Капли жизни

 



















Мигдаль а-Эмек  * 2007
 
   Аркадий Стыскин. Капли жизни.
Родился в Украине в 1936 году. Во время  Отечественной был эвакуирован с родителями в Сибирь.
Профессиональный военный, окончил радиотехническую академию ПВО. С 1994 года в Израиле.
Эта книга о событиях и людях, жившие в прошлом веке, встречах с военачальниками, о становлении офицера, создании семьи, воспитании детей и внуков.
Многие описания дают реальное представление об армейском быте в Советской армии.









Компьютерный дизайн и редакция –
Роман и Нина Шерман

 



 












Искренне благодарен своим родителям за поддержку в трудные минуты жизни.
Верю, что мои дети и внуки после прочтения книги глубже узнают историю семьи.


 





    НЕСКОЛЬКО СЛОВ ПРЕЖДЕ               


Не сегодня возникла и не завтра будет решена проблема отцов и детей. По мере роста продолжительности жизни она, напротив, будет обостряться, потому что кроме отцов и детей в их жизни появляется следующее поколение – внуки.
В принципе здесь нет особой проблемы. То, что дети и внуки не во всем согласны со своими родителями, часто ум-нее их и образованней, – это одно из необходимых условий прогресса, развития общества. Принципиальные разногласия во взаимоотношениях между поколениями, родителями и детьми, лежат в плоскости морали, этики и воспитания. Дети часто не понимают своих родителей и, в основе этого не-понимания лежит их стремление как можно быстрее освободиться от опеки и контроля родителей, а для родителей их дети навсегда остаются детьми, независимо от их возраста. Это приводит по мере взросления детей к непониманию и проявлениям неуважительного отношения к родителям, а зачастую и к грубости.
Выход из этого чаще всего находят родители – они начинают уступать детям. При этом  надеются, что с возрастом дети станут их больше понимать и уважать. Ведь пожилые родители часто нуждаются не столько в помощи своих детей, сколько во внимании и уважении к их прошлому, их жизни, признании их заслуг, хотя бы в том, что они  родили и воспитали своих детей.
Мне уже  исполнилось  70 лет, и я подумал, что пришло время дать возможность детям больше узнать о нас, понять, что нам пришлось пережить и прочувствовать в жизни. Ведь пока дети маленькие и полностью находятся под нашим влиянием и заботой, они в это время не знают, или знают мало о жизни своих родителей.
С просьбой написать воспоминания о прожитых годах и пережитом, обратилась ко мне Марина, моя старшая дочь. Думаю, ее просьба вполне обоснована.
Не имею намерения писать автобиографию. Просто постараюсь вспомнить, капля по капле, отдельные эпизоды жизни и 33-летней службы в армии, при этом не буду придерживаться хронологии. Надеюсь, что из отдельных эпизодов-капель сложится общая картина моря жизни, и мои дети и внуки, когда станут совсем взрослыми, а может быть и старыми, смогут лучше понять меня и больше узнать о жизни семьи.
Эти воспоминания предназначаю только для чтения в кругу семьи. Думаю, что жизнь моей семьи может быть интересна  только для близких родственников, моих детей и внуков. И для них я и пишу.

               


 




               
КАПЛЯ ПЕРВАЯ

Золотой юбилей моих родителей


4 декабря 1976 года у моих папы и мамы знаменательное событие – исполнялось 50 лет совместной жизни. Очень хотелось поздравить их с этим юбилеем, но в то время я служил в городе Кутаиси, достаточно далеко от Чернигова. А если очень хочется, то можно, как говорил великий Шолом-Алейхем. Так случилось, что в начале декабря я должен был переезжать на новое место службы в город Баку. И так как я был начальником штаба армейского артиллерийского полка, то отвечал за выписку всех документов, включая и предписания для убытия к новому месту службы, да и печать полка была в моих руках. Вот я и приказал выписать документы так, чтобы числился своевременно убывшим из полка, и не опоздавшим к новому месту службы, и еще в неучтенном запасе у меня оставалось примерно три дня. Тогда мне казалось, что пятьдесят лет прожитых вместе, – это если не подвиг, то счастье.
Забегая несколько вперед, скажу, что после золотой свадьбы родители прожили вместе еще 18 лет.
Купили с Аллой в подарок для родителей большую хрустальную вазу, в то время хрусталь еще был в дефиците, а маме  он нравился, уже в Чернигове купил цветы и во все-оружии прилетел .
Сказать, что у всех было праздничное настроение нельзя. Мне казалось, что родители  должны как-то торжественно готовиться к этому юбилею, а оказалось, что если бы я не приехал, то, возможно, они бы и не отмечали это событие. Просто они были рады, что я прилетел в гости, а когда узнали, что я опять с повышением переезжаю к новому месту службы, то обрадовались вдвойне.
Одной из причин неготовности праздновать свой золотой юбилей было, как оказалось, то, что готовилась к свадьбе их любимая внучка Люба, моя племянница. Я сразу же предложил объединить две свадьбы и стал рисовать им картины, – какая будет великолепная свадьба, когда вместе с внучкой отмечают  золотой юбилей ее бабушка и дедушка.
Но у будущего зятя Иосифа такое предложение не вызвало энтузиазма. Раньше я не понимал почему, а сейчас думаю, что Иосиф понял или подумал, что на фоне золотого юбилея как-то поблекнет его торжество. Я же считал, что, наоборот, это придаст особый шарм его свадьбе, и продолжал всех убеждать в этом. Как бы то ни было, а Иосиф перенес свою свадьбу на неделю, так как понимал, что я специально при-летел на этот юбилей родителей, что у меня в запасе всего два дня и я не могу оставаться еще на неделю, а он не хочет совместного праздника.
Иосиф и Люба сыграли свадьбу 11 декабря. Сейчас у них уже давно есть дети и внучка и они сами уже отпраздновали свою серебряную свадьбу, но так случилось, что 11-е декабря стало траурным днем, в тот день похоронили Любиного отца и моего брата Григория. Возможно, это просто случайное совпадение, а возможно и нет.
Вечером 4 декабря мама приготовила ужин, практически не было гостей, потому что никого не приглашали, и за столом  собрались юбиляры, тетя Сара, это мамина родная сестра, ма-мина подруга детства тетя Ева и я. Мама вообще не хотела торжеств, и все состоялось только в связи с моим приездом. А папа все время пытался убедить меня, что это более грустное событие, чем радостное. Настроения радостного не наблюдалось, и если бы не рассказ тети Евы о свадьбе родителей в далеком 1926 году, то вспоминать было бы нечего.
Ева подняла бокал и рассказала, что 50 лет тому назад на свадьбе моих родителей на столе была только картошка с селедкой и минимум разносолов и угощений, время было трудное. Но свадебный пирог был, именно пирог, а не торт, и в этом пироге была запечена мелкая монетка. Тот, кому достанется в куске пирога монета, мог поцеловать жениха или невесту. По прошествии 50 лет она призналась, что монета досталась ей, но она не воспользовалась на свадьбе возможностью поцеловать жениха, поэтому сделает это сейчас. Это в действительности был очень трогательный момент, у присутствующих навернулись на глаза слезы, все были взволнованы этим.
Вот, собственно говоря, и все. Через день я улетел, и сей-час, когда уже и мне до золотой свадьбы осталось недолго, я все чаще вспоминаю папу, его грустный взгляд и такие невеселые замечания.
Должен честно признаться, что сегодня поведение папы и его чувства мне более понятны. Папа женился по любви, у него сложилась хорошая семья, он был достаточно образован, все время где-то учился, и в семье он не только лидер, но и авторитет. В числе 25 тысяч  добровольцев он строил по заданию партии колхозы, входил в двадцатку, как раньше считалось, а потом и в десятку лучших руководителей города и даже еще до войны ездил на фаэтоне. Не было еще тогда легковых машин в городе, и наличие легковой повозки с кучером свидетельствовало о благополучии и высоком положении среди городского начальства.
Мама "домохозяйничала", т.е. не работала, воспитывала двух сыновей и создавала домашний уют. Авторитет и уважение сопутствовали папе и дома, в семье, и на работе.
Все поломала война, хотя начало ее не предвещало особых перемен. К началу войны папа работал, как тогда говорили, на "литерном" заводе и был в числе его руководителей. Я плохо помню, как мы эвакуировались, но, по рассказам и частично по воспоминаниям, вырисовывается такая картина. 
Все оборудование завода погружено на платформы, люди размещались в товарных вагонах. К тому времени немцы находились уже недалеко от Киева, и из Киева к нам приехали родственники в количестве шести человек. Это мои двоюродные сестры со своими мамами, все папы их уже ушли на фронт. Мой  папа их всех устроил в вагон, в котором ехали мы, и состав тронулся в путь.
Никто толком не знал, куда мы едем, но направление одно – на восток, в Сибирь. Следует заметить, что погрузка велась не в спешном порядке, мы смогли взять с собой все необходимые вещи. В пути следования не обошлось без того, что бы над нашим поездом не пролетали немецкие самолеты, но, к счастью, бомбометание оказалось не точным. И еще запомнилось, что в пути следования одно колесо нашего вагона оказалось с трещиной, наш вагон отцепили, а состав ушел дальше. На станцию назначения мы приехали с опозданием, все уже разгрузились и устраивались на новом месте. К на-шему удивлению и радости наши вещи, которые находились в другом вагоне, уже были разгружены и стояли на перроне. Узнали мы их по швейной  машинке "Зингер". 
Весь переезд занял примерно месяц,  и мы очутились в поселке Юрга-первая  Кемеровской области. Папу призвали в армию в учебную дивизию, где проходили ускоренный курс молодого бойца молодые и не очень молодые будущие солдаты войны. Папа и в этих условиях оставался романтиком и преданным делу коммунистом. Его назначили политруком роты, он старался хотя бы морально облегчить тяжелые условия быта и учебы, высокая партийная ответственность и привычка делать работу качественно выделяла его из общей среды солдафонства.
Он столкнулся с реальной действительностью, когда руководство дивизии всеми силами стремилось избежать или отсрочить отправку на фронт. Среди офицеров процветало пьянство, кумовство, разврат. Война вскрыла все пороки общества, явно проявлялись низменные людские чувства, и главным из них было стремление уцелеть любой ценой. Чувтвуя свою беспомощность и неспособность изменить существующее положение, папа молчал, не к кому было обращаться за помощью. Но когда он увидел, что командиры из-насиловали молодую женщину, которая приехала в учебную дивизию проведать и попрощаться со своим мужем-солдатом, он не выдержал и высказал все, что думал. Стер-петь или пропустить такую "наглость" руководство дивизии не могло. За придумыванием обвинений дело не стало. Чем нелепее обвинение – тем лучше. И папу обвинили в том, что он поддерживает Гитлера, что он ратует за установление фашистского режима во всех странах.
Но самым нелепым и обидным было обвинение в антисемитизме. Методы выколачивания признания вины были самые варварские. Зимой папу клали в холодную ванну, топи-ли, избивали самыми  жестокими способами. Ломали фаланги пальцев, и до конца жизни у него остались изувеченными оба мизинца. После всех "испытаний" он весил меньше со-рока килограммов и  молил Б-га о смерти.
В завершение всех издевательств и унижений его разжало-вали в рядовые и отправили на фронт. Б-г дал, он остался в живых, но больше не смог подняться ни по службе, ни в семье. Мама впервые в жизни, после ухода папы на фронт, стала главным кормильцем в семье. Она работала буфетчицей в столовой и в труднейшее и голодное время войны, когда лю-ди  пухли и умирали от голода, у нас в доме всегда был ку-сок хлеба, наличие которого обеспечивала мама.
На военных стройках Сибири работали сотни тысяч выходцев из Средней Азии. Они ходили в своих традиционных халатах и тюбетейках в сибирский мороз, и голод и холод косил их, непривычных к такому климату, тысячами. Задержка хотя бы на день даты их ухода в мир иной давала возможность отоваривать их хлебные карточки, за этот учет отвечала мама, и это и был основной источник того, что в нашем доме был хлеб. Трудно об этом вспоминать и писать, но так было в действительности. Мама смертельно рисковала. Ведь если бы ее поймали на неправильном учете карточек, мы бы остались сиротами. Но других вариантов нет – или рисковать, или пухнуть с голоду.
После войны надлом в семье усиливался. Прошла горячая любовь, а  житейской мудрости, образованности и культуры отношений, а, возможно, и мужества, не хватило для того, что бы или разойтись или договориться о совместном уважительном проживании. Их удерживала вместе общая цель – нужно воспитать и дать образование детям.  Вообще договориться с мамой на продолжительный срок было трудно, по-этому папе часто приходилось слышать незаслуженные упреки и оскорбления.
Не очень благоприятно влияло это и на нас, детей. В меньшей мере на моего брата Григория, потому что после войны он практически не жил с нами.  Вот почему золотой юбилей не был радостным, но понял я все это значительно позднее, когда сам оказался в папином положении, но об этом чуть дальше. Ничего нового в эволюции чувств и отношений ме-жду мужчиной и женщиной за последние столетия, думаю, не произошло.
Подтверждающим примером сказанному может служить сказка Пушкина о золотой  рыбке. В молодости эти старик и старуха любили друг друга, или хотя бы уважительно относились друг к другу. Но обстоятельства сложились так, что старуха получила власть, деньги и практически неограниченные возможности. Вот тут-то все свои обиды, неудовлетворенность жизнью она обратила не на улучшение совместной жизни с мужем, а на издевательства и унижения старика, с которым прожила много лет вместе и, что немаловажно, власть и все блага она получила благодаря старику, который поймал золотую рыбку.
Не я это придумал, мои выводы ничего нового не содержат, давно уже идет спор о том, что институт семьи исчерпал себя, возможно доля истины в этом есть. Уже давно люди научились удовлетворять свои плотские потребности в специальных заведениях и, возможно, когда-нибудь и не будет семей, а детей будут клонировать, но сегодня, когда еще институт семьи существует, бывают минуты, когда не знаешь, что лучше.
Иногда склоняюсь к мысли, что семья должна существовать только до тех пор, пока есть доверительные и уважительные отношения. То есть, пока семейный очаг в радость, нужно поддерживать его, а когда живешь от одной ссоры до другой, и основой отношений является ненависть и неудовлетворенность, то такая семья не приносит пользы и радости никому, но не у всех есть мужество и силы начать все с на-чала.

Очень трудно дать оценку влиянию таких отношений в семье на детей и внуков. Скорее всего, влияние отрицательное. Но бывает и наоборот. Видя, что в семье не все благополучно, дети делают правильные выводы и уже в своих семьях поступают иначе. Но никто не может быть судьей в отношениях между мужем и женой. Если они живут слаженно – это их общая заслуга, если нет мира – это их общая вина.
В жизни не все так просто, формулировки типа "не сошлись характерами" часто скрывают самые разные глубинные причины разлада.  Общих рецептов не существует ни для одной семьи, но могу с уверенностью утверждать, что когда чувства притупляются, всегда можно найти устраивающий обе стороны компромисс, но это только в том случае, если стороны разумны. Во всех других случаях это или постоянные скандалы или развод со скандалом.

Грустная получилась глава, с философией и просто с рас-суждениями, и в жизни чаще бывает грустно, чем весело. Особенно это проявляется, когда начинаешь анализировать и вспоминать прошлое время. Все хотят быть веселыми, счатливыми и богатыми, но получается это только у тех, кто не всегда искренен.


 



                КАПЛЯ ВТОРАЯ

                Немного о школе и поступлении в
                военное училище


В первый класс я пошел, будучи в эвакуации в Сибири, а продолжал учебу уже после возвращения в Чернигов. Помню, что отвели меня в школу, а это было достаточно далеко от дома, но обратно идти нужно было по центральной улице Попудренко несколько кварталов, а там я уже знал, где наш дом. Города я еще не знал, да и было мне около семи лет. Мама тщательно проинструктировала меня: вот выйдешь из дверей школы, повернешь направо и прямо иди почти до дома.
Первый день запомнился тем, что из школы нас вывели после окончания уроков из другой двери, которая была рас-положена с другой стороны школы. Я хорошо запомнил инструктаж, но никто не предполагал, что нас выведут с другой стороны. Вышел, и добросовестно повернул направо, но все показалось мне таким незнакомым, что я засомневался, – а правильно ли я иду? Вскоре я дошел до речки, впоследствии узнал, что это была река Стрижень, которая протекала в черте города и впадала в реку Десну. Но тогда мне было не до изучения географии города.
Впервые я заблудился, но быстро взял себя в руки и стал рассуждать, где я совершил ошибку. Сначала вернулся обратно к школе, но там уже не было никого из моих соучеников, да я и не очень их запомнил в первый день занятий, не было и учительницы. Признаться, что я заблудился, было стыдно, я понял свою ошибку,  стал искать улицу Попудренко и вскоре нашел ее.
Дальше все было делом техники, я шел по улице и узнавал те дома, на которые было обращено мое внимание, когда мы шли в школу. Дома никто не заметил, что я пришел чуть позд-нее, да никто и не знал в первый день, когда я должен воз-вращаться из школы.
В школу мама давала с собой завтрак, обычно два кусочка хлеба с маслом, посыпанные сахаром. Не все приносили с собой завтраки, поэтому многие просили: "Дай кусочек!". Фактически я половину завтрака съедал сам, а другую по кусочкам отдавал другим.
Был один мальчик, это уже, примерно, в третьем классе, так его родители работали на ферме, и он носил  в школу жмых, которым кормили скот. Приносил он его пол портфеля и всех угощал. Трудно разгрызать этот "скотский" продукт, но зато, когда он размокал во рту, то можно было порадоваться за коров, которых кормили этим жмыхом. У нас он назывался макухой.
Увлечение этой макухой имело "определенные" физиологические последствия, во время уроков ученики часто портили воздух, причем так ядовито, что просто нечем было дышать. Учителя знали это и вместе с нами дышали, что вызывало дикое веселье, особенно, когда кто-нибудь просил пересадить его на другую парту, потому что дышать нечем. В классе были только мальчики и шутили по-мальчишески.
Страстное увлечение – иметь самопал. Это запаянная с од-ной стороны медная трубочка, которая использовалась как ствол пистолета. В нее набивали порох или серу от спичек, а потом через специальную прорезь поджигали. Нужно отворачивать лицо во время выстрела, потому что часто трубочки разрывались и поражали лицо и руки. Но это не останавливало пацанов, оружие совершенствовали и стреляли.
Все это проходило в школьном дворе во время перемен. Во двор приходилось выбегать на переменах, потому что все "удобства" – на улице. Особенно неприятно бегать в про-мерзший туалет зимой, но альтернативы нет.
Верхняя одежда висела в раздевалке, получить пальто всегда проблема, поэтому в любой мороз выбегали на улицу без верхней одежды, что чревато было простудой.
Здесь же на школьном дворе происходили выяснения отношений. Заранее договаривались враждующие стороны о том, что сегодня после уроков будет драка, по-нашему "стукалка". Зрители становились вокруг дерущихся и следили за соблюдением правил драки. Дрались только один на один.  Лежачего не били, подножки запрещались, драка шла до первой крови, потом объявлялся победитель.
Ни  в какое сравнение это не идет с тем, как дерутся сего-дня, нападают стаей (иначе это и не назовешь) на одного, сбивают с ног и бьют ногами. Драки у нас случались часто, но такой дикости и жестокости не приходилось видеть ни-когда.
Писали в классе только чернилами, макая перья в чернильницы-непроливайки, шариковых ручек не было, а когда они появились, то ими не разрешали писать в классе. Сегодня смешно вспоминать, что шариковые ручки были многократного использования, когда кончалась в ручках паста, то ее заправляли в специальных пунктах заправки. Часто паста проливалась и портила одежду. Даже газированную воду в то время заправляли в специальные сифоны, и тоже были пункты для зарядки сифонов газированной водой.
Вспоминаю то время и удивляюсь, как мы пили из общих стаканов, которые продавец ополаскивал холодной водой, и не было никаких эпидемий и заразы. Никто не думал, что когда пьешь у автомата с газированной водой, то, возможно, стаканом  пользовался человек, больной заразной болезнью. Другое было время,  другие люди и отношения между ними. Не берусь судить – лучше или хуже, но справедливей и чище, точно.
Запомнилось, как всего один раз я был в пионерском лаге-ре.  Лагерь располагался в сосновом лесу, я не привык ходить босиком и в первые же  дни проколол ногу сосновой иголкой. К несчастью, ранка загноилась, и я прыгал на одной ноге. Кормили отвратительно, все время хотелось есть. У папы там был кто-то знакомый, с которым он договорился, что я буду подходить к столовой, называть свою фамилию и мне дадут хлеба. Несколько раз так и было, я подходил, говорил, что я Стыскин и мне давали кусочек хлеба. Выражение "я Стыскин, дайте кусочек хлеба" стало после этого пио-ерского лагеря, в нашей семье нарицательным.
Трудное было время, но сегодня припоминаешь в нем и много хорошего, наивного, честного. Куда и почему все это ушло –  не знаю. А возможно, это просто мои ностальгические воспоминания о детских годах.
Порядки в мужской школе отличались от порядков в сме-шанных школах. Все школы города, в которых обучение шло на русском языке, были раздельного обучения. Школы же украинские – смешанные. Учителя понимали, что раздельное обучение имеет свои плюсы и минусы. Так, мы практически имели мало возможностей общаться с девочками, и это сказывалось на нашем поведении. Поэтому периодически устраивались вечера отдыха, на которые приглашались девочки. В городе имелись две женские школы и одна мужская, по-этому и мы и нас приглашали на вечера по очереди. Учителя стояли по углам зала, где проходили танцы, и уговаривали мальчиков приглашать на танец девочек. Танцевали бальные танцы, чаще вальс.
Я не отличался особыми танцевальными способностями, но основные движения в бальных танцах разучил. Иногда объявлялся "белый" танец, это когда девочки приглашают мальчиков. Сегодня, вспоминая школьные годы, я понимаю, что мой внук, которому сегодня восемь  лет, больше осведомлен об отношениях между полами, чем мы тогда в 7-8 классе.
Должен отметить, до седьмого или восьмого классов нам не разрешалось носить прически, все ученики пострижены наго-ло. Основным источником нашего просвещения являлись книги и кино. Еще и в буйных фантазиях не существовало телевидения и Интернета, никто понятия не имел о порнографии и эротике. И я не жалею, что так было. То, что мы видим сегодня, с моей точки зрения, безнравственно, но, как считает молодежь, это устаревший взгляд человека прошлого века. Не оспариваю, не уверен в своей правоте, трения между поколе-ниями не сегодня возникли и не завтра кончатся.
В начале 50-х годов, когда заканчивалось мое обучение в средней школе, все чаще вставал вопрос: что делать дальше, продолжать учиться или поступать на работу? Дополнительный заработок не помешал бы семье. Большая часть выпускников средней школы в то время стремились поступить в институт, получить высшее образование. Родители были готовы больше работать, меньше тратить на себя, но только дать возможность детям продолжать учебу. Не поступить в институт считалось не только не престижно, но просто стыдно.
До пятого класса я был хорошо успевающим учеником. Особенно преуспевал в математике. Моя учительница Любовь Геннадиевна Кипнис всегда ставила меня в пример. В большинстве случаев я все задачи и примеры в классе решал первым или одним из первых. И сегодня затрудняюсь честно сказать, что помешало мне развить способности и продолжать оставаться лучшим учеником. Возможно, леность или отсутствие жесткого контроля и требовательности со стороны родителей, но с каждым своим переходом в последующий класс я все больше терял свое первенство и становился обычным посредственным  учеником.
Большую часть свободного времени я проводил на улице в играх с друзьями. Правда, папа  иногда гневался и возмущался тем, что я практически не работаю дома. Он считал, что на домашние задания должно уходить как минимум не меньше времени, чем в школе, а я делал все задания буквально за несколько минут или не делал вообще.
В школу ходил без портфеля и сумки, приносил с собой необходимые тетради, дневник и ручку. Все это держал за ремнем брюк. Так продолжалось несколько лет, и уже в 8-м классе я не мог решать задачи ни по математике, ни по фи-ике. Дома в тетради записывал условия  задач, что дано, что требуется определить, а в школе на перерыве или до занятий за несколько минут списывал решения у тех, кто выполнял домашние задания.
Учителя проверяли тетради, для чего проходили по рядам, и я формально отчитывался за проделанную работу дома. Это был просто отчет, но не более того, знаний у меня не прибавлялось. Продолжаться так  долго не могло, я понимал, что нужно принимать какое-то решение. Если я собирался продолжать учебу дальше и поступать в институт, то с таки-ми знаниями даже предпринимать попытку поступления не имело смысла.
Где-то на уровне подсознания я думал, что если продолжу учебу, то стану инженером. Не знал каким, но почему-то стать учителем, врачом или юристом мне не хотелось. И я начал заниматься математикой и физикой более серьезно, главное, самостоятельно и целенаправленно. Начал не про-сто переписывать решенные домашние задания, а вникать в смысл и способы решения задач.
В то время появилось много задачников с решениями и анализом ошибок при их решении, допущенных абитуриентами при поступлении в институт. Результаты появились не сразу, но чем ощутимее приближалось время окончания школы, тем более упорно я занимался. Появились интерес и азарт. Если раньше, когда я сходу не мог решить задачу, я бросал ее, то теперь старался найти правильный ход. Накопился опыт, выработались определенные приемы и навыки в решении,  все реже приходилось заглядывать в готовое решение, но когда я делал это, то всегда ругал себя, – как я не мог додуматься сам, ведь решение было рядом!
Я помню авторов  учебников, по которым занимался. Это Моденов, Антонов, Шахно. Задачи по алгебре, геометрии и тригонометрии, т.е. то, что нужно было мне для сдачи вступительных экзаменов в институт. Теперь любая, даже самая сложная задача, вызывала во мне интерес, а не страх, как раньше, и я искал ключи к ее решению. Заметили сдвиги к лучшему и учителя, но я уже думал не об аттестате зрелости, а о вступительных экзаменах в институт. Химию я постиг в том объеме, который нужен был для сдачи экзаменов в шко-ле, потому что знал, – в обычном техническом институте она мне не потребуется. С литературой тоже все понятно, я знал, что нужно будет писать сочинение, и считал, что мне легче написать сочинение на вольную тему, чем раскрывать чей-то образ. А так как с грамотностью у меня дела обстояли не-плохо, то я рассчитывал получить хорошую оценку. Кстати, в будущем все это полностью подтвердилось.
В 1953 году я  окончил мужскую среднюю школу №8 имени 30-ти летия  ВЛКСМ, получил очень средненький аттестат зрелости и передо мной встал выбор института и города. Конечно, предпочтительней бы поступать в Киеве, есть любые институты, близко от дома, но этот вариант сразу же отпадал. В то время отношения к абитуриентам с пятой графой нельзя было назвать благоприятными. Еще можно на что-то рассчитывать, имея медаль, а с моим аттестатом шансы для поступления приближались к нулю.
Стали выбирать не институт, а город, где можно бы остановиться и пожить у знакомых или родственников на время сдачи вступительных экзаменов, а, возможно, и на первое время после поступления в институт, если не будет мест в общежитии. Наиболее приемлемым оказался город Свердловск, где тоже много институтов и где жила моя тетя. На-писали ей письмо, она милостиво согласилась принять меня у себя и поселить в своей единственной комнате вместе со своим сыном. И я поехал.
К окончанию школы мне пошили первый мой костюм си-него цвета, ботинки еще выглядели очень даже ничего. В маленьком чемоданчике уместились все мои пожитки и книги. Несколько дней в плацкартном вагоне не остались в памяти, следовательно, ничего необычного в дороге не происходило. Проводник разносил по вагону чай, а обедал я в ресторане, стараясь истратить как можно меньше выделенных мне денег.
На всю оставшуюся жизнь запомнил первую ночь в "кварире" тети. Прошло совсем немного времени после войны, в Свердловске жизнь характеризовалась крайней нищетой и убогостью. Переговорили с тетей обо всех родственниках, рассказали новости, передал приветы и подарки и, наконец, улеглись спать. Несмотря на усталость, я почувствовал, что почему-то зудит и чешется все тело. Примерно через полчаса включили свет, и предстало зрелище не для слабонервных. Все стены усыпаны клопами. Я никогда раньше и никогда позже не видел такого скопища насекомых. Обкусали они меня всего, а для хозяев это было привычное явление, и они в две руки стали собирать клопов в баночки с водой, приготовленные заранее. Эту процедуру провели несколько раз, а потом ножки моей кровати поставили в баночки с водой и уставшие и обкусанные заснули.
Причем оказалось, что клопы к хозяевам уже привыкли и набросились на меня, на свеженького. Но даже при такой защите клопы умудрялись залезать на потолок и с него пикировали на меня. В общем, эта первая ночь и обкусанное тело остались самым ярким воспоминанием до экзаменов.
Без особых трудностей у меня приняли документы в политехнический институт, и я стал готовиться к экзаменам. Помню, что в моей группе абитуриентов было 32 человека. Сдавали шесть экзаменов:  математика и русский язык письменно и устно, физика и английский язык. После письменно-го экзамена объявляли результат, и получившим неудовлетворительную оценку предлагалось забрать свои документы, не дожидаясь решения мандатной комиссии. Забегая не-сколько вперед, скажу, что все экзамены из нашей группы на положительные оценки сдали только четыре человека и я  в том числе.
Во время вступительных экзаменов преподаватели кафедры физической подготовки для всех поступающих устраивали свой экзамен. В него входил зачет по плаванию. Нужно было проплыть 100 метров на скорость и показать какой-то высокий результат, чего я сделать не мог, или проплыть 400 метров без учета времени. До этого экзамена я умел плавать, как у нас говорили, по-собачьи и никогда на реке не пробовал столько проплыть. Но выбора нет, и я вместе со всеми прыгнул в 50-метровый бассейн и поплыл. Предстояло восемь раз проплыть бассейн. Помню только, когда я повернул в третий раз, то некоторые уже заканчивали сдачу экзамена по плаванию. Когда я проплыл половину, то в бассейне остался я один со своим стилем плавания. Я уже не лежал на воде, а, по-моему, стоял и медленно продвигался к цели. Когда я доплыл, у меня хватило сил только на то, чтобы назвать свою фамилию для получения зачета. Потом я передохнул несколько минут, потому что сразу вылезть из бассейна не мог.
Наконец, экзамены все прошли, осталась только мандатная комиссия. До этого счастливого момента из группы осталось только четыре человека. Один абитуриент зашел вместе с отцом, бывшим выпускником этого вуза, и оба быстренько довольные ушли. Когда подошел мой черед, помню все как в тумане. Я видел только длинный стол, за которым сидели какие-то люди, секретарь приемной комиссии представила меня.
– Вот Стыскин, сдал все экзамены, набрал в сумме 23 балла.
И наступило молчание. Потом задали вопросы, где работает папа и сколько получает, чем занимается мама, и почему я выбрал этот институт. Я  ответил на эти вопросы, и опять наступило неловкое молчание. Потом  ректор обратился с вопросом к декану:
– Ну, берешь? 
Декан  подумал и отрицательно покачал головой. Сразу же секретарь объявила, что я могу забрать свои документы, дол-жен освободить общежитие и могу приехать к ним в следующем году.
Нужно заметить, что с клопами я прожил не долго и пере-ехал в общежитие. После объявления решения мандатной комиссии до меня стал доходить смысл сказанного, я понял, что стою у разбитого корыта, что пропал год и мне нужно возвращаться домой.
Почему-то именно в этот момент вспомнились мои муки в бассейне, и я с сожалением подумал, что зря плыл. Я не-сколько задержался, и мне напомнили, что я свободен. Вы-шел из комнаты и все как в тумане: не поступил в институт, остался без денег, стыдно возвращаться домой и нет ясного представления, что делать дальше.
Но, как всегда бывает в жизни, стали появляться варианты. Предложили поехать в какую-то экспедицию на крайний север, а через год можно поступать в институт вне конкурса, т.е. нужно только на положительные оценки сдать экзамены. Стал думать: а если за год хоть частично выветрятся мои знания, и я провалю хоть один экзамен, то это будет вообще плохо. Потом появилась возможность поступить в школу гражданского аэрофлота, где готовили летчиков и штурма-нов, но для этого нужно пройти очень серьезную медицинскую комиссию, где подвергали проверке на центрифуге. Меня не прельстила и эта перспектива. Самым обидным было то, что когда уже закончились все мои муки со сдачей экзаменов и мандатной комиссией, то в это же время закончился прием во все вузы, в том числе и в мединститут в Ижевске.
На уровне подсознания мне казалось, что я зря не стал врачом. Ведь не обязательно быть хирургом или работать патологоанатомом. Можно стать психологом или психотерапевтом. С каждым днем мне все больше казалось, что я  зря не стал врачом. Но как всегда, вдруг выяснилось, что в каких-то вузах Свердловска есть недобор и приглашают всех, успешно сдавших экзамены, в установленное время и место прийти с документами. В актовом зале, кажется, лесотехнической Академии, куда я пришел, собрались сотни таких, как и я не поступивших, но сдавших все экзамены. На сцену вышел какой-то представитель этой Академии и спросил: кто сдал все экзамены на отлично и получил 30 баллов? Мне казалось, что таких не будет, потому что сдать все на отлично и не поступить в институт – это нонсенс. Каково же было мое удивление, когда поднялись две или три руки. Их пригласи-ли пройти в указанную аудиторию. Потом спросили у кого 29 баллов. Таких оказалось уже больше и на 28 баллах предложения прекратились. 
С моими 23 баллами и здесь делать было нечего. Вернулся в общежитие и стал думать, что делать дальше? Тут услышал, как кто-то рассказывает, что  в военкомате принимают желающих поступить в военные училища. На завтра я уже был в военкомате. Там какой-то старший лейтенант, у которого каждое второе слово было мат, не вынимая  папиросы изо рта, задал мне два вопроса – есть ли у меня аттестат зрелости, и есть ли  деньги. На первый вопрос я ответил положительно, а на второй отрицательно.  Старлей обрадовался и сказал, что я полностью подхожу для поступления в военное училище.
Он дал мне заполнять анкету, которая состояла из множества вопросов, включая и традиционный: "есть ли у меня родственники за границей?" Потом предложил мне на выбор:
– Есть места в пехотное, десантное и танковое училища. Какое тебе по душе?
Мне казалось, что я для пехоты не подхожу, но когда по-думал о десантном училище и перспективе прыгать с парашютом, понял – десант это та же пехота, только в худшем варианте. Поэтому неуверенно промямлил вроде того, что танковое училище мне больше по душе, хотя особой любви к железу не питал.
У меня забрали аттестат зрелости, заполненную анкету и назначили день, когда я должен быть отправлен в училище. В голове путались разные мысли, я сомневался в правильности избранного пути, все еще надеялся на чудо…  И в назначенный день не пошел в военкомат.
Приближалось время, когда меня должны выселить из общежития и так как новых вариантов устройства моей судьбы не появилось, я опять отправился в военкомат. Меня встретил тот же офицер. Воспроизвести литературным языком все сказанное им в мой адрес, в адрес моей матери и всех родственников не представляется возможным. Несколько успокоившись, этот начальник все же спросил у меня, почему я не пришел вовремя, на что я ответил, что у меня в общежитии украли ботинки. Он посмотрел на мои ботинки, и ему даже в голову не пришла мысль, что я обманываю его. Я и теперь помню, как выглядели мои ботинки.
Несколько остыв, он сказал, что в то училище, куда я дол-жен был ехать, команда уже уехала, но появилась новая разнарядка –теперь уже в артиллерийские училища. Он предложил мне на выбор три города, и я выбрал Рязань, исходя только из одного критерия – это ближе всего к Чернигову.
Таких как я собралось семь человек, меня назначили старшим, вручили запечатанный пакет, дали проездные документы и отправили поездом из Свердловска в Рязань. Приехали в Рязань мы поздно вечером, уже темно, на контрольно-пропускном пункте нам показали, куда нужно идти и предупредили, что если мы отклонимся от маршрута, то часовые могут начать стрелять в нас.
Для нас 17-18-летних юношей все было впервой, мы все предупреждения принимали всерьез. Без приключений добрались до палаток, там уже кто-то обосновался, нам показа-ли, где лежат матрасы, подушки и одеяла. Все эти постельные принадлежности, естественно, без простыней и наволочек, но мы так устали в дороге, что моментально заснули.
Утром нас разбудил старшина, ничего не объясняя, строем куда-то повел. Очень скоро мы поняли, что нас привели к парикмахеру, всех обстригли наголо и сразу же отправили в баню. После бани приказали переодеться в военное обмундирование. Выдали не новую форму, но после стирки, и по-казали место в казарме, где мы должны жить до экзаменов. Ни расписания экзаменов, ни каких-либо разъяснений не да-ли, просто рассказали о распорядке дня, когда завтрак, обед и ужин, а все остальное время посвящено работе. Работа не сложная, нужно в артиллерийском парке поднять пол на полметра, для этого мы копали землю и носилками подноси-ли ее. 
Помню, что без привычки к такой работе в первый день уже после двадцатых носилок руки не держали даже пустые носилки. Но это не волновало руководство, оно приказало работать, и мы должны были работать. Причем работали не-зависимо от погоды. Могли быть ветер и дождь, а мы все равно таскали землю. Должен признать, что почти за месяц такой работы я окреп, закалился, этому способствовал и режим.
Однажды во время вечерней поверки нам сказали, что завтра будет экзамен по математике. Это было неожиданно, без подготовки, без повторения материала и без программы… Вдруг на тебе экзамен! Но наши эмоции никого не волнова-и и не интересовали. Сказано завтра экзамен, значит, будет экзамен!
Нужно признать, что по сравнению с экзаменами в институт  это трудно назвать экзаменом, мне все задания показались легкими, и я сдал работу раньше отведенного времени. Сдача экзамена не освобождала от работы, сразу после него мы пошли таскать землю.
И так повторялось еще несколько раз, вечером объявляли об экзамене, а утром мы сдавали. Таким образом я сдал все экзамены и опять в установленное время предстал перед очи мандатной комиссии. Но теперь за столом восседал генерал, а вокруг него сидели офицеры. Оказалось, что мои результаты сдачи экзаменов устраивают комиссию и меня могут за-числить в училище, но на мое "счастье" оказалось, что для поступления требуется ученическая и комсомольская характеристики, а их у меня не было. При поступлении в институт их не требовали, а в училище до мандатной комиссии я об этом не знал. Опять наступила тишина, опять задумались члены комиссии, что со мной делать, но нашлось компромиссное решение. Генерал сказал, чтобы я позвонил домой и попросил прислать эти характеристики.
И опять я и не поступил, и не отчислен. Домой ехать со-всем не хотелось. Стыдно. Мало того, что не поступил в институт, так еще приеду лысый, как после заключения. Я дозвонился домой. Мама нашла классного руководителя, хотя все учителя находились в отпусках, "выбила" эти злополучные характеристики и прислала их мне. На эту процедуру ушел почти месяц, и все это время я пребывал в подвешен-ном состоянии.
Тех, кто поступил, переодели в новое обмундирование, кто не поступил, – отправили домой, а я сам по себе и в старом обмундировании. Потом узнал, что принимали потоками, а поскольку я не прошел в первый раз, так меня оставили на второй поток. Теперь мне предстояло уже в третий раз быть на мандатной комиссии. Генерал прочитал мои характеристики, опять в его мозгу возникли сомнения, он предложил мне приехать на следующий год, потому что мне нет еще 18 лет, на что я возразил, что я ведь экзамены сдал. Короче, без особого энтузиазма мне объявили, что я принимаюсь на первый курс Рязанского артиллерийского училища по специальности звуковая разведка. Генерал высказал пожелание, чтобы я был отличником. На это я, конечно, не рассчитывал, но воспринял это пожелание как радостное известие. Ведь мне не нужно возвращаться домой, я одет, обут и сыт, есть где жить и меня будут учить. Я не знал тогда, что эта "радость" составит смысл моей жизни и будет продолжаться 33 года. 
 

                *        *        *
Вспоминая сегодня свои детские годы, я испытываю какое-то двойственное чувство. С одной стороны, детство как детство. Как у всех. Игры, развлечения, забавы, шалости, выяснение отношений с друзьями. Все воспринималось как должное. И нам внушали, что наше детство счастливое! А с другой стороны, понимаю, насколько мы были отсталыми, ведь прошло всего несколько десятилетий, а интересы со-временных детей и юношей принципиально изменились. Мы не могли даже в самых смелых фантазиях представить, что будет Интернет, что телевидение получит такое распространение в мире, что появится новая техника, значительно облегчающая нашу жизнь. Об этом не писалось даже в фанта-стических  романах, которые мы читали.
У значительного числа моих сверстников чтение являлось единственным увлекательным занятием, расширявшим наш кругозор, дававшим пищу для размышлений. Я всегда брал книги в библиотеках, сначала только в школьной, а потом и в городской. Когда возвращал книгу в библиотеку для замены, библиотекарь почти всегда спрашивала, о чем книга, по-нравилась или нет.
Однажды я взял читать новеллы Скаррона, они написаны несколько в фривольном стиле, и я замялся при ответе на вопрос, понравилась ли мне книга. В следующий мой приход библиотекарь сказала:
– Какая я дура, что дала тебе читать эту книгу! – Оказалось, она сама прочла ее после меня. 
Часто проводились диспуты, обсуждения прочитанного, все это носило романтический характер и никогда не связывалось с существующим строем, с политикой. Один раз и навсегда нам вбили в наши головы, что Советский Союз – самое лучшее государство в мире, с самым современным строем, и многие годы мы даже не думали, что это не так. Никакой практически информации из-за рубежа у нас не было, книги мы читали только те, которые нам разрешалось, и никогда не задумывались, что все это искусственно кем-то создано и строго контролируется.
В школе работали кружки по интересам, по различным видам спорта, включая шахматы и шашки; обязательно в каждой школе был хор, куда записывали полу принудительно. Можно было заниматься и в детских спортивных школах, которые работали при всех спортивных обществах. Многие дети по принуждению родителей занимались в музыкальных школах. Не обошла и меня эта участь.
В первые годы после войны мама познакомилась с одной молодой женщиной, Ириной Петровной, которая только-только окончила Одесскую музыкальную школу и получила назначение на работу в Чернигов. Ей негде было жить, и мама согласилась, чтобы она какое-то время пожила у нас. Мы даже спали с ней в одной комнате, мне было тогда 10-11 лет, и ей 22-23. Она на меня смотрела как на ребенка, а я считал ее взрослой учительницей музыки. Это позднее она рассказала, что ее папа был репрессирован, что у нее осталась мама в Одессе. А пока по просьбе мамы она учила меня нотной грамоте и игре на аккордеоне.
Мне и сегодня, когда вспоминаю эти уроки музыки, становится стыдно за себя. Я не хотел заниматься, это отвлекало меня от футбола, в который мы играли на поляне возле дома. Футбольный мяч в те годы для нас – большая редкость, практически мы видели его только на футбольных матчах взрослых команд. У нас же роль футбольного мяча мог выполнять любой мячик, даже плохо пригодный для футбола. Ворота выставлялись из кирпичей, никакой разметки "поля" не делали, да и правила были очень условные.
Поскольку на таких воротах не могло быть никаких сеток, то часто возникали споры – был гол или нет? Мог такой спор закончиться и выяснением отношений, но часто просто оканчивался прекращением игры. Кстати, и играли мы не на время, а до тех пор, пока кого-нибудь не позовут домой, или до выяснения отношений.
О спортивном инвентаре, одежде и говорить нечего, часто играли босыми ногами, потому что жалели ботинки. Наши ноги практически всегда украшали ссадины и синяки. Когда кто-нибудь поранит палец на ноге, чаще всего большой, то рану посыпали песком, и все заживало.
И вот в самый разгар наших мальчишеских баталий меня звали домой на урок музыки. Ирина Петровна уже приготовила инструмент, а я с самым недовольным видом, на который был способен, брался за него.
Перед этим нагло брал будильник, заводил его на 45 минут и предупреждал, что как только он зазвенит, мы урок прекращаем. Эту наглость с моей стороны Ирина Петровна тер-пела, не подавая вида.
В будущем она окончила консерваторию, слыла лучшей учительницей музыки в городе, аккомпанировала в самых  престижных музыкальных организациях. Перевезла из Одессы свою маму и дядю, получила трехкомнатную квартиру в центре города, но устроить свою личную жизнь не смогла. Ее переезд и послужил поводом прекратить занятия музы-кой. Мне предлагали ходить домой к Ирине Петровне, но это было уже выше моих сил.
А пока я с нетерпением ждал звонка будильника и на половине ноты срывался гулять во двор. Но даже при таких занятиях научился играть на аккордеоне, а когда приходили гости, родители просили меня сыграть вальс, фокстрот, а я больше предпочитал "Мурку" и "Семь сорок".
Сегодня даже трудно представить себе, что занятия в кружках, секциях, в доме пионеров и во всех других местах предоставлялись бесплатно. Это сейчас я понимаю: то был один из способов занять молодых людей, заставить их заниматься творчеством и спортом. Им это предоставлялось бес-платно, но государству обходилось в копеечку. К слову сказать, мы тогда не знали, что такое наркотики, мне кажется, что было меньше пьянства, что народ жил духовнее, и отношения были более доверительные.
Понимаю, что нельзя делать таких обобщений, что воз-можно это ностальгические воспоминания молодости, но за-быть это время не могу. Да и жили тогда люди ближе друг к другу, часто имея общую кухню в коммунальной квартире, знали обо всех радостных и грустных событиях соседей, было принято что-то одалживать друг у друга, с обязательной отдачей. Чаще всего одалживали спички, соль, а иногда продукты, деньги, когда неожиданно приходили гости. Все это потеряно навсегда, каждый живет в своем мирке, каждый для себя, и я не знаю: это лучше или хуже. Но ясно одно – нынче все не так, как было в недалеком прошлом.
               
*        *        *
В послевоенное время все жили трудно. В нашем дворе было два дома, в которых жили около десяти семей. Часть семей жила в этих домах еще до войны и после нее вернулась в свои квартиры, а часть жильцов – новые. На нашей и на близлежащих улицах все практически знали всех. Знали детей, знали, кто, где работает, как живет. Можно сказать, что большинство семей жили бедно, но дружно.
Чтобы как-то облегчить существование, мама покупала на базаре цыплят, выращивала их практически все лето. Когда резали курицу и варили бульон, –  это был праздник. Запах стоял не только в квартире, но все соседи чуяли носом, что Софья Григорьевна варит бульон. Для детей делались куриные котлеты, они отличались от говяжьих цветом и вкусом. Сегодня мы вообще никаких котлет не признаем, кроме куриных, а когда-то это был деликатес.
Несколько раз мама выращивала гусей, и я впервые увидел, как их насильно кормят. Зрелище не из очень приятных, но зато потом была нежная гусиная печень, жирное мясо, много шкварок с топленым жиром. Из пуха мама делала по-душки. Шкварки она складывала в стеклянные банки, в которых они хранились. Все любили шкварки. Папа клал их в кашу и говорил, что очень вкусно, а нам их мазали на хлеб, и мы тоже не жаловались.
Несколько раз мама выкармливала кабана. На базаре покупали поросенка, помещали  его в специально приготовленную клетку во дворе и кормили. Сначала кормом служили трава и вареная картошка с головками кильки, для вкуса. Когда варили картофель в большом чугуне, мы тоже таскали картофелины и ели. В мои обязанности входило нарвать лебеды, причем достаточно много, целую корзину. Часто бывало так: мы играем в футбол или в другие игры, а мама зовет меня рвать эту лебеду. И отказаться нельзя, – ведь кабан-чик выращивается, чтобы зимой было сало.
Не дай Б-г, попадут эти строки на глаза добропорядочному еврею! Как так! В еврейской семье, где папа и мама оба чистокровные, причем папа учился в хедере, выращивают кабана и едят не кошерную пищу. В то время я даже не представлял себе, что должно быть иначе. В этих вопросах я отличал-я поразительной неосведомленностью. Вот вам пример. Моя бабушка Люба, мамина мама, приехала в Чернигов и жила у маминой родной сестры Сары. Так вот, мне говорили, что она религиозная, у нее отдельная посуда для мясного и молочного, что она ест кошерную пищу. Я тогда сказал:
– Раз бабушка религиозная, я буду водить ее в церковь.
Родители смеялись над этим моим предложением водить бабушку в церковь, а тогда мои познания в различных религиях были равны нулю. И не только я, большинство моих сверстников не знали религиозных обрядов и традиций, а про иудаизм так вообще не было и речи.
Потом я узнал, что прежде у нас в городе была синагога, но ее разрушили, что есть молельный дом, и туда ходят старые евреи, но ходят тайно, и говорить об этом не принято.
К осени поросенок вырастал в большого кабана, перед за-боем его кормили тем же картофелем, но подсыпали муку, и он уже просто лежал и хрюкал от удовольствия, не предвидя своего конца. Когда он весил больше ста килограммов, приглашали резника, который за плату разделывал тушу кабана. Тут же делали домашнюю колбасу, а на большой сковороде жарили свежатину, и все было очень вкусным. Угощали всех соседей, для них это был маленький праздник.
Резник выпивал свежую кровь, почти стакан, что вызывало у нас просто ужас. Потом часть свежего мяса и сала мама продавала, а вырученные деньги помогали прожить зиму.
В нашем дворе жил сосед, мой одноклассник, Боря Саенко. С пятого класса он бросил школу, как тогда говорили, пошел не по той дорожке, и оказался потом в тюрьме. Но когда нам было еще где-то лет по десять-одиннадцать, однажды он предложил мне сделку. На нашей же улице жил ветеринарный фельдшер, так вот его семья жила значительно богаче, чем все остальные. У фельдшера был сын, тоже примерно наш ровесник, но, как мы считали, глупее нас.
Боря узнал, что они сало не продают, а солят и складывают в бочки. Это такие бруски сала размером двадцать на двадцать сантиметров. Боря договорился, что этот пацан будет поставлять нам сало, а мы будем за это делать, я уже не помню что. Он честно таскал из дому сало, отдавал нам, а мы шли на базар его продавать. Практически все делал Боря, я только сопровождал его, потом на вырученные деньги мы покупали там же на базаре сладости. Нас уже ждал на базаре какой-то инвалид, покупал у нас за бесценок сало, а потом перепродавал.
Но в один прекрасный момент, папа этого пацана обнаружил недостачу сала и проучил своего наследника так, что он несколько дней не появлялся на улице. Приходил этот разгневанный родитель и к нам во двор, но спросить с нас нечего, мы сало не воровали, его сын приносил его сам и сознался в этом.
Каждое лето мама варила варенье из клубники, вишни и малины. Варка варенья – это целый ритуал. Во дворе она ставила два кирпича, на них медный таз. Причем, таз этот неизвестно кому принадлежал, а варенье варили в нем все соседи. Потом разжигала огонь, и все дети ждали, когда за-кипит варенье и с него будут собирать пенки. Дети подставляли кусочки хлеба, а мама намазывала на них пенку от варенья. Потом мама на блюдечке проверяла готовность варенья, и разливала его по баночкам.
Зимой в непогоду и стужу по вечерам было приятно вы-пить чаю  с домашним вареньем. Сегодня, когда в магазинах есть варенье из всевозможных фруктов, его вкус кажется мне не таким – не идет в сравнение с маминым. Иногда про-сил Аллу сварить варенье, но это всегда вызывало у нее раздражение, хотя она и варила из клубники и абрикосов. Сейчас я сильно ограничен в потреблении сладкого, так что отпала необходимость в варенье.
По своему рецепту мама делала наливку. Бутыли и бутылки стояли на подоконнике, их горлышки она закрывала марлей, периодически с этими емкостями проводила какие-то манипуляции. Зимой, когда приходили гости, эта наливка выставлялась на стол, и гости отдавали ей должное.
Прошло много времени, а запахи и вкус многих продуктов, к которым привык в детстве, до сих пор помню. И когда в магазине или на рынке выбираем какой-нибудь продукт, то всегда критерием отбора является то, насколько он соответствует вкусам детства.


*       *       *
Рядом с нашей улицей жила моя родная тетя Сара, у которой росли двое детей – Фрида и Фима. Ее с мамой называли неразлучной парочкой. Они вместе с нами находились в эвакуации, там же в 1941 году Фима и родился. Наша землянка стояла на краю ущелья, на дне которого протекал ручей, а склоны его покрыты черемухой. Все запомнили случай, когда Фрида чем-то отвлеклась, и коляска, в которой спал Фима, покатилась в овраг. К счастью, его вместе с постелью выбросило из коляски, и он повис на кустах. Фриде уже было тогда десять лет, ей доверяли смотреть за младшим братом, но доверия она не оправдала.
Вместе с нами они вернулись в Чернигов и одно время жили у нас. Но потом, когда удалось выгнать полицая из квартиры тети Сары, они поселились отдельно. И Фрида, и Фима в школе учились значительно ниже среднего уровня. Их тя-нули, чтобы они окончили семь классов, и устроили на работу. Фрида всю жизнь работала счетоводом, кассиром или бухгалтером. А Фиму устроили учеником к электромонтеру. Сначала он носил большую лестницу, но оказался достаточно смышленым в работе, и вскоре стал работать электриком уже самостоятельно.
После армии он влюбился, вопреки просьбам матери женился, но очень скоро осознал свою ошибку и развелся. Женился вторично, и всю свою жизнь живет со второй женой Ларисой. У них родилась одна дочь Жанна, которая переняла лучшие качества у родителей. Лариса окончила институт с отличием, работала в вычислительном центре, всегда не очень с большим уважением относилась к Фиме, но он все терпел. К чести Фимы нужно признать, что он от природы наделен смекалкой, выносливостью и старанием в работе. Много лет он проработал на фабрике, где в фотолаборатории делал бирки на выпускаемую продукцию. Его везде ценили как хорошего работника.
В Израиле он больше десяти лет работал в ешиве поваром.  Никто не мог сравниться с ним в работе. И действительно, когда он рассказывал, что нужно было разбить тысячу яиц для яичницы, и говорил, что он делал это за время меньшее, чем трое подсобников, это была правда. В Израиле он не знал иврита, но был на хорошем счету, его ценили, а сегодня он живет в Канаде, не знает английского языка, и тоже хорошо работает.
Фима родственный, преданный брат и товарищ, но не терпит фальши и неуважения. Его Лариса теперь домохозяйка с претензиями. Ее хобби – путешествия. Их дочь Жанна в Израиле стала дипломированной медсестрой, подтвердила диплом в Канаде, и они живут все вместе.
Однажды мы были у них в гостях, знаем все не по рассказам. Тетя Сара умерла в Израиле, когда Фима находился в отпуске в Чернигове, и я был на ее похоронах вместе с Ильей.
Чуть похуже сложилась судьба у Фриды, она тоже неудач-но вышла замуж в первый раз, родила дочку, потом разошлась. Второй муж несколько моложе ее, у них родилась еще одна дочь. Сегодня все живут в Израиле и очень не-дружны. Затрудняюсь даже сказать, кто с кем разговаривает, а кто нет. С нами тоже нарушены отношения. Мы не соблюли золотое правило: не делай добра – не получишь зла. В трудную минуту мы помогли Фриде с мужем переехать из Эйлата в Мигдаль-Аэмек, нашли им квартиру, помогли с работой, за что они поступили с нами нетактично. Это самое мягкое выражение, которое я позволю себе употребить. За одну бестактность или две можно бы вообще не говорить, но если люди занимают просто потребительскую позицию, то лучше быть с ними в отношениях "здравствуйте и до свидания". К сожалению, есть и такие родственники, и о них тоже должны знать наши потомки.               
 
КАПЛЯ ТРЕТЬЯ

В военном училище


Многое в жизни приходится переосмысливать, и только в зрелом возрасте я полностью осознал, что военное училище это не просто школа по подготовке военных кадров, но и то место, где человека закаляют физически, дают вполне при-личные знания в различных областях военной науки. Но самое главное – формируют будущего офицера для армии, способного выполнить любой приказ командира, не задумываясь. При этом воспитывают патриота своей Родины, верящего в идеологию коммунистов. Звучит несколько напыщенно и для кое-кого не очень правдоподобно, но это так.
Это теперь у многих офицеров почти полностью отсутствуют такие понятия, как честь, достоинство, совесть. Все меряется только на деньги, на их количество. Но в то время все было не так. Тогда отобрали нас, юношей физически здоровых, без вредных привычек, в возрасте 17-18 лет, и на три года заперли в практически полностью изолированном пространстве, делали с нашим мировоззрением, что хотели.
На первом году учебы нас практически не выпускали в увольнение. Сначала говорили, что до принятия присяги не положено, потом, что нужно дожить до нового года, а потом посмотрим. В эти первые несколько месяцев к нам присматривались, изучали и всех, кто не подходил по каким-то качествам, отчисляли из училища. Все было подчинено жесткому распорядку дня и ничего не могло нарушить установленный порядок.
Подъем, физзарядка, завтрак, шесть часов напряженных занятий, обед и еще три часа самоподготовки под руководством офицера. И так расписано все по минутам изо дня в день. Вечером после ужина выделялось полтора часа так называемого личного времени, когда можно написать письмо, почитать или послушать музыку.
Следует учесть, что в то время не было ни компьютеров, ни телевизоров. И все проходило в специальной комнате, которая называлась "Ленинской", причем, за всем происходящим наблюдал офицер. По молодости мы быстро привык-ли к режиму, а так как у нас не было никакого предыдущего опыта, то мы не представляли, что может быть другой поря-док и другие взаимоотношения, другой образ жизни. Более того, скоро нам стал нравиться такой образ жизни, и только в конце учебы, перед выпуском из училища, мы стали ждать изменения своего статуса, производства  в офицеры и новой, самостоятельной жизни, о которой у нас имелось весьма смутное представление.
Когда утром, выезжая на полевые занятия, мы видели как студенты без головных уборов на морозе, сутулясь, идут на занятия в институт, мы не завидовали им, а жалели их, потому что, с нашей точки зрения, только мы вели достойную мужчине жизнь. А этим "студентишкам" еще предстоит по-нюхать порох, когда их призовут в армию.
При училище имелась очень приличная библиотека. За три года я перечитал массу книг из советской и зарубежной классики, потому что тогда не в моде были детективы и бульварная беллетристика. Начинал, к примеру, читать Бальзака, так брал по очереди все тома из его сочинений. И так со всеми другими писателями. Читать мог не только в эти пол-тора часа вечером, но и по выходным дням.
Вообще о выходных днях нужно сказать особо. Начальство понимало, что на целый день оставлять нас без мероприятий нехорошо, поэтому придумывались спортивные или развлекательные занятия. Из спортивных чаще всего планировались лыжные кроссы или какие-нибудь соревнования. Но когда оставалось пару часов до обеда или после обеда, то можно было или сидеть в Ленинской комнате, или на табуретке возле кровати.
Если тебе хотелось лечь в кровать, полагалось раздеться, сложить аккуратненько на табуретке обмундирование и только потом ложиться. А, встав с постели, ты обязан заправить кровать и выровнять полоски на одеяле.
Если выдавалось свободное время, я брал, вернее, покупал в буфете булку белого хлеба, полкило конфет-подушечек, зале-зал под одеяло с книгой и читал. Так незаметно съедал весь хлеб и все конфеты, но это не отражалось на аппетите. Вместе со всеми шел по команде в столовую обедать и все съедал. Такое "счастье" могло выпадать только по выходным дням.
В памяти осталось, что на первом году всегда хотелось есть и спать. В столовой мы сидели за столиками, покрыты-ми скатертями, по четыре человека. Когда строем приходили в столовую, столы были уже сервированы, а первое блюдо стояло на столе в кастрюле. Кто-нибудь из нас разливал его по тарелкам. Все рассчитано так, что получались полные тарелки у всех.  Вторые блюда разносили официантки, чтобы они не остыли. И как всегда на третье – компот. Хлеб подавался белый и черный, но все по норме.
На первом курсе мы смотрели, как вальяжно ведут себя старшекурсники, – у них остается хлеб, они могут не допить компот, а мы съедали все до крошки. Кормили нас хорошо, но режим, большие нагрузки и растущий организм требовали больше калорий. 
На втором курсе нам уже тоже всего хватало, никто из нас не похудел, а вот привес был у всех. До сих пор не знаю достоверно, но ходили слухи, что нам по рекомендации врачей подсыпали в пищу бром. Это действовало на нас расслабляющее и вызывало сонливость. Во всяком случае, я не пом-ню, чтобы у кого-нибудь была бессонница. Засыпали сразу, только голова касалась подушки.
На первом курсе не обходилось без того, чтобы несколько раз не потренировать нас быстро производить подъем и от-бой. Норматив – 30 секунд на подъем.  Времени на потягиания и размышления не было, не успел стать в строй, будешь тренироваться. Уже через пять минут начиналась 30-минутная физзарядка. При температуре воздуха до 5 граду-сов мороза форма одежды – голый по пояс, при температуре до 15 градусов – в нательных рубашках.  Если мороз больше 25 градусов, зарядка заменялась прогулкой, но мероприятие проводилось, без дела нас не оставляли.
Казарма наша располагалась на четвертом этаже, поэтому первые вышедшие на улицу подгоняли старшину быстрее начинать зарядку, чтобы не замерзнуть. Вода в кранах толь-ко холодная, и после зарядки, когда обливаешься холодной водой, то от тебя поднимается пар.
Каждый день – утренний осмотр перед завтраком. Нужно успеть побриться, опять холодной водой, электрических бритв не было, подшить чистый подворотничок, проследить, чтобы были подстрижены ногти. Все это у каждого в от-дельности проверит старшина. Если что-то не в порядке, дается несколько минут на устранение недостатков. Потом чистые, выбритые и подстриженные строем на завтрак.
И так ежедневно, все передвижения только строем под командой старшины или офицера. Через полгода, когда я впе-вые вышел в город в увольнение, все казалось мне необычным. Кстати, чтобы выйти в город, нужно сначала пройти контроль в батарее у старшины, а потом проверял дежурный по училищу и только потом ты выходил в город на несколько часов.
Я писал домой письма, писал, что у меня все в порядке, жалоб нет, всем обеспечен и хорошо занимаюсь. На первом году, несмотря на эти мои заверения,  ко мне приехала мама. Побыла несколько дней, но меня от занятий не освобождали, мы могли видеться с ней в училище очень недолгие часы. Поговорила с моими командирами, те тоже на меня не жало-вались, мама убедилась, что я устроен,  и можно за меня не волноваться. Если встреча с мамой происходила в марте-апреле, то уже недолго оставалось ждать и до моего первого отпуска.
В училище я не знал, что такое дедовщина, что такое издевательство над курсантами. Об этом стали говорить значительно позже  и уже не в училище. Мама уехала, а воспоминания о доме остались. Трудно было отвыкать от дома, но сегодня я вспоминаю жизнь в училище, как один из самых светлых периодов моей жизни. Нет никаких забот, ты накормлен, устроен, за тебя думают, тебя заставляют учиться, и у тебя нет времени, чтобы все проанализировать. Лучших условий для внушения любой идеологии просто не придумать.
Очень не любил я занятия на улице, потому что в большинстве случаев это холод, мороз и ветер. Особенно доставалось нам, когда занятия проходили более суток и зимой. Первые несколько часов на морозе переносятся не очень трудно, но когда наступает ночь, а спать негде, то становится не очень весело. Хорошо об этом вспоминать, сидя у компьютера в одних трусах. А когда на улице ночь, мороз до 20 градусов, то не очень весело.
Помню, мы однажды решили сделать себе отдых в снегу. Нашли под откосом наметенный снег, глубиной более двух метров, выкопали колодец  в снегу и потом со дна колодца вырыли в сторону нишу, высотой около полуметра. Сделали подстилку из лапника и залезли туда на отдых.
Пока работали, нам было тепло, но когда улеглись спать, то уже через несколько минут почувствовали, что если даже под снегом зеленеет трава, нам от этого не легче, мы не про-сто околели, зуб на зуб не попадал. Разжигать костры запрещалось, это демаскировало нас, поэтому единственным способом согреться была пробежка на лыжах. С большим тру-дом удавалось закрепить лыжи, потому что руки не слушались. Спустя  несколько минут мы согревались, и это был единственный способ не околеть.
Спать практически не удавалось из-за холода. Хорошо хоть, что в этих условиях кормили нас хорошо, правда, приходилось кушать быстрее, потому что на морозе все быстро остывало. Когда мы возвращались в казарму, она нам казалась раем. Еще несколько дней наши лица оставались красными и обветренными. 
Помню, что не было тогда ружейных комнат с замками и сигнализацией. Оружие стояло в казарме в открытых пирамидах, и никто его не похищал, мы тогда понятия не имели, что такое "киллер". Несмотря на то, что мы постоянно находились в мужском  коллективе, не припомню, чтобы между курсантами возникали драки. Правда, не обходилось без то-го, чтобы не повздорили, поспорили, но никогда не доходило до рукоприкладства и даже унижений.
Реально существовала комсомольская организация, проводились зачастую просто для отчета нудные собрания и другие мероприятия, но все твердо знали, что при острой необходимости будет задействован механизм общественного воз-действия, и лучше до этого не доводить. В нашей среде про-водили работу штатные офицеры-комсомольцы и офицеры-партийцы. Они зорко следили за тем, чтобы в наших казармах царили порядок и по их пониманию здоровый дух. Ни одно нарушение дисциплины не оставалось без реакции. Это могло быть и наказание в виде наряда вне очереди, или про-сто обсуждение и порицание за нарушение.
Не припомню и самовольных отлучек. В  первые две недели нахождения в училище я не мог привыкнуть к тому, что-бы, получив приказ, отвечать "слушаюсь". Мне казалось это унизительным,  ведь достаточно, что я выполняю приказ. Меня предупредили раз за то, что я поступаю не по уставу, потом предупредили еще раз, а в третий раз командир сказал, что после отбоя я поступаю в распоряжение дежурного по батарее. Дальше дело было так. Объявили в батарее от-бой, я за несколько секунд разделся, сложил свое обмундирование и лег под одеяло. Потом ко мне подходил старшина и командовал: "Подъем!". Я с такой же скоростью, как и утром, вставал и одевался. Старшина отправлял меня к дежурному, а тот давал задание на работу. Чаще всего надо было убирать туалеты и умывальники, а потом еще и мыть полы. Когда я заканчивал работу, будил старшину, а он проверял качество. Если плохо убрано, он мог приказать переделать работу. В любом случае, раньше 2-3 часов ночи ты спать не ложился. Завтра все по распорядку, а ты как сонная муха. Пару раз поработал я так после отбоя и научился на все приказы бойко отвечать по уставу "Слушаюсь!".
Самовольное оставление училища на срок более двух часов приравнивалось к дезертирству, а за это можно схлопотать до семи лет тюрьмы, так нас учили. Никому не хотелось рисковать свободой. Опоздания из городского отпуска случались, но на минуты и только потому, что старались побыть еще немного в городе, а потом просто не успевали доехать до училища. Бывало, что курсанты возвращались из увольнения не только на такси, но и на поливочных и уборочных машинах. Водители этих машин понимали нас, сочувствовали и помогали вернуться вовремя. А на дверях училища уже поджидал опоздавших дежурный офицер и записывал, кто на сколько минут опоздал. Опоздание до пяти минут наказывалось нарядами вне очереди, а за б;льшие опоздания – гауптвахта. Было и такое наказание.
За три года учебы я ни разу не сидел на гауптвахте. Перед выходом в город тебя осматривал сначала старшина батареи, потом командир и потом еще дежурный по училищу, который выдавал личные знаки (на первом году), а потом ввели увольнительные записки, на которых указывалось время воз-вращения из увольнения. Выйти в город неопрятным практически было невозможно. Увольняемые курсанты блестели чистотой, в кармане у каждого чистый носовой платок и рас-ческа.
Когда сегодня, живя в Израиле, я смотрю на внешний вид военнослужащих в городе, то не могу передать те чувства, которые испытываю. Правда, в последнее время я уже привык к тому, что можно увидеть неопрятного солдата и офицера, но это плохая привычка.
Не знали мы в то время, что такое "дедовщина". Вообще не знали такого слова, да и в целом армия была принципиально другая, ну а военное училище, где готовили офицеров, тем более. Не берусь судить, лучше было или хуже, просто мы жили в другое время. Но утверждаю, что из нас готовили специалистов, способных выполнить любой приказ команира беспрекословно, точно и в срок. Без направленного воспитания и без идеологического воздействия на нас достичь этого просто невозможно.
На третьем курсе я имел право выходить в город в любое свободное время, но этим  правом практически не пользовался, потому что идти было некуда и не к кому. Я уже привык находиться среди своих товарищей, привык к режиму, к порядку, а город для меня – чуждая среда. Сегодня это может показаться странным, но думаю, что нечто подобное происходит в монастырях, где монахи живут по своим законам и понятиям. Принципиальная разница только в том, что монахи делают это по убеждению, а нас "несколько" принуждали.
Иногда курсантов приглашали на вечера отдыха, которые устраивались  в педагогическом, медицинском институтах, в других учебных заведениях. Там контингент, в основном, женский. Мы танцевали, знакомились, разговаривали, но все время посматривали на часы, боясь опоздать из увольнения. Даже если увольнительная выписана до 11 часов вечера, ночевали мы только в казарме, на сутки увольнение практиче-ки не давали.   
Мы не знали, когда следующий раз сможем быть в городе, поэтому серьезных знакомств с продолжением тоже не заводили. Все встречи носили разовый характер.
Мне поначалу казалось, что уже на втором или третьем курсе института девочки умнее, грамотнее и начитаннее нас, поэтому, знакомясь, я тушевался, не знал, на какую тему раз-говаривать. Но потом убеждался (и неоднократно), что все разные, да и читали все явно меньше меня. А когда я встретился с одной студенткой пединститута, которая не слышала ничего об Эйфелевой башне, понял, что интеллектуальные беседы – не для студенток.
На первом году учебы с нетерпением ждал отпуска. Очень хотелось увидеть своих одноклассников. Но на все лето нас вывозили в лагеря, где продолжалось наше обучение, проводились боевые стрельбы. Лагерь располагался в поселке Сельцы  Рязанской области, в живописном месте на берегу реки Оки. Природа и вправду была потрясающе красива. Лес, река, но куча комаров, о комарах скажу отдельно.
Часто занятия проводились на берегу реки, а на другом ее берегу виднелись деревни Вакино, Федякино и Константиновка. Церквушки и отдельно стоящие дома служили  для нас ориентирами при подготовке данных для стрельбы. В деревне Константиновка родился и жил Сергей Есенин. Для внуков, наверное, стоит сказать, что он был выдающимся русским поэтом.
К нашему приезду уже был разбит лагерь, нам оставалось только установить палатки. В каждой палатке проживали по 10 курсантов. Летом, когда тепло и сухо, то приятно находиться на улице. Но когда шли дожди, то радости жить в па-латках мало. Негде просушить одежду, негде согреться. А тут еще эти полчища комаров. Сначала появлялись маленькие, потом  с полосатыми брюшками, потом беззвучные, но все кусались и раздражали. Вечером, после поверки, мы ложились на нары в палатке, а дежурный с кадилом, в котором тлели сосновые шишки, заходил в палатку и кадил до тех пор, пока мы переставали видеть центральный кол палатки. Укрывались с головой, но мало что помогало, и утром полог палатки был красным от насосавшихся нашей кровью кома-ров. Лоб под пилоткой, рука возле часов, и вообще все от-крытые места искусаны.
Иногда мы проводили с комарами эксперименты. Терпели и видели, как комар напивается кровью, потом прямо на руке отрезали ему брюшко, а он продолжал сосать.
Учебный лагерь закрывался в конце августа, нам предоставлялся отпуск на тридцать суток без дороги. Ждали дня получения отпускного предписания с большим нетерпением.
А один раз за три года лагерный сбор проводился зимой. На поезде доехали до железнодорожной станции, а потом на лыжах добирались до лагеря. Но в отличие от летних лагерей нас никто не ждал, и ничего не оборудовал. Пройдя на лыжах около 20 километров, мы пришли на место будущего лагеря, там нам выдали палатки и печки, и мы сами стали оборудовать лагерь. Вначале  расчистили место под палатку от снега, потом установить палатку, а в ней печку-буржуйку и попытаться на морозе хоть немного обогреться. Но по молодости все получалось, никто не ныл и не стонал, мы знали, что за нас эту работу некому делать. А потом, когда наладился быт, начались занятия, как говорили тогда приближенные к боевой обстановке.
По письмам из дома я знал, что многие поступили в институты, мне хотелось встретиться, поговорить. Да и выглядел я неплохо, правда, сначала испытывал какое-то чувство неполноценности, – все же училище это не институт и высшее образование мне не светит, но зато носил красивую форму, поздоровел, окреп физически. Однако летом мы уезжали в лагеря, а отпуск сроком на 30 суток без дороги нам предоставлялся только в сентябре. Поэтому во все три года я приезжал в Чернигов осенью, когда студенты уже разъезжались по своим вузам, и встречался только с теми, кто не поступил в вуз. 
В сентябре пляжный сезон заканчивался, делать нечего. Мама рассказывала, с кем она встречалась из моих соучеников, в каких институтах они учатся, передавала от них приветы.
Быстро пролетал сентябрь, опять наступали дни и месяцы учебы. В училище готовили офицеров-огневиков, т. е. командиров взводов в огневых батареях и разведчиков. Тех, кто лучше сдал вступительные экзамены, определили в разведчики.
У нас были оптическая, звуковая и радиолокационная разведка и топографическая служба. Я попал во взвод звуковой разведки, что на долгие годы определило мое будущее в подразделениях артиллерийской инструментальной разведки. Нас учили хорошо подготовленные преподаватели, обладавшие необходимыми методическими навыками и знания-ми. Прошло тогда еще немного времени со дня окончания войны, а так как большинство из них фронтовики, то недостатка в примерах из боевой жизни они не испытывали.
Запомнилось, как преподаватель тактики, кавалер девяти боевых наград, рассказывал, почему он не получил более высокого звания. Он всю войну прошел в подразделениях противотанковой артиллерии. Несколько раз из всего личного состава батареи оставалось всего несколько человек. Батарею перемещали в тыл, выдавали новые орудия, укомплектовывали личным составом, и снова отправляли в бой. Он, командуя батареей, подбил десятки танков, за что его даже представляли к званию Героя, но получил орден Ленина.
Были у него ордена Боевого Красного Знамени и Красной Звезды и многие другие, очень серьезные ордена. Много раз был ранен, но выжил, и его отправили передавать свой опыт нам, курсантам училища. Многое из того, что он нам рассказывал, поражало наше воображение. Думаю, что он говорил правдиво.
Однажды, он не смог выдержать грубости  какого-то начальника и ответил ему так же грубо. Я даже запомнил, что генерал сказал ему:
– Дурак ты, да еще с двумя просветами!
На что наш майор в ответ обозвал генерала беспросветным дураком. Генерал затаил злобу и всячески тормозил служебный рост заслуженного офицера.
Это были первые уроки жизни, впоследствии я на собственном опыте убедился, что взаимоотношения со старшим начальством играют немаловажную роль в продвижении по службе. 
Не проходили занятия и без курьезов. В нашем взводе заместителем командира взвода служил сержант Бородавк;, с ударением на последнем слоге. В отсутствие командира взвода  он следил за порядком во взводе, а  в остальное вре-мя  был такой же курсант, как и мы. Преподаватели, проводя проверку личного состава на занятиях, часто его фамилию читали неправильно. Читали "Бородавка" или "Бородоровка", или просто не могли прочесть из журнала, и он всегда поправлял преподавателей, вставал и четко произносил свою фамилию.
Однажды на уроке по артиллерийско-стрелковой подготовке преподаватель, полковник, как обычно вначале урока проверял знания курсантами материала прошлого урока. Миша Бородавк; знал, что его не должны спрашивать, за-дремал. Кончился опрос, преподаватель объявляет новую тему и записывает ее на доске. Сосед Миши по парте решил, что хватит Мише спать, нужно записывать новый материал и толкнул его в бок, чтобы разбудить. Спросонья Миша ничего не понял, но четко встал и громко провозгласил: "во-первых, я не Бородавка, а Бородавк;, а во-вторых я не спал". Сначала преподаватель и курсанты недоуменно молчали, а когда поняли, что все это он ляпнул спросонья, долго не могли успокоиться от смеха.
Случались и более печальные события. Где-то на втором курсе почти каждый курсант уже имел наручные часы. В то время часы стоили примерно пять наших курсантских зар-плат. Курсанты  собирались по пять человек, складывали свои деньги, а потом по жребию по очереди покупали часы. И несколько раз случалось так, что собранные деньги кто-то воровал раньше, чем счастливчик мог пойти в увольнение за покупкой.
Когда пришло время получить деньги мне, я положил их в сейф с комсомольскими документами, а сейф стоял в канцелярии. Тогда я был секретарем комсомольской организации батареи. Трогаю ключ в маленьком карманчике брюк, полагаю, что все на месте и жду увольнения в город, чтобы ку-пить часы. Каково же было мое удивление, когда я открыл сейф и не обнаружил денег.
На собрании взвода мы собрали всех, кого обокрали, и приняли решение найти вора. У нас имелись подозрения, мы уже следили за одним из подозреваемых. Договорились но-чью по часу не спать и следить за ним. Но ничего не выследили. Тогда решили "расколоть" подозреваемого.
Ночью, когда все офицеры ушли, мы вызвали его в канцелярию и почти три часа грозили, убеждали, уговаривали сознаться, но ничего не добились. В понятие "расколоть" вкалываю смысл только словесный, у нас не было и в помыслах применить физическое насилие.
Потом курсант Шишковский из нашего же взвода проследил, кто, сколько тратит денег в буфете. Оказалось, что курсант Новиков за месяц потратил значительно больше, чем мы получали. Все наши источники финансирования известны, и теперь нам предстояло только выяснить, где Новиков взял деньги. Только этот вопрос мы и задавали ему. Он ссылался, что взял взаймы  у кого-то из другой батареи, и мы тут же шли проверять эту версию. Когда Новиков исчерпал все свои возможности, он признался, что воровал.
Были попытки вершить самосуд, но здравый смысл восторжествовал. Утром мы доложили командиру батареи. Воришку тут же перевели в другое подразделение и уже через пару дней отчислили из училища. В нашем представлении понятия "вор" и "офицер" просто не совмещались.

Я еще вернусь ко времени моего нахождения в училище, потому что это были годы моего становления, приобретения первичных знаний, годы надежд на будущее. Пролетели три года учебы, мы были первым выпуском из тех, кому давали кроме военного и гражданский диплом. Я получил диплом техника-электромеханика, да еще с отличием. С этим "отличием" не обошлось без приключений.
Впервые за долгие годы для нашего выпуска решили включить в выпускной экзамен кроме специальных дисциплин еще и физическую подготовку. Оценка по этой дисциплине складывалась из трех составляющих: гимнастика, методика организации проведения занятий со взводом и кросс на три километра.
С гимнастикой и методикой у меня проблем не возникало. По гимнастике я имел разряд, а те упражнения, которые бы-ли вынесены на экзамен, не вызывали у меня никаких опасений, я их делал только на отлично. С методикой тоже нет проблем, а вот кроссы мы не бегали, все больше занимались лыжной подготовкой. Теперь, за три месяца до выпуска, мне предстояло научиться или натренироваться бегать кросс на три километра максимум за 12 минут и 30 секунд. Этот норматив я запомнил на всю жизнь.
Сам для себя попробовал просто пробежать три километра  без перехода на шаг, как на марш-бросках. Далась мне эта пробежка с трудом, и результат оказался примерно 17 минут. Отступать некуда, по всем предметам у меня только отличные результаты, а от кросса зависело – получить диплом с отличием или без. И вот я приступил к тренировкам.
Бег давался трудно, сказывалось отсутствие тренировок, но после нескольких пробежек я показал результат около 13 минут. Ну, все, решил я, на экзамене выложусь один раз, и это будет легче, чем продолжение тренировок.
В принципе диплом с отличием давал небольшие преимущества, но главное – я получал право выбирать места назначения на службу из предлагаемых мест. Конечно, мечтал по-пасть служить в Киевский военный округ, ближе к дому. В крайнем случае, можно служить в Прикарпатском округе, но для этого нужно хорошо пробежать кросс.
Наконец, пришло время бежать. Нас вывезли на опушку леса, где уже обозначен старт и он же финиш. Предстояло бежать 1,5 километра  по проселочной дороге вдоль леса, потом поворот, где стоял член комиссии, и еще 1,5 километра обратно. Лучше всех во взводе бегал Миша Бородавко, он пробегал дистанцию меньше чем за 10 минут. Мы попросили его взять темп, рассчитанный на 12 минут, чтобы мы не выдохлись на дистанции.
До половины дистанции, т.е. до поворота, взвод прибежал кучно, растянувшись метров на пятьдесят. И я, конечно, в числе замыкающих. Но вот пока я бежал эти 50 метров до поворота, лидирующая группа уже повернула и бежала мне навстречу. Когда повернул я, то увидел Мишу уже так далеко, что бежать вообще пере хотелось. Стал подбадривать нас, отстающих, командир взвода. Его возгласы "давай-давай!" только раздражали. Хотелось все бросить, плевать на этот диплом с отличием, но где-то в подсознании внутренний голос указывал – не сдаваться! 
Как я добежал, помню плохо. Помню только, что мне было очень нехорошо, медсестра совала мне под нос ватку с нашатырным спиртом, а я отбивался от нее как от мухи, и так дышать нечем, а она еще сует нашатырь!  Но результат оказался положительный, его хватило на хорошую оценку за кросс и отличную за физическую подготовку. Помню, я после кросса наивно давал себе обещание вообще больше не бегать, но когда прибыл в войска, то пришлось совершать марш-броски уже со своим взводом, показывать пример и приободрять отстающих солдат.

И вот, наконец, благополучно закончились три года. Мы получили дипломы, звание лейтенантов, и началось распре-деление по местам службы.
Здесь уместно вспомнить, что на третьем курсе зимой мы выезжали на стажировку в войска. Мне выпало побывать в Московском военном округе в знаменитых гроховецких лагерях, где в школе сержантов готовили в течение 10 месяцев специалистов в войска. Трудно передать тот ужас, с которым мне пришлось столкнуться на стажировке. Офицеры жили в казармах, спали на двухъярусных кроватях, квартир ожидали годами. Практически жизнь молодых и не очень офицеров мало чем отличалась от жизни солдат. Разница заключалась только в том, что офицеры муштровали солдат, но при этом и сами находились в этой муштре. Все это длилось весь день. Я видел издевательства и унижения солдат. Видел, что если хотя бы у одного солдата не было варежек, всех заставляли снять варежки, и они держали карабины до тех пор, пока не побелеют руки. Обморожения – обычное дело. Видел, как солдат за малейшую провинность заставляли ползти в туалет, если на самоподготовке солдаты от усталости начинали дремать, их поднимали и заставляли пробежать кросс от одного до трех километров. Солдаты подпирали веки спичка-ми, чтобы они не опускались. В столовую могли заходить только те, кто перепрыгнул через гимнастического коня. И т.д. и т. п.
Это и для меня был месяц испытаний и знакомства с реальной действительностью, отличавшейся от той, которая нас окружала в училище. Но я старался, проводил занятия и даже понравился руководству школы настолько, что кроме хорошего отзыва и характеристики на меня прислали запрос, что-бы после окончания учебы меня прислали командиром взвода в эту школу.
Трудно было придумать более жестокое наказание, я пред-почитал  уехать в любое другое место, но только не в эту школу, условия жизни в которой я хорошо прочувствовал на себе. Это и было одной из причин моего стремления окончить  училище с отличием, чтобы иметь право выбора и не поехать в эту школу сержантов.
Нас всех, окончивших учебу с отличием, собрали в классе, где на доске мелом написаны названия военных округов. Моя фамилия на "С" была последней, а отличники с "лучшими" фамилиями  до меня выбрали места в Киевский округ; когда же подошла моя очередь, то у меня остались Дальневосточный, Уральский, Сибирский и Закавказский округа. Из этого списка я выбрал Закавказский. Исходил я из того, что это ближе к дому и, главное, там тепло. В Сибири я жил в эвакуации, а на Кавказе не был никогда. В моем представлении Кавказ – цветущий и теплый край, где растут апельсины и лимоны и где я не буду страдать хотя бы от холода. Вскоре мне пришлось убедиться в наивности своих представлений.
В новой офицерской форме, с полученным запасом всего необходимого, включая простыни и наволочки, парадную и полевую формы одежды, что поместилось в двух чемоданах, я уезжал в штаб Закавказского округа, в Тбилиси. Начинался новый этап жизни, который растянулся на тридцать лет, но тогда я об этом и не предполагал.
 
КАПЛЯ ЧЕТВЕРТАЯ

Здравствуй, Нахичевань


Приехал в Тбилиси я в ноябре 1956 года. Поезд шел из Харькова, там, когда я нес свои чемоданы, то периодически останавливался, чтобы согреть уши. А в Тбилиси тепло, и не чувствовалось приближение зимы.
Быстро нашел штаб округа, а там, в предбаннике, уже сидят выпускники различных училищ и ждут решения, куда их направят. Остановился я у какого-то знакомого, у меня к нему имелось рекомендательное письмо.  Оказалось, он лет-чик, подполковник запаса. Он меня научил, что говорить в отделе кадров, на что соглашаться, а на что нет. Кстати, в этом же 56 году в Тбилиси проходили демонстрации против правительства, и этот подполковник показывал мне следы пуль от автоматных очередей на здании почты и других зданиях.
В городе было много милиции, впервые я  увидел конную.  Этот  мой новый знакомый не только показывал город, но и учил меня,  советовал, где предпочтительней проходить службу и жить. Он говорил, что лучше всего остаться  служить в Тбилисской армии, чуть похуже попасть в Ереван-скую, но ни в коем случае не соглашаться в Баку.
Пришел я в отдел кадров, а там матерый с опытом кадровик показывает мне штатную книгу, в которой есть только одно свободное место, и оно в Баку. У меня практически не было опыта общения с должностными лицами, в училище общался только с преподавателями и нашими командирами, но мы жили одним коллективом и решали одни задачи. Теперь же пе-ред умудренным опытом кадровиком стояла задача заполнить вакантную должность командира взвода звуковой разведки в Баку, а я хотел остаться служить в Тбилиси. Все мои рассуждения о том, что я имею право выбора, что я отличник, наталкивались на отказ, мотивированный тем, что, во-первых, я уже сделал свой выбор и выбрал округ, а во-вторых, есть только одно место, и это то, что он мне предлагает. 
Я упорствовал, и он в конце концов сказал, чтобы я вышел в коридор, подумал и не мешал ему распределять других офицеров. Много позже я понял, что и этот трюк у кадровиков тоже отработан. За те пару часов, что я находился в коридоре, появился еще один офицер и, между прочим, стал рассказывать, что Баку – это  еще не край света, вот есть еще Ахалкалаки и Ахалцихе, так вот там  действительно завоешь.
Еще через какое-то время меня пригласили опять в кабинет кадровика, и он сообщил мне "радостную" весть, что покопался в своих штатных книгах и нашел для меня одно место в Ахалкалаки.
– Это, – сказал он, – прекрасное место на границе, высокогорный район, чистый воздух.
Я даже не дослушал его до конца и сказал, что лучше я поеду в Баку.
– Так бы сразу! – сказал он и выписал предписание и проездные документы в Баку. 
Прослужив много лет, я простил этому кадровику его хитрости, но понял, что легко обмануть любого, если не владеешь достоверной информацией. Через день я был уже в от-деле кадров в Баку.
Опять предбанник, опять разговоры бывалых, из которых узнаю, что лучше всего остаться служить в Баку, терпимо поехать в Кировабад, это тоже город, можно согласиться в Ленкорань, это на самой границе, субтропики, есть черная икра и много фруктов. Но есть одно место, которое иначе, чем чертовым и не назовешь, и это Нахичевань.
Ходил анекдот, что в Союзе есть три города с упоминанием имени матери. Это Москва-матушка, Одесса-мама и Нахичевань- мать ее… Все это я  в будущем увидел, смог сравнить преимущества и недостатки, а пока мои знания основы-вались только на разговорах бывалых.
Как только я зашел в кабинет к кадровику и он ознакомился с моими документами, то радостно сообщил, что меня ждет взвод в Нахичевани, что уже около года там нет командира взвода, и они подавали заявку на специалиста, и очень хорошо, что я приехал. Я опять привел свои доводы, что имею право выбора, что я хороший, заслуживаю службы в лучшем месте, но все мои доводы разбивались о твердую настойчивость кадровика. Когда я несколько превысил свои права, кадровик сказал, что пусть этот вопрос решает Командующий артиллерией Армии.
Меня выпроводили из кабинета и назначили время, когда я должен прийти на беседу. В назначенное время я был у генерала. Он разыгрывал из себя отца родного, рассказывал,  в каких дырах ему приходилось служить, убеждал меня, что лучшего места для приобретения опыта работы я не найду. Я вяло сопротивлялся, а когда увидел на столе у генерала, что уже лежит мое предписание в Нахичевань и проездные доку-менты, понял, что меня еще немного поуговаривают, а потом просто прикажут и пригрозят  трибуналом. 
Генерал, видя мое состояние, пообещал, что если мне не понравится в Нахичевани, то он через год меня переведет. Это уже была ничья, я забрал новые документы и на поезде поехал к своему первому месту службы.
Все впервые. Поезд шел прямо вдоль пограничной реки Аракс, двери вагонов открывались только в нашу сторону, в каждом тамбуре стояли пограничники. Можно было про-ехать без билета, но без документов исключалось. В Нахичевани находился штаб пограничников и всех, у кого не было документов, снимали с поезда для выяснения.
Поезд пришел днем, я в шинели, в шапке, а все остальные в легких рубашках или майках. На перроне увидел военный патруль, спросил, где камера хранения. Ответ меня удивил: у нас нет камеры хранения! Пока я думал, что делать с моими чемоданами, офицер поинтересовался, а куда я прибыл служить. Называю номер воинской части, а он объясняет, что это номер штаба дивизии и если я скажу ему кто я по специальности, то он просто покажет, где мое будущее место службы. Я сказал, что я командир взвода звуковой разведки, а он тут же объяснил, что батарея артиллерийской инстру-ментальной разведки Командующего артиллерией дивизии расположена здесь же возле вокзала, но нужно перейти через железнодорожные пути. Солдаты помогли перенести мои чемоданы в каптерку, я по телефону связался с командиром батареи майором Шаком Петром Федоровичем. Тот ответил, что сегодня уже на службу не придет,  и распорядился, что-бы меня отвели в общежитие офицеров.
Собственно говоря, это было не общежитие, а квартира в двухэтажном доме, где проживали офицеры со своими семьями, а одна квартира выделена для холостяков. Привели меня в комнату, где уже стояли три кровати, в углу роль шкафа выполнял отгороженный простынями угол. Солдаты поста-вили четвертую кровать.
Я познакомился с офицерами, которые уже жили в этой комнате. Это были Владимир Падалко, Витя Речинский и Вячеслав  Колесников. Они служили на год-два больше меня и в тех же батареях Командующего артиллерии дивизии. Пришел еще один офицер из числа прослуживших уже не-сколько лет, предложил обмыть мое прибытие к новому мес-ту службы.
– А что для этого требуется? – по наивности спросил я, по-тому что опыта в таких мероприятиях не имел никакого.
Мне объяснили, что нужно купить пару бутылок водки и за-куску, а все остальное они сделают сами. Дали мне провожатого, и я выполнил свое первое задание. Водку разлили по стаканам, я выпил один раз и сказал, что больше не хочу. Новые  мои сослуживцы пытались меня образумить, а организатор обмывания стал на мою защиту, сказал, что не нужно молодого заставлять, послужит с наше в этой дыре и запьет. Я в душе поблагодарил за защиту, но его предсказание не сбылось.
Вскоре все офицеры знали, что я непьющий, в их понимании этого, и не приставали ко мне. Правда, если собиралась компания на какое-то мероприятие, я давал деньги на общих основаниях, а пил меньше всех. Я даже стал "выгодным" собутыльником. И уже через год, а может и больше, мы были у нашего замполита на обмывании чего-то, и там были не стаканы, а фужеры, и пили водку,  настоянную на лимоне. Пом-ню, что когда Славик, а он был опытный выпивоха, сказал, что он уже хорош, до меня еще ничего не дошло, хотя выпи-ли мы по два фужера. Потом мы поехали в дом офицеров, а дальше я помню, что меня патрули отвезли домой в коляске мотоцикла. Зато, когда на завтра командиру дивизии доложили, что лейтенант Стыскин был пьян, он не поверил, и сказал, что меня с кем-то перепутали. Вот что значил авторитет непьющего, и вообще авторитет.
Представили меня взводу, насчитывавшему тридцать три военнослужащих, из которых шесть – сержанты, окончившие годичную школу сержантов. Самыми младшими по воз-расту были я и солдаты последнего призыва, мои ровесники. Присматривались ко мне подчиненные, изучал солдат и я.
Наивными их не назовешь, обмануть их "показухой" было практически невозможно. Фальшь была бы видна сразу, по-этому интуитивно понимал, что по возможности нужно быть честным. Ежедневно проводил по шесть часов занятий. Сержанты были неплохо подготовлены, вскоре и для них я стал авторитетом по звуковой разведке.
Непросто ежедневно проводить по шесть часов занятий, но это сближает с солдатами. "Сближает" – не значит то, что в настоящее время. Ни один солдат или сержант никогда не называл меня по имени или фамилии. Только отношения становились более теплыми и доверительными, но мы жили в разных плоскостях и другого обращения кроме как "товарищ лейтенант" я не слышал. Даже если мы встречались в неформальной обстановке, между нами всегда соблюдалась официальная дистанция. Если пару часов я доверял проводить занятия сержантам, то проверял их конспекты для про-ведения занятий, инструктировал и присутствовал на занятиях. Зато после обеда мы на службу не ходили.
Один-два раза в месяц ходил в наряд начальником караула. В то время к службе относились серьезно, хорошо готовились к наряду, проходили инструктаж и только после того, как все изучили свои обязанности, допускались к несению службы. Даже если я принимал караул у своего товарища, это не значило, что могли быть послабления. Все требовали точно по уставу и инструкциям. Сейчас это похоже на сказ-ку, но в то время так и было.
Нахичевань – столица Нахичеванской автономной республики, созданной по инициативе В. И. Ленина, чтобы показать проживающим за пограничной рекой иранцам преимущества социалистической системы. Вся республика состояла из нескольких колхозов, специализировавшихся на выращивании хлопка. Все председатели колхозов были Героями Социалистического Труда, потому что по очереди сдавали хлопок за один колхоз, а в следующем году за другой. Нахичевань – хоть и столица, но только в 1958 году в нее провели электричество от Араратской ГЭС. А до этого, раз нет света, значит, нет и электроприборов, нет холодильников, радио-приемников, а телевидения тогда вообще не существовало. Электродвижок в полку работал до 10 часов вечера, а когда объявляли солдатам отбой, его выключали. 
Сегодня, даже трудно себе представить эту жизнь молодых офицеров, а мне было 20 лет. А если еще добавить, что климат очень жаркий и воду периодически привозили водовоз-ки, то становится понятно, что пережить все это можно только по молодости и получив психологическую и политическую закалку в училище.
Зона была закрытая, все офицеры дивизии знали друг дру-га. И знали всех офицеров продавцы во всех магазинах и забегаловках. Можно зайти в любое торговое заведение, объяснить, что у тебя нет с собой или вообще нет до зарплаты денег. Твой долг записывался в долговую книгу и, получив зарплату, ты приходил и рассчитывался. При этом у тебя не требовали документа, не спрашивали фамилию, продавцы просто знали по роду войск в какой ты воинской части.
Такой же порядок существовал и в промтоварных магазинах. Между прочим, и в солдатских казармах практиковалось ставить стенд-магазин без продавца, где продавались необходимые для солдат кремы, пасты, зубные щетки и другая мелочь. Старшина батареи покупал это и выкладывал, а солдаты сами брали необходимое и рассчитывались. Не помню, чтобы была недостача.
И финансовое довольствие солдатам выдавалось так же. Старшина клал деньги и ведомость, каждый подходил, расписывался в получении и брал положенную ему сумму. Через год в нашу часть приехал генерал, который отправлял меня в Нахичевань. Он помнил факт, что отправил сюда командира взвода, но забыл кого. Подошел к командиру топографического взвода  Вите Речинскому и спросил:
– Ну, как служится, товарищ лейтенант?
Тот бодро ответил:
– Отлично, товарищ генерал!
Потом Витя пришел домой и рассказывает, что генерал ка-кой-то чокнутый, но когда мы сопоставили детали, то поняли, что генерал  имел в виду меня. Уехал генерал довольный собой, а я остался служить в Нахичевани на целых четыре года.

                *       *       *
За эти годы многое произошло в моей жизни, что и определило всю мою дальнейшую биографию. Я стал уважаемым офицером как подчиненными, так и начальством. В дивизии я был один специалист по звуковой разведке,  и, с одной стороны, это было почетно, а с другой – ответственно.
Часто вспоминал преподавателя по специальной подготовке, который не только научил нас знанию и умению работать на звукометрической станции, но и привил навыки нахождения возможных неисправностей. Через год взвод стал полностью управляем, значительно повысилась выучка по специальности, но до поры до времени все оценки ставил я.
Но вот в Бакинской армии объявили соревнование подобных взводов. И когда мой взвод занял первое место, я убедился, что правильно учу подчиненных. За эту победу командира батареи наградили именными часами, а мне объявили благодарность. В последующие годы взвод всегда побеждал во всех соревнованиях, а я получил ценный подарок от командира дивизии: два тома сочинений Герберта Уэллса.
Готовил я солдат не только по специальным знаниям. Приходилось проводить и политзанятия, заниматься с ними строевой и физической подготовкой. Причем, не ограничивался теоретическими рассуждениями, требовалось показать выполнение всех приемов и упражнений самому.
Помню, как показывал перед строем солдат и сержантов прыжок через спортивного коня, прогнувшись. Все сделал четко, но при приземлении подвернул ногу и впервые попал в санчасть. С большим трудом снял сапог, решался даже вопрос, не разрезать ли его. Без рентгена фельдшер решил, что просто сильное растяжение голеностопного сустава, наложил  тугую повязку и отправил домой. Три дня были особенно мучительными, и не только от боли, ведь не было тогда унитазов, а присесть в туалете я не мог. Поэтому сегодня без улыбки не могу вспоминать то время. Потом я еще не-сколько раз подворачивал эту же ногу.
Солдаты приходили разные, их сразу же приучали к по-рядку сержанты и старослужащие солдаты. Но не припомню случаев унижения личности, злых оскорблений и издевательств. Срабатывал все тот же механизм общественного воздействия, комсомольской организации. Многое проводи-лось формально, но все знали, что лучше не попадать под пресс общественного воздействия.
Во взводе служили заядлые фанаты спорта. Один увлекался акробатикой и все подбирал себе пару для выступлений. Он мечтал после армии работать в цирке. Другой занимался на-стольным теннисом и всех втянул в этот вид спорта. Оборудования тогда нигде не купишь, солдаты сами соорудили стол для игры в теннис, сами делали себе мягкие ракетки, используя резину из ящиков для перевозки боеприпасов и приборов.
Научили игре в теннис и меня, и других офицеров. Потом мы поставили стол для игры на веранде нашего дома, и стук ракеток долго мешал "несерьезным" соседям. Через несколько лет проводили в дивизии первенство среди офицеров по настольному теннису, я занял первое место, мне даже присвоили первый спортивный разряд.
До обеда я проводил все занятия, зато после обеда командир батареи не требовал нашего присутствия в батарее, дела вершили сержанты. Иногда нас посылали на утренний подъем или вечернюю поверку, но это носило эпизодический характер. Как правило, вторую половину дня мы занимались своими делами. Кто-то пьянствовал, а мы больше предпочитали спорт. Иногда преферанс.
Тогда садились играть  после обеда в субботу и играли до вечера  в воскресенье. Кино смотрели либо вместе с солдатами в солдатском клубе, либо в доме офицеров, но это случалось редко, да и не всегда можно было попасть по времени на последний автобус.
 Когда привозили эшелоны с призывниками, на нашем плацу шло распределение их среди частей дивизии. Я знал, сколько человек выделяется нам, ходил между рядами призывников и  выбирал для своего взвода новых солдат. Старался, чтобы у всех было среднее образование, чтобы занимались спортом до армии и имели какое-нибудь увлечение. Через несколько лет взвод не просто мне подчинялся, а мне самому стало интересно заниматься с солдатами, тренировать их и беседовать с ними. И им было интересно со мной, я это чувствовал. Они были откровенны со мной, и мне это очень помогало в службе. Я знал, как с них требовать выполнения тех трудных задач, которые нам приходилось ре-шать вместе. 
Через пару лет стали приезжать новые молодые офицеры. Мне казалось, что они уже не такие, как мы. И выглядели не так, и логика мышления у них другая. Не замечалось в них той убежденности в правоте идеи, которой мы служили.
Запомнился мне лейтенант  Мележко, который заменил Володю Падако, поступившего на учебу в академию. Его поселили в нашу комнату, и очень скоро мы знали о нем все. Его родители работали в торговле, помогли ему поступить в военное училище, это первое, что отличало его от нас. Наше поколение поступало учиться самостоятельно. К окончанию училища у него уже была присмотренная родителями невеста, ему оставалось только зарегистрироваться. Но по каким-то причинам он решил сначала устроиться жить на новом месте, а потом уже жениться. Это второе отличие – готовность жениться сразу молодым. Он рассказал нам все об их встречах с Галей, так звали его будущую жену. Несмотря на то, что все у них решено и согласовано с родителями, близости у них не было, все это оставлялось на время после свадьбы.
Прошло несколько месяцев, и наш молодой лейтенант за-собирался в отпуск, из которого предполагал вернуться уже женатым. Спустя месяц он вернулся. Первое, что мы спросили: "А где жена?" Он ничего вразумительного не ответил, но уже спустя несколько дней мы узнали все, что произошло в Мытищах. Как и предполагалось, сразу же началась подготовка к свадьбе. Готовились тщательно, на свадьбу пригласили многочисленных родственников и знакомых как со стороны жениха, так и со стороны невесты. Праздновали весело, водка лилась рекой, веселье плескалось через край. Надарили много подарков. Тогда не принято было дарить деньги, дарили сервизы, белье, одежду, украшения. Невеста подарила жениху очень дорогие часы.
Во время гуляний сестра жениха проболталась, что пока Юра устраивался на новом месте службы, его невеста не ску-чала и с кем-то встречалась. Юра это не пропустил мимо ушей, и когда молодожены уединились, он не притронулся к невесте, а потребовал объяснений и признаний, – верна она ему или нет. Галя клялась в верности, но Юра предпочел все проверить, и утром повел свою жену к гинекологу. Врач по-смотрел, и "обрадовал" его: "ваша жена на третьем месяце беременности!"
Юра вернулся домой, устроил скандал, разбил об пол по-даренные часы, подарки разделили поровну и в ЗАГС не по-шел. Свадьбу играли раньше, а регистрацию нужно было ждать месяц. Все это он нам рассказал в образах и картинах, а потом стал получать от своей несостоявшейся жены письма. Рвал он их, не читая, но письма приходили часто, и мы ради интереса уговорили его читать их вслух. Хоть какое-то развлечение в нашей однообразной жизни затворников! По-том стали писать ему из дома, что Галя продолжает ходить к ним в гости, а когда заболела его мама, то только Галя и помогала по дому. Галя подружилась с сестрой Юры, которая все это рассказала Юре, из-за чего сорвалась женитьба.
Уже через несколько месяцев обе стали просить разрешения приехать в гости в Нахичевань. К этому времени Юра получил кличку "Балда", но разрешения на приезд не давал. Однако, вода камень точит, и Юра согласился на приезд Га-ли со своей сестрой. Нам было интересно их увидеть, а Бал-да попросил, чтобы они привезли чего-нибудь вкусного – колбасы, сыра.
Приехали эти красавицы… Не известно, что уж они говорили Юре, но мы знали, что жениться он не собирался. Каково же было наше удивление, когда он показал нам штамп в удостоверении личности, что зарегистрировал свой брак за пару часов до отправления поезда. Потом приехала Галя, через год у них родилась дочь, и они уехали в другой военный округ.
Таких примеров было много. Правда, часто браки распадались, столичные невесты не хотели всю жизнь проводить в военных городках, им нужна красивая городская жизнь с удобствами.
Трудные были годы становления, но я не терял надежды продолжить учебу. Примерно через три года я подал рапорт на поступление в Ленинградскую артиллерийскую академию. Процесс подачи рапорта и получения разрешения со-всем не прост. Нужно не иметь взысканий, получить разрешение всех командиров – от командира батареи до Командующего округом, и, самое главное, должна быть разнарядка из академии. Я получил разрешение, мои документы ушли в академию.
Из опыта  предыдущих лет знал: оставалось только получить вызов из Академии и сдать успешно экзамены. Подо-шел срок вызова, а меня не вызывают. Через какое-то время вызывают в отдел кадров и говорят: "Вас не утвердили в академии". Ни до этого, ни после такого не случалось. Я понял, что с пятой графой мне будет трудно пробиться. Но вышел новый приказ, по которому офицерам разрешили поступать в гражданские вузы. Кадровики чувствовали себя неудобно, а я открытым текстом сказал, что знаю причину. В ответ они промолчали, но разрешили мне в этом же году подать доку-менты в институт.
Быстро все переоформили, и я подал заявление на поступление в Азербайджанский институт нефти и химии, в будущем переименованный в индустриальный на геолого-разведывательный факультет. Получил вызов из института, дали мне 10 суток на сдачу экзаменов, и я поехал. Взял с со-бой маленький чемоданчик и поручение привезти из Баку белый хлеб и хорошую селедку.
К экзаменам я не готовился, считал, что на первом же эк-замене получу "неуд", выполню поручения и приеду обрат-но. Но все пошло не по моему сценарию. Когда я приехал, оказалось, что моя группа сдает первый экзамен математику письменно только через три дня, и мне пришлось просто болтаться в городе и бездельничать. Готовиться к экзаменам я не собирался. При поступлении в академию предусматривалось месяц при академии готовиться к экзаменам под руководством преподавателей, а здесь все должен делать сам. Подошел день экзамена, я написал то, что успел и смог ре-шить. Оценку объявили в день устного экзамена, на который допускались только те, кто сдал письменный, еще через четыре дня.  Я опять прогулял, а когда пришел, то узнал, что получил положительную оценку и должен сдавать устный экзамен. Опять без подготовки сдал устно математику.
Следующий экзамен – сочинение. Я был уверен, что на вольную тему справлюсь с заданием. И последний экзамен – физика, но у меня уже закончились мои 10 суток и я уже в азарте решил пройти до конца. За пять дней проштудировал три тома физики так, что даже помнил на какой странице что написано. Был уверен, что сдам, но вел  себя на экзамене не-корректно, подсказывал и меня подловили на мелочи и по-ставили тройку. Тут же сел на поезд и уехал в часть, где меня уже готовились посадить на гауптвахту, но, слава богу, пронесло на этот раз.
Через какое-то время я получил по почте студенческий билет, зачетную книжку, литературу и задания, которые дол-жен был выполнять. Во взводе служил студент Михельсон, которого забрали в армию с четвертого курса политехнического института из-за недисциплинированности, и у него появилась работа решать за меня задания. Но он не просто решал, а толково объяснял мне все задания. Так продолжалось почти два года, пока я понял бесперспективность учебы в гражданском вузе и опять замыслил поступить в академию, но теперь уже инженерную.

*       *       *
В 1958 году в Нахичевань дали электричество, стало чуть веселее жить. Вместо керосинок и примусов появились электроплитки, люди стали покупать радиолы и приемники, в магазинах появились холодильники. Если раньше в магазинах были только консервы и водка, то теперь появилась кол-баса и молочные продукты.
Завтракали и обедали мы в солдатской столовой. Офицеры питались в отдельной комнате, обслуживала официантка, и отличалась наша еда от солдатской тем, что нам готовили салаты, на гарнир подавали картофель, рис и гречку. А вот ужинали мы сами. Иногда дома готовили сами себе, но это, в основном жареную картошку с консервами, или шли в железнодорожную столовую. Каждый раз кто-нибудь расплачивался за всех по очереди.
Живя в одной комнате и служа в одном подразделении, мы знали друг о друге почти все. Знали, у кого какие родственники, кто с кем встречается и какие у кого планы. Все дума-ли о военной карьере, понимали, что нужно поступать в академию, но осуществить это очень не просто. Офицеров много, а поступление ограничивалось не только хорошими результатами в службе, но возрастом и наличием разнарядки из академии. Если в академию принимали, к примеру, 100 человек, то разнарядок  рассылалось  200, чтобы был кон-курс на вступительных экзаменах.
Прошел год моей службы. Я поехал в отпуск к родителям в Чернигов. Приняли меня хорошо, попытались откормить, считали, что я худой. После Нахичевани не мог привыкнуть к улицам, движению транспорта и вообще ко всему городскому. Рассказал папе, что в Нахичевани женщины еще ходят в чадре, но он мне не поверил. Он еще был под впечатлением газеты "Правда", и в следующий отпуск я привез ему доказательства в виде фотографий азербайджанских женщин.
Вообще родители с трудом верили, что я говорю правду, для них это была экзотика, а для меня – повседневная жизнь. Изо дня  в день занятия, учения, собрания, воспитательная работа. Опыт приходил по мере того, как что-нибудь случалось. Однажды, во время проведения занятий, я выгнал одного солдата, приказал ему пойти к командиру батареи и доложить, что я его выгнал с занятий за нарушение дисциплины. Спустя  несколько минут он вернулся, доложил, что был у командира батареи, и он приказал вернуться на занятия. Потом командир батареи вызвал меня и в популярной форме объяснил, что это мои подчиненные, и я сам должен с ними справляться. Если у меня не хватает дисциплинарных прав, он готов добавить свои, но делать за меня мою работу он не намерен.
Уже после первого года службы я ввел такую практику: увольняемых солдат и сержантов по одному приглашал в канцелярию и объяснял, что теперь, когда  все документы на увольнение в запас у них на руках, они от меня не зависят, я прошу не клясться мне в преданности и уважении, а сказать, какие они видят недостатки в моей работе. Не все могли толково объяснить, но все же я сделал вывод, что в своей работе должен быть более жестким, и чтобы не было заметно мое личное отношение к подчиненным.
Как ни старайся, но во взводе есть солдаты, которых ты уважаешь больше, есть такие, кто тебе неприятен. На будущее я старался быть более объективным. Через два-три года такой практики я уже точно знал о своих недостатках и старался не допускать их.

Зимой 1957 года я познакомился с Аллой, которая через три года стала моей женой. Оказалось, что на вечере отдыха офицеров ее мама обратила внимание на меня и сказала, что вот с этим лейтенантом можно познакомиться. Алла тогда еще училась в школе, но ее мама как бы предугадала нашу судьбу.
Если у кого-то есть претензии к своим тещам, то у меня нет оснований сказать хоть слово упрека или недовольства. Это была очень симпатичная, выдержанная женщина со сложной судьбой, воспитывала троих детей, и Алла была старшей. С разницей в два года были Валера и Анатолий.
Вообще, когда мы познакомились с Аллой, ее маме  не исполнилось еще сорока лет, она выглядела очень привлекательно. Правда, для меня двадцатилетнего она казалась ста-рой, но это ошибочное мнение молодости. Командира полка в возрасте сорока лет мы называли дедом. С возрастом при-ходят совсем другие взгляды, и сегодня для меня женщина в возрасте 50 лет – молодка.
Приблизительно через два года наших встреч мы серьезно повздорили, я сказал, что мне рано жениться, поэтому лучше прекратить встречи. Но долго в молодости нельзя быть в ссоре, тем более если есть чувства. Я планировал сначала окончить академию, получить более высокое звание, чтобы содержать семью, и только потом жениться. Но судьба распорядилась по-другому.
В 1960 году объявили сокращение армии по инициативе Хрущева (руководителя страны) на 1,2 млн. человек, а в следующем году еще на 600 тысяч. Тысячи офицеров, которым буквально оставалось несколько месяцев или несколько лет до выхода на пенсию, оказались выброшенными за борт. Меня же в возрасте 24 лет представили на более высокую должность командира батареи. Начальник отдела кадров Округа сказал, что я самый молодой командир батареи в Округе.
Оглядываясь на прошлое, не могу сказать, почему так случилось. Скорее всего, способствовало этому то, что мой взвод несколько лет был лучшим, и то, что командующий артиллерией дивизии был еврей, и что я не пил, и, наверное, кое-что еще. Но в то время средний возраст командира батареи переваливал далеко за 30 лет. 
Вызвал меня Командующий артиллерией и сказал, чтобы я уступил свое место командира батареи в Нахичевани более пожилому, чтобы он дотянул до пенсии, а меня отправят на должность командира батареи радиотехнической и звуковой разведки во вновь формирующийся разведывательный артиллерийский дивизион в Баку. Я согласился, и это был мой первый переезд к новому месту службы.

*       *       *
Стоит вернуться к более ранним, но важным событиям в жизни. 4 апреля 1960 года, после трех лет встреч, мы решили с Аллой стать мужем и женой. Я не дотягивал до намечен-ных 28 лет, не поступил в академию, но учился в институте, не стал майором, но получил капитанскую должность.
В современных условиях свадьба – это сотни приглашенных, ресторан, фотографии и запись на видео. А почти пятьдесят лет тому назад мы нашли ЗАГС, помню, что это была какая-то убогая комната, и работник не мог писать на русском языке. Поэтому он дал нам бланк и предложил самим заполнить его. Он не в состоянии был проверить правильность заполнения, но доверял нам. Даже не проверили пас-порт у Аллы и   удостоверение личности у меня. После заполнения мы взяли свидетельство о браке и формально стали семьей.
С Аллой мы договорились, что она поедет в Чернигов, что-бы познакомиться с моими родителями, а я добьюсь отпуска летом. Так и получилось, я дал телеграмму родителям  короткого содержания: "Встречайте Аллу Стыскину тчк".
Не даю оценку своим действиям, но родители приняли мое решение без видимого неудовольствия. Папа встретил Аллу в Нежине, это за пару часов езды до Чернигова, смог по радио объявить, чтобы она подошла к справочному бюро, так они впервые увидели друг друга. Когда я приехал в отпуск, то в семье уже сложились доброжелательные отношения.
Это был мой первый отпуск с женой. Потом мы ездили в Чернигов много раз, но первый приезд к родителям с женой запомнил навсегда. Родители уступили нам свою кровать, а сами перешли в другую комнату. Непривычно было в родительском доме чувствовать себя не ребенком, а взрослым мужчиной, да еще с женой.
К чести родителей они ни разу не упрекнули меня в том, что я сам решил свою судьбу. Не было сказано ничего и по поводу того, что выбрал себе жену нееврейку. Вообще я в то время даже не понимал, что такое еврейка или русская, или вообще женщина любой национальности, главным считал чувства, а не национальную принадлежность. Интернациональное воспитание, полученное в советской школе и военном училище, давало себя знать. Значительно позднее, когда уже переехали в Израиль, я понял, что существует разница в отношении к людям различных национальностей, что евреи в этой стране – привилегированная нация. Если раньше я знал, что такое антисемитизм, то теперь увидел, как плохо здесь людям не еврейской национальности. Внешне все нормально, и в быту у тебя никто не спрашивает, какой ты национальности, но это только до тех пор, пока тебе не приходится решить какую-нибудь житейскую проблему. Но об этом мы еще поговорим.
Закончился мой первый отпуск в статусе женатого человека, Алла переехала ко мне в комнату, где я уже прожил почти четыре года. К тому времени кроме Владимира Падалко в академию поступил и Витя Речинский, а Славик Колесников привез себе жену из Москвы и получил новое жилье. У нас большая комната, большой балкон закрытый и большая общая веранда с соседом и никакой мебели, если не считать в углу самодельный шкаф, кровати и два мои чемодана, к которым теперь прибавился и чемодан Аллы. И это все. Сего-дня такое выглядело бы необычно, но так мы начинали совместную жизнь – практически с нуля.
Рядом были только родители Аллы, но они жили в финском домике, у них свои  два сына, помочь нам они ничем не могли, тем более, что к началу нашей семейной жизни они, точнее отчим, уволились из армии и уехали в Уфу. 
Алла сразу стала создавать уют, что сделать было не так-то легко. Правда, сразу в нашей квартире стало чисто, все отчищено от холостяцкого прошлого и приведено в порядок.
Первая наша покупка – диван-кровать. Стало уютней в нашем доме, появились какие-то занавесочки, салфеточки. С первого дня Алла стала готовить еду, и я перестал ходить по столовым и забегаловкам. Стал привыкать к семейному образу жизни, сразу после службы спешил домой. Появились новые обязанности и заботы. В доме царила теплая семейная атмосфера.
Однажды прихожу домой и чувствую, – что-то произошло, но не могу понять что. Вижу, у Аллы дурное настроение, узнаю, что она хотела сделать для меня сюрприз – разобрать вещи в моем чемодане. Чемодан был заперт на замок, но она смогла его открыть, и нашла письма, адресованные мне моей соученицей Галей. Мы учились в разных школах, я в мужской, а она в женской, но встречались на школьных вечерах, иногда в городе по вечерам. В Чернигове многие прогуливались по местному Бродвею. После школы она поступила в институт и за то время, что я учился в военном училище, ус-пела выйти замуж за офицера, выпускника военно-морского училища. Окончила институт и уехала с мужем на север. Родила дочку, но жизнь у нее не сложилась, а тут в один из моих еще холостяцких отпусков мы встретились в Чернигове.
Я еще совершенно неискушенный в любовных отношениях молодой лейтенант, и она, уже почти разведенная молодая женщина, которая хотела бы устроить свою судьбу. По всем параметрам я очень подходил ей, но в мужской логике она плохо разбиралась. И вообще, в то время не принято было жениться на женщине с детьми.
Я рассуждал так: если бы она меня любила, то должна была дождаться, а если уже вышла замуж, то теперь это ее проблемы, и меня они мало касаются. Мы провели какое-то время вместе, и  я  уехал к себе в Нахичевань. Холостяк есть холостяк, и менять свой статус в мои планы не входило. Но ее планы не совпадали с моими, она стала писать мне достаточно откровенные письма, а я их складывал в чемодан.
Когда мы поженились с Аллой, я все не мог выбрать минутку, чтобы выбросить эти письма, и вот теперь Алла нашла их и прочла. Когда она объяснила мне, в чем причина ее плохого настроения и отдала мне эти письма, я их тут же у нее на глазах уничтожил. Казалось бы, инцидент исчерпан, но это только казалось, эти письма вспоминались мне более тридцати лет к месту и не к месту. Все мои потуги объяснить, что у меня тогда не было семьи и обязательств только усугубляли положение. Сегодня, когда уже прошло почти полвека, можно об этом говорить почти спокойно, но тогда эта рана кровоточила, мешала нам жить. И образ этой Гали практически так и не исчез из Аллиного сознания. Она просто смирилась с тем, что была Галя, но обиду не забыла, хотя я считал, что оснований для обид просто нет.


*       *       *
Трудно себе представить всю степень нашей неподготовленности к семейной жизни. Только молодость и чувства помогали нам преодолевать трудности и неустроенность. Прошло лето, в ноябре 1960 года родилась наша первая дочь Марина. До последнего дня Алла выполняла все по дому, мыла пол, готовила обед и утром 18 ноября сказала, что ей нужно срочно в роддом. Бросили все, я не пошел на службу, поехали в роддом. Убогое заведение, где я впервые увидел комнату с названием "родильная". Была пересмена, но вышла какая-то азербайджанка, принесла широкую рубашку, а тапочек не нашлось. Я забрал Аллины вещи и по ее просьбе поехал домой за тапочками.
Примерно через час вернулся, а меня поздравили с дочкой. Ощущение – как в невесомости. Еще полностью не осознал, что я уже папа, а Алла – мама.
Порядки в роддоме строгие, – мне не показали дочь и не пустили к жене. Тогда не проводили обследования на предмет выяснения пола ребенка: будет мальчик или девочка, но мы планировали, что у нас будет девочка, и даже приготовили имя для нее.
Через неделю Алла вернулась домой, развернули пеленки, глянули на наше создание, и Алла спросила:
– Что мы будем с ней делать?
Я не знал что ответить. Опыта общения с новорожденными у нас не было. Потом состоялось первое купание, потом первый выход на улицу и вообще все было впервые. Помощи ни от кого! Даже не помню, чтобы к нам приходила детская медсестра или мы ходили к детскому врачу. К счастью, у Аллы хватало молока, она вскармливала Марину грудью.
Как мы завидовали соседу, у которого ребенку уже исполнилось три месяца,  и для нас он казался большим. Мы считали дни, когда нашей Марине будет тоже три месяца. По молодо-сти пережили и это.
Однажды мы вдруг обнаружили, что у Марины одна щека темнее другой. В панике бросились к врачу, но после недолгого обследования выяснилось, что это просто загар. Марина спала на улице на одном боку и у нее одна щека загорела больше другой.
Постепенно мы набирались опыта по уходу за нашим созданием. А тут наметился мой первый переезд по службе. Меня переводили в Баку в новую часть, и поехал я представляться новому командиру, подполковнику Чеснокову. До этого он работал в разведотделе  штаба артиллерии Бакинской Армии. Там он служил просто офицером штаба, а здесь становился командиром отдельной части. Для будущего разведывательного дивизиона выделили военный городок расформированной части ПВО в поселке Бинагады. К нам ходил городской автобус, но это далеко не Баку. Вокруг нефтяные вышки, по арыкам течет мазут, и соответственно запах не похож на французские духи.
Все приходилось начинать сначала. Получали технику, к нам присылали из других частей солдат, сержантов, и мы формировались как новая воинская часть. Жить без семьи было трудно, я поехал за Аллой и Мариной. Сложили свои вещи в контейнер и при мне за бутылку контейнер погрузи-ли на платформу. Железнодорожники клялись, что мы еще не успеем приехать на поезде в Баку, а наш контейнер с вещами уже будет там. С маленьким ребенком и минимумом вещей мы поехали к новому месту службы.
Сняли частную квартиру, а багажа все нет и нет. Марина спала в крышке чемодана, у нас нет посуды и многого само-го необходимого. Только через месяц получили свои вещи. Оказалось, что их поставили на платформу и отправили в сторону, противоположную Баку. Вот наш контейнер и блуждал по просторам страны.
Марине уже больше семи месяцев, а ей не сделана еще прививка против оспы. Пока разбирались с врачами,  узнали, что в нашей съемной квартире перед нашим вселением умер ее хозяин от туберкулеза. Нам посоветовали как можно скорее найти другое жилье. Мы посчитали, что лучше всего будет, если Алла улетит в Чернигов к родителям. Там есть нормальная медицина, и они помогут с уходом за ребенком. Алла улетела, а вскоре мне выделили квартиру в военном городке, и через очень непродолжительное время мы опять были вместе.
Стал я командовать теперь батареей, в которой кроме взвода звуковой разведки имелись еще два радиолокационных расчета. У меня в подчинении впервые оказались три офицера.
Летом жара, воняет нефтью, а у нас нет холодильника. Алле приходилось по несколько раз в день ходить в поселок за молоком и другими продуктами. Так как я находился на службе, то ей приходилось брать с собой и Марину. Вскоре мы, немного переплатив, купили свой первый холодильник "Саратов". Стало немного легче, не так портились продукты. Вообще жить в военном городке – это чем-то напоминает жизнь в деревне, где все в курсе всех дел, знают кто, как и с кем живет, чем питается. Очень быстро узнают о тебе все, или почти все, и очень важно произвести правильное впечатление.
К нашей семье соседи всегда относились уважительно. Все знали, что я не пью, а Алла хорошая хозяйка и хорошо следит за ребенком. Марина в детстве была очень послушной и красивой. Нам вообще казалось, что красивее ее нет. В будущем мы поняли, что ошибались потому, что следующие дети, особенно внуки, были не менее красивыми.
В апреле 1961 года произошло событие, которое много изменило во всем мире. Изо всех радиоточек, телевизоров, газет и журналов разносилась по всему миру новость: впервые в истории человечества космонавт Юрий Гагарин полетел в космос. Страна не просто праздновала это событие, казалось, что это праздник для каждого, хотя если разобраться, то кроме престижа страны особой радости для простого смертного нет.
Ходило много разных слухов о жизни отряда космонавтов, но все фамилии их, образ жизни и методика тренировок тогда были засекречены. Обо всем мы узнавали уже после со-бытия, никогда не знали, что планируется на будущее.
Нам с Аллой вспомнилось, что мы  еще в 1957 году, когда встречали новый 58-й год, на маскараде в Доме офицеров надели на головы сделанные из папье-маше маски первых искусственных спутников земли. У меня во взводе служил хороший художник, он помог мне сделать эти маски. На бал-маскараде нас никто не узнавал, потому что практически лицо закрывал этот шар с усами антенн. Но зато мы получили на балу первый приз. Возможно, не столько за художественность, как за актуальность, ведь тогда впервые в мире СССР осуществил первый запуск спутника земли. А костюмы зверюшек и романтиков уже всем поднадоели.
Гордость за нашего космонавта переполняла сердца советских людей, по радио рассказывали его биографию, все внимательно слушали, кто его родители, жена, дети. На долгие годы специальность космонавта стала самой престижной и романтичной, пока не стали известны подробности подготовки космонавтов.
Но новость прошла, а служба в новой части на новом месте продолжилась. Очень необычным оказался мой командир дивизиона. Пользуясь связями, он арендовал несколько гектаров земли и стал выращивать помидоры, арбузы и другие овощи. Потом развел кур, для чего построил курятник на тысячу кур. А когда куры подросли, появились и яйца. Потом развел свиней, и кроме курятины появилась свинина.
Помощник командира по снабжению большую часть времени проводил в заботах о подсобном хозяйстве. Практически командир дивизиона полностью самоустранился от боевой подготовки, по утрам  после развода отправлял всех на занятия, а сам уезжал на пляж. Когда подсобное хозяйство заработало в полную силу, периодически стали приезжать к нам черные "Волги" больших армейских начальников. Багажники их машин наполнялись мясом, овощами, курами и яйцами высшего качества. Если замполит только пытался вякнуть об этом, ему сразу же "затыкали рот", потому что он злоупотреблял спиртным.
Так продолжалось несколько лет. У командира дивизиона все было, как теперь говорят, под железной крышей, и нам жилось не плохо. Собственно говоря, мы добросовестно работали, обучая и тренируя своих подчиненных. Запомни-лось, как на моих глазах мой командир взвода, хорошо подготовленный, работоспособный и трудолюбивый, потихонечку спивался. Не помогали никакие беседы и взыскания, проработки и увещевания. Кончилось тем, что при живой жене он схлопотал венерическое заболевание, попал в госпиталь на излечение и, конечно, все это стало известно всем. Последнее, что переполнило чашу терпения – это его поступок: он написал записку "в моей смерти прошу никого не винить" и пропал.
Подняли по тревоге весь дивизион и всю ночь с фонарями искали его, а он в это время развлекался в Баку. Судили его судом офицерской чести и отправили в пехоту. Через пару лет мне командир дивизиона написал прекрасную аттестацию, а моя батарея стала отличной. Но я еще смотрел на мир сквозь розовые очки, верил в справедливость и честность. Потом  благодаря  Чеснокову я понял, что такое справедливость и честность на практике.
Примерно с периодичностью один раз в месяц проводились обязательные партийные собрания. На этих собраниях кто-то выступал с докладом или информацией, а потом коммунисты выступали в прениях. Все всегда шло по установленному регламенту, выступавшим давалось по пять минут, а последним всегда выступал сам Чесноков, и на него действие регламента не распространялось. Он мог  говорить и со-рок минут и больше и его пространные выступления ничем не отличались от обычных выступлений на совещаниях. На этих собраниях всегда подчеркивалось, что, несмотря на наши различные воинские звания, на собрании мы все коммунисты и у нас одинаковые права. Я поверил этим бредням и однажды умудрился попросить слово уже после выступления командира. Я подверг его критике, сказал, что он не придерживается установленного регламента и путает партийное собрание с обычным инструктажем.
Буквально назавтра Чесноков пришел в мою отличную батарею и в буквальном смысле слова перевернул все верх тормашками. В батарее находились только дневальные, кровати были заправлены, везде чисто и убрано. Но это в том случае, если не критикуешь начальство. А в моем случае все не так. Чесноков подходил к кровати, переворачивал матрас, вынимал из прикроватной тумбочки все содержимое и вываливал на кровать. Потом, когда уже несколько кроватей подверглось такой экзекуции, он брал руками электропроводку, которая шла поверх штукатурки, дергал ее так, что вылетали ролики, потом открыл окна и нашел, что стекла грязные. При этом все время повторял, что болтать мы все можем, а вот поддерживать уставной порядок – нет.
Это для меня был первый практический урок, который на все остальное время убил во мне все романтические представления об армии. Трудно все это вынести молча, но меня даже не наказали. Я запомнил, что критиковать начальство – себе дороже, даже если начальники прикидываются  демократами.   
В общем, Чесноков смог в дивизионе установить такие правила, при которых не только критиковать его, но и думать об этом никто не смел. Я благодарен ему за науку, но понял это позднее.
Проводил я все положенные занятия с офицерами и солдатами, и так незаметно подошло время получать очередное воинское звание капитана. Аттестации и характеристики я имел положительные, мои критические замечания стали забываться, и я надеялся на лучшее. Но всего не предусмотришь.
В батарее служил солдат Анатолий Рубанов. Я запомнил его фамилию не только потому, что часто с ним беседовал, но и за то, что он натворил. Я знал, из какой он семьи, знал, чем он занимался до службы в армии. Часто он мне рассказывал, что близко был знаком с уголовниками, ворами, рассказывал разные детективные истории, которым я не верил. И вот однажды он стоял часовым на посту и сделал попытку застрелиться. На улице стояла ночь, дул сильный ветер, типичная бакинская погода весной. Он, стоя на вышке, произвел выстрел из автомата себе в плечо. Никто выстрела не слышал, он сам пришел в караульное помещение и сказал:
– Что вы тут сидите! Не видите и не слышите, а я убил себя!
Сначала подумали, что он шутит, потому что входное пулевое отверстие не было видно на шинели, но когда он по-вернулся, все увидели рваную рану. В считанные минуты подняли все руководство на ноги, вызвали свою санитарную машину и с фельдшером дивизиона срочно отправили Рубанова в госпиталь.
Такие происшествия не остаются без расследования, но это в том случае, если все идет по уставу. Но как мы помним, у Чеснокова все "схвачено". Раньше он сам служил в штабе Бакинской армии, и прокурор, и следователи были его если не друзья, то хорошие знакомые, а все верхнее руководство подкормлено. Больше других должен был пострадать я, как командир батареи, но если бы получал серьезное взыскание я, то по армейским законам нужно было бы наказывать и командира дивизиона. А он, безусловно,   этого не хотел.
Вот и получалось, что, спасая себя, он выручал и меня. Когда прошла горячка происшествия и все немного успокоилось, по совету прокурора (друга Чеснокова) провели медицинское освидетельствование солдата, признали его невменяемым и уволили из армии по болезни. Меня вызвал Чесноков и сказал, что рядового Рубанова уже уволили из армии по состоянию здоровья. Документы ему отправили в госпиталь, а я должен проследить, чтобы Рубанов не появился в части.
Но Рубанов не знал об этом пожелания Чеснокова и приехал попрощаться со своими друзьями. Побыл он недолго, торопился домой, а я выпроваживал его из батареи, памятуя приказ Чеснокова. Вскоре подошло время получать мне очередное воинское звание, Чесноков написал нужную аттестацию и представление к присвоению звания. Так окончилась эта история.


КАПЛЯ ПЯТАЯ

В академии


Нашей дочери Марине благополучно исполнилось три годика. Она росла просто необыкновенным ребенком. Пишу так не потому, что это наш ребенок, а потому, что все говорили – она необычайно красива, у нее умные глаза, и к тому же мы всегда ее очень опрятно и красиво одевали.
По части одежды и ухода за ней главная роль принадлежала Алле. Я мог погулять с ребенком, почитать ей книги, помочь накормить, разучить стихотворение, а основная тяжесть забот ложилась на Аллу. Дела по службе шли своим ходом, я числился студентом института, выполнял какие-то работы, но понимал, что даже если я окончу учебу и получу диплом о высшем образовании, мне это в продвижении по службе не поможет.
Опять стал собирать необходимые документы для поступления в академию. На этот раз я решил попытаться посту-пить в инженерную академию в Харькове. Оказалось, что это была единственная в СССР академия противоракетной обороны, но тогда я этого не знал, все было покрыто мраком секретности.  Командовал академией маршал артиллерии Бажанов, что подчеркивало важность и значение академии. Больше я не припоминаю, чтобы академиями командовали маршалы. Но обо всем этом я узнал несколько позднее, а по-ка снова подал рапорт для поступления.
Опять не было у моего командования оснований для запрета, я получил разрешение ехать поступать. Мне уже было 27 лет, по сути дела, это была моя последняя попытка, потому что принимали в инженерную академию только до 28 лет. Так получилось, что пришла разнарядка в эту академию, и место досталось мне.
Вообще я позднее узнал, что по приказу Министра обороны на каждое место в академии высылается по две разнарядки, и этим заранее определялся конкурс – два человека на место. Но в приказе имелась оговорка, что начальнику академии разрешается и самому в случае необходимости выдавать приглашение для поступления. На этом пункте приказа начальник академии добивался того, чтобы на каждое место при поступлении был конкурс не два, а четыре человека. Но все это становилось известно, когда ты уже приезжал на вступительные экзамены.
На этот раз я прошел все отборы и за месяц до сдачи экзаменов приехал в Харьков на установочные сборы. В Академии понимали, что у офицеров в войсках времени на подготовку к экзаменам, а зачастую и просто возможности, нет. Поэтому и вызывали нас на месяц раньше.
Разместили в лагере, недалеко от населенного пункта Чугуево, в  нескольких десятках километров от Харькова. Все элементарно просто: живем в лесу, в палатках, питаемся в столовой и десять часов в день – занятия под руководством преподавателей. Математика, физика, английский язык и немного русского языка. Все в объеме средней школы, основной упор на те разделы, которые в будущем должны при-годиться в академии. О дисциплине говорить не приходится, потому что за любое прегрешение следовало только одно наказание – отчисление в часть. Кроме 10 часов обязательных занятий можно заниматься и самостоятельно, для этого имелись учебники, полевые классы со столами, стульями и электрическим светом.
Много офицеров собралось в лагере, и все хотят учиться. Раз в неделю нас водили в баню, все удобства на улице. За этот месяц мы по сути дела вспомнили всю программу сред-ней школы. Теперь я понимаю, что преподаватели присматривались к нам, выделяли лучше подготовленных, способных, а потом свои наблюдения и выводы передали тем, кто потом принимал экзамены. Уже после первого экзамена по математике половина абитуриентов в каждой группе полу-чала неудовлетворительную оценку и отправлялась по меткому выражению какого-то шутника в "полосатый рейс". Смысл шутки состоял в том, что те, кто получил  на экзамене неудовлетворительную оценку, сдавали на склад матрас, а он был полосатым.
После экзамена по физике конкурс практически исчерпывался.
Помню, что среди поступавших были уникальные офицеры. Ну, например, один запоминал с первого раза до 100 слов, которые мы называли, и мог потом назвать любое и в любой последовательности. Другой устно производил вычисления с большими числами, извлекал корень любого числа. И почти все эти уникумы не поступили. Кроме сдачи экзаменов предстояло пройти весьма серьезную медицинскую проверку. Даже шрам на голове мог стать причиной отчисления.
Кроме общеобразовательных дисциплин предстояло сдать зачет по знанию материальной части боевой техники, т.е. знать порядок работы на радиолокационной станции, ее устройство или ракеты. Я до сих пор не видел ни ракету, ни станцию. Академия относилась к ПВО страны, в нее посту-пали офицеры, работавшие в этой системе, они все это изучали годами сначала в училище, а потом в войсках, а я при-шел из артиллерийской разведки сухопутных войск. Кроме того, нужно выбрать один из трех факультетов – радиотехнический, вычислительных машин или стартовый, где изучалась ракета. Для меня все три факультета – темный лес, и все решили за меня мои друзья.
За месяц подготовки и сдачи экзаменов я подружился с Женей Тевяшовым и Геной Логиновым, с которыми прошел вместе все пять лет учебы. Чуть позже к нашей компании присоединился и Витя Иванов. Они меня и уговорили поступать на радиотехнический факультет и помогли сдать зачет по специальной подготовке.
После экзаменов всех поступивших собрали в актовом зале, поздравили с поступлением, пожелали успехов и пригласили на занятия. Время даром не тратилось. И опять установочные сборы, только теперь уже в здании академии, в прекрасно оборудованных залах и аудиториях.
Занятия проводились по 10 часов, три пары лекций до обе-да и две после. Если еще до обеда что-то соображаешь, то после обеда коэффициент полезного действия резко снижался. Но нам говорили: "Вы не беспокойтесь, записывайте материал, а дома разберетесь". Все последующие годы учебы так и работали в таком режиме – шесть недель на сдачу экзаменов и зачетов и три недели – установочные занятия на следующий год обучения. В конце концов, начальство разобралось, что я как белая ворона из другого рода войск и предложило перейти мне в Киевское высшее училище, где готовили специалистов моего профиля. Я уговорил начальника курса полковника Морозова, что я прозанимаюсь год в академии, ведь на первом году нет специальных дисциплин, а потом обсудим вопрос о моем переводе. На том и пореши-ли.
Потом каждый год вставал вопрос, что со мной делать, и каждый раз откладывали его решение еще на год. Посочувствовать и понять, что нам приходилось вынести во время учебы может только тот, кто сам прошел через это. Математика в объеме мехмата университета, а физика в объеме физфака, все спец предметы на самом высоком уровне, в то время государство средств на армию не жалело.
Оглядываясь на прошлое, могу утверждать, что в то время (1963-1968 годы) СССР действительно был могучей держа-вой в мире, с самой современной боевой техникой и вооружением. Государственное устройство страны позволяло принимать любые решения, часто не до конца продуманные и дорогостоящие. Так, например, в то время приняли решение создать и ввести в действие противоракетную оборону страны. Истратили на это сотни миллиардов рублей, а впоследствии оказалось, что система не может работать. Все кольца этой обороны вокруг Москвы сначала перевели в режим консервации, а потом просто расформировали. Миллиарды рублей "закопали в землю". А в Америке в то время обсуждался вопрос – вводить систему противоракетной обороны или нет. Шли жаркие споры, но уже стала очевидной непродуктивность и дороговизна введения этой системы, и правительство не утвердило выделение средств. А у нас средств не жалели. Советский Союз был как одна большая военная база, армия численностью более пяти миллионов человек, вооруженная самой современной техникой. И с нами считались в мире. Можно сказать, не уважали, но боялись.
Вход в академию по пропуску, только через свой КПП. Утром заходишь на пропускной пункт, предъявляешь удостоверение личности и получаешь свой пропуск, с которым находишься внутри здания. На пропуске есть пометки, где тебе можно находиться, а куда вход воспрещен. Вечером, когда выходишь из здания, на том же КПП оставляешь пропуск и получаешь свое удостоверение личности. Потерять его можно только внутри здания. Существовал отдельный пропуск для входа в общежитие. Оно размещалось в здании, на котором висела мемориальная доска, извещавшая о том, что это здание является архитектурным памятником, построено в 1898 году по проекту академика Бекетова. К зданию приводили туристов, что-то показывали, рассказывали, но внутрь не допускали. На входе стоял дежурный офицер и пропускал только по пропускам.
Внутри здания – широкие коридоры со сводчатыми, очень высокими потолками. Из коридора двери вели в прихожую, служившую нам местом для чистки обуви. Из прихожей имелся вход в две комнаты, направо и налево. В правой ком-нате жила вся наша группа, двадцать человек, а в левой ком-нате жил один араб с денщиком. Говорили, что его папа ка-кой-то шейх и оплачивает учебу сына. Так было это только на первом году, тогда учились у нас офицеры из всех стран Варшавского договора, но потом они стали жаловаться, что им не все показывают, и их перевели в Одесское училище.
В общежитии комната была большая, посредине стояли застеленные скатертями столы с графинами с водой, а справа и слева стояли наши кровати и прикроватные тумбочки. Стоя-ли и шкафы, в которых мы вешали шинели, а чемоданы хранились в камере хранения. При общежитии функционировал большой читальный зал, где можно заниматься только с не-секретной литературой, и работал он круглосуточно. Заядлые любители могли заниматься ночью. Я дольше, чем до полуночи высидеть не мог. Дольше этого времени просто ничего не усваивалось.
В общежитии работал буфет, где можно перекусить. Кстати, во время моей учебы впервые в столовых ввели плату за хлеб, один кусочек стоил одну копейку. Но сам факт, что за хлеб нужно платить отдельно, был неприятен и необычен. Мы привыкли к тому, что в столовых хлеб, соль и горчица всегда стояли на столе и за них отдельную плату не брали. Этот же порядок существовал и в столовой академии и во  всех заведениях города.
В дневное время мы работали в академии, там в читальном зале можно работать с секретной литературой. У каждого был чемодан, который опечатывался личной печатью, в чемодане лежали секретные учебники и опись документов. Так работать очень неудобно, потому что запрещали хранить вместе секретные и не секретные книги и тетради.
Часто в зал заходил проверяющий, майор Гнилохвостов, он наметанным глазом определял у кого не все документы в по-рядке. Его фамилия подходила к его должности и поведению. Нарушение секретности грозило взысканием, а в от-дельных случаях и более серьезными последствиями. На моих глазах этот проверяющий подошел к одному офицеру и потребовал отдать ему листок, на котором офицер что-то писал. Тот отказался, потом майор потребовал пройти к дежурному по академии. Тогда офицер вынул из кармана листок и съел его. Долго разбирались потом, что было в этом листке, но чтобы не повадно было другим, этого офицера отчислили из академии.
Приказ об его отчислении зачитывался перед строем. Забегая несколько вперед, скажу, что из поступивших в академию офицеров до выпускных экзаменов дошла ровно поло-вина. Остальные или отчислены по неуспеваемости или не-дисциплинированности. Вот и получалось, что при вступи-тельном конкурсе четыре человека на место Академию оканчивал только каждый восьмой. Но установочная сессия после нашего поступления закончилась, и мы с индивидуальными планами работ, учебниками и указанным временем, когда какую работу представить на рецензию, вернулись в свои воинские части.
Я вернулся к своей батарее с желанием выполнить все работы. По приказу министра обороны мне теперь был поло-жен один дополнительный выходной в месяц  и два вечера в неделю. Но это в теории, а на практике командир дивизиона сразу сказал, что если учеба мешает службе, то такая учеба никому не нужна, и ее нужно бросить.
               

*       *       *
Прошла эйфория после поступления в Академию, насту-пили будни. Опять занятия, дежурства, воспитательная работа с любимым  личным составом. В это время в Закавказском военном округе проводились опытные учения. Говорили, что требуется уточнить отдельные положения Устава по действиям войск в горах, и поэтому проводились эти учения.
Мне выпало впервые чувствовать в таких больших войсковых учениях, но не в роли участника, а вспомогательной силы. А проще говоря, я получил на складе 25 стереотруб и 50 биноклей и должен был выложить и выставить эту технику на пяти наблюдательных пунктах, чтобы офицеры и генералы при необходимости могли ими пользоваться.
Учения долго готовились, на большую глубину в горах бы-ли проложены дороги и построены семь или восемь наблюдательных пунктов, на пяти из которых я и должен выставить бинокли и стереотрубы. Наблюдательные пункты располагались на доминирующих высотах, предусматривалось, что с  них офицеры будут вести наблюдение за наступающими войсками, а по мере продвижения войск будут перемещаться на следующие, расположенные в глубине. Таким образом можно следить за действиями войск и управлять ими.
Сам наблюдательный пункт представлял  собой большую беседку, крыша которой поддерживалась стойками, внутри уложен деревянный пол. На эту и все прочие высоты проложены дороги, построены вертолетные площадки. Была установлена связь со всеми пунктами. Меня поразило то, что с  телефона, висящего на стойке беседки, генерал спокойно разговаривал с Москвой, звонил в свой кабинет в штабе, а потом жене на квартиру. Это сегодня не составляет труда позвонить в любую страну, в любой город, а в шестидесятые годы прошлого столетия такое выглядело фантастично.
Были развернуты большие палатки для офицерских столовых. В палатках стояли столы, на них – хорошая посуда, фужеры, в общем, все как в ресторане. Для генералов предназначались палатки поменьше, но с белой подстежкой и деревянными  полами.
Солдат тоже кормили вдоволь. Кроме того, всем выдавались сухие пайки, и никто их не считал сколько, всегда можно получить  дополнительное питание. Когда все подготовительные работы были закончены, все прибрано, вывешены схемы ориентиров, фото панорамы местности, я установил свои стереотрубы и на специальных столах выложил по десять биноклей.
Руководил учениями маршал Чуйков. Все знали о его заслугах в войне, его участии в Сталинградской битве, и мне впервые довелось увидеть его близко и не только увидеть, но и по-смотреть в работе. Собственно, в самой беседке восседал толь-ко маршал. Примерно до двадцати генералов толпились поодаль, разговаривали, иногда посматривая на поле учений.
Маршал был одет не по уставной форме. На нем – синие га-лифе и зеленая гимнастерка, ремень без портупеи. Сзади него постоянно находился адъютант, и маршал с ним общался практически без слов. Ну, к примеру, не говоря ни слова и не оборачиваясь, он протягивал свои обычные очки. Адъютант тут же брал их и вкладывал в руку маршала другие, или более сильные, или защитные. Это повторялось неоднократно.
Рядом с маршалом стояла стереотруба, в окуляры которой он периодически заглядывал, и на столе лежал бинокль. Более свободно при нем чувствовали себя маршал артиллерии Казаков и генерал-полковник Колпакчи. Они действовали по своему плану, подходили к Чуйкову, очень уважительно обращались. Остальные генералы, чувствовалось, побаивались маршала.
 Я не действующее лицо на этих учениях, а только отвечал за свои бинокли. Генералы подходили к столу, где они лежа-ли, иногда брали, а у некоторых имелись свои. Для меня все они были на одно лицо, я никого из них не знал и мог свободно наблюдать за их поведением. 
Но вот Чуйков оживился, подозвал к себе порученца, а это уже полковник, и что-то сказал ему. Тот быстро сбежал до автостоянки и куда-то поехал. Потом вернулся и доложил маршалу, что все исполнил. Через какое-то время мы увидели, что на нашу высоту поднимается бронетранспортер. Когда он приблизился на максимально короткое расстояние, из него вышел капитан, строевым шагом двинулся к маршалу и принялся докладывать кто он,  из какой части, и какую задачу выполняет его подразделение. Маршал перебил его док-лад, спросил:
– А где на бронетранспортере пулемет?
На это капитан стал сбивчиво объяснять, что машина находилась на консервации и не укомплектована пулеметом.
Потом последовал вопрос:
– Сколько человек на борту бронетранспортера?
И когда услышал: "Двадцать", что значительно превышало допустимую норму, он просто взорвался! Но, видимо, по-считал ниже своего достоинства разбираться с каким-то капитаном и пренебрежительно махнул рукой. Этот жест капитан воспринял как избавление от серьезных последствий, по-вернулся через левое плечо, добежал до бронетранспортера и сразу же уехал.
Потом Чуйков подал команду, чтобы к нему подошел начальник артиллерийского вооружения округа. Зашевелились генералы, задергались, но оказалось, что нужный генерал где-то в поле готовит имитацию ядерного взрыва. Эти же генералы, понимая, что кто-то должен подойти к маршалу, стали искать начальника вооружения армии. Оказалось, что он отсутствует по болезни, а за него остался какой-то офицер из его отдела.
Нужно было видеть, как эти генералы выталкивали офицера к маршалу. Опять повторился ритуал с подходом строевым шагом и докладом, опять маршал перебил его вопросом, где пулеметы на бронетранспортерах. Заикаясь, офицер начал объяснение, но маршал уже не слушал его и прогнал как собаку. Офицер подошел к группе генералов, а они принялись его утешать, что он еще хорошо отделался, последствия могли быть более  плачевными.
Не успели успокоиться генералы, как последовала команда: "Начальника политуправления, ко мне!". Это уже генерал, который тоже подтянулся, поправил обмундирование, почти строевым шагом подошел к маршалу и доложил о своем приходе.
Я стоял настолько близко от места, где все это происходило, что слышал каждое слово. Чуйков, не отрываясь от окуляра стереотрубы, спросил генерала, видит ли он обходящие высо-ту танки. Генерал прищурился, а потом вынул из бокового кармана защитные очки, и как пенсне приложил их к глазам. В это время Чуйков оторвался от стереотрубы и посмотрел на генерала. Грубым и громким голосом он провозгласил:
– Ты, генерал! Через эти очки будешь рассматривать геморрой в солнечный день. Марш отсюда!
Если бы мне кто-то рассказал, что возможны такие отношения между генералами и маршалом, я бы в то время не поверил, но все это я слышал своими ушами. Потом я посмотрел на свой стол, а там уже нет ни одного бинокля! Но я надеялся, что когда все это начальство будет переезжать на другой наблюдательный пункт, все бинокли положат на место.
Потом Чуйков встал и пошел к машине. Все генералы бросились к своим машинам, но оказалось, что они еще не уезжают, а просто Чуйков заметил, что где-то в окопе пулемет направлен не в сторону противника и решил подъехать туда. У меня машины не было, и я пешком  бросился под горку. Не стал вникать в суть очередной разборки, а стал подходить к генералам, представляться и вежливо спрашивать, не мой ли бинокль у него на шее. Ответы последовали вежливые, вроде: "Нет, сынок, это мой бинокль" или "Извини, твой бинокль в машине, я тебе его отдам".
Но генералов много, они все время перемещались и в очередной раз на вопрос, не мой ли бинокль у генерала, последовала весьма красноречивая тирада с применением неуставной лексики. В переводе на нормальный язык это звучало так: "сколько раз ты будешь ко мне подходить, я уже говорил тебе, что не брал твой бинокль и вообще уматывайся отсюда".
Я быстро ретировался и в конечном итоге нескольких биноклей не досчитался. Позвонил на остальные наблюдательные пункты, приказал своим сержантам спрятать бинокли.
Весь день лютовал маршал. Когда он переехал на следующий наблюдательный пункт, я подъехал на соседний, где он уже отметился. Там сидел в расстроенных чувствах подпол-полковник, начальник разведки артиллерии армии, по сути дела мой начальник. Он с тревогой спрашивал у меня, что ему теперь будет? Я поинтересовался за что, и он поведал, что в период подготовки к учениям изучил досконально всю местность вокруг наблюдательного пункта, знал дальности до всех видимых ориентиров, считал, что готов ответить на любой вопрос. Приехал Чуйков и спросил, чьи танки обходят высоту, подполковник не знал, за что его тут же маршал обозвал болваном.
Перекусили мы с ним, и я, как мог, утешил его. Потом но-чью, это уже по рассказам, Чуйков был на охоте, убил кабана, а назавтра его как подменили. Если в первый день он выглядел зверем, то на второй день раздавал ценные подарки, повышал в должности офицеров и вообще был как отец родной.
Потом учения у нас закончились, их намечалось продолжить в Одесском военном округе. Генералы туда перелетали на вертолетах и самолете. Чуйков должен был лететь в вертолете, но в последний момент передумал и улетел самолетом, а вертолет разбился. Погибли, точно не припомню, сколько генералов и офицеров. По этому случаю газета "Красная  звезда" опубликовала некролог. Погиб тогда и генерал-полковник Колпакчи, приказ о получении этого звания он получил на проходивших учениях. 
Бинокли списали, мне платить не пришлось. Эти учения заставили меня иначе смотреть на армию и взаимоотношения с начальством. Но розовые очки я еще не снял.
 

КАПЛЯ ШЕСТАЯ

Годы учебы


Незаметно прошел первый год моей учебы в академии. Выполнил все задания, меня вызвали на сессию. Сдача экзаменов проходила в течение шести недель. Больше пяти экзаменов не разрешалось выносить на сессию, поэтому руководство нашло такой выход – зачеты с оценкой.
На  основные предметы, такие как математика, физика, приемные устройства, антенно-фидерные устройства, пере-датчики и другие технические дисциплины, которые мы изучали позже, выделялось до двух недель на подготовку к эк-замену. На философию, политэкономию и другие гуманитарные предметы выделялось всего три дня, потому что меньше не положено.
И вот за время подготовки к экзамену нужно переосмыслить и просто выучить колоссальное количество материала. В этот период мы занимались минимум по 18 часов в день. И даже за такое время не удавалось хорошо подготовиться. Все равно оставался материал, нежелательный, чтобы попался на экзамене.
Мне очень часто попадалось не то, что я хотел бы. Но я за-метил, что если попадался знакомый материал, то при ответе часто возникали осложнения, и больше чем хорошую оценку не получал. Если же попадался материал, которому во время подготовки было уделено недостаточно внимания, то на эк-замене я мобилизовывался, тщательно продумывал план ответа, специально что-то недоговаривал, и получалось так, что преподаватель спрашивал у меня о не договорках, я, конечно, отвечал, и это производило самое благоприятное впечатление на преподавателя.
Первую сессию сдал с испугу. Помню, что очень был не-уверен в сдаче экзамена по физике. В один присест пред-стояло сдать три тома  физики, помню даже автора – Фриш. Для себя выработал план, решил, что пойду сдавать экзамен досрочно с другой группой, и если не сдам, у меня будет возможность пересдать  уже со своей группой.
Не знаю, что больше сработало, –  решение идти на досрочную сдачу экзамена, или просто везение, но я не только ответил на все вопросы билета, но и решил задачу, что бывает на экзамене не очень часто. Преподаватель поставил от-личную оценку, а у меня осталось дополнительное время для подготовки к следующему экзамену.
Вообще, когда через столько лет вспоминаю учебу в академии, то просто удивляюсь и тому, как я  поступил, и еще больше удивляюсь, как в срок окончил. Такие перегрузки можно переносить только по молодости. И если студенты часто вспоминают свои годы учебы как самые свободные и радостные, то для меня это были годы страшного труда, колоссальных физических и психических нагрузок. В каждую сессию случалось, что кого-нибудь отправляли на лечение в психиатрическую больницу. Таких потом отчисляли.
Помню, к нам еще принимали выпускников суворовских училищ, Это были молодые ребята, которые оканчивали училище с золотой медалью и имели право учиться в академии. Они отличались от нас возрастом и прекрасным владением иностранным языком. Их освобождали от общих занятий, потому что они обладали дипломами военных переводчиков и учились в специальных группах по совершенствованию языка. Так вот, чаще других не выдерживали нагрузки они, но были потери и среди офицеров.
После сдачи экзамена мы расслаблялись. Выглядело это так. Шли в кафе или столовую, заказывали обед и бутылку водки. Разливал всегда я, по полному стакану Жене и Вите, а то, что оставалось, – себе. Это устраивало всех. Назавтра предстояло начинать подготовку к следующему экзамену.
Алла не хотела оставаться в военном городке и ехала со мной в Харьков или к родителям в Чернигов. Приезжала она не на все два месяца, поэтому на время ее приезда мы снимали квартиру. В один из таких приездов Марине в Харькове удалили гланды. С одной стороны, очень хорошо, что моя семья вместе со мной, но с другой стороны это дополнительные трудности и заботы.
Не ко всем офицерам приезжали жены. За время учебы мы познакомились с женами моих новых друзей. Дружба с Же-ней продолжается и сегодня, постараюсь написать о наших встречах позже.
На экзаменах случались разные приключения. Ну, например, сдавали мы зачет с оценкой по электровакуумным при-борам, и еще что-то к ним добавлялось, вроде теории длинных линий.  Считалось, что Витя Иванов хорошо подготовлен, а я и Женя не успели изучить приборы СВЧ. Разработали такую стратегию: Витя идет сдавать первым и садится за первый стол. Преподаватель обязательно выйдет или отвернется, а он должен подсмотреть, где какие лежат билеты. Мы с Же-ней попросились пойти сдавать зачет последними. Причем я последний, а Женя предпоследний. Так все и получилось. Преподаватель вышел, а Витя перевернул четыре билета и громко назвал их номера. Потом он вышел и еще начертил схему. Мы выбрали себе два билета, а остальные уступили. Все шло по плану до тех пор, пока перед Женей другой офицер не вытянул наш билет. Кстати, он получил "неуд". Остались мы вдвоем с Женей на один билет. Женя, как джентльмен уступал его мне, но я настоял, чтобы пошел сдавать он.
Вся группа уговаривала меня пойти сдавать, а я не хотел. В результате согласился, как положено строевым шагом подо-шел к преподавателю, полковнику, доложил, что прибыл на экзамен и бодро взял билет. Вся группа следила за моей сдачей экзамена, все знали, что я без шпаргалок. Возможно по-тому, что я последним сдавал экзамен, а возможно, сработала моя опрометчивая храбрость (преподаватель ведь не знал, чем она вызвана), но что-то одно из двух позволило мне по-лучить отличную оценку. Женя получил "хорошо", а Витя "удовлетворительно".
За пять лет учебы я уяснил, что мало иметь знания, важную роль играет и твое поведение, и твой авторитет. Говорить о знакомстве и блате не проходилось. Между нами и преподавателями существовала если не пропасть, то огромный разрыв и в положении, и в звании.
Кстати, о шпаргалках. В принципе пользование шпаргалками не представлялось возможным, за исключением обще-образовательных дисциплин. Если у тебя находили шпаргалку, то отчисляли из академии за нарушение режима секретности. И такие случаи имели место.
За время учебы я не сдал один зачет и один экзамен одному и тому же преподавателю, доктору технических наук полковнику Штительману. Первый раз это случилось на втором курсе. Я подошел к нему и сказал, что не готов к экзамену и прошу, чтобы он поставил мне "неуд". Он сразу не понял, чего я хочу. Я объяснил, что в таком случае зайду на экзамен возьму билет и скажу: "Я не готов", и он все равно должен будет поставить мне "двойку".
Это вызвало не только непонимание, но и гнев. Он пожаловался начальнику курса, тот вызвал меня, а я объяснил, но уже несколько по другому, что не отказываюсь вообще сдавать экзамен, а просто прошу отсрочить его сдачу на конец сессии. Это несколько успокоило руководство, такого не-обычного поведения слушателя академии, граничившего с наглостью, они еще не видели.
Но на экзамен я не пошел, так и уехал с "хвостом" за второй курс. Сложилась ситуация, – я выполняю задания за третий курс, а у меня задолженность за второй. Выходов могло быть два: или я сдаю "хвост" за второй курс и еду на сессию сдавать экзамены за третий, или остаюсь на второй год на втором курсе. Об отчислении думать не хотелось.
На мое счастье в Баку приехала группа преподавателей из академии. Тогда было принято создавать временные учебно-консультационные пункты, на которых нам разрешалось сдавать экзамены, но только преподавателям нашей академии. Я пришел на экзамен и сдал его. Преподаватель сказал, что если бы я так отвечал в первый раз, он бы поставил мне минимум  "хорошо", а так – только "удовлетворительно". Я поблагодарил его и сказал, что в действительности сдаю первый раз, потому что не пошел на экзамен в академии. У него это вызвало недоумение, а я был рад, что меня вызовут на сессию и я перейду на четвертый курс.
Так оно и произошло. Я приехал в академию, а в это время тот самый полковник Штительман перешел на другую кафедру, и мне пришлось с ним встретиться еще раз при сдаче зачета. Предстояло сдавать  что-то о волноводах и видах по-лей в них. Муть страшная, но мы взяли с собой учебники и была возможность списать. Но вся трагедия заключалась в том, что ответ на мой вопрос занимал около страницы.
Содержание его примерно таково. Волновое уравнение имеет вид – приводится формула, в которой есть числитель и знаменатель, степень в степени, да еще дробная. Понять или запомнить это трудно. Потом говорится, что если принять то-то и то-то, то уравнение превратится в …,  и приводится новая формула. Потом сказано, что в некоторых случаях и при некоторых обстоятельствах и предположениях можно и эту формулу упростить до вида, и приводится конечный результат.
Понять физическую суть вопроса просто невозможно. Ну, вот я сидел, читал и переписывал эти формулы то более пол-но, то с сокращениями и обдумывал, что нужно сказать к ним. Через час пришел Штительман, перевернул мой листок и сказал, напиши еще раз все, что ты написал раньше. Я по-просил разрешения прийти в следующий раз, и он такое раз-решение дал.
Следующий раз выпал на 9 марта, я это запомнил, потому что Штительман не мог попасть ключом в замочную скважину, и мы понимали, что это после хорошо проведенного женского дня 8 марта. Кто-то захихикал, но как только он обернулся, улыбки улетучились. Мы остались одни почти на два часа. Потом он пришел, и я достойно получил свой зачет, рассказав о строении электромагнитного поля в волноводах различных сечений. Я еще сегодня помню вопросы заданий, которые пришлось делать в экстремальной ситуации.
Вот так я стал слушателем четвертого курса. Тот, кто говорит, будто с каждым курсом становится легче, просто никогда не учился сам. Требования не уменьшились, объем мате-риала возрос, а пробелы в знаниях предыдущих курсов заставляют работать с каждым курсом все больше и больше. И на четвертом курсе я не был уверен, что закончу учебу, но Алла подбадривала меня, говорила, что уже стыдно, пройдя столько трудностей, не дойти до конца.
А в это время, командир дивизиона, который хорошо за-помнил мою критику, решил рассчитаться со мной уже по настоящему.


                КАПЛЯ СЕДЬМАЯ

                Переезд к новому месту службы

Я уже получил очередное звание капитана, ко мне нет ни-каких особых претензий по службе, батарея числилась в лучших. И вот однажды Чесноков вызывает меня к себе, хвалит за работу, но сочувствует, дескать,  трудно одновременно командовать и учиться в такой сложной академии. Я слушаю его внимательно и не понимаю, к чему он клонит.
Путаясь в вводных предложениях, он крутит и вертит во-круг да около. Наконец, я начинаю понимать, что он хочет помочь мне с переводом в артиллерийский полк, где есть батарея звуковой разведки, но в ней нет личного состава. Толь-ко офицеры и боевая техника.
Дальше обещает, что когда я окончу учебу, он обязательно поможет мне продвинуться по службе. Он хорошо знает мои способности в работе, у него остались связи в штабе армии, где он раньше работал. Я согласился, и он мне "помог". Но лучше бы не помогал вовсе…
Как потом оказалось, написал представление, в котором указал, что за последнее время в моей батарее ухудшился порядок, что в связи с учебой мне трудно руководить батареей и трудно учиться. Дескать, из академии присылают ему бумаги с требованием обязать меня в срок выполнять задания, ну еще разную чепуху в таком же роде.
Я работаю, ничего не знаю, но в штабе один из знакомых офицеров, хорошо знавших меня по службе, позвонил мне и спросил:
– Что там у тебя произошло с командиром дивизиона?
– А что?
– Да он тут такое написал против тебя!..
Ничего не ведая,  я поехал в штаб и узнал о гнусной бумаге Чеснокова. Все офицеры штаба мне посочувствовали, но уже был написан приказ на мой перевод в новую часть. Меня пожурили, мол, нужно было раньше обратиться, но уже ни-чего поделать нельзя.
В принципе я не возражал против перевода, но меня пора-зила нечестность, подлость, с которой Чесноков все это про-вернул. Потом я часто вспоминал этого своего командира, потому что именно он  преподнес мне урок, и не один, истинного, а не романтического представления о людях. 
Кроме того, мне пришлось пережить несколько неприятных минут, когда решался вопрос о моем продолжении учебы. Командующий артиллерией армии не знал гнусной подноготной этого дела. И перед моим переездом к новому мес-ту службы решил меня проучить. Он отчитал меня за то, что вроде бы я ищу легких путей в службе, и если учеба мешает службе, то нужно бросать учебу.
Долго распекал он меня за то, чего не было в действительности. Потом сказал, что это первый раз в жизни он не пишет в академию письмо о моем отчислении. В подобных случаях он так всегда поступал, а теперь ему приходится по-ступить вопреки своей совести и убеждениям.
Очень хотелось сказать ему все, что я думаю, но сзади него стоял мой паршивец, командир дивизиона, и знаками показывал мне, чтобы я молчал.
На этот раз я стерпел. Приехал в новый полк, представился, выделили нам отдельный финский домик, и мы переехали к новому месту службы в поселок Коби. Домик огорожен заборчиком, на нашей территории росло большое древо инжира. Во дворе – небольшой бассейн, который зимой иногда замерзал и покрывался льдом.  Вообще морозы – редкость для Баку, но в один из годов Марина вышла в шубе погулять во двор, ей очень понравилось кататься на льду. Кончилось это тем, что лед провалился, и она прямо в шубе окунулась. Но все это близко от дома, сразу же ее переодели, но думаю, что она надолго запомнила, что кататься на льду опасно.
Наше новое место жительства теперь находилось дальше от Баку, до города приходилось при необходимости добираться двумя автобусами. Дорога извилистая, часто на ней происходили автокатастрофы. Не обошла эта участь и нас.
Однажды мы куда-то спешили, не стали дожидаться автобуса и поехали с Аллой в кузове грузовой машины. В нарушение всех правил безопасности мы стояли возле кабины, держались за ее гладкую поверхность. На крутом повороте дороги водитель не сбавил скорость, и Алла на полном ходу выпала из кузова. Я все это видел, меня самого несло из ку-зова, я не смог удержать ее. На моих глазах она группируется, складывается в комок, и падает на обочину точно так, как этому учат разведчиков. Я забарабанил по кабине, водитель остановился, мы побежали к Алле. К счастью все обошлось ушибами.
Доехали до поселка, там в аптеке нам оказали помощь. Это один из многих случаев, когда судьба отнеслась к нам благо-склонно. 

Место, где расквартирован полк, живописное. Вокруг горы ходят караваны верблюдов, очень интересное зрелище. Едешь по  асфальтированной дороге, слева от нее поселок, а справа  за забором – артиллерийский полк. Все показалось убогим, кривые дорожки, казармы, штаб, расположенный в полуподвальном здании, и складские помещения. Парки артиллерийской и автотракторной техники расположены под открытым небом. Начальник штаба разведывательного дивизиона майор Мовшович, еврей, уже много лет учился в то время в университете, и никак не мог его окончить.
Забегая вперед, скажу, что он не сдал государственные эк-замены в университете, и ему дали возможность сдать их на следующий год. А пока мы устраивались в своем новом жилище. В салоне стояла газовая плита, отопление не предусмотрено, поэтому во время холодов обогревались электроприборами.
Запомнилось, что пол в домике был деревянный, и под ним развелись мыши. Когда тихо, то маленькие мышата высовывали мордочки из щелей и попискивали. Выдали нам зерно, потравленное мышьяком, мы засыпали его во все щелочки. Мыши перестали пищать, но из щелей стали появляться по-беги растений.
Справились и с этим, но завели кота. Взяли маленького котенка, поили его молоком, Марина с ним не расставалась и играла как с куклой. Никогда до и никогда после не видел я, чтобы кота укладывали на спину, и он так спал. Марина укутывала его, одевала, и он все терпел. Назвали его Пушком, и стоило только позвать его, как он тут же прибегал домой. Кормили его и ухаживали за ним хорошо, он вырос довольно крупным красивым котом. Гулял он  по городку, но всегда возвращался домой.
Жизнь в военном городке специфична, люди все знают обо всех, и процветает чувство зависти. Кому мешал наш кот, не знаю, но жаловалась на него жена прапорщика, которая про-живала в соседнем домике. Она говорила, что кот иногда за-ходит к ним и переворачивает крышки от чугунов и кастрюль. Где у них стояла эта посуда, и был ли это наш кот или другой, неизвестно, но однажды кот пропал.
Через какое-то время нашла его Марина со своим "подругом" Сашей. Пришла и сказала, что они нашли Пушка, но он уже "умерел". Так и сказала. Алла, конечно, предупредила детей, чтобы они не подходили к мертвому коту, но они смолчали, а сделали по-своему, когда дома никого не было. А когда мы пришли, то увидели, что между домиками у столба разрыта земля и стоит крест, сделанный из палочек. Мы спросили, что это такое, а Марина объяснила, что они с Сашей "схоронили" кота: выкопали ямку, уложили туда его и засыпали.
Надолго в памяти остался этот кот и у Марины, и у нас. Жили потом у нас еще коты, но такого или подобного не было больше никогда.

 
                *       *       *
Командовал полком полковник Микитюк. Офицер старой закалки, основное внимание уделял боевой подготовке, а на все остальное закрывал глаза. А между тем, в полку все находилось в запущенном состоянии, боевая техника под от-крытым небом. Но это его не тревожило. Я этого тоже не замечал, у меня другие заботы и другие планы. Командир мое-го нового  разведдивизиона серьезно болел, его обязанности исполнял начальник штаба Мовшович.
Потом командира дивизиона уволили в запас, а Мовшович еще больше года исполнял его обязанности, но командиром его не ставили. Все вопросы мне приходилось решать с ним, а это не лучший вариант, когда в одном дивизионе больше двух евреев. Был кроме нас еще один еврей – командир взвода, призванный на два года и уже имевший высшее образование, а мы только шли к диплому.
Этот лейтенант имел разряд кандидата в мастера по шах-матам и мог играть вслепую. За доской несколько офицеров разрабатывали стратегию, а лейтенант сидел, уставившись в угол, и выигрывал. Причем говорил, что до мата осталось три  хода, и все старались увидеть на доске то, о чем лейтенант вещал, глядя в угол.
Но это просто к слову. Алла устроилась работать в магази-не Военторга, где тоже работала жена заместителя командира полка.
Запомнился такой момент. В 1966 году к нам в гости приехал мой брат Гриша с женой Эрой. В том году проходил чемпионат мира по футболу. Мы купили новый телевизор, что-бы смотреть матчи. Все бы ничего, им нравилось у нас, но прошло несколько дней, меня вызывают в штаб и приказывают ехать старшим вагона с солдатами на освоение целинных и залежных земель в Казахстан. Я ходил к командиру полка, объяснял, что у меня гости приехали из Башкирии, что в полку много других офицеров, которые согласны ехать, но командир был неумолим. Он утверждал, что ему нужны не просто офицеры, а дисциплинированные и не-пьющие. Это пример того, как хорошему офицеру не всегда легче.
Собрали водителей из Армении, Грузии и Азербайджана, составили эшелон из двенадцати товарных вагонов по 100 человек в каждом и отправили нас выполнять правительственное задание. Причем, солдат, призванных в армию, на второй день переодели в военную форму, на третий день они приняли присягу, а на четвертый собрали их всех вместе и отправили на целину.
Каждый вагон сопровождал один офицер, который сам видел солдат в первый раз и должен был обеспечить порядок и дисциплину. Вагоны так и были укомплектованы по национальностям, вагоны грузин, вагоны армян и азербайджанцев. Мне досталось быть старшим в вагоне со старослужащими солдатами нашего полка, которые стояли в карауле, обеспечивали безопасность и работу походных кухонь. Кроме меня, на этот пост в полку не могли подобрать офицера. 
Отправили нас с оркестром. С помпой. Но уже в первый день мы поняли, что командировка будет тяжелой, и мы еще не представляли насколько. Солдаты присягу-то приняли, но понятия не имели, что такое служба, что такое выполнение приказа.
В начале пути у всех имелись запасы пищи из дома. Но им выдавалось и положенное по норме питание. В вагон заносили десятки булок хлеба, пищу, приготовленную в дороге, но они это не ели. Более того, когда эшелон проходил через населенный пункт, они бросали хлеб в людей, стоящих на перроне. Потом, если поезд  останавливался на какой-нибудь станции, все это войско выскакивало из вагонов, сначала грабило ларьки на перроне, а потом садилось и оправлялось. После отъезда оставались загаженные и разграбленные железнодорожные станции.
При проезде где-то в Астраханской области поезд замедлил ход, а прямо возле насыпи поспевала  бахча. Стали соскакивать из вагонов, хватать арбузы и бросать их в вагон. Охранник из своей двустволки стрелял вверх, но это не возымело никакого действия. Офицеры перешли к физическим методам воздействия, но и это не помогало.
В вагоне не было туалетов, в полу вырвали одну доску, и этот проем служил туалетом. Потом многие вылезали на крыши вагонов и ехали там. Кончилось тем, что один грузин на полном ходу был сброшен под откос проводом, натянутым поперек пути, попавшим ему в шею. Стоп-краном остановили поезд, все солдаты из грузинских  вагонов бросились спасать своего товарища. Каково же было наше удивление, когда мы увидели, что пострадавший бежит нам навстречу. Упал он очень удачно и больше испугался, чем пострадал.
Обстановка накалялась, офицеры уже с трудом сдерживались, все шло к тому, что они могли применить оружие. Начальник эшелона подполковник Пахомов забрал у всех па-троны. Мы предлагали ему построить эшелон, расстрелять одного разгильдяя перед строем и будет порядок. Он испугался и заявлял, что ему на фронте не было так страшно, как в этом эшелоне. Он, совсем лысый человек, но говорил, что у него волосы становятся дыбом.
Шутки шутками, а добром это не могло кончиться. Уже по всей дороге знали, что следует неуправляемый поезд, и на всех станциях принимали меры предосторожности. Потом на какой-то станции или полустанке нас остановили, на перроне через каждые пять шагов стояли военнослужащие железнодорожной охраны и ни одного гражданского. Закрыли все вагоны, отогнали нас в тупик и приказали построиться. Старшие вагонов с большим трудом смогли выполнить эту команду, на что потребовалось несколько часов.
Сидят в вагонах без сапог эти солдаты, все сапоги лежат кучей в углу вагона. Каждый говорит, – пусть все наденут сапоги, потом останутся мои, и я тоже одену. С большим трудом построили наше войско, построили всех по вагонам, перед строем в кузове автомашины с импровизированной трибуны провели проверку, старшие назвали по два наиболее "отличившихся", которых забрали на гауптвахту и объявили всем, что предадут суду трибунала.
Потом погрузили оставшихся солдат в вагоны, и как курьерский поезд, поехали практически без остановок. В конечном пункте мы еще не успели передать солдат новому начальству, как пришел какой-то мужик с претензией, что наши солдаты уже кого-то изнасиловали. Мы сказали, что это уже не наши подчиненные, и отправили их разбираться с новым начальством.
Вернувшись из командировки, я уже не застал брата с семьей, они уехали к себе домой.



КАПЛЯ СЕДЬМАЯ

Крутые  перемены в полку


Недолго мне пришлось быть в полку под командованием полковника Микитюка. Он из числа тех, кто участвовал в Отечественной войне, а потому подошло время его увольнения в запас.
После него все покатилось, образно говоря, под гору. Я воочию увидел, как может измениться порядок и вообще вся жизнь в воинской части, когда сменяется ее командир. Командовать полком стал полковник Беспалько. Это потом я понял, что не только сменился командир, но и пришли новые времена. Если раньше в основу всего ставилась боевая под-готовка, то наступали времена всеобщей показухи.
И стал новый командир перестраивать в полку все. Начал он с того, что решил убрать в солдатском клубе колонны, которые мешали при просмотре фильмов. На этой стройке проявилось его организаторское умение, решительность и способность брать ответственность на себя. День он начинал с того, что приходил на новостройку и организовывал работу, хотя там имелся старший.  Потом он так вошел во вкус строительства, что остановить его уже было невозможно. Создал строительные бригады на каждой стройке в отдельности примерно по десять человек. Солдатам, участвующим в строительстве, обещал по его окончании в установленные сроки отпуск на Родину. Большего стимула солдату и не на-до. Теперь отпала надобность заставлять их работать, они сами вставали до подъема, чтобы подготовить рабочие мес-та, инструмент, расчистить площадку.
Стали строить крытые навесы для техники, которая стояла под открытым небом. Это довольно большое сооружение, где стояли орудия и тягачи каждого дивизиона в отдельности. Техники много, и строить нужно было для всех дивизионов. Во время войны на базе полка формировались не-сколько полков и бригад, техника имелась для всех.
Командир полка приказал организовать для солдат дополнительное питание, снять с неприкосновенного хранения десятки тягачей, на которых из карьера подвозили строительный кубик.
Были созданы специальные бригады, которые ездили по заброшенным и работающим нефтепромыслам и собирали отработанные металлические штанги с нефтяных вышек. Эти штанги шли на стропила навесов. На Бакинском шифер-ном заводе работали солдаты и зарабатывали шифер. На других заводах зарабатывали цемент. Работа на заводах про-водилась уже под руководством Командующего армией. Вернее не сама работа, а распределение материалов, которые зарабатывались.
Командующий следил за тем, где в настоящее время мате-риал нужнее, потому что стройка шла не только в нашем полку. Не хватало только пиломатериалов. Поэтому начальство организовало обмен – из нашего округа в Прибалтику шли металл и цемент, а от них шел лес, который использовался для подшивки крыш при укладке шифера.
Буквально через год такой интенсивной деятельности полк на глазах стал превращаться в благоустроенный. Аппетит приходит во время еды. И вот кроме навесов взялись за до-роги – выравнивали и асфальтировали дороги в городке, ста-ли строить два двухэтажных дома для семей офицеров, планировалось снести финские домики.
Иногда в полк приезжали представители командования армии и всегда оказывались довольны результатами и темпами работ. Военный городок стал больше походить на строительную площадку, чем на воинскую часть. Конечно, проводились тренировочные стрельбы у офицеров, формально писались расписания занятий у солдат, но на практике главные усилия были направлены на строительство. При этом командир полка еще заочно учился в командной академии. Иногда он делился со мной трудностями. Рассказывал, что ему нужно спланировать для курсовой работы проведение марша по железной дороге для артиллерийской бригады.
–Ты знаешь, – говорил он, – нужно предусмотреть все, и время погрузки, и скорость движения, и охранение и развертывание в новом районе.
Я слушал его, сочувствовал, а сам думал: мне бы твои за-боты! Ему учиться три года, а мне пять лет. Попробовал бы он один раз сделать курсовой проект по расчету передающего, приемного или антенно-фидерного устройства с заданными параметрами, его расчет марша показался бы цветочками. Но он мой командир, и я поддакивал ему – да, это трудно. А он не мешал мне учиться хотя бы тем, что не назначал меня старшим на стройках.
Вообще он старался выдавать себя за либерала. То ввел режим дня в полку ненормированный, а теперь приказал, чтобы после 18 часов вечера все отдыхали. Из помещения штаба демонстративно выносили стол, на котором офицеры во главе с командиром полка играли в домино. Сначала все смотрели на это как на временную забаву командира, но вскоре он приучил всех играть в домино. Дольше всех сопротивлялся замполит, но и он не выдержал и вскоре тоже засел за стол с доминошниками.
А в это время во всех кабинетах штаба и подразделений другие офицеры тоже играли в домино. Почетным считалось сыграть в компании с командиром, но не всем это удавалось. Забегая несколько вперед, скажу, что ушел этот командир из полка, и вместе с ним ушла привычка играть в домино. Вы-вод из этого можно сделать только один, все люди одинаковы и все стремятся угодить командиру. Всё в полку зависит от командира. Я не играл в домино, но все знали, что у меня есть более важная работа, нужно учиться. Из академии при-ходили письма и этому командиру полка с просьбой проследить за выполнением мною учебного графика. Так как командир сам учился, он понимал, что это просто формальные письма и относился к их появлению спокойно. Просто иногда говорил: "Ну, ты там не опаздывай с выполнением работ", и все.

                *       *       *
Марине не исполнилось еще шести лет, но ее попросили отдать в школу. Собственно говоря, это была не школа в обычном понимании этого слова. Это одна комната, в которой в две смены занимались ученики с первого по четвертый классы. До обеда в этой комнате одновременно занимались первый и третий классы, а после обеда – второй и четвертый.  Главное условие, – чтобы в каждом классе занимались не менее четырех учеников. Они сидели в классе так: справа первоклашки, слева – третий класс.
В тот год в полку было только три ученика и учительница, она же и директор, и завуч, и жена замполита полка. Она по-просила, чтобы мы отдали Марину в школу. К этому времени Марина не просто читала бегло детские книги, но могла без запинки читать и газету. Ее записали в библиотеку, и она брала там книги. В общем, ребенок хорошо подготовлен к школе.
А теперь немного об учительнице. Звали ее Мария Васильевна,  она – жена замполита полка и представляла собой типичный образец довоенных сельских учителей. Так как она постоянно ходила в платочке, то ее так и звали "Синий платочек". На всю жизнь мы остались благодарны этой учительнице за ее труд, за ее добросовестность в работе, за то, что приучила Марину работать честно и добросовестно. Ведь Марии Васильевне приходилось вести урок одновременно в двух классах. Для этого есть специальные методики, весь смысл которых сводился к тому, что она объясняет материал сначала одному составу учеников, дает им задание, а в это время занимается с другим классом.
Марина успевала сделать свои задания и потом справлялась с заданиями третьего класса. Если делала не все за третий класс, то все слышала и понимала. Каждый день Марина приходила домой и приносила оценки за каждый урок. Четыре урока и четыре оценки в дневнике. Ученики не представляли себе, что такое не сделать домашнее задание.
Приучившись так работать с первого класса, Марина уже в старших классах тоже всегда выполняла все задания. Уже где-то в седьмом-восьмом классах, когда нагрузка возросла, у Марины практически не оставалось времени на то, чтобы погулять и отдохнуть. И я учил ее, что если в классе больше 30 учеников и тебя спросили по такому-то предмету, то вероятность, что тебя спросят еще раз на следующем уроке, мала. Поэтому можно сегодня не учить этот предмет, а пойти погулять. Но Марина практически никогда не соглашалась с таким предложением. Спасибо еще раз Марии Васильевне за то, что она научила детей трудиться. Эта закалка сохранилась у Марины во всех последующих классах. В будущем Марине пришлось получать образование в 11 разных школах, но фундамент, который заложила первая учительница, оказался крепким.

                *       *       *
А служба шла своим чередом. Занятия, учения, учеба в академии. Главное для меня – выполнить все контрольные работы и получить по ним положительную оценку. Всегда мои работы возвращались с очень обстоятельной и конкретной рецензией, с разбором допущенных ошибок. Иногда вместо желанного "зачтено" приходило предложение пере-делать работу и прислать заново. Это занимало дополни-тельное время, но выбора не было.
В период между сессиями нам разрешалось сдать в других учебных заведениях историю партии, философию и полит-экономию. Решил сдать историю партии в Бакинском университете. Думал, что это позволит мне сэкономить несколько дней в академии для подготовки к серьезным дисциплинам. Получил из академии разрешение и направление на эк-замен. Пришел на кафедру истории в университет, и там на-значили мне время сдачи экзамена и преподавателя. Договорился с ним о встрече, зашли в какую-то аудиторию. Этот преподаватель дал мне три вопроса.
На первых два я ответил подробно и вразумительно, а вот третий вопрос касался недавно прошедшего пленума ЦК КПСС. Я знал, что на этом пленуме сняли Хрущева, а больше что-либо толкового вспомнить не мог. И началась моя торговля с преподавателем. Он меня стыдит, –  как это можно не знать решений такого пленума, а я оправдываюсь – говорю, что в ленинской комнате у меня в батарее есть целый стенд, посвященный материалам этого пленума, просто у меня вылетели из головы подробности.
Прошу преподавателя, чтобы он подсказал мне хотя бы тему пленума, а он мне, – давай рассказывай без темы, про-сто содержание. Потом я стал выкручиваться: мол, если я ответил, как он сказал, на "отлично" на первые два вопроса и не знаю третьего, то в среднем все равно я имею положи-тельную оценку. А преподаватель упирается, говорит, что у него не хватит совести поставить мне тройку. Я говорю, уже обнаглев, ставь четверку! В общем, долго препирались и ре-шили, что я пойду в Дом политического просвещения и там изучу материалы  пленума, а вечером приду к нему.
В этом Доме просвещения мне смогли дать только само постановление о том, что сняли Хрущева, а в журнале "Коммунист" прочел статью первого секретаря компартии Грузии, из которой ничего не почерпнул – одна вода.
Вооруженный этим, я в установленное время уже стоял у дверей аудитории, которая оказалась закрытой. Примерно полчаса прождал преподавателя, потом написал на листочке все, что я о нем думаю, и вставил эту записку в ручку двери. Только отошел, а мне навстречу идет преподаватель. Пошли мы уже в другую аудиторию, где я рассказал обо всем про-читанном, он поставил мне отлично и попросил, чтобы я больше сдавать экзамены в университет не приходил. В университете гуманитарные предметы являются главными, а в инженерной академии второстепенными, поэтому мне лучше сдавать их у себя. Это был первый и последний опыт сдачи экзамена на стороне. Попрощавшись и поблагодарив преподавателя, я помчался к той аудитории и вынул из ручки двери мою не очень любезную  записку.


                *       *        *
И еще раз мне пришлось вспомнить о Чеснокове,  который не очень благородно поступил со мной. После моего перевода из дивизиона отправили по замене в Германию замполита, а вместо него приехал новый замполит. Этот майор не пил, в Германии привык работать по-настоящему. Когда он увидел, что происходит в дивизионе, то попытался навести порядок. Он возмущался тем, что практически командир дивизиона учебой не занимался, годами не проводились дивизионные учения, а для отчета рисовали карты и докладывали, что все проводится. Чем больше замполит вникал в учебу и воспитание солдат и офицеров, тем больше убеждался, что в дивизионе не все в порядке.
А Чесноков находился на пике славы. В окружной газете появилась статья "Отец родной", в которой описывалось, как хорошо командир заботится о солдатах. В дивизионе есть большое подсобное хозяйство, солдаты в рационе получают практически круглый год овощи и фрукты к столу. Овощей собирают так много, что даже продают их в другие части, а на вырученные средства покупают новые телевизоры, радиоприемники. В каждой ленинской комнате есть все необходимое для отдыха и досуга солдат, что Чесноков не только отец родной для всего личного состава, но и воинская часть – дом родной.
Новый замполит не выдержал этого и буквально через очень короткое время подал в штаб политотдела донесение, которое озаглавил так: "О злостном очковтирательстве и не-партийном поведении коммуниста Чеснокова". Это донесение возымело эффект разорвавшейся бомбы. Отправлено оно было секретной почтой, как положено везде прошло регистрацию. Замолчать его нельзя, нужно на него как-то реагировать и принимать решение.
Буквально через день в дивизион стали приезжать генералы. Они в кабинете командира вели какие-то переговоры, о которых мы могли только догадываться. Все эти генералы тесно связаны с Чесноковым, принимали от него подношения, и теперь вынуждены были разбираться в очень неприятном, но правдивом донесении замполита.
Сначала хотели заставить замполита отозвать свое донесение, но когда это не получилось, попытались признать его не-вменяемым. В приказном порядке отправили замполита в окружной госпиталь в психиатрическое отделение на проверку, где он находился больше месяца. Но он не отступал от своих обвинений и писал письма и министру обороны, и в ЦК партии, и в редакцию центральной газеты "Красная звезда".
В конце концов, приехал корреспондент этой газеты для разбора. Когда стало понятно, что замять скандал  не удастся, нашли интересное решение. Вместо того, чтобы исключить Чеснокова из партии, предать дело гласности, решили срочно уволить его из армии. Буквально за пару недель всё сделали и получили приказ министра обороны об увольнении. По логике вещей получалось так, – теперь ситуация изменилась, уже нет в армии подполковника Чеснокова, следовательно, нет и смысла разбираться в его деяниях. Не стал возражать и корреспондент газеты.
А замполита отправили служить в военный санаторий, чтобы он не "возникал" в будущем.
Когда шло расследование этого дела, корреспондент приезжал и ко мне, просил рассказать все, что я знал. Но к тому времени прошло несколько месяцев, как я служил на новом месте, и я отказался, что-либо рассказывать. Было искушение расквитаться с Чесноковым за его подлость, но я решил не ввязываться в это и не пожалел никогда. Зло должно быть покарано, но это сделали и без моего участия.
 


КАПЛЯ ВОСЬМАЯ

                Окончание учебы в академии

Преодолев все препятствия и трудности учебы, на пятом курсе получил вызов на дипломное проектирование сроком на полгода. На такой длительный срок я еще не выезжал. Обычно сессия длилась чуть больше двух месяцев, а тут сразу полгода. Собрал все учебники, Алла сложила все, что необходимо для длительного проживания вне дома, а было это в декабре, и полетел я в Харьков.
В Баку было еще тепло, но я знал, что в Харькове уже зима, поэтому взял с собой зимние вещи. Лёту-то всего около трех часов. Мой сосед в самолете достал бутылку, на которой красовалась пасть волка, и предложил мне составить ему компанию. Я поблагодарил, отказался, а после третьей рюмки сосед стал рассказывать мне сентиментальную историю.
Он летит к жене, но она живет в Москве, а в Харькове у него любовница, к которой он питает серьезные чувства вот уже много лет. Наконец, стюардесса предложила пристегнуть ремни и сообщила, что через двадцать минут наш само-лет приземлится в аэропорту города Харькова. Мы все по-чувствовали, что самолет начал снижаться, в иллюминаторы увидели снег, погода стояла ясная. Потом вдруг началась какая-то суета, в проходах мельтешили стюардессы, на вопросы пассажиров не отвечали. Началась слабая, но паника. Самые  невыдержанные стали требовать объяснить, – что про-исходит, почему самолет опять набирает высоту?
Впервые в жизни почувствовал свою полную беспомощность. Мой сосед предположил, что, скорее всего, отказал двигатель и теперь мы то ли сядем, то ли нет. Его хмель про-шел мгновенно, он стал жаловаться мне, что вот всегда так бывает, когда совершаешь неблаговидные поступки. Он уже пожалел, что полетел к любовнице, а не к жене. Я тоже по-чувствовал себя очень неуютно и сожалел, что не поехал поездом. Зачем я связался с этим самолетом, вот теперь пропадут все мои труды учебы и никто не найдет даже частей мое-го тела для захоронения.
Когда паника разыгралась не на шутку и не помогали призывы к спокойствию, объявили, что наш самолет по метеоусловиям через тридцать минут совершит посадку в Киеве. Стало немного легче, мы не терпим катастрофу, а летим на запасной аэродром.
И действительно, через тридцать минут мы приземлились в Киеве. Но если над Харьковом мы видели, что погода ясная и морозная, то в Киеве бушевала метель, причем сильная. 
Багаж не разгружали, всех пригласили в зал ожидания. Там негде было не только сесть, но и стать. Уже больше десяти самолетов из Ленинграда, Москвы, Ташкента и других городов вместо Харькова приземлились в Киеве. Узнать что-либо в справочном бюро невозможно. Периодически объявляли о прибытии новых самолетов, но ни один не вылетал.
Встретил еще нескольких офицеров, которые, как и я, летели из других городов на сессию. А снег все валит и валит. Добрался до кассы и потребовал выдать мне деньги за проезд до Харькова на поезде. Вместе со мной еще набралось  несколько желающих уехать поездом. Тогда в аэрофлоте еще соблюдались правила, нам выдали деньги на проезд до Харькова. С победным видом мы говорили остающимся, что уже доедем до места, а они будут сидеть в аэропорту. Не ус-пели мы выйти из зала ожидания, как объявили, что для пассажиров всех рейсов, которые не планово приземлились в Киеве, через несколько минут будут сообщения.
И вот перечисляют все рейсы, в том числе и мой, и говорят, что с интервалом в тридцать минут вылетят три самолета в Харьков. Пришла очередь посмеяться над нами тем, кто ждал вылета.
Мы бросились в кассу, а там говорят, что билетов на Харьков нет, вот когда все улетят, потом посмотрим. Уговорил кассиршу просто вернуть мне мой билет, а я верну деньги. Получилось, но первый самолет уже улетел. А мы с большим трудом получили свой багаж и теперь таскались с чемоданами.
На второй самолет нас взяли вместе с чемоданами, которые уже в багаж не сдавали. Прилетели, а там ходят пасса-жиры первого самолета, но без багажа. Теперь пришла и на-ша очередь смеяться.
Вот, с какими трудностями прилетел, с такими трудностями и прошли экзамены и дипломное проектирование. Началось с того, что когда выбирали темы для дипломного проектирования, я искал чисто теоретическую тему, чтобы как можно меньше быть связанным с техникой, которую я не знал и с которой не работал. Тема формулировалась примерно так: "Уменьшение ошибок наведения ракет при совершении  самолетом упорядоченного маневра".
Выбрал тему, а за ней стоял руководитель темы начальник  кафедры  доктор технических наук полковник Красногоров. До этого я никогда раньше с ним не встречался. Так получи-лось, что большинство дипломантов уже получили темы, по-говорили со своими руководителями дипломных проектов, составили планы работ, а я не могу попасть к своему руководителю на прием. То говорят, чтобы я пришел через неделю, то завтра, и я ничего не могу поделать. Наконец, мой шеф назначил мне аудиенцию, которая длилась несколько минут. За это время Красногоров успел мне сказать, что он на три месяца уезжает в командировку, но если у меня будут вопросы по проектированию, я могу обращаться к его адъюнкту, майору, которого он предупредит об этом. Пожал мне руку, попрощался и уехал.
Мои ощущения трудно передать. У всех, как у людей, есть руководители, они уже работают, а я еще не только не начал работу, но и перспектива какая-то не самая радужная. Но делать нечего, нашел я этого майора, объяснил ему ситуацию, он все понял и сказал, что будет меня консультировать, но когда вернется Красногоров, а он был и его научным руководителем, чтобы я сказал об этом. Я пообещал, что даже напишу, если нужно будет, но только скажите, что мне делать.
Майор успокоил меня, сказал, чтобы я в библиотеке по-добрал необходимый материал по теме моего диплома и пришел к нему. Я так и сделал, но если у других дипломников материала по теме было сколько хочешь, то у меня на-бралось всего два или три источника. Тема эта новая в то время, и материала по ней мало.
Здесь надо сделать дополнительное пояснение по существу вопроса. Дело в том, что во время войны во Вьетнаме американские летчики по инструкции обязаны были катапультироваться, если вдруг увидели летящую в самолет ракету. Советский Союз тогда поставил во Вьетнам  ракеты, поставил секретно. Рассказывали, что однажды летели около 30 американских самолетов, и по ним была запущена ракета из советского комплекса ПВО. Ведущий подал команду, и по инструкции все летчики катапультировались.
В советской прессе напечатали портрет вьетнамского "героя", который уничтожил столько самолетов. Но не писалось, что по самолетам была запущена одна ракета. Такое удалось сделать только дважды, потом американское командование сменило инструкцию по действиям летчиков во время ракет-ной атаки. Теперь им надлежало, заметив ракету, совершать пикирование. У ракеты не хватало возможностей так резко изменить курс как у самолета, и она пролетала мимо.
Так  вот. Я в своем дипломном проекте должен был уменьшить ошибки наведения при совершении самолетом пикирования или любого другого упорядоченного маневра. Здраво-мыслящим должно быть понятно, что если эту задачу не смогли решить научно-исследовательские институты и производственники, то в дипломном проекте мне будет трудно перещеголять всех.
Но задача поставлена, и ее следует выполнять. Консультирующий меня майор успокаивал меня, обещал, что мы после решения задачи теоретически проведем моделирование и на электронно-вычислительной машине посмотрим, какие по-лучатся ошибки после  внесения изменений в контур управления ракетой.
И я начал работать. Прошло примерно около месяца, уже у многих работа далеко продвинулась, а я все углубляюсь в теорию. Правда, если возникали вопросы, я мог пойти на консультацию, на любую кафедру и спросить, что мне не ясно. Я так и делал.
Приходишь к какому-нибудь профессору, полковнику и долго объясняешь, чего ты хочешь и что тебе непонятно. Наконец, когда он понимает суть вопроса, то чаще всего оказывается, что не знает ответа на мой вопрос, но может порекомендовать того, кто знает. В конце концов, я находил того, кто мог мне ответить на заданный вопрос и дать рекомендацию, где можно об этом прочитать. Время у меня не нормировано, я сам себе хозяин, но я не помню, чтобы за все время учебы работал с таким напряжением, как вовремя дипломного проектирования.
Так прошло три месяца, уже появились контуры моей работы, вычерчены основные чертежи, написана объяснительная записка. Считалось, что написать диплом меньше, чем на ста страницах, несолидно, а больше чем на ста двадцати, – значит не уважать рецензента. Все усложнялось необходимостью писать только в зале для работы с секретными доку-ментами. Испорченные листы тоже секретны, и есть целая процедура их уничтожения.
Кроме того, у всех руководители дипломного проектирования отвечали за своих подопечных, а мой консультант хоть и не отказывал мне в помощи, но практически ни за что не отвечал. Не могу передать, сколько волнительных часов пришлось пережить. А вдруг я все делаю неправильно, а что, если руководитель не утвердит мой проект, в котором я ошибки наведения уменьшил и доказал это, но при этом вся система была на грани устойчивости и в любой момент могла дать сбой. Наконец, меня вызвал к себе мой руководитель. Я – капитан, он полковник, и я по уставу соблюдаю все нор-мы поведения, как то: "Разрешите войти", "По вашему приказанию прибыл", на предложение сесть, отвечаю: "Есть!".
Красногоров при мне посмотрел работу достаточно внимательно, а я с нетерпением жду приговора. Наконец, он про-износит:
– Ну что ж! Поработали вы хорошо, но мне кажется, что проект не полностью соответствует теме.
На моем лице он прочитал все чувства, которые  испытал я  в тот момент. В голове пронеслось: ну вот, коту под хвост вся моя работа, второй проект я просто не успею сделать. Но Красногоров успокоил меня.
– Вы не волнуйтесь, мы просто немного исправим название проекта. Это решается на ученом совете, а я член совета, и мы это сделаем.
Пожелал мне успеха, сказал, чтобы я продолжил работу и все оформлял уже окончательно. Ушел я от него со смешанными чувствами. С одной стороны, вроде все хорошо, а с другой, полной уверенности в благополучном завершении работы у меня нет. Но не было и выбора, нужно продолжать работать.
В установленное время мне приказали представить проект рецензенту. Оказывается, что и в вопросах рецензирования соблюдается субординация. Раз руководитель проекта у меня начальник кафедры, то и рецензент должен быть тоже начальником кафедры. Опять, соблюдая этикет, пришел к рецензенту. Он задал пару вопросов, которые касались сути проекта, потом спросил, как я справлялся с работой в отсутствие руководителя и сказал, что через несколько дней он меня вызовет.
Так и случилось, вызвал и сказал, что  написал мне отличную рецензию и теперь я просто не имею права защитить диплом с оценкой меньше, чем на "хорошо". Этим я подведу и своего руководителя и его, рецензента. Поблагодарив, я пошел оформлять диплом уже начисто. Кстати, во вступлении я пользовался секретным информационным бюллетенем, в котором разбирались причины поражения арабских армий в войне 1967 года с Израилем. Там и приводились примеры, когда в воздушных боях израильтяне показывали более действенные результаты, а система ПВО не справлялась с возложенными на нее функциями.
В одной компании я пошутил, что стоило бы изучать при-чины победы израильтян, а не причины поражения арабов. Шутка была на грани фола, но меня спасло то, что среди услышавших ее не оказалось "доброжелателей", которые кап-нули бы куда надо.
Наконец, где-то уже в июне подошла моя очередь защиты дипломного проекта. Нас инструктировали, что доклад меньше 10 минут – это несолидно, а больше 20 минут – нахальство. Члены государственной комиссии тоже люди и к ним нужно относиться с уважением.
В зале кроме членов комиссии сидели многие слушатели из нашей группы. Те, кто уже защитился, сидели просто для моральной поддержки, а те,  кому еще предстояла защита, – набирались опыта. Теоретически все имели право задавать вопросы, но слушатели никогда этим правом не пользовались.
Все прошло как в тумане. Потом мне сказали, что я хорошо держался, что мой доклад  длился ровно 14 минут,  и столько же ушло на дополнительные вопросы. Кстати, один из членов комиссии спросил меня: "А как скажутся мои дополнения в контур управления системы наведения ракеты на устойчивости системы в целом?" Это был один из последних вопросов, и я ответил, что в настоящей дипломной работе вопросы устойчивости не рассматривались. Члены комиссии улыбнулись и сказали, что я могу быть свободен.
Вышел из зала,  еще не осознавая, что пять лет учебы, мучений, волнений и надежд на лучшее закончились. Я еще не отошел от волнений, как появился мой руководитель проекта полковник Красногоров и спросил, жду ли я своей очереди  или уже защитился. Я ответил, что только вышел, но результата не знаю, его нам не объявляли. Тогда он зашел в зал за-щиты и через несколько минут вышел, пожал мне руку и поздравил с отличной оценкой. Это была моя последняя встреча с руководителем моей работы над проектом.
В выпускной аттестации было записано, что при работе над дипломным проектом я проявил исключительную самостоятельность и показал хорошее умение пользоваться математическим аппаратом для обоснования своих предложений.

*       *       *
Я был не последним  в очереди на защиту дипломного проекта и теперь наблюдал за тем, как волнуются мои товарищи,   давал "умные"  советы, исходя из своего опыта. Когда все закончилось, подготовили приказ о нашем окончании академии и повезли его на утверждение в Москву.
Меня вызвал к себе начальник курса и сказал, что я отобран комиссией для поездки в Москву, в Кремль, на встречу руководителей правительства с выпускниками академий. С одной стороны, это меня порадовало, как-никак, а побываю в Кремле, увижу все руководство. А с другой, мне это неудобно, потому что пришлось бы после Москвы опять приезжать в Харьков, забирать свою семью, которая помогала мне, и теперь вместе со мной радовалась тому, что остались позади трудности учебы.
А пока выдалось свободное время. Не надо ходить на занятия, готовиться к экзаменам. Праздное времяпровождение было непривычным состоянием. И тут мне и еще двум моим товарищам поручили заняться изготовлением альбома выпускников. Нервы стали немного успокаиваться. Но я еще пребывал в состоянии, когда любая мелочь могла вывести из равновесия.
В нашей группе, или как ее называли взвод, был старший – майор Славик Свинин. Ну, о каком старшинстве могла идти речь, когда мы все одинаковы перед лицом науки, экзаменов, порядка? Просто всё, что руководство курса хотело передавать для нас, передавалось через Славика. Точно так же формальным парторгом курса числился я. За все время мы про-вели одно или два собрания, на которых требовалось довести до сведения всех слушателей какие-то решения партии. Все понимали, что эту формальность нужно пережить.
И вот теперь, когда мы уже окончили учебу и ждали приказа после пяти лет совместной работы, когда пережили столько трудностей, когда большая часть поступивших с на-ми отсеялась, Славик пришел и стал что-то в приказной форме мне командовать. Я не помню, в чем состоял смысл его требований, но мне вначале даже казалось, что он просто шутит. Однако он завелся не на шутку и стал командовать мною, доказывая, что он старший по званию. Стерпеть этого я не смог и просто послал его на три буквы.
Он, конечно, возмутился, а я послал его еще дальше, и так пошло слово за слово. Остановиться было уже трудно. Он сказал, что напишет на меня рапорт начальству, а я посоветовал еще написать и директору бани. В общем, мы разошлись, но я ошибся в том, что считал инцидент исчерпанным. Славик пошел и написал на меня жалобу, что я оскорбил его офицерское достоинство.
Вызвал меня начальник курса и предложил извиниться. Я в популярной форме объяснил, что перестану уважать себя, если перед этим ничтожеством извинюсь. Скорее нужно из-виниться ему за нетактичное поведение. Кроме того, у нас уже формально нет подчиненности, мы окончили учебу. Я чувствовал, что начальник курса на моей стороне и, хотя он говорил какие-то обязательные слова об ответственности за оскорбление старшего, но все это выглядело неубедительно. Кончилось тем, что  меня отстранили от поездки в Москву.
Значит, не суждено было мне побывать в Кремле. Потом много лет, когда показывали из Москвы встречу с выпускниками академий, я всегда вспоминал, что там мог быть и я. Не простил я Славику его хамство (хотя я в долгу не остался): в выпускном альбоме мы увидели, что в его фамилии  допущена ошибка – вместо Свинин написано Свиньин, но исправлять ошибку не стали.
Потом состоялось вручение дипломов и выпускной вечер. На вечере присутствовали члены семей выпускников, но таких было немного. Знаю по рассказу Аллы, что на вечере, танцуя с начальником курса, они сошлись во мнении, что я хороший офицер и мужик. Полковник Морозов потом тоже хвалил мне Аллу, говоря, что мне повезло с женой.
А вообще плохо помню тот вечер. Где-то на уровне под-сознания теплилась надежда на лучшее будущее, на продвижение по службе, но пока предстояло возвращение в свой полк, где опять сменился командир полка. Мне присвоили приказом министра обороны новое в то время звание – инженер-капитан. По сроку службы я уже мог быть и майором, но для этого нужна должность.
 

КАПЛЯ ДЕВЯТАЯ

Служебные будни

Вернулся в полк, который теперь назывался в шутку армейский еврейский. Основания для этого имелись. Командир полка – полковник Толочинский, начальник штаба полка  – Цитрон, первый заместитель – Яша Водотиевский. Все евреи. Командир первого дивизиона Дунаевский Яков Хакелевич, командир разведывательного дивизиона Мовшович, начальник продовольственной службы Левин – тоже евреи. Я уже не считаю себя и еще таких же офицеров, которые занимали должности поменьше.
Так сложилось потому, что, единожды попав в закавказский военный округ, евреи навсегда застревали в нем. Офицеры титульных национальностей могли по замене уехать в Германию, Венгрию или еще куда-нибудь, а евреев не меня-ли никуда. Я еще вернусь к этому вопросу, а пока немного о новом командире полка. 
Предыдущий командир полка за пару лет полностью изменил лицо, если можно так сказать, полка. Вся техника теперь стояла в закрытых боксах, все, что только нуждалось в ремонте и перестройке, было перестроено. Ему бы почивать на лаврах, но, получив орден, он по собственному желанию перевелся на должность командующего артиллерией дивизии. Должность теоретически выше, чем командир полка, но если в прежней должности он был сам себе начальник, то теперь над ним стоял командир дивизии, и отношения у них не сложились. В общем, был хорошим командиром отдельной части, а стал посредственным подчиненным.
Достаточно долго должность командира нашего полка оставалась свободной. Толочинскому, который до этого командовал отдельным дивизионом в Нахичевани, предложили должность заместителя командира полка. Но он понимал то, чего не понял Беспалько, – лучше быть самостоятельным командиром отдельного дивизиона, чем даже первым заместителем командира полка.
Сложилась такая обстановка, – нет подходящих кандидатур на должность командира полка, и ее предложили Толочинскому. Он без академического образования, но с опытом командования отдельной частью. Нужно сказать, что это редкий успех для еврея. Повезло человеку, но нужно при-знать, достаточно хорошему организатору. Он сразу понял, что строительный этап нужно закончить и теперь необходимо подтянуть в полку дисциплину, по-настоящему заниматься боевой подготовкой. То, что прощалось его предшественнику, ему не простят.
Начал он с того, что всех солдат, сержантов и офицеров обязал ходить опрятно, по форме одетыми, отдавать честь при встрече строевым шагом. Так как работы прекратились, все усилия направлялись на занятия. Все пошло так, как должно быть в воинской части, как в школе сержантов.
За короткое время полк изменился внешне. Когда приезжали к нам офицеры штаба, они просто шарахались, когда им честь отдавали строевым шагом. Потом выяснилось, что Толочинский мог быть очень услужливым для начальства и действовал теми же методами, как когда-то мой командир дивизиона Чесноков. Но делал это не так явно и демонстративно.
Очень скоро к нам в полк стали приезжать делиться опытом, а вернее, перенимать его. Полк стал лучшим сначала в Бакинской армии, а потом и в округе. В нем академию окончил замполит политическую, а я инженерную. Почти на 150 офицеров больше не было никого с высшим образованием. Встал вопрос о моем выдвижении.
Алла как-то встретилась с командиром полка, он ей сказал, что если бы я не был евреем, ему легче было бы за меня по-ходатайствовать, а так он просто боится, что его обвинят в помощи своим единоверцам. Ему легче избавиться от нерадивого офицера, написав ему хорошую аттестацию, чем представить меня на высшую должность.
Эйфория от получения образования прошла, я опять командир батареи и надо мной посмеиваются, что инженер. Некоторые даже спрашивали с ехидцей: "Ну и что ты выиграл, пять лет мучился в академии, а сегодня мы равны". Я отвечал, что ни о чем не сожалею, а равенство в зарплате и должности – это не свидетельство нашего равенства во всем остальном.
Потом состоялась моя встреча с тем самым генералом, который впервые в своей жизни пошел против своей совести и разрешил мне доучиваться в академии. Теперь он просто тряс штатно-должностной книгой и клялся, что нет ни одной майорской должности, но он будет иметь меня в виду и как только что-нибудь появится, вызовет меня. Я знал, что это сплошное лицемерие, а может и просто издевательство, но ничего сделать не мог.
Так прошло почти полгода. Прошел 1968 год, наступила зима 69-го. Я решил, что пора действовать. Вообще не знаю почему, но в критических ситуациях интуиция мне подсказывала, что надо делать. Сел и написал рапорт командующему округом с просьбой уволить меня в запас, если нет возможности  использовать мой опыт и знания в армии. Я написал, что смогу принести больше пользы в народном хозяйстве страны.
Это был рискованный ход, и даже сегодня не могу объяснить, почему я так поступил. Через какое-то время в полк пришло распоряжение отправить меня в Тбилиси, в штаб округа на беседу. Я толком не знал к кому на беседу, и чем эта беседа для меня может кончиться. Приехал в штаб и сразу попал в отдел кадров. Пробыл я в Тбилиси три дня, потому что скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

                *       *       *
 В отделе кадров я попал в комнату, в которой сидели за отдельными столами три подполковника. Один – направленец по артиллеристам и должен заниматься моим вопросом, другой занимался ракетчиками, а третий – работниками военкоматов. Они не привыкли, чтобы в комнате находились посторонние, я смущал их явно. Но прошло несколько часов, они привыкли ко мне и стали даже давать мелкие поручения по их работе. То разложить карточки по алфавиту, то еще что-нибудь сделать. Поспрашивали меня о службе, учебе, семье и уже во второй половине дня привыкли к моему на-хождению в кабинете и перестали стесняться.
А когда мы вместе пообедали и я угостил всех выпивкой, то вообще стал своим. Я торопил своего подполковника, спрашивал, почему мы не идем на беседу, а он мне отвечал, что начальник ПВО округа знает о моем прибытии, и когда освободится, вызовет меня.
Только на второй день попал я к этому генералу на прием. Он внимательно выслушал меня и, разобравшись какую я окончил академию, сказал, что должности для меня нет. Я очень крупный специалист и должен служить в войсках ПВО страны, а не в ПВО округа. Но он может отправить меня на  годичные курсы, где меня переучат и потом он сможет предложить мне должность.
После академии от одной мысли, что опять нужно учиться, меня тошнило. А так как мне терять нечего и я готов к увольнению из армии, то поблагодарил генерала за доверие и спросил: что бы он сказал, если бы его, генерала, отправили переучиваться в школу сержантов?
Он не ожидал такой наглости и даже сначала растерялся. Тогда я объяснил ему, – какой смысл меня переучивать на специалиста более низкого уровня только для того, чтобы потом определить меня на должность.
Но генерал уже опомнился, пришел в себя и просто попросил меня уйти из кабинета. Строго по уставу я сказал: "Есть!", повернулся и отправился к своим кадровикам. Там я им все рассказал, они посмеялись и сказали, что завтра я пойду уже к другому генералу, командующему артиллерией округа. Я уже стал совсем своим, стал рассказывать новым знакомым анекдоты. И во время моего нахождения в отделе кадров ближе познакомился с работой кадровиков.               
Направленец по военкоматам обратился ко мне с таким во-просом.
– Вот, – говорит он, – у меня лежат три личных дела офицеров. Одного судили судом чести за драку, второй находится на амбулаторном лечении от алкоголизма, а третий уже три раза был женат, двум предыдущим женам платит али-менты на детей. В боевых частях им не быть, и есть одно место в военкомате. Так кого бы я назначил?
Я никого из этих офицеров не знал, с их личными делами не был знаком, но ответил, что больше всех подходит многоженец. Ведь он хорошо характеризуется по службе, а то, что у него не сложилась личная жизнь, так это ему просто не повезло.
Без колебаний мое решение было принято, этого офицера включили в приказ на перевод по службе. А мне-то раньше представлялось, что кадровики вдумчиво относятся к перемещению офицеров по службе!  Оказывается, все решает случай, и на этот раз я был причастен к решению судьбы ка-кого-то офицера, которого никогда не знал и не узнаю.
Зато назавтра моя судьба решалась тоже по воле случая, но теперь я немного был причастен к своей судьбе. Мой под-полковник, который уже относился ко мне достаточно доброжелательно, заранее подготовил меня к тем предложениям, которые мне будет делать генерал. Он сказал:
– Сначала тебе предложат должность начальника штаба минометного дивизиона, но ты не соглашайся, скажи, что ты все время служишь в разведке и хотел бы продолжить там службу. Тогда тебе предложат должность командира разведывательного дивизиона. Вот на эту должность ты согласись.
Все по этому сценарию и произошло. Мне сказали, что бы я ехал в свою часть и ждал приказа, что я и сделал, предварительно поблагодарив кадровиков.



      КАПЛЯ ДЕСЯТАЯ

                Очередные испытания

Вернулся я в свой полк и не знаю, на каком я свете, потому что в армии от обещаний и до реального претворения их в жизнь дистанция огромного размера. Хуже нет, когда ты не знаешь, что тебя ждет завтра. Был уверен только в том, что вопрос о моем увольнении из армии не стоит на повестке дня.
О своих разговорах в штабе и результатах рассказал только Алле, нам оставалось только ждать, чем все закончится. Я посмотрел, как все решается в верхах, и теперь уже до конца службы розовых очков на мне не было. Отдельные элементы романтического отношения к службе еще оставались, но теперь я твердо знал, что одних знаний, умения и опыта недостаточно для продвижения по службе. А если иногда и хватало, то на низших должностях.
Часто командиры предпочитали представлять нерадивых офицеров на более высокие должности, только бы избавиться от них. Я был на хорошем счету, избавляться от меня командир полка не только не хотел, а еще боялся меня представлять на выдвижение, чтобы его не заподозрили в пособничестве евреям.
Это была зима 1969 года, мы готовились отмечать свои дни рождения. У меня и у Аллы дни рождения в феврале с разницей в два дня, и мы их отмечали вместе. А тут меня вы-звал командир полка и приказал, чтобы я ехал на большие учения, которые проводила Москва. Меня назначили по-средником у начальника артиллерии мотострелкового полка в Нахичевань. Я попытался объяснить командиру полка, что это не по моему профилю, что в полку десятки командиров огневых батарей, но он хотел, чтобы поехал только я. Тогда я сказал, что у меня и у жены дни рождения и если уже так необходимо, чтобы поехал только я, то пусть это будет 22 февраля, после дня рождения. Но командир стоял на своем, никаких доводов слушать не хотел. Его даже не убедило то, что учения начинаются 25 февраля, и я успею.
Короче говоря, я прямо высказал ему все, что о нем думаю, и предупредил, – никуда я не поеду. Он еще вдогонку мне что-то приказывал, кричал: "Вернитесь!", но я уже не подчинился. Вообще был готов уйти из армии, тем более, что еще не пришло решение из округа о моем новом назначении. Я не был уверен в том, что оно будет, поэтому, как поется в песне, "нам не страшен серый волк". Но и командир полка закусил удила, ведь он тоже еврей и простить мне неуважительного отношения не мог.
Пришел я домой, рассказал о происшедшем и думал, что хорошего мне ждать не приходится. Буквально через час в дверь стучится посыльный, приносит письменный приказ о моем убытии в командировку и командировочное предписание. Посыльный показывает мне, где расписаться в получении приказа и уходит. Теперь обстановка изменилась принципиально, у меня на руках письменный приказ, и если я не выполню его, то это может кончиться трибуналом. Делать нечего, я вместо празднования дня рождения убыл на учения.
Посредник – это просто офицер, который должен наблюдать за работой подшефного командира, давать ему вводные, которые предусмотрены планом учений, и докладывать старшему посреднику.
Зимой в Нахичевани ночью мороз, а днем температура поднимается до 15 градусов и выше. В поле почва глинистая, и к ночи все подмерзает, а днем земля превращается в меси-во, по которому проехать можно только на гусеничном транспорте. Мне же выделили радийную легковую машину, да еще передний мост у нее не работал. Начались учения, я помню, что наш полк не находился на главном направлении, поэтому нам не очень доставалось от руководства учениями. А мне тем более не о чем волноваться, какой ни есть, а я то-же проверяющий и оценку будут ставить не мне.
Начальник артиллерии полка, к которому я был прикреплен, относился ко мне с уважением, и я не имел к нему никаких претензий. Примерно неделю шли учения, мне запомнился только один эпизод. Переезжал я на своей машине через овраг, на дне которого грязь выше колес автомашины. Водитель въехал в эту жижу, а выехать из оврага не смог. Подергались мы в этом овраге вперед-назад и остановились ждать, кто бы нас вытянул.
А в это время к оврагу подъезжает колонна новеньких машин, в первой из которых сидит командующий округом. Его водитель включил передний мост, демультипликатор и с большим трудом, но овраг преодолел. Почти все последующие машины не смогли выполнить этот маневр. Их водители выбирались из оврага, но с первого раза не могли это сделать и юзом сползали назад, где стояла моя машина.
И так все по очереди они ударяли мою машину своими зад-ними буферами, и только потом выбирались наверх. Когда все проехали, моя машина представляла собой жалкое зрелище. Были разбиты фары, помят радиатор и капот, изогнут передний буфер. Чтобы выйти из машины мы надели на сапоги защитные противохимические чулки и выбрались наружу.
Вскоре нам прислали новую машину, а эту забрали в ремонт. В этой истории меня поразило то, что почти ни один из проезжавших генералов не только не извинился и не по-сочувствовал нам, а просто сделал вид, что нас не видит. Это добавило мне фактов, прямо скажу, нелицеприятных, в ко-пилку моих взглядов на армейское начальство.
Формально я выполнил приказ, правда, в том году день рождения  мы не отмечали. Когда прибыл в полк, узнал, что пришел приказ на перевод к новому месту службы, в Кутаиси, на должность командира разведывательного дивизиона. Конечно, мы обрадовались, стали собираться к переезду. Но, получив выписку из приказа, увидел, что меня переводят в распоряжение командира корпуса, а должность не указана.
Позже узнал, что эта должность не входила в перечень должностей командующего округом, и назначить меня дол-жен был командир корпуса своим приказом. Но все выясни-лось потом, а пока получил предписание об убытии в Кутаиси, рассчитался в полку и поехал из Азербайджана в Грузию.
Приехал в Кутаиси, нашел штаб корпуса и представился начальнику отдела кадров. Дескать, вот он я и представляюсь по поводу назначения на должность командира диви-зиона. Не знаю, чем я вызвал раздражение этого начальника, но сначала он сделал мне замечание, что у меня не застегну-та шинель, что я веду себя очень свободно, и вообще, кто мне сказал, что меня прислали на должность командира дивизиона. В предписании написано, что я прибыл в распоряжение командира корпуса, и теперь он будет решать, на ка-кую должность меня определить.
Я не мог тогда разобраться, насколько верны заявления кадровика, но уступать ему у меня желания не было. Я перешел на официальный язык.
– В округе мне было сказано, на какую должность меня направляют, –  твердо заявил я. – Если что не так, поднимите  телефонную трубку и уточните. –  А вообще я дисциплинированный, вот мое предписание. Если я не ко двору, прошу выписать мне новое, и я убуду обратно.
Несколько смягчился мой новый начальник, сказал, чтобы я не горячился, все вопросы решим.
– Тогда дайте мне предписание, и я убуду в новый полк.
– Можете ехать в полк пока так и представиться командиру полка, а я ему позвоню и предписание пришлю позже.
Так началась моя служба в новом армейском артиллерийском полку в должности командира дивизиона.

               

КАПЛЯ ОДИННАДЦАТАЯ

                Приезд  невестки Эры в Баку


После неудачного приезда к нам в гости в Баку, когда меня отправили в командировку на целину, жена моего старшего брата Эра узнала, что в Азербайджане есть курорт, где лечат суставы. Это Нафталан. Она всю жизнь была полноватой женщиной, ее ноги плохо справлялись с весом. Болели коле-ни, причем так сильно, что без лекарств, и в больших количествах, она не могла обойтись. Я даже запомнил, что лекарство называлось "бруфен". 
И узнав, что где-то в Азербайджане есть место, где лечат с такими диагнозами, как у нее, она обратилась к нам за по-мощью. У себя в Башкирии, где она жила, достать путевку в санаторий "Нафталан" было практически невозможно, в очереди на путевку можно простоять много лет. Я взялся за решение этой проблемы, нашел нужных людей, выяснил, что почти всегда можно прямо в этом санатории приобрести курсовку. То есть жить в гостинице и пользоваться полностью всеми методами лечения.
Мы сообщили ей об этом и вскоре получили телеграмму, чтобы встречали Эру. Один или два дня она прожила у нас дома, за это время мы договорились с частным водителем, чтобы он нас отвез к месту отдыха.
Во время нахождения у нас дома Алла приготовила много вкусных блюд. Удивила Эру осетриной и черной икрой. В Башкирии это дефицит, а у нас с этим проблем нет. Потом была неблизкая дорога до санатория, несколько сот кило-метров, поэтому мы наняли "Волгу", чтобы с наибольшим комфортом добраться до места. Заблаговременно авторитетные люди созвонились с руководством санатория, чтобы нас приняли без недоразумений.
Приехали, разместились в единственной гостинице, заняли номер люкс. Сегодня от одного воспоминания об этом гостиничном номере может стошнить, но тогда там лучшего не было. В этом люксе протекал сливной бачок в туалете, сказать, что в номере чисто, значит погрешить с совестью. Ну, и со-всем неизгладимое впечатление оставило то, что вся мебель была пронумерована, на всем стояли инвентаризационные номера, причем на самых видных местах. Все познается в сравнении, и теперь, когда мы повидали гостиничные номера в разных странах, о советском прошлом лучше не вспоминать.
Договорились о том, что Эра будет по полной программе проходить лечение, будет у нее возможность питаться в столовой и проживать в гостинице, и мы уехали.
За время, пока находились в санатории, мы посетили музей  истории его развития.  Нужно признать, что в действительности на нуждающихся в лечении этот музей производил впечатление. Собственно говоря, это был просто музей костылей, палок и прочих приспособлений для передвижения, которые оставляли больные после лечения. Этих костылей и палок насчитывались сотни, разных родов и видов. Все ныне приезжавшие тоже надеялись, верили, что после лечения и им не потребуются костыли.
Эра еще передвигалась без них, но и она просто надеялась, что после  лечения ей станет легче. Почти каждый день мы  звонили, спрашивали, как проходит лечение, как вообще у нее дела. Всегда слышали только хорошее и благодарность нам за то, что помогли ей устроиться. Но так как курс лечения рассчитан на 24 дня, мы посчитали необходимым хотя бы раз проведать Эру.
Опять наняли машину, собрали много вкуснятины и по-ехали в гости. Для нас погода стояла еще достаточно про-хладная, по этому на нас были куртки. Когда к нам вышла Эра, мы просто удивились ее закалке. Она вышла в сарафане без рукавов, ее руки были красные от загара. Для нас еще сезон загара не наступил, а ей после Башкирии казалось, что уже пришло лето.
Потом Эра призналась, что за много лет она еще ни одного раза не отдыхала с таким удовольствием и пользой. Но что-то мешало ей быть просто благодарной, она все время говорила какие-то неприятные для нас вещи, хотя повода для такого поведения у нее не могло быть. Мы решили, как принято на Кавказе, – она наш гость, и мы не будем выяснять с ней от-ношения.
По окончании лечения она побыла у нас пару дней, и мы проводили ее. Уже у себя дома она не сдержалась и посетовала моей маме на то, что мы живем лучше их, не знаем, что такое отказать себе в чем-нибудь, и вообще у нас коммунизм. Получалось, что чем больше мы старались угодить ей, тем больше распирало ее чувство зависти.
Мы действительно не говорили ей, что сколько стоит, сколько мы потратили денег на ее приезд, и у нее сложилось впечатление, что нам все доступно. К ее чести нужно при-знать, что она исправилась. Через какое-то время позвонила, сказала, что благодарна нам за хороший прием и колоссальную выдержку и приносит извинения за свое нетактичное поведение.
Все хорошо, что хорошо кончается.



КАПЛЯ ДВЕНАДЦАТАЯ

Служба в Кутаиси в новом полку


Сегодня можно утверждать с  уверенностью, что основной опыт службы уже в приличных должностях я получил имен-но в Кутаиси. Представился я командиру полка полковнику Светличному Алексею Константиновичу, он посмотрел на меня, молодого щеголеватого капитана и, наверное, особой радости не испытал. Сам он участник Отечественной войны, никаких академий не кончал, потому и смотрел на меня с опаской.
Представили меня в разведывательном дивизионе личному составу. А начальником штаба дивизиона был майор Суха-нов, тоже участник войны, имел много наград, безусловно, справился бы с должностью командира дивизиона, мечтал ее занять, а прислали меня.
Я коротко перед строем сказал пару слов о себе и предупредил всех, что постараюсь быть справедливым, но это не значит, не требовательным. Потом завел в канцелярию толь-ко начальника штаба и постарался в самой вежливой форме объяснить ему ситуацию, – моей вины в том, что я  в меньшем звании назначен его командиром, нет. Попросил в пер-вое время быть не только моим формальным подчиненным, но и советником. Мне потребуется какое-то время на то, чтобы вникнуть в дела, разобраться с особенностями службы в новой части.
Он согласился, и до его увольнения в запас особых сложностей во взаимоотношениях у нас не возникало. Правда, несколько раз он приходил на службу с похмелья, от него несло перегаром. Я твердо попросил его, чтобы во время службы ни мне, ни кому-нибудь другому не приходилось видеть начальника штаба выпившим.
Особенно неловко было начальнику штаба докладывать мне при разводе на занятия перед строем полка. Он, майор, докладывает мне, капитану, о том, что дивизион к занятиям готов. Но эта неловкость длилась недолго, через несколько месяцев мне присвоили звание майора, и все стало на свои места.
Кроме начальника штаба и трех командиров батарей, ни-чем ни отличавшихся от всех остальных офицеров полка, в дивизионе были еще два командира взводов, двухгодичники. Это офицеры, которые не оканчивали военных училищ, но, учась в институте, проходили военное обучение на специальной военной кафедре. После многих сокращений в армии выявился огромный некомплект офицеров младшего звена, поэтому, как выход из положения, призывали инженеров, окончивших институты. Это были молодые люди, часто уже семейные, а в нашем случае уже после института успевшие поработать три года. Это лейтенанты Чабанов и Быстрицкий.
У начальника штаба я попросил дать краткую характеристику всем офицерам. О Чабанове он высказался не очень лестно. Нерадивый офицер, не любит заниматься со своими подчиненными, с офицерами никаких дружеских контактов не имеет, женат, имеет сына пяти лет. Лейтенант Быстрицкий более общителен, склонен к общественной работе, ус-лужлив. Я принял для начала все на веру, но как всегда дол-жен был сам убедиться в  объективности характеристики начальника штаба.
Оба лейтенанта командовали расчетами радиолокационных станций разведывательного характера разной сложности. У Чабанова более сложная станция, в которой даже имелась электронно-вычислительная машина. У Быстрицкого станция чуть проще, если можно так сказать о радиолокационной станции вообще. В полку было мало свободных офицеров, поэтому мои лейтенанты ходили в наряд начальниками караула по 10-15 раз в месяц. Во-первых, это очень трудно физически, потому что начальник караула ночью не спит, во-вторых, это нарушение устава караульной службы, и, в-третьих, кроме несения наряда они практически не занимались с личным составом. Я уже не говорю о том, что практически они не бывали дома значительную часть времени и не уделяли внимания своим семьям.
У меня впервые в подчинении служили офицеры с высшим образованием, и мне интересно было познакомиться с ними поближе. Ко мне они относились с недоверием. Они про-служили уже около года в полку, и им вообще не приходи-лось разговаривать откровенно ни с одним офицером части. У них уже сложилось общее представление об офицерском составе, и они смирились со своей горькой участью. Единственным для них утешением было то, что каждый прожитый день приближал их к увольнению из армии.
Они – сугубо гражданские люди, не мечтавшие о военной карьере. На доверительный разговор не шли, потому что кое-какой опыт у них уже имелся, и оснований верить мне, что может быть и по-другому, у них не было.       
Я собрал всех офицеров дивизиона и объявил, что офицеры на службе должны находиться только  в том случае, если заняты работой. Все остальное время их безделье приносит не пользу, а вред. Меня не поняли, пришлось на примере одного дня объяснить, кто, согласно расписанию занятий, когда должен быть в дивизионе. Это всем им показалось новой причудой командира, такого порядка еще никто не устанавливал в полку.
Спрашивали, а что будет, если их вызовут в штаб. Я объяснил, что всю ответственность беру на себя. Офицеры ухмыльнулись, но повиновались. Через некоторое время они убедились, что я свое слово держу. У них появилась возможность больше времени быть дома, а я потребовал более добросовестно и качественно проводить те часы, в течение которых они находились на службе.
С опаской и недоверием смотрели на новые порядки в дивизионе офицеры других подразделений. Было заведено, что, кроме дежурного по полку и дежурных по подразделениям, в каждом дивизионе должен быть еще ответственный офицер. Это не предусматривалось уставами, но командир полка страховался, – если что произойдет, то всегда будет с кого спросить. Изначально я был против такого порядка. Он снимал ответственность с тех, кому положено следить за порядком, и множил ряды бездельников, которые часто собирались в укромном месте и просто болтали, отсиживая свое время. 
Прошел какой-то срок, и я отменил дежурство офицеров в своем дивизионе. Но потребовал, чтобы в отсутствие офицеров каждый сержант знал, чем он должен заниматься, и у каждого солдата было определено, что он должен сделать в течение дня.
В одно прекрасное воскресенье командир полка решил проверить, чем занимается любимый личный состав в выходной день. Во всех дивизионах дежурили офицеры, и почти везде не было ни планов работы, ни самой работы. Когда он зашел в мой дивизион, то сразу поинтересовался, где ответственный офицер. Дежурный сержант доложил, что в дивизионе нет ответственного офицера.
– Вот, – подумал полковник Светличный, – прекрасный повод хорошо проучить молодого командира дивизиона.
И стал тщательно выяснять, чем заняты солдаты и сержанты. К его удивлению у сержантов имелись планы работы на день, а каждый солдат выполнял какую-то работу и знал, что за эту работу он должен отчитаться.  Все были заняты не просто работой, а выполнением заданий по улучшению по-рядка в дивизионе. Такого он явно не ожидал, но не стал меня вызывать.
Назавтра он собрал на совещание всех офицеров полка и полностью посвятил его тому, что он обнаружил, проверяя полк. Больше всего его поразило, что в отсутствие офицеров идет плановая работа, а там, где были ответственные офицеры, солдаты бездельничали. Поставил меня в пример другим командирам, и с этого дня поняли все, что появился не та-кой, как все, командир.
Это вызвало неоднозначную реакцию. До сего дня всегда лучшим считался командир истребительнопротивотанково-го дивизиона подполковник Цыкунов, а тут появился какой-то капитан и стал лучшим.
Но это было только начало моего признания в полку, как командира. После этого совещания командир полка запомнил и правильно произносил мою фамилию, а до этого, если ему нужен был я, он называл меня по должности командир РАД, сокращенно разведывательного дивизиона.
В полку пошли слухи, что у меня есть близкие родственники, занимающие высокие посты, что меня прислали по знакомству и блату. Теперь я понимаю, что любые разговоры обо мне только поднимали мой авторитет. А в действительности не было у меня ни родных, ни близких, кто служил бы в ар-мии и мог помочь мне в служебном продвижении.
Около месяца я прожил в полку сам, потом взял отпуск и поехал за семьей.
 


КАПЛЯ ТРИНАДЦАТАЯ

Устройство на новом месте


В полку всегда происходят разные перемещения офицеров, кого-то переводят на новое место службы, кого-то увольняют. Редко бывает так, чтобы квартиры пустовали. Вот и мне сказали, перевози семью и временно поживи в одной квартире с еще одним офицером, или жди, пока освободится квартира отдельная. Я предпочел первый вариант.
Вообще с тех пор, как я женился, практически никогда мы не жили врозь. Так бывало только, когда я уезжал в летние лагеря или командировки. Вот и теперь я предпочел пожить в тесноте, но вместе с семьей. Надолго запомнилось это совместное проживание. Во-первых, для нас такое проживание бы-о непривычно, а во-вторых, очень стесняло нас. Но длилось оно недолго. Мы получили сначала двухкомнатную квартиру, а как только освободилась трехкомнатная, нам дали ее.
Марина пошла учиться в очередную новую для нее школу, Алла стала создавать уют и налаживать быт. Ведь не только мне приходилось привыкать к новым условиям и новым сослуживцам. Приходилось и Алле вписываться в новый коллектив, знакомиться с соседями, прислушиваться к слухам и просто сплетням, чтобы выбрать себе друзей, решить с кем можно общаться, а с кем ограничиться только приветствием.
Жизнь в военных городках имеет свои специфические особенности, к ним нужно привыкнуть. Правда, у нас другого опыта проживания не было, мы всегда жили в закрытых городках. В Кутаиси наши дома стояли на территории полка, ходьба на службу занимала не больше трех-пяти минут. В этом были и свои преимущества, и недостатки. Получалось, что ты практически всегда на службе, в любой момент тебя могут вызвать. Но с другой стороны,  почти всегда можно выкроить время, чтобы прийти домой и пообедать.
У нас в семье уже сложилась традиция, – в доме всегда есть обед, ужин и завтрак, потому я практически питался только дома. Еще в военном училище я так "полюбил" столовую, что теперь предпочитал кушать только приготовленное Аллой.
Когда я бывал дежурным по полку, в мои обязанности входило снимать пробу в столовой, и только после этого давал разрешение на прием пищи личным составом. Даже при этом я умудрялся обедать дома. Разрешение я давал, расписывался в книге приема пищи, но предпочитал, чтобы эту пищу потребляли другие. К тому времени Алла приобрела достаточный опыт и вкусно готовила.
В предыдущем полку у нас жил кот, а теперь мы завели собачку. Принесли нам двухнедельного кутенка болонки. По-моему у него еще не до конца открывались глазки, был он больше похож на мышонка, чем на собаку. Алла выделила ему свою старую шляпу, в которой он спал, и кормила через соску молоком. Марина сначала не реагировала на щенка, а потом привязалась к нему так, что мы уже и не рады были тому, что взяли собачку. Выросло это существо разбалованным, полностью домашним животным. На улицу его выпускали не каждый день, но он был приучен и не гадил, где попало. Потом выросла прекрасная болонка, с шелковистой шерстью, которую часто мыли шампунями, а когда стали выводить на улицу, то после уличной пробежки каждый раз мыли ей лапы.
В общем, это была типично домашняя собачка, которую все любили. Когда Марина шла из школы, Битик, так звали собаку, чувствовал, что она уже близко и начинал повизгивать в прихожей. А когда Марина заходила в дом, хвостик у него крутился со скоростью пропеллера, он страшно радовался и прыгал, и если Марина приседала, чтобы снять обувь, норовил лизнуть ее в лицо. Этот ритуал совершался ежедневно, и ежедневно Алла кричала: "Убери лицо! Не давай ему облизывать тебя!" Но это не помогало, пока Битик не перебалуется, он не успокаивался, и это нравилось Мари-не тоже. В общем, жизнь входила в нормальное русло, мы с Аллой решили, что одной Марины нам уже мало, мы можем позволить себе иметь еще одного ребенка.
Марина стала достаточно взрослой и тоже подталкивала нас к этому. Она говорила, что у всех есть братики или сестрички, и только она одна. Все чаще она настойчиво просила сестричку. Выполняя просьбы "трудящихся", вскоре мы поняли, что у нас будет прибавление в семье. Марине поставили условие – если она хочет иметь сестричку, нужно кому-нибудь подарить Битика. Алла боялась, что наша игривая собачка может неуважительно отнестись к новорожденному.
Я уже получил звание майора, мой дивизион стал лучшим в полку, но не долго я радовался успехам. Понравился я командиру полка, и он настоял на том, чтобы меня назначили начальником штаба полка. Как я ни сопротивлялся этому на-значению, ничего не помогло. Сложилась ситуация, когда командир полка – полковник, большинство командиров дивизионов – подполковники, а я теперь уже майор, но по своей должности должен командовать подполковниками.
Кроме того, только начальнику штаба предоставлено право отдавать приказы от имени командира полка. А вот командир полка не мог обойтись без начальника штаба, потому что полковая печать хранилась в сейфе у него. Даже первый заместитель командира полка такими правами не был наделен.
Никогда не злоупотреблял я этим правом, старался приказывать старшим меня по званию тактично, без грубости. Но если требовало дело, мог и письменно приказать под расписку. Должность начальника штаба по всем параметрам хуже должности командира дивизиона. Недаром говорят, если хорошо в полку, молодец командир полка, а если плохо в пол-ку, то дурак начальник штаба.
Но Светличный точно рассчитал, какой ему нужен начальник штаба, он всю работу взвалил на меня. Утром подходил ко мне и по секрету говорил, что его сегодня не будет, он с женой едет в Цхалтубо. Если его будут спрашивать, я дол-жен придумал уважительную причину его отсутствия. Мобильной связи тогда не было, и в случае необходимости я придумывал, будто командир полка поехал в район сосредоточения или на рекогносцировку к новым учениям и будет только вечером.
В общем, командир спокойно отдыхал, зная, что его не предадут. Сегодня я понимаю, что он был прав. Он прошел войну, много повидал и теперь заслуживал того, чтобы не-много пожить в свое удовольствие. К его чести, он был не-плохим организатором, проводил развод на занятия и уезжал. Иногда он проверял, как идут дела, "подкручивал гайки" и продолжал свои дела. Потом, когда ему уже было около 50 лет, его отправили советником в Египет, но, так случилось, что всех советников выгнали из Египта до окончания срока договора, и Светличный опять вернулся в полк.
До его демобилизации оставалось чуть больше года, а его место уже занял другой офицер. Сначала он не был в штате, а потом ему нашли должность, на которую в принципе претендовал и я.
При нашем полку был еще скандированный разведывательный полк. Там работали только 12 офицеров и ни одного солдата. Вся техника полка стояла на консервации. Можно было только позавидовать такой должности. Все понимали, что просто Светличному дали возможность еще год прослужить до пенсии. Ему трудно было находиться в полку, которым он прежде командовал, а теперь быть в подчинении у другого офицера. Но ничего не поделаешь.
Новым командиром полка стал подполковник Вакуленко. Прекрасный человек, окончил командную академию, хороший специалист, но как организатор – никакой. Таких командиров  долго не держат  на одной должности, уже через пару лет его перевели на другую должность. Вакуленко хорошо пел, первым приходил на службу и последним уходил. Входил в положение любого солдата и офицера, готов был по-мочь любому, но при нем полк просто разваливался. Тяжело было это наблюдать со стороны, особенно предыдущему командиру полка Светличному. А за год нахождения в Египте Светличный накопил денег и купил автомашину "Москвич". Теперь его главной заботой стали поездки на машине, ее техническое обслуживание и ремонт. Все знали, что это бывший командир полка, он такой единственный полковник, и к нему относились с уважением.
Но, как часто случается, он не выдержал испытания свободой и запил. Однажды ночью к нам пришла его жена и попросила срочно отвезти его в госпиталь. У него началась белая горячка.  Я вызвал машину, мы с Аллой повезли их в госпиталь. Дежурный врач оказывал первую помощь, которая заключалась в том, что ему вводили огромными шприцами ка-кое-то лекарство, а он орал страшным голосом на весь госпиталь. Потом его успокоили, а мы с Аллой поехали досыпать. Ночь прошла в напряжении.
Вскоре опять возникла необходимость в новом командире полка. Мне стукнуло уже 36 лет, что и стало формальной причиной не назначать меня на эту должность. В армии всегда вводили какие-то новшества, на этот раз установили предельно допустимый возраст назначаемых на должность командира полка – 35 лет. Я уже оказался стар для этого. Все понимали, что причина – в пятой графе, но формальной причиной по-служил возраст.
На должность командира кадрированного полка прислали офицера из Москвы, а на должность командира нашего полка вскоре поставили подполковника Панченко, о нем будет от-дельный разговор. До этого он был командиром отдельного дивизиона, ничего не ведал о должности заместителя командира полка и вообще не представлял себе, что такое армейский артиллерийский полк. До академии он командовал батареей, потом после академии его поставили командиром дивизиона, но он так и остался на своем прежнем уровне.
В дивизионе у него главным аргументом был кулак. Он считал, что только так можно заставить солдата работать. Став командиром полка, он продолжал заниматься мордобоем.
Мы собирались у него в кабинете, все его заместители, и учили, просили отказаться от своих методов общения с солдатами. Он соглашался с нами. Понимал при нас, что ему не следует напрямую контактировать с ними, для этого у него есть заместители, командиры дивизионов, начальники служб, командиры батарей, ему целесообразней воспитывать солдат через них. В кабинете он все понимал, но когда выходил и встречался с солдатами, все повторялось.
Однажды он ударил солдата на плацу, и дело приобрело не-хорошие для него последствия. С трудом удалось замять этот инцидент, иначе больших неприятностей ему бы не избежать. После этого случая он притих и потихоньку стал отвыкать от своих замашек.
Его личная жизнь не сложилась. Так получилось, что он с первой женой разошелся, а другую  заводить не собирался. Это тоже добавляло ему неудобств. В офицерских семьях вся-кое случалось, к нему шли за решением семейных неурядиц. К кому же обратиться, как не к самому большому начальнику? А какой совет мог он дать, когда сам семью не сохранил и вел не самый порядочный образ жизни? Ведь в полку все видны, как на ладони, рано ли поздно все тайное становится явным.
Как же мог попасть такой человек на столь высокую должность? Все оказалось очень просто.
Командующий артиллерией корпуса генерал Литвинов тоже жил без семьи. Его сняли с должности начальника военного училища, у нас он дослуживал до пенсии, а семью оставил в Одессе. Так вот, когда этот генерал приезжал в дивизион к Панченко, для него готовили яичницу,  жарили мясо, солдат подходил в белом халате, ну а сам Панченко подносил и вы-пить. Так они сблизились, Литвинов настоял на том, чтобы Панченко поставили  командиром полка. А вообще он к этой должности не был подготовлен ни морально, ни по опыту работы. Вот так, сошлись два холостяка, посочувствовали друг другу, пару раз выпили, а в результате пострадало дело.
Для меня он был уже третьим командиром полка.  За время моей службы в должности начальника штаба сменился не только командир полка, но и трижды менялись все его заместители. Я был в полку уже долгожитель, поэтому, если начальству нужно было решить какой-нибудь вопрос, то обращались только ко мне.
Если предыдущие командиры полка, и Светличный, и Вакуленко, были мастерами своего дела, то Панченко – дилетант с большими амбициями и часто попадал впросак. Поэтому он нередко отговаривался, ссылался на то, что этими вопросами занимается заместитель по строевой части, или по тылу, что это не входит в его служебные обязанности. Мне он выговаривал, чтобы я не перечил ему, старшему, слушал и выполнял, что у меня есть право действовать от его имени, имени командира полка, и чтобы я этим правом пользовался. Говорил многим, чтобы со всеми вопросами сначала обращались ко мне, а потом к нему.

*        *        *
Вернемся немного назад, к тому времени, когда командовал полком полковник Светличный.
Нельзя жить в воинской части так, чтобы ни с кем не общаться на личном уровне. То надо проводить праздники, то отмечать юбилеи, дни рождения, а то и просто проводить вместе редкие выходные дни, общаясь и отдыхая за праздничным столом. Обычно такие компании складываются, исходя из занимаемых должностей. Командиры взводов собираются с командирами взводов, у них общие интересы. Командиры дивизионов с себе равными, и так по всем категориям.
На удивление всем мы стали дружить семьями с лейтенантом двухгодичником Чабановым, из моего дивизиона. Со стороны это выглядело странно. Поближе познакомившись с Чабановым, я узнал, что он с золотой медалью окончил школу, с красным дипломом – институт, после института его оставили на кафедре, за три года у него была уже на выходе диссертация. А тут его призвали в армию на два года, и все планы на-рушились.
На службу он смотрел как на вынужденную трату времени, на офицеров, как на недостаточно грамотных воспитателей и учителей, а на армию в целом, как на большую неразумную организацию, где жизнь проходит по непонятным ему законам.
Оказалось, что он хорошо играл на скрипке, рисовал маслом и акварелью, и вообще отличался многими талантами, о которых до моего приезда в полку даже не подозревали. Не видя смысла в полковой жизни, он замкнулся  в себе и не только не проявлял никакой инициативы, но и то, что ему поручалось, делал так, чтобы не очень к нему придирались.
По характеру скрытный, он неохотно шел на контакт, но и я  не отступал, старался раскрыть его. Мне это удалось, и мы стали встречаться у нас дома, я и Алла, и Юра со своей же-ной. Мы засиживались до поздней ночи, вели нескончаемые разговоры о политике, экономике, философии. Чуть-чуть Юра при-открылся, мне стало понятно, что он из числа диссидентов, причем действующих.
Ему присылали из дома вяленую чехонь, мы за пивом, а женщины в это время за чаем, вели нескончаемые беседы. Юра прекрасно знал историю, политэкономию, и готов был спорить, правда, очень тактично, по любым вопросам. Мы того не замечали, что все вопросы сводились к управлению государством, к коррупции, несправедливости. Далеко за полночь расходились, чтобы утром стать в строй, а наши от-ношения на службе не выходили за рамки уставных.
Я как-то рассказал командиру полка, что поражаюсь глуби-не знаний нашего лейтенанта. Сказал, что сам оканчивал радиотехническую академию и могу в этой области электротехники  оценить глубину познаний Чабанова. Это конкретные знания физики и всех процессов, происходящих в радиотехнических устройствах. Впервые за долгое время Юра отре-монтировал и показал в действии работу своей радиолокационной станции. Это оказалось настолько интересно, что солдат и сержантов из его расчета приходилось отгонять от станции. Они следили за пролетающими самолетами, работали на вычислительной машине и стали уважать своего командира. А командир полка однажды спросил:
– А может твой лейтенант отремонтировать мой телевизор?
Я ответил:
– Не только может отремонтировать, но и рассчитает любую электрическую цепь в телевизоре. А, посмотрев на картинку напряжений в определенных точках, поставит точный диагноз неисправности.
Полковник Светличный обрадовался.
– Пришли мне завтра его домой, посмотрим, что это за мастер.
Я выполнил просьбу  Светличного, но за текучкой дел забыл спросить у Чабанова, как прошел ремонт. Потом мы встретились у нас дома на посиделках, и Юра рассказал, что не смог отремонтировать телевизор командира полка.
Я поинтересовался:
– Что, была такая сложная неисправность? Или потребовались дефицитные запчасти?
– Да нет, – ответил Юра, – просто командир полка не раз-решил открывать заднюю крышку телевизора, а предложил отремонтировать телевизор, не вскрывая его.
Юра пояснил, что он так не может.  Тогда командир полка отправил его домой.
Мы посмотрели друг на друга и ничего не сказали, и так все понятно.
Вскоре в полку Чабанов уже считался одним из лучших офицеров младшего звена. А его товарищ Быстрицкий, на-оборот, из лучших перешел в средненькие.
Так прошел еще год, и пришло время увольняться призванным на два года офицерам. Я побеседовал с обоими, предложил каждому подумать и решить, хотят они продолжать службу, или будут увольняться. Если бы законы позволяли продлевать службу на три, пять или семь лет, то многие бы возможно остались в армии, но такого выбора не предоставлялось. Нужно было выбирать из двух возможных вариантов – или уходить из армии, или оставаться навсегда. Чабанов решил увольняться, а Быстрицкий остался, и вскоре уехал по замене заграницу.
В том году впервые министр обороны из всех округов выбирал лучших офицеров и приглашал их на встречу в Кремль. Я постарался, чтобы Чабанов поехал. После встречи он показывал командирские часы, которыми его наградил министр обороны, и  мемуары маршала Жукова. Очень верю, что сего-дня Чабанов достиг высоких вершин в науке или общественной деятельности, но проверить это не могу.


                *        *        *
Жизнь в новом гарнизоне налаживалась. Полк располагался в прекрасном парке, в котором ажурная листва акаций отбрасывала колеблющуюся тень на дорожки аллей. Когда акации цвели, казалось, воздух можно брать руками, таким он был густо-ароматным, плотным. Через форточки окон этот запах проникал в квартиру и создавал впечатление, будто весь мир благоухает весной. Да и вся территория полка, кроме дорог и плаца, радовала глаз ярко-зеленой травой.
Радовать то радовало, но позднее я столкнулся с необходимостью часто убирать территорию. Убирали, конечно, солдаты. Когда я впервые увидел, как солдат сорвал большую ветку с дерева и стал использовать ее в качестве метлы, я страшно возмутился. Подозвал к себе этого солдата, отчитал, как следует, но по его глазам видел, что он просто не понимает в чем его вина,  и в чем причина моего гнева. После Баку, где не было такой буйной растительности, где на каждом деревце висела бирка с  фамилией ответственного за полив, где, если не поливать, то все засохнет, мне казалось странным такое небрежное отношение к зелени.
Но вскоре я понял, что в условиях субтропического климата растения вырастают так быстро, что поведение солдата, отрывающего ветку с дерева, не должно было вызывать у меня та-кую реакцию.
Для меня сложилась, наконец, ситуация, когда есть хорошая работа, реальная перспектива получить очередное звание, трехкомнатную квартиру уже получили. Мы стали подумывать, что одной Марины нам мало, тем более, что сама Мари-на все время хотела иметь сестричку. Как говорится, идя на встречу пожеланиям трудящихся, мы решили, что пора уважить ее просьбу.
Правда, мы поставили ей условие, – или сестричка, или со-бака. Алла боялась, что наш воспитанный Битик может не принять нового члена семьи. Марина безоговорочно решила, что сестричка ей будет ближе собаки.
А с нашим интеллигентным созданием к этому времени произошли изменения. Мы собирались в отпуск и решили поручить нашу собаку специалисту. В полку содержались служебные собаки, которые охраняли территорию, за них отвечали квалифицированные кинологи, окончившие специальную школу служебного собаководства. Я приказал выделить для Битика отдельный вольер, там выстелили ему подстилку, оставили сахар и другую еду. Предупредил собаковода, чтобы он не забывал, чья это собака.
Он старался, как мог, но когда мы вернулись из отпуска, то свою собаку не узнали. Собаковод выводил гулять овчарок на берег реки вместе с нашим  Битиком. Шерсть у нашей собаки сбилась в космы, блох на ней было море.
Забрали мы его домой, он, конечно, все вспомнил и ходил по всей квартире. Потом Алла повела его в ванную комнату, состригла всю шерсть, вывели блох, и началась для собаки прежняя жизнь.
Но это уже была другая собака, почувствовавшая волю. Марина решила ее судьбу просто – перед тем, как Алла должна была рожать, мы ее отдали.
И как всегда случается в армии, как раз в это время меня на два месяца отправляют в Ленинград на Высшие академические курсы. Поехать кроме меня некому, потому что нужен человек с высшим образованием. По расчету я должен вернуться до родов, но или расчет оказался не точный, или еще что-то не состыковалось, но Алла рожала без меня.
Я впервые попал в Ленинград, жили мы на улице Чайковского, это близко от самого "высокого" здания в городе. Так его называли не за количество этажей, а потому, что в нем размещался Комитет государственной безопасности (КГБ), о нем зло подшучивали, говорили, что из этого здания видна Сибирь.
По Литейному мосту пешком можно было пройти до академии, где и проходили занятия. В группе  не много слушателей, среди них были два генерала. Правда,  несмотря на их высокие звания, мы вместе с ними в общежитии стирали носки и чистили обувь.
Курсы проходили в декабре и январе, а в это время в Ленинграде солнца практически не бывает. В магазинах продавалась обувь специально для ленинградской погоды. Вначале я не понимал, что такое ленинградская погода, но когда  на собственных ботинках увидел, что на них пятнами выступает краска, и что не помогают кремы, то понял что такое обувь для ленинградской погоды.
Сборы проходили, как обычно: занятия с утра и до трех часов дня, а потом по собственному усмотрению. За время на-хождения на курсах посетил все, или большинство музеев и театров. Причем билеты в театр можно было купить у нас на курсах.
Я совершенно не знал города, поэтому купил карту и по ней ориентировался. На карте обозначены и станции метро, и маршруты автобусов, поэтому практически ни у кого ничего не спрашивал, мне было интересно самому ориентироваться в большом городе и находить те места, которые были нужны.
В это же время в Ленинграде работал мой двоюродный брат Фима и училась в институте кино племянница Люба, дочь моего старшего брата Григория. Фима уехал из Чернигова и решил продолжить свою жизнь в Ленинграде, он в то время был еще холостым и строил планы, которым не суждено было сбыться. Его мама попросила вернуться в Чернигов по уважительной причине, и он уступил ей.
Вместе с ним мы однажды посетили общежитие студентов, где жила Люба. Свободные, раскрепощенные отношения, царившие в общежитии, произвели на нас не самое благоприятное впечатление. Но это не помешало Любе окончить институт и получить назначение в Саратов. Но так как она была больше дочерью своей бабушки, чем собственной мамы, то бабушка, заботясь о ее будущем, уговорила ее через пару лет переехать в Чернигов. В будущем это решение оказалось правильным, и Люба, не без помощи бабушки, смогла устроить свою личную жизнь, выйдя замуж за Иосифа, с которым и проживает до сих пор. Уже сама Люба стала бабушкой и живет в Израиле.
Во время учебы я заболел ангиной. Это самая частая болезнь, которой я болел в жизни. Помню, что и в военном училище я каждый год весной болел. Причем, всю зиму во время холодов и морозов не было никакой ангины, но только стоило появиться мартовскому солнышку, как у меня возникала боль в горле и температура повышалась до сорока градусов.
Вот и теперь так. Как только я заболел, пошел в академическую поликлинику, врач предложил мне удалить гланды в военно-медицинской академии. Там у него работал знакомый, и в это время в академии проходили сборы отоларингологов Советской армии. Врач сказал, что мои уникальные гланды под-ходят под новую методику удаления, разработанную в академии. И заодно врачи посмотрят на проведение такой операции.
Это был один из тех счастливых случаев, которыми я не воспользовался в жизни. Кафедра отоларингологии в медицинской академии являлась ведущим медицинским заведением страны, люди годами ждали возможности сделать операцию там. Мне же такая возможность предоставлялась вне всякой очереди, но я не воспользовался ею. Связано это с тем, что мне очень хотелось домой, я знал, что Алла должна родить, поэтому ложиться на операцию не хотелось.
Сегодня я сожалею об этом, потому что по приезде домой буквально через пару недель пошел на операцию в госпитале в Кутаиси. Оперировал меня не совсем трезвый хирург и сделал все не так профессионально, как могли бы сделать в Ленинграде.
А тогда купили мы с Фимой хорошую детскую коляску и, не получая ее на руки, отправили в Кутаиси. Купил всем подарки, дождался конца учебы и полетел к себе домой. Это было 1 февраля 1972 года, погода стояла отвратительная, и самолет вместо Кутаиси по метеоусловиям приземлился в Сухуми. Вылетели из Сухуми в Кутаиси на маленьком самолете, но с половины дороги вернулись обратно. Потом нашел попутчиков, наняли машину, и ночью приехал домой. Открыл квартиру своим ключом, а дом пустой.
Телефонная связь в полку – через коммутатор, я знал, что как только позвоню, все узнают о моем приезде. А полк в это время грузился для отправки в зимний лагерь на стрельбы. Но делать нечего, я позвонил, узнал, у кого Марина, узнал, что Алла в роддоме, только вчера родила девочку.
Марина, прослышав про ночной разговор, прямо ночью вернулась домой. Стало уже чуть легче, а утром мы пошли к Алле в роддом. Никого не пускали даже близко, пришлось передать передачу с подарками через медсестру.
Через неделю Алла выписалась, и от нее я узнал, что мой лучший подарок ей не передали. Ну, Б-г с ним, главное, – мы вместе. Через пару дней после выписки Аллы я лег в госпиталь. Пошаливало сердце, врачи настаивали на проведении операции по удалению гланд,  они считали, что в них причина болей в сердце. Я согласился и до сих пор вспоминаю те мучения, которые пришлось пережить. Алле я не сказал, когда будет операция, а когда она пришла в очередной раз проведать меня, то я сидел на кровати с полотенцем и вытирал слюни. Теперь я всегда помню, что после операции прошло столько лет, сколько лет Кате.
Воспитывать ее нам уже было проще, если мы в свое время  справились с  Мариной, то теперь у нас  уже имелся опыт, мы жили в совершенно других условиях, жили в городе, где всегда можно обратиться к врачам. Но главные заботы все равно лежали на Алле. Я честно служил, а на ней – дом, дети и я. 
Теперь мы могли больше себе позволить. Если при  рождении Марины я ходил в младших офицерах, то теперь в старших, и, следовательно, с большими материальными возможностями. Алле всегда хотелось, чтобы наши дети были лучше всех во всех отношениях. Так хочется всем нормальным родителям, но не у всех это получается. У нас получалось.
Хотя мы жили во время всеобщего дефицита во всем, но существовал частный рынок, евреи в Кутаиси получали по-сылки из Америки и Израиля, и всегда можно было для детей приобрести хорошие вещи. Наши дети всегда выглядели чистыми и опрятными. Разница в возрасте Марины и Кати составляла одиннадцать лет, так что вскоре Катя стала считать Мари-ну своей маленькой мамой. На Марину можно было положиться во всем, она серьезно относилась ко всему, а Кате уделяла достаточно много внимания и проявляла заботу о ней.

                *        *        *
В один прекрасный день к нам в гости пожаловали два брата Аллы, Валерий и Анатолий. Мне кажется, они приехали без предупреждения, но нашли нас, и мы приняли их как мог-ли хорошо. Валера – родной брат, а Анатолий – брат по матери. Все они родились с интервалом в два года, в сороковом  Алла, в сорок втором и в сорок четвертом годах Валерий и Анатолий. О братьях скажу позднее, когда пойдет речь о семье Аллы.
Анатолий – заядлый рыбак, мы купили ему необходимые снасти для рыбной ловли, и он с Валерой почти ежедневно отправлялись на рыбалку. Не помню, чтобы они что-то поймали, но им нравилось проводить время у реки на свежем воздухе, а погода летом в Кутаиси почти всегда солнечная. Им очень понравился наш прием, они посвежели, поправились, отдохнули и о многом рассказали из своей жизни в Уфе.
Валера жил отдельно от родителей со своей женой, а Анатолий – с родителями после развода со своей первой женой. Так случилось, что буквально перед службой в армии он влюбился в полном смысле этого слова и настоял на том, чтобы жениться. Его отец возражал и был в какой-то степени прав. Предстояла служба в армии в течение трех лет, поэтому отец предлагал зарегистрировать брак после армии. Но, если отец был жесток и суров, то Толя мало уступал ему. Отец сказал, что свадьба может состояться только через его труп. На что Анатолий ответил: "Значит, придется перешагнуть через труп".
В конечном счете, свадьба состоялась, Анатолий на свадьбе надел на голову берет, потому что его уже подстригли наголо перед отправкой в часть. Потом за три года много воды утекло, а когда он уволился из армии, то "добрые" люди рассказа-ли ему, что его жена была ему неверна. Семья разладилась, хотя у них уже родился мальчик, и они разошлись.



КАПЛЯ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Неплановые неприятности по службе


Не может быть всегда все хорошо по службе и в семье. Иногда происходят события, которые выбивают из колеи. Я уже привык к разного рода неожиданностям, насколько можно привыкнуть к тому, что каждый день приносит что-то не всегда радостное. Постоянные проверки, учения, чрезвычайные происшествия составляли основу службы в армии. Неслучайно офицеров увольняют на пенсию раньше, чем гражданских лиц.
Тогда в ходу была такая притча. В каком-то научно-исследовательском институте проводили испытания на мышах. Взяли две группы мышей и создали им совершенно равные условия. Разница состояла только в том, что одной группе мышей ежедневно показывали кота, а другой – нет. Оказалось, что продолжительность жизни в первой группе была в два раза меньше, чем у группы мышей, не подвергавшихся стрессу.
Так вот жизнь в армии – это когда тебе каждый день, а то и по несколько раз в день, показывают кота.
После выписки из госпиталя наступили обычные будни. Запомнились учения "Кавказ 72", которые проводились в Боржомском ущелье. Я надолго запомнил зимнюю красоту тех мест. Разлапистые сосны, покрытые снегом. А снега в том году выпало очень много. Днем на солнце снег блестел так ярко, что приходилось надевать защитные очки. Но любоваться природой времени особенно нет. Нужно оборудовать огневые позиции, реагировать на вводные, которые поступали постоянно. Тягачи на перевалах буксовали, не могли вытянуть гаубицы-пушки, поэтому приходилось к каждому орудию выделять по два  тягача. И только на двойной тяге удавалось перемещать орудия. Учениями руководил командующий округом генерал-полковник Мельников. Репутацию он имел не самую лучшую, его считали свирепым самодуром. Ему ничего не стоило испортить любому офицеру карьеру, не разобравшись в существе дела.
Ну, например, у нас служил майор Яблоновский, которого уже однажды сняли с должности командира батареи училища и направили к нам в полк. Был он не лучше и не хуже других офицеров. На этом учении он выступал в роли командира дивизиона, хотя реально занимал должность начальника штаба дивизиона. Встретившись с командующим, он бодро доложил, что вообще он начальник штаба, но на учениях исполняет обязанности командира дивизиона. На этом ему бы и остановиться, но он продолжил свой доклад и добавил, что ранее уже был снят с должности. Возможно, он хотел, чтобы командующий понял, что зря когда-то снял с должности достойного офицера, или думал, что командующий утвердит его в новой должности. Но его мечты не сбылись.
Не разобравшись, командующий приказал снять его и с этой должности. А за командующим следует целая свита помощников, которые записывают все его приказы и неукоснительно их исполняют. Долго потом пришлось утрясать это дело, чтобы майор остался на своем месте.
Вообще, много разного рассказывали о командующем. Примерно в то время он строил себе большой дом в Боржомском ущелье. "Он строил" следует понимать, что строили солдаты под командованием офицеров. Так вот, когда строительство  дома уже было почти закончено, он обратил внимание, что из салона плохо виден большой трамплин, и приказал не-много развернуть уже почти построенный дом. Его не интересовало, что немного повернуть, значит перестроить заново и в те же сроки.
Не обошел вниманием  командующий и меня. Приехал он в расположение штаба и попросил карту. Я показал ему, где рас-положены дивизионы, а он выразил сомнение в правильности нахождения одной огневой позиции. Я был уверен в своей правоте, но, перехватив взгляд командующего артиллерией округа, посчитал за благо не перечить. Сказал, что мы все проверим и уточним. Еще немного поворчав, и даже никого не наказав, что было удивительно, командующий убыл от нас.
Ощущение после его убытия трудно передать словами, это колоссальное облегчение, будто свалился груз с души и тела. Кстати, ездил командующий на белой "Волге", но так как все дороги были заснежены, то впереди шел снегоочиститель, а сзади запасный джип.
Это было одно из немногих учений, которое прошло без жертв. Большая редкость! Обычно в год в округе погибало несколько сот солдат, сержантов и офицеров.
Нашим корпусом командовал генерал Кочетов, начальником штаба у него был Олег Ипполитович Омельяненко. Этот начальник штаба прибыл к нам из Прикарпатского округа, где  командовал дивизией и был снят с должности за большое количество чрезвычайных происшествий. Командир корпуса потом командовал Московским военным округом и был заместителем  министра обороны страны. Оба эти начальника окончили Академию Генерального штаба и были грамотны-ми, образованными генералами. Особенно поражал меня глубокими знаниями основ боевого применения артиллерии в различных видах боя Олег Ипполитович. Он стал командовать штабом корпуса раньше, чем прибыл генерал Кочетов. И очень быстро сложилась в корпусе обстановка, когда больше боялись начальника штаба, чем командира корпуса.
Олег Ипполитович объезжал все дивизии и другие части корпуса и практически во всех частях заставлял переоборудовать караульные помещения. Начал он с комнаты дежурного по корпусу, которую переоборудовал по последнему слову техники, причем сам решал, что где должно быть и в каком виде. Потом приступил к переоборудованию караульного помещения в своем полку связи, а потом уже и во всех дивизиях и полках.
До меня уже доходили стоны начальников штабов, которые жаловались, что никаких компромиссов генерал не признает, помнит все, что приказал и жестко требует исполнения приказов в срок. К нам в артиллерийский полк, так случилось, он приехал уже почти  в последнюю очередь.
Познакомились, он проверил караульное помещение, а оно было очень неплохим и только после ремонта. Генерал сказал:
– У вас неплохо, но напоминает времена  гражданской войны и Чапаева. Все нужно сделать по-новому!
Мне он приказал взять тетрадь и записывать.
– Предупреждаю, – жестко произнес он, – спрашивать буду строго!
И дальше пошло-поехало. Где была  дверь – заложить, где было окно – сделать дверь. И все в таком роде. Он перепланировал караульное помещение так, чтобы начальник караула видел, что происходит во всех комнатах. Для этой цели он на одной из стен нарисовал карандашом, на каком уровне должно быть внутреннее окно, чтобы начальнику караула было видно все происходящее, сидя на стуле.
Делать нечего, приступили к строительству, а вернее пере-стройке. Так получилось, что окно, которое он нарисовал на стене,  мы сделали сантиметров на 20 выше. Не хотелось вы-бивать из стены лишний кирпич. В один из дней генерал за-ехал в полк, чтобы проверить, как идут дела, и сразу же увидел, что окно стоит выше, чем он приказал. Я в полку не находился. В гневе генерал высказал обо мне все, что думал, и приказал, чтобы завтра утром я был у него в кабинете.
Когда я  вечером вернулся в полк, мне пересказали слова генерала и его приказ прибыть к нему. Я знал, что добром это не кончится. Поэтому сразу же вызвал бригаду строителей из тех солдат, которые строили, и за ночь окно переставили ни-же. По мокрой штукатурке побелили, высохнуть, конечно, это место не успело, а утром я прибыл к генералу.
Бодро доложил, что прибыл по его приказу и сразу стал "строить дурочку", дескать, не понимаю, о чем он говорит, мы ведь сделали все точно по его указанию. Генерал не выдержал, приказал, чтобы я сел в его машину, и он лично ткнет меня носом в то, что я не выполнил. В машине он подогревал себя и предвкушал, какое он получит удовольствие от пред-стоящего разноса.
Приехали к караульному помещению, генерал рывком открывает дверь в караульное помещение и остается с открытым ртом. Сказать нечего, все сделано так, как он велел. Он посмотрел на меня, ничего не сказал, но после этого случая у нас установились доверительные отношения.
Через пару лет его перевели в Баку на повышение, начальником штаба армии, он и там все тоже перестроил. Ну, а когда перевели меня в Баку на кафедру, я пришел к нему в штаб, мы встретились как старые знакомые, но теперь между нами не было подчиненности. Кафедра подчинялась ректору и округу.
Он спросил, какие у меня проблемы, и когда узнал, что я без квартиры, вызвал какого-то начальника и приказал из резерва командующего выделить мне квартиру. Приказ был выполнен, и вскоре мы получили трехкомнатную квартиру в новом доме. Причем нам предоставили право выбрать этаж. На втором этаже уже кто-то заселился, мы обошли все этажи девятиэтажного дома и остановились на четвертом, потому что на третьем Алле не понравились обои.
Но в нашей новой квартире не было стекла в двери одной из спален, и я решил переставить стекло с пятого этажа. Эксперимент оказался неудачным, стекло упало мне на руку и сильно порезало большой палец на правой руке. Я зажал рану носовым платком и, управляя машиной одной рукой, доехал до госпиталя, где мне и оказали медицинскую помощь.
Район был новый, еще не все благоустроено, но зато у нас есть новая квартира. Через несколько лет район благоустроили, подвели метро, но нам всегда приходилось быть новоселами. Единственное, к чему было трудно привыкнуть, так это к тому, что воду включали один день утром, а следующий – вечером, всего на несколько часов. Приходилось почти всегда держать в ванной воду для туалета.
Когда мы жили в этой квартире, к нам в гости из Чернигова приехал мой двоюродный брат Фима. Он – любитель немного, а иногда и в достаточном количестве, выпить. В самолете он компанией времени не терял, и когда прилетел, то вышел навеселе. Стояла такая жаркая погода, что он спросил у нас: "А где это работает турбина?" Мы объяснили, что нет никакой турбины, просто это дует горячий ветер.
Так случилось, что во время его приезда порвался водопровод, и всему дому пару дней воду подвозили на водовозках. Он активно участвовал в запасании воды для дома. Носить воду было не трудно, – машина подъезжала к самому подъезду и работал лифт. Потом он попросил нас свозить его на море, и когда окунулся в воды Каспия, то сказал, что вообще согласен жить на берегу. Температура воды около 30 градусов, после купания на берегу не холодно. Фима попросил каждый день возить его на пляж, и я после работы ездил с ним на море. Теперь, когда мы встречаемся, то всегда вспоминаем эту встречу и эти купания в Каспии.

*        *        *
Если вспомнил о начальнике штаба, не могу не сказать еще об одном офицере, Эдике Шафране. Он до Академии тыла и транспорта был начальником автотракторной службы полка. После окончания академии его опять направили на такую же должность. Это было грубым нарушением сложившихся правил, определенных приказами. После академии обычно отправляли всех, кроме Эдика, на вышестоящие должности. Причину такого отношения к нему не объясняли, но и так понятно, что, во-первых, он еврей, и, во-вторых, – беспартийный. Эдик написал жалобу министру обороны, его вызывали в Москву, но ничего не помогло, и он приехал к нам в Кутаиси начальником службы мотострелкового полка.
Приказ есть приказ, Эдик представился командиру полка и приступил к приему должности. Он решил, что спорить бес-полезно, но показать, что его не зря учили в академии стоит. Он сказал, что сам будет принимать всю имеющуюся в полку технику лично, что рапорты командиров батальонов для него ничего не значат.
И вот он стал каждый день проверять находящуюся на дли-тельном хранении технику. На каждую машину и каждый танк составлял ведомость недостатков. А их были десятки. Он не делил их на простые и сложные, просто записывал. Поста-вил себя принципиально: пока недостатки не будут устранены, он не подпишет акт приема должности начальника службы. Формально он был совершенно прав, и обоснование у не-го было достойное, – он хочет знать реальное положение дел с техникой в полку.
Процедура принимала затяжной характер, командир полка пытался сам воздействовать на Эдика, но тот отвечал:
– Пожалуйста, подпишите акт, что вы отвечаете за неисправную технику, тогда я соглашусь принять должность.
Когда в существо проблемы вник начальник штаба корпуса Олег Ипполитович, побеседовал с Эдиком, то все быстро понял и предложил ему перейти в штаб корпуса. Отбыв не-сколько месяцев в полку, так и не приняв должность, Эдик перешел служить в штаб.
Теперь начальник штаба на все проверки брал с собой Эдика Шафрана, и он проверял состояние техники в дивизиях. Скрупулезно, спокойно Эдик проверял каждую машину и на-ходил столько недостатков, что разговор о положительной оценке просто не мог возникать. Его пытались угощать, дарить подарки, но он ни на что не соглашался и обо всем докладывал своему  шефу.  Вскоре  Эдика  стали бояться и уважать не меньше, чем начальника штаба. При этом он всегда соблюдал корректность, вежливость.
Когда переводили на новое место начальника штаба, Эдик попросил не оставлять его на съедение, и ему помогли перейти на военную кафедру в город Кировабад. Очень скоро он показал себя с лучшей стороны, сначала стал начальником учебной части, а потом и начальником кафедры.
Когда мы встретились с ним, он рассказал, с каким трудом его утвердили в этой должности. Сначала из округа присылали на эту должность разных офицеров, но ректор института всех их отправлял обратно. Без согласия ректора назначить не могли, а ректор хотел только Эдика. Кончилось это тем, что уже из Москвы позвонили, что Эдика не могут назначить, по-тому что он не член партии. Тогда ректор тут же, не бросая телефонную трубку, вызвал к себе парторга, спросил у него последний номер протокола заседания парткома и доложил в Москву, что Шафрана приняли в партию. Потом вызвал Эдика и приказал написать заявление в партию. Задним числом все оформили, и таким образом Эдик сразу стал и начальником кафедры и членом партии.
Через много лет мы встретили Эдика в Киеве в аэропорту, он уже уволился из армии в звании полковника и ехал на постоянное место жительства в Минск. Вот с какими трудностями приходилось евреям доказывать свои преимущества. Я рад, что еще один еврей заслуженно, пусть с трудностями и приключениями, но стал полковником.
 
*        *        *
Не всегда гладко проходила служба и у меня, как могло по-казаться. К нам приехали два заместителя командира полка из Дальневосточного округа. Заместитель по строевой части армянин Га валян и заместитель по тылу грузин Гочелашвили. Оба подполковники, а я майор, но отношения у нас сразу сложились доверительные. Они знали, что я занят значительно больше, чем они, и ответственность на мне большая, по-этому не стеснялись приходить и согласовывать свои действия. Примерно в одно время с ними, и то же из Дальнего Востока,  приехал и начальник штаба корпуса полковник Шишпоренко . Этот полковник хорошо знал своих бывших сослуживцев, и мы все знали, что он приехал, чтобы как участник войны получить звание генерала. Этого начальника штаба в будущем сменит Олег Ипполитович, о котором я уже писал.
К пятидесятилетию победы в Великой Отечественной войне всем участникам обещали присвоить звания на ступень выше. Почти ежегодно в полку проводились тренировочные занятия по приему пополнения на случай военных действий и объявления мобилизации. Для этого развертывались большие па-латки с необходимым оборудованием и документацией. Если провести такое занятие внезапно без предупреждения, то в большей или меньшей степени повторится 41-й год.
Мы знали точные сроки проведения этих мероприятий, за-ранее готовились, согласовывали свои действия с военкоматами, которые призывали на сборы бывших военнослужащих, находящихся в запасе. Это очень ответственное и трудоемкое мероприятие. Несмотря на то, что к нему тщательно готовились, не всегда были уверены в его благополучном исходе. То порвалась палатка, то привезли не совсем трезвых грузин, да и мало ли что может случиться, когда призывается больше тысячи человек.
Я уже не говорю о том, что вместо специалистов артиллерии присылают на этот месяц или не служивших в армии, или солдат других специальностей, не приписанных к полку. Все служ-бы должны работать слаженно и четко, начиная от встречи и до переодевания, а потом и боевого слаживания.  Мы   знали, что на рассвете в полку объявят тревогу, все завертится так, что в течение суток  у нас не будет времени для отдыха и сна. 
Буквально  накануне этого мероприятия из Дальнего Востока приехал еще какой-то сослуживец, но теперь уже генерал, и по этому поводу устраивался выезд на природу, а по-простому – пьянка. Приглашены были из нашего полка командир и его заместители. Я подошел к командиру полка и сказал, что нехорошо оставлять полк без руководства, поэтому я предлагаю остаться и страховать всех, если что-либо произойдет. Для меня вообще такие пьянки всегда были в тя-гость, но часто складывалась ситуация, что участвовать в них было просто необходимо. На этот раз я считал, что собирается команда, в которой нет близких мне офицеров, повод тоже у меня уважительный, поэтому я и попросил разрешения под очень благовидным предлогом остаться.
Командир полка согласился, и я не поехал. Потом узнал, что когда господа офицеры напились, то вспоминали обо мне не самыми лестными словами. Высказывались примерно в таком духе: "Этот хитрый еврей брезгует нами, ему сейчас хорошо, он дома, а мы тут пьем эту противную водку". Начальник штаба корпуса тот самый полковник Шишпоренко сказал:
– Ну, ничего, завтра Стыскин пожалеет, что не поехал с нами!
Следует заметить, что начальником пункта приема военно-служащих запаса был заместитель командира полка подполковник Гавалян, который участвовал в пьянке. В пять часов утра сигнал тревоги разбудил всех нас, мы приступили к исполнению своих обязанностей. Участники вчерашнего веселья старались отворачиваться, но перегаром от них несло за версту. Я постарался все спланировать и подготовить так, чтобы было как можно меньше замечаний.
Как раз в это время ждал присвоения очередного воинского звания подполковника, мои документы уже находились в штабе округа. Осталось только подписать их командующему, а дальше уже формальности и время. Из Москвы документы не возвращались без реализации практически никогда. И вот этот Шишпоренко стал просто доставать меня своими придирками.
Я сначала сдерживался, а потом ответил:
– Товарищ полковник, готов отвечать за свои обязанности. Если есть претензии ко мне, не возражаю, а все, что вы говорите, – вот здесь стоит мой товарищ Гавалян, это к нему.
Гавалян с похмелья тоже пытается защитить меня, говорит, что это он должен сделать. Но уже это не возымело действия. Шишпоренко сказал, обращаясь ко мне:
– Вы будете наказаны, – и успокоился.
Так как на присвоение звания я уже был представлен, то од-ним выговором больше или меньше уже значения не имело.
Мероприятие прошло дальше по плану, мы справились с возложенными на нас обязанностями, я уже считаю, сколько дней осталось до приказа о присвоении звания, а тут ко мне подходит начальник секретной части. Это мой непосредственный подчиненный, как-то стесняясь меня, он оставил документы и ушел. Открываю папку и читаю, