. Пахан налил нам и самогона - на посошок. Тёху после помывки присадили, он с трудом проглотил несколько ложек похлебки и несколько капель грога - чистый самогон ему было нельзя. Несмотря на крайнее изнеможение и истощение, он стал приоткрывать глаза, веселее кашлять и даже попытался пожать мне руку. Я велел ему лежать тихо, силы на пустяки не тратить. Сам я готов был остаться в Схроне навсегда, несмотря на вонь. Ломало меня переться по морозу. В никуда. Пришлось сжать зубы и плестись дальше.

   К ближайшей районной больничке подъехали за полдень. В тихое послеобеденное время мы свободно занесли беднягу в приемное. Я распрощался с корешками, пожал всем руки. В эйфории обещал отблагодарить. По-царски. На это Сергей сказал мне:
   - Не стоит. Мы тоже люди и матерей имеем. - и укатили. А я остался ждать медицину.
   В теплой пустой приемной мы скоро согрелись.  Тёха закашлялся, сплюнул харкотину и прошептал:
   - Слышь. Тебя как звать?
   - Михей.
   - Спасиб тебе ... за все.
   - Не стоит. Я ради твоей мамки стараюсь.
   - А какая она?
   Я удивился, но описал ему тетку в пуховом платке. Увлекшись, припомнил Гульку и Ненилу. Когда замолчал, то увидел, как по впалой щеке бедолаги ползет большая слеза. Я нагнулся к нему:
   - Ну чего ты, Тёх?
   Он прошептал сипло:
   - Зачем ты, Михей, меня к жизни вернул? Ведь так страшней умирать,.. когда есть что терять...
   Слезы текли и текли. Скоро во впадинах глазниц плескались маленькие соленые озерца.

   Медицина пожаловала в виде дежурной няньки. Увидав нас в коридоре, она разразилась криками. Я не понял, но потом увидел. С носилок  на чистый пол текло что-то. Очень похожее на гавно. Тетка добежала. Я встал перед ней, сказал:
   - Чего блажишь, дура!? Врача давай...
   У няньки перехватило горло. Она посмотрела на меня, на больного, пискнула и побежала. Обратно, в 2 раза быстрее и молча. Айболит не заставил себя ждать. Из дальнего конца коридора он подлетел к нам, взял Тёху за пульс, одновременно откидывая одеяло. Лицо доктора потемнело. Он обратился к тетке, которая безмолвно наблюдала:
   - Пелагея Иванна, сначала в санитарную, потом - в шоковую. Мыть буду сам. Тамару ко мне. Люба пусть звонит Пантелеичу и разворачивает экстренную укладку.
   Ее как ветром сдуло. Айболит повернулся ко мне и спросил:
   - Ну-с, чем обязаны?
   Лет ему было прилично, но держался он молодцом. Видно никогда ничего не пробовал своего, медицинского. Кроме спирта. Я приосанился, остатки познаний всплыли в голове. Я сказал:
   - Здрасьте, коллега. Тут, видите ли, гангрена с общим истощением на фоне...
   Договорить он мне не дал.
   - Ты, мудак, заткнись и отвечай на вопросы: кто? откуда? где? когда?
   Я заткнулся, послушно отвечал на вопросы. Айболит все записал, встал и сказал:
   - Приятеля своего будешь хоронить - не сейчас, так завтра. Его не вылечить. Если бы ты хотя бы вчера не кайфовал, а до меня добрался - может помогли бы. А сейчас - пошел вон. Придешь завтра с утра, за документами. - и полетел прочь. Появившаяся нянька резво покатила каталку с Терентием в конец коридора. Он слабо взмахнул рукой.
   Я вздохнул и сел ждать результата. Идти мне отсюдова было некуда.
   
   Понадобилось некоторое время понять, кому говорят "милок". Мне. Я продрал  глаза, увидал давешнюю тетку. Пелагею. Она трепала меня за рукав, тащила куда-то. Я дремал, проснулся и поплелся. За ней. Помыл руки с мылом. Сел за стол, покрытый чистой простынкой. Оказался ужин. На столе стояла тарелка картошки с подливой, стакан чаю, хлеб. Я съел это все подчистую. Старуха сидела напротив меня, смотрела жалостливо, подперевшись рукой. Я спросил про Терёху. Она ответила:
   - Стонал, болезный, пока Нил Гаврилыч мыл его. На боку-то рана неглубока, а на руке - гангрена. Ну, покатили его, в операционную. Не знаю, дальше как... А ты бы не кололся больше, парень. Что ж на тот свет торопиться? Да и разве это жизнь, на игле-то? Все что-то кажется, страхи какие-то, придуманные. А сами уколы? Даже диабетики от уколов страдают, потому как болезнь привязывает к игле. А ты сам зачем-то - ширь да ширь - больно же. И сплошная дурь в голове... Главное, молоденькие все такие, хорошенькие. Жить бы да жить. Это мне уж пора на покой. А вам еще бы страну поднимать надо. Да уж не знаю, как вы справитесь...
   Сытый, в тишине покоя на банкетке, я заснул спокойно и глубоко. Снились мне котлеты. Я вдруг вспомнил, что такие котлеты, с хрустящей розовой корочкой и маленькими кусочками сала, да с картофельным пюре часто делала моя родная бабушка. А неродная пекла замечательные шаньги. Во сне я жевал котлету - горячий сок тек по морде - и запивал ее холодным сладким молоком. Это был мой обычный обед. Когда же меня так кормили? Оказывается, во сне можно думать и вспоминать. Это было, когда я учился в нашем местном колледже - металлообработка и горячая сварка. В армию я пошел уже дипломированным специалистом 4 разряда. Как давно... Тут меня разбудил тычок в плечо.
   Продрав глаза, я увидел нависшую надо мной мрачную усатую физиономию. Это был давешний Нил Гаврилыч. С трудом я понял, что лежу головой на банкетке приемного. Ноги и задница на полу совершенно занемели. Попытки встать ни к чему не привели. Я сел и начал разминать затекшие ноги. Возвышаясь надо мной телебашней, врач вещал. Терпеливо прослушав все, что он думает про меня, моих родителей и друзей, я встал шатаясь, придержался за стенку. Посмотрел ему в глаза, ухмыльнулся, спросил:
   - Ну что мой корешок? Када на выписку?
   Эскулап осекся, помолчал, посмотрел на меня, сказал:
   - Скоро встретитесь. Скажи родственникам, чтоб приезжали опознавать. Без паспорта тело не отдадим.
   Жестокость его не удивила, и Анда тихонько пожал мне сердце. Встал другой вопрос. Как выбираться отсюда. Я повернулся и побрел к выходу из приемного. Над окошком регистратуры висел календарь и часы. На нем значилось 30 декабря. Было 4 часа. Наверное, ночи.
   14.
   Длинной зимней дорогою, когда от холода стыли зубы во рту, я вспоминал всю свою жизнь. Чтобы не превратиться в бездумную сосульку и не лечь навсегда в сугроб. Пустые хлопоты с Терехой и его мамашкой, беседы с людишками, метание по Москве и области утомили меня. Но эмоционально я был крепок как никогда. Анаконда ясно давал мне понять, что он меня не оставит. Я же, опираясь на его стальную сущность, мог позволить себе вспоминать. Без особых потерь. Всплыло все то, что было давно и накрепко забытым.
   Я вспомнил детство под Коробом в деревне... Маковеево... Странно. И в незапамятные времена употребляли маковую соломку. Я не родился там. Но самые ранние воспоминания были о корове в хлеву. Тепло, уют... Я в очередной раз получил в морду порцию метели, чертыхнулся, поплелся дальше. К шоссе. Там можно доехать до города... Из Маковеева мы часто бегали на трассу. Кататься на попутках. Дальнобойщики подвозили нас с ветерком  до следующей деревни. Оттуда бежали бегом до речки... Червивки... Катились кубарем с обрыва, купались до посинения. Потом домой. К щам и пирогам. Вот там и пекла шанежки моя неродная бабка. Как я ее звал - Куляба. Она носила козий серый платок.
   Родители не вспоминались. Бредя по щиколотку в снегу, против ветра, я все думал, что же я о них знаю. Мать представляла из себя светлый размытый ореол с мягкими руками. Отца я не видел вовсе. Вспомнил его запах - одеколон (наверное Шипр), табак (Прима?), чеснок. Точно, он любил борщ с чесноком и ел много хлеба. А теща все ругалась на него за это. Мол, денег не приносит, а все жрет...Теща - это моя родная баушка... А отец все же был мент. Плохо им в 90-е жилось... Хотел бы я сейчас борща?... Я оглянулся и с удивлением увидел себя на краю шоссе, тянущего руку навстречу летящему снегу и авто.
   Минут через сколько-то около меня притормозил Жигуленок. За рулем сидел вислоусый пердун. За сотню он согласился подвезти меня до города. Поехали. В машине стояла страшная безиновая вонь, но было почти тепло и не сильно дуло. Я дремал и вспоминал. Далее.
   Детство было самое живое. Я вдруг вспомнил, как старшая баушка учила меня шить. Это ужасное чуждое ощущение иголки в пальцах, которую невозможно удержать. Нитка, которая все время путается. Исколотые пальцы. И тут же вспомнил, как в училище зашивал перед уроками форменный пиджак Сеньке Крапленому. Пиджак этот ему порвали в драке, он шить не умел. Чему меня учили в ремесленном, я вспоминать не стал. Шум и визг, вкус и запах горячего металла всплыли сами собой. А потом армия...
   Мой водила притормозил у обочины. Сказал:
   - Тут по прямой до Стефановской 20 минут ходу. Допрешь, не барин. А мне - налево.
   Я посмотрел на него, открыл дверцу и сказал:
   - Слышь, тогда сотни не дам.- и вышел вон, не захлопнув ее. Водила с матом полез из машины, поскользнулся. Метель ударила ему в лицо. Он отстал. А меня на этот раз понесло по ветру, прямо к метро. Там самое теплое место Москвы. Уже светало.
   
   Выйдя из метро на Добровольской, я задумался. Надо было поесть. Больничная жратва давно пролетела, в Логове жрать было нечего. Завернул в знакомую точку при вокзале, кафешку "33 карася".
    Когда я ввалился в прокуренный зальчик на задах Рязанского, там было темно и пусто. Убранные гирляндами и елочными ветками стены колыхались в потоках тепла от радиаторов и уходили в космические выси. Голубая прана, стоявшая в воздухе с ночи, сладковатая на вкус, наполняла душу восторгом. Вот полечу. Тут я себя поймал на мысли, что ведь не курил сегодня ничего интересного. Совсем ничего. Что это со мной? Анаконда успокоительно шевельнулся. С чувством тошноты пришло ясное понимание - голод. Я махнул знакомой девахе, добрался до стула в темном углу и почти упал на него мешком. Не промахнулся...
   Девица подошла ко мне не сразу. В тепле, сидя, я мог ждать бесконечно - медленно оттаивали зубы, губы, щеки, уши, руки, ноги. Тут она поднесла мне - мерзавчик водки, кружку пива и порцию пельменей на закуску. Я их сдобрил перцем, горчицей, уксусом - жаль, не было хрена - и начал поедать, обжигаясь и обливаясь слезьми. С каждым проглоченным пельменем все дальше и дальше уходили схроны, гангрены, полканы и матрешки. Я понимал, это не навсегда. Но покеда живы, могем и отдохнуть маленько.
   Вылизав тарелку, выпив последнюю рюмку водки и оставив себе 4 глотка пива на посошок, я откинулся и закурил. Немножко травки не помешает. Улучшит пищеварение и настроение. Сытость приводит к смягчению нравов... Тут-то он и подсел ко мне.
   15.
   Я ел, не поднимая головы. Но чувствовал, что за мной наблюдают. Однако задание было выполнено - и я продолжал невозмутимо жрать. Оказалось другое.
   Подсевший мужичонка был мне не знаком. В ушанке с опущенными ушами, каком-то пегом полушубке, с окладистой обтаявшей бородой и внимательным взглядом, он был похож на невеселого пожилого пса. Который сидит на цепи у конуры и не рвется с нее. Никуда.
   Он явно не знал, как начать разговор. Я не спешил, пуская дым в потолок. Наконец, он наклонился ко мне к уху и проговорил:
   - А я Вас знаю.
   - Зачем шептать в пустой таверне? Я вас - нет.
   Мужик смутился, но потом все же сунул мне руку совком и сказал:
   - Фрол. А Вы, если не ошибаюсь, Михаил?
   Я сплюнул окурок на пол и лениво кивнул. Объевшись, я никуда не спешил, отдыхал. Мужичонка все не отлипал.
