( пусть будет историей от первого лица )
У меня нет музыкального слуха. Это обнаружилось давно – в школьном детстве, когда новая учительница пения пыталась организовать хор. Я не смогла взять нужную ноту. Так называлась нота, которую мне нужно было повторить. Это было неожиданно для меня самой. Петь я любила, и , казалось, пела. Увы, это была иллюзия – только одна из иллюзий, жизненное заблуждение, ошибка самопознания, невольный самообман.
От школьного хора у меня не осталось чётких воспоминаний, а вот слова – «нужная нота» - остались на всю жизнь. Они стали объяснением многих необъяснимых для меня событий, когда мне надо было что-то делать по образцу, по заданию, по схеме... Не получалась это у меня.
– Не взяла нужную ноту – сожалела я.
Подростком я очень огорчалась по этому поводу, не находя объяснения своей « не таковости», своей неспособности быть как все. Дело доходило до того уровня сожаления, когда уже ничего не оставалось другого, как только разводить руками и сочинять комические истории о самой себе.
Вершиной всевозможных поводов была строевая подготовка, когда по команде « налево», я повернулась...Смейтесь , смейтесь..., конечно, направо.
Позже, через много лет, такую же историю о себе рассказал мой сын подросток. Мы хохотали вместе.
В детстве ребята с нашей улицы не дразнили меня.
Как я понимаю сегодня, они просто не замечали этого, потому что я могла выдумывать игры для всех. На улице нас было много и мы играли в...
Напишу об этом в другой истории.
Наступил тот день, когда мне не захотелось идти на улицу и играть в общие игры. Мне это стало как-то не интересно. Я осталась одна в тихом доме, который вот –вот должен был заполниться голосами нашей большой семьи.
Я прислушивалась к себе, к той тишине, которая вдруг оказалась такой таинственной и манящей.
Тогда я не знала, что душа человека нуждается в личном пространстве и личном времени , что они необходимы как хлеб, как воздух, чтобы душа могла узнать саму себя.
Во время моего детства в нашем доме было только местное радио. Его программы не изобиловали разнообразием, но в тот день, о котором я уже начинаю рассказывать, радио молчало. Оно было включено, но молчало по « техническим причинам». Вдруг оно ожило.
Неожиданно для меня в пустом доме зазвучала классическая музыка. Не могу сказать, сколько длилось это звучание. Оно было прервано твёрдо- рациональным голосом диктора, сообщавшего о том, что концерт классичесой музыки закончен , и мы должны прослушать экстренное сообщение ТАСС.
Тогда в моей стране было время гордости – запустили очередной космический корабль, это было достижением отечественной науки. Я любила выговаривать эти слова – « достижение отечественной науки».
Они , казалось, открывали какую-то невидимую дверь в будущее, где было место и для меня.
Минуты прикосновения к классической музыке, так неожиданно услышанные мной, сегодня я не испугалась бы назвать благоговейным чувством прикосновения к великому и вечному. Это чувство осталось в том невидимом мире, который называют душой.
Через много- много лет я научусь говорить о ней – « моя», научусь защищать мысли и чувства, которые родятся в ней не только от насмешек , но и от суровой критики, казалось бы должной уничтожить их вместе со мной. Научусь задавать вопрос – тот , который спасает от самоуничтожения – вопрос о судьях: « А судьи кто ? « Научусь в ответе на этот вопрос видеть человеческие слабости и прощать их, не прощая себе минутного , секундого сомнения в ценности собственного знания о жизни...
Я ещё буду утешать мою старенькую знакомую, прочитавшую новейшую западную психологическую литературу, которая хлынет в нашу жизнь во времена перестройки. Мне придётся налить ей чаю и слушать, слушать как она повторяет и повторяет, словно в забытьи: « Вот, пишут, что надо себя любить, тогда жизнь будет счастливее, а я –то всю жизнь других любила больше, чем себя... О себе не думала... Если и думала, то в последнюю очередь...»
Она будет смотреть на меня виноватыми глазами , я буду ей что- то говорить о её необыкновенной душе , отзывчивости, жизненной стойкости, способности к самопожертвованию, а она... Она же скажет о своих домашних: « Они не любят меня, я это знаю».
В тот февральский вечер я видела её , казалось, гуляющую . Я заметила её с высоты своего пятого этажа , где только что включила музыку, и смотрела – смотрела на снег, который вспомнил, что он должен падать с серого неба снежинками, а не надоевшими каплями. Одинокая фигура пожилой женщины
на фоне снега и музыки- возможное начало романа или повести. Это был конец жизни. Она умерла в тот же вечер. Утром мне стало это известно. Она успела сказать мне о музыке : « Это то, что родинит нас .» Мне пришлось думать об этом в прошедшем времени.
В чужой стране была зима – серая – серая. Чужой человек смотрел мне в глаза с надеждой на узнавание, на понимание, которое возможно между людьми, потому что они – мужчина и женщина, он и она. Он торопливо записал мой адрес – у меня не водилось тогда визитных карточек. В его мобильном остался номер моего телефона, в моей памяти остался он .
За тысячи километров друг от друга , с каждым днём всё больше и больше уменьшая запас времени своего будущего, мы жили и жили каждый свою жизнь.
Пришёл тот день, когда он почувствовал, что думает о ней так много, что уже не понимает, почему она не отвечает ему, когда он говорит с ней...
Мне пришла крошечная посылка из далёкой страны- в ней была кассета с записью музыки. Это был Вивальди, которого он слушал в часы своего уже исчезающего одиночества. Это был Вивальди, которого я слышала в звенящей тишине пустого дома, и обделённая музыкальным слухом, наконец узнала.
2006