   - Я ведь тоже из Короба. А видел Вас на свадьбе Семена Крапчёнова. Это было тому уж лет 7. Вы тогда так недолго были. И вот здесь свиделись. Как тесен мир! Я все глядел, Вы не Вы...
   Я сидел все так же лениво, но Анаконда тревожно запоигрывал хвостом. В ушах начало звенеть. Этот человек был опасно близок к моему прошлому.

   На свадьбу к Сеньке я попал сразу после армии. В армии я переписывался только с ним и с одноклассницей Стеллой. Такая у меня к ней любовь была - первая, самозабвенная. Родным, которые к тому времени развелись и разъехались в разные стороны, и вовсе не писал. В тот день, когда я вернулся со своим дембелем домой, как раз была свадьба - у Стеллы и Семена. На соседней улице. В нашем славном Коробке. Вот так, друг и подруга... Прям как в песне поется... Тогда я зашел к ним домой, поздравил новобрачных. Сеня обнял меня, как ни в чем. Стеллочка, благоухавшая когда-то  розой, смущенно положила руку мне на плечо. Я поцеловал ей ручку, со злорадством унюхал аромат капусты и ушел. Вполне довольный. И только придя в пустой дом понял. У меня не осталось никого в этом городе. Никого, ради кого можно жить. И через неделю я уехал. Далеко...
   Фрол тем временем заказал себе пива, пил его, сдувая пену и причмокивая. Я собрался встать. Тут он сказал:
  - Семен сожалел, что у Вас родных дома никого не осталось. Он все вспоминал Вас, надеялся, что Вы приедете в гости к бабушке, к нему зайдете. Она года 4 назад в город перебралась, да быстро померла. У него уже 2 детей и жена вот-вот опять родит. Он имеет свой маленький бизнес даже в кризис. Я вот по его поручениям езжу...
   Тут уж я встал. Мужик вскочил за мной, чуть не опрокинув пиво, сказал:
   - Михаил Касьянович! Я очень хотел Вас попросить. Не в смысле подарка,.. я заплачу, сколько надо. Угостите меня, пожалуйста. Я никогда не пробовал, а так хочется!
   И видя, что я не понимаю, стеснительно прошептал мне в ухо:
   - Кокаинчику поднесите! - доставая из кармана комок смятых рублей.
   Слепая ярость развернула меня. Я от души вмазал по этой паскудной бороденке, потом еще - по сусалам, по сусалам... Фрол молча сел обратно на стул, выронив свои кровные тысячи на пол. Я презрительно бросил на стол пакетик с коксом и вышел в студеный ещё декабрь.
   16.
   Надо было возвращаться. В Логово. Ноги не несли. Я вообще смертельно устал, никак не мог решить куда-то двинуться. Забрел к Натке. На последние "крестовые" рублики купил у нее водки, портвеша, томатного сока, белого хлеба. Посидел, покурили. Натка была мне не рада, но передала для друзей из Логова килек в томате, банку горошка, мешок батончиков, несколько пачек приличных сигарет. К празднику. Я чуть было не спросил - какому. Все это враз оттянуло мне карманы. Узнал, когда она пожалует к нам. Натка ответила, что может после них, родимых. Новогодних. Все-таки каникулы. Надо с сынком погулять. На елку сходить. К папашке съездить. На этом я вышел. Я и забыл, что за дни настали.
   Пешком идти ломало. Тут я увидел доблестного тролля радужных цветов, стоявшего с поднятыми рогами на остановке. И ехать-то всего 2 минуты. Можно не платить. По случаю праздника. Я залез в совершенно пустой салон, сел в заднем углу. Было тепло и тихо. Тролль стоял, а я вместе с Аном дремал.
   Вдруг послышался многоголосый гомон. Ввалилась туча веселого народу. Вел их интеллигент в очках с эспаньолкой на бороде. Они шумно расселись. Вошел водила, завелся, двери закрылись. Очкарик встал и понес какую-то ахинею. Сквозь дрему я слышал про логово Деда Мороза, сколько у него Снегурочек и т.д. Под шумок дремалось здорово. Вдруг шум стих. Я почувствовал, как меня кто-то трясет. Открыв глаза, я увидел склонившегося надо мной подслеповатого лектора, покрикивающего:
   - Вы кто такой? Откуда взялись?
   Я счел ниже себя объясняться, но дохляк продолжал меня тресть. Тут я ему сказал:
   - Болтай себе. Еду по своим делам, никому не мешаю.
   Интеллигентишко взвился с криками:
   - У нас экскурсия по старой Москве! Мы не обязаны вас возить.
   - Да я ща выйду,- сказал я и отвернулся к окну. В его морозных узорах я видел извивы сигаретного дыма. Шестигранные снежинки же упорно напоминали мне язык моего дорогого Анаконды. Тут раздался женский голос:
   - Да Бог с ним, Свазиленд Иосифович, пусть маленько прокатится. А то ведь совсем змёрзнет.
   Спиной я почувствовал, что мужичонка в очочках поуспокоился. Он продолжил:
   - И вот мы подъезжаем к воротам нашей столицы со стороны Рязанского вокзала...Водитель, притормози... С этой стороны железной дороги, с ростом промышленного производства в конце XIX века, вырастают на бывших монастырских пашнях первые в Москве производственные корпуса " Энского" завода предпринимателя Кацнельсона. Впоследствии они были переделаны вначале в коногонный, а потом и в троллейбусный парк. Напротив технических строений в бараках жила рабочая голытьба. Только после Октябрьской революции новая власть улучшила их жилищные условия.
   Я подумал, что пятиэтажки и есть бараки, только еще хуже. Вам бы наш быт показать - все слова про царскую Россию в горле застрянут. Лектор тем временем продолжал, тыча в окошко пальцем:
   - К сожалению, изморозь на стекле не дает нам хорошо разглядеть типично кривой московский переулок с названием Бессменный. Тут же есть и Бессменный тупик, и Старо-Бессменный проезд. Кто-то из вас интересовался этимологией этого названия. Я провел изыскания и выяснил, что это название позднее, возникло в XIX веке после отчуждения монастырской собственности. Разные исследователи возводят к разным теориям. Одни считают, что все эти улицы, несмотря на кривизну, ориентированы с запада на восток. Другие, что никогда не менялся их владелец. Кивают или на Апостольский монастырь или завод Кацнельсона. Я же лично думаю, что это название дано по прозвищу последнего попа церкви Апостола во Лузях, снесенной в 1931 году. Звали его "бессменный звонарь" и  дожил он до 87 лет.
   Тут я встал, подошел к лектору и сказал:
   - Бессменный звонарь - это ты. А переулок прозван так потому, что во время империалистической и после, при терроре, на заводе этого самого Кацнельсона пули лились круглосуточно, без всяких смен... Водила! Открой дверь! Я выхожу.
   17.
   Когда 5 дней назад я выползал на мороз, то мало что видел кругом. Кроме собственной вихляющейся личности. Дорога предстояла такая, что я себя заранее оплакал и похоронил. Не до внешности было. Но декабрь выморозил из меня все лишнее. За время мотаний я успел окрепнуть и отдышаться настолько, что собственное тело мне уже не мешало воспринимать жизнь. 
   В нашем славном подъезде страшная вонь шибанула в мой свежий нос. Оступаясь по осклизлым ступеням, я пёр наверх, на 5 этаж. Домой. "К другу!" - подумал я и зашагал бодрее. Под ногами хрустели  и переминались использованные медицинские изделия разного достоинства. За валенки цеплялся вольный мусор и засохшие каменные наросты экскрементов. Липли голубиные перья. Игрались на сквозняке пустые бутылки и банки, шевелились покрытые инеем бумажки. Было пусто. Тихо, как на свалке. Будто все соседи вымерли. И все прочие тоже. Вместе с Тёхой... Я помотал головою, отгоняя тараканов в черепушке,  постучался в дверь условным стуком.
   Открыл Зяблик. С мороза его тонкий покачивающийся силуэт в полутьме прихожей расплывался и мерцал. Он молча закутался в тулупчик и поплелся на кухню. Смрадно пахло первачом. Я пошел за ним, выложил из карманов на стол новогодние подарки. Зяба грелся у плиты, не оборачиваясь. Я тоже поднес руки к огню. Тут лишь я увидел, какие они скрюченные, покрытые коростой. Без варежек вовсе бы отвалились,- помянул я добрым словом пограничные безмерные рукавицы на кроличьем меху. Слегка согревшись, разделся, помыл руки теплой водой с мыльцем - здорово! Зяба все молчал, не реагировал никак. Я понял - дело нечисто - подошел к нему, встряхнул за воротник.
   - Ну что еще? Говори! - потребовал я у парнишки. Тот поднял ко мне свое опухшее синее личико, мокрое от слез, глухо сказал:
   - Карбонат помирает.
   - Как так? Ведь я уходил - все было в ажуре?
   - Сразу, как ты ушел, они поссорились. С Мамонтом. Из-за девки какой-то. Мамонт его отделал, и он все лежит, не встает. А сегодня и вовсе не говорит... Он ему всю печенку отбил, гад!

   Карбо и вправду помирал. Заострившийся нос зеленел среди подушек. Его сотрясала мелкая противная неостановимая дрожь. Кровавые капли пота катились по желтым вискам и уходили в подушку, расплываясь за ушами. Пахло мокрой псиной, вчерашним гавном.
   Я присел на тюфяк с открытой бутылкой водки в руках. Друх мой скосил на меня глаз. Я сказал:
   - Хочешь выпить?
   - Не-е...
   - А я выпью. С мороза. За тебя и за себя. Карбо, я все сделал.
   Он поднял бровь.
   - Я седни рассчитаюсь с этой теткой - потом расскажу, долгая история - и начну новую жизнь. Я обещаю тебе. Уеду отсюдова, и тебя тоже увезу. Вместе будем. Мне теперь  намного легче. На воле так славно и чисто. Только холодно. Это в душе гавно. Но мы поедем ко мне. На родину, в Короб. Меня там ждет баушка, и тебе, друх мой, тоже будет рада.
   Свин прохрипел:
   - А Си..? - его сотрясала крупная дрожь. Глаза все больше вылезали из орбит, показывая свою желтую изнанку в красных прожилках. Я наконец понял, что нужно ему.
   - Карбо, погоди. Эти придурки не смогли тебя даже кольнуть, да? Сейчас я все сделаю и расскажу тебе про Сирин. У нас с ней все - зашибись! Мы даже с ее мамашкой на брудершафт пили. Портвейн.
   Кривая улыбка подпрыгивала на лице Карбоната, когда я уходил на кухню. Там я достал заначку для випов, набрал тройную дозу. Потом вытянул полновесный косячок с ментолом. Зяба пытался что-то вякнуть, но я так зыркнул на него, что он отвял. Вернувшись, по деловому засучил Герке рукав рубашки. Вылезла липкая серая рука, в узлах и дорожках. Ловко вывернув запястье, я увидел тоненькую синюю жилку, извивающуюся под пальцами. Для друга не жалко хорошей инсулиновой иголочки. Когда я уже вошел в вену, он прошептал:
   - Мор... сеструхе моей.., когда все ... Мамонт ... знает. Ты,.. не ошибся...?
   Я успокоительно кивнул, доввел дозняк. Раскурил и подал бошку. Почти счастливая улыбка прошлась по его затихшему лицу. Глаза глядели в дали без печали, и грудной воркующий смех вырвался из обугленного рта помимо сигаретного дыма. Скоро он закашлялся, засипел на вдохе, выгнулся дугой. Потом захрипел. Но спасительная синяя пелена уже погасила взгляд моего единственного друга, и он быстро перестал двигаться и дышать.
   Я посидел еще немного рядом с быстро остывающим телом. Прикрыл его одеялом. Самому ширяться не хотелось. Встал, пошел на кухню. Зяба все так же тихо дрожал на табуретке. Терехиным ножом я открыл консервы, порезал хлеб, налил себе и Зябке водки, выпил, закусил, закурил. Приличную сигарету. Из Наткиной посылки. Тут дверь отворилась, и ввалился Мамонт. Собственной персоной.
   18.
   Он изучающе посмотрел на меня, достал свою пресловутую фляжку, хлебнул, сказал:
   - Вот это люди в Голливуде! Сплошные звезды, а не люди... С приездом.
   Я кивнул головой, шаркнул ногой и сказал:
   - Герка умер.
   Слон дернул щекой, скривил хобот, процедил сквозь зубы:
   - Помог?
   - Немного.
   - Мудак. Я его поучить хотел. Вечно ты влезаешь, куда не надо, Огольцов.
   Кто тут мудак - не известно. Поздновато за учебу взялся...
   - Виноват, исправлюсь, товарищ полковник!
   Полковник поморщился:
   - Хорош кривляться. К ночи вызову машину - поможешь сгрузить. Что дезертир? Нашел?
   - Нашел.
   - Живой?
   - Мертвый.
   - Врешь?
   - Да нет. Он в Схроне был, безнадежен. У Сереги-сержанта спросите, он все видел.
   - Тоже помог? Концы в воду?
   - Что Вы, Онуфрий Парфеныч, я не душегуб какой.
   Как Вы, дорогой полковник. Мамонт хохотнул:
   - Малюта в розовых очках! Ты мне изволь в письменном виде отчитаться. Я закинул удочку в органах, они обещали посмотреть, где светился этот... Кстати, какое у него погоняло было, узнал?
   - Белоглазый.
   - Странное. С этим придурком все странно. Ну да ладно, раз помер, можно не спешить. Теперь после праздников уже добьем все в управлении. 
   Я махнул рукой и допил водку из кружки. Слон понимающе хмыкнул:
   - По следам Георгия ползешь, падаль. Кстати, когда твоя сексотка должна явиться? Сегодня уже 30-е. Тоже после праздников?
   Меня прошиб пот. Я понял, что она придет прямо сейчас. Стараясь ничем не дрожать, я сказал:
   - Да нет, завтра должна. Как обычно, в 15.
   Тут раздался стук в дверь.
   
   Тетка была все та же. Седой чуб высовывался из заиндевевшего пухового платка. С покрасневшего носа капало, она терла фиолетовые щеки пестрыми варежками со снежинками. У локтя болталась тяжеленькая авоська со знакомой розой внутри.
   Я не знаю, как, но я умудрился обскакать Мамонта. Пока он вставал, я успел выпереть тетку на лестницу, шикнуть на нее, чтоб кроме как со мной молчала, как рыба об лед и вернуться на кухню. Сказал с недоумением:
   - Ничего не пойму. Приперлась сегодня, хотя обещала завтра, требует контакта. Онуфрий Парфеныч, я проведу ее к нам, а то на лестнице кто-то облегчается. Только она секретности требует.
   Поднявшийся Мамонт мрачно кивнул головой и ушел к себе в кабинет. Я так и не узнал никогда, что он там делает один и совершенно без мебели.

   Зяба тоже ушел, плакать в залу. Перед этим мы убрали тело Карбоната в холодильник за окном. Я для храбрости глотнул еще ханки, впустил тетку, закрыл дверь на кухню.
   Она присела на краешек табуретки, вынула носовок, вытерла слезящиеся глаза, нос. Я спросил:
   - Чайку? Водки?
   Она молча кивнула. Я налил ей и чаю и водки, сел напротив. Что говорить - не знал совсем. Тетка, не подымая глаз, спросила:
   - Ну что, Мишенька, узнал что?
   - Как Вас звать-то? А то начальство спрашивает - не знаю, что и сказать.
   - Меня-то просто - тетя Клава зови. Ты нашел Терентия? Где мой сынка?
   Мне было трудно, но я справился:
   - Не, не нашел. Вроде его кое-кто из наших видел, давно. Он осенью ремонт делал в одной... квартире. После расчета не появлялся. Так что, мать, не взыщи. В стогу сена многого не накопаешь.
   Тетка выслушала меня, молча покивала головою, стала пить чай дальше. Хоть бы уже ушла, что ли. Наконец допила: и чай, и водку. Губы утерла, встала, поклонилася мне, сказала:
   - Спасибо тебе, Мишенька, за заботу и Бог с тобой. Пойду дальше по свету сыночка свово искать.
   - Куда ж пойдешь-то? - спросил я, вдруг поняв, что не хочу ее отпускать. - Москва большая.
   - Дак что, что большая. Люди-то везде - люди.
   - Слушай-ка, Клавдия,- сказал вдруг я.- Ты где в Коробке-то обитаешь?
   - На Щемиловке.
   - Значит, от нас недалече. Мы на Крючке жили. Я еще в училище при заводе учился до армии.
   Тетка опять присела, локти уставила на стол.
   - Завод-то закрыт давно. Говорят, спроса на станки нету. Мол, железо и только. Кто на ём работал, все спилися. И так пьют, конешно, да не так.
   - А ты, случаем, Сеньку не знаешь Крапченова? Кореш мой.
   - А он из каких же будет? Где живет-от?
   - Он на Боровой Горке, соседствовали. До армии голубей вместе гоняли.
   - Есть одна голубятня. До сих пор стоит на горушке, голубой краской крашена. На ней шест высокой, а на шесту - флаг святого Андрея Первозванного мотается.
   - Точно, это его. Он на Северном флоте служил, на ракетном катере. Потому и в голубой цвет всегда красил и голубятню и ворота.
   - Под горушкой энтой новый 3-этажный дом стоит. Там вроде хозяин голубей и живет.
   - Ну увидишь - привет передавай. От Мишани Огольцова. И жене Стелле кланяйся...
   Тетка замолчала. Как будто задумалась. Я вдруг увидел, куда она смотрит. На ручку Тёхиного ножа, высунувшуюся из-под пакета с хлебом. Я мысленно выругался, встал. Она подняла на меня темный взгляд. Холоднее глаз не видал я в этой жизни. В глюках на меня так смотрел кто-то сверху, да Анаконда вдруг иногда посверкивал безжизненным взором. Он сейчас завозился под соском, защемило сердце. А тетка тоже медленно встала и стала молча заматывать свой платок.
   Я сказал:
   - Слушай, Клавдия, ты не подумай чего плохого. Я твоего Тереху не трогал. И ножик этот не его. Мне его Сенька подарил после армии. Это морской нож.
   Тетка, не говоря ни слова, взяла нож двумя пальцами, перевернула и бросила на стол. На нем ясно виднелся десантный парашют. Я схватил клинок, стал бестолково тыкать в него пальцем, что-то неубедительно бормотать. Клавдия молча замоталась, застегнулась, надела варежки, взяла свою авоську. Тут я встал перед дверью и уже спокойно сказал:
   - Не пущу, пока не выслушаешь.
   Тетка, не глядя мне в глаза, прошептала:
   - Неча и слушать-то. Убил и ножичек забрал. Даже если не убил, а уворовал, то все равно - убил. Этот нож - последнее, что из дома осталось. Он его не пропил и не потерял. А ты, как Ирод какой, оставил мово сынку совсем без памяти.
   - Как раз без памяти-то и не оставил. С дуру...
   Тут я прикусил язык, но было поздно. За спиной послышалось сопение старого полкана. Если он доберется до тетки, ей не сдобровать. А мне - не жить.
   Я схватил бабу за шиворот, прошипел:
   - Старая зараза! Не знаешь броду, не суйся, куда не просили. Уматывай отселе и боле никогда не являйся. И молчи, если хочешь быть живу.- посторонился и распахнул дверь из кухни.
   Тетка вышла в переднюю, подошла к двери, остановилась в задумчивости. За ней пристально наблюдал господин полковник, стоя в дверях пыточной. Тут тетка повернулась и пошла к Мамонту. Я бросился между ними с криком:
   - Ты что, дура, сама сдаешься? Он жеж съест тебя ни за грош!
   Баба отстранила меня на удивление твердой рукой:
   - Гражданин начальник, челом бью. Помогите моему сыночку, отпустите...
   Закончить она не смогла, так как охнула и села на пол. Терехин нож воткнулся ей в брюхо. Она посмотрела на меня с бессмысленной жалостью, спросила на выдохе;
   - За что?
   Я рухнул перед ней на колени и закричал:
   - Ты! Ты чо, совсем ничо не ценишь? Умер сын твой, понимаешь? Нет больше Терехи и не будет никогда. Чо ты воду мутишь, да без толку?
   Она осела еще.
   - Да он мне не сын... Это сестры сын... А ты-то, я думала, со мной... О тебе просила...
   На этом она замолчала. Я посмотрел на начальника. Он сказал:
   - Нечего делать. - и отвернулся. Я посмотрел на тетку. Под ней растекалась темная лужа. Посмотрел на нож в своей руке - кровь на нем холодела. Это было неправильно. Горячая кровь не должна быть холодной.
    Где кровяной ток всего веселее? Есть на шее одно местечко. Я еще раз глянул на Мамонта. Тот смотрел на меня. Дулом ТТ. Не шутя. Ладно. Есть еще одна шея, где  пульсирует жилка. А чего ей биться? Чтоб кровь не стыла...

                К О Н Е Ц

* Текст, обозначенный звездочкой принадлежит перу несравненного Канцлера Ги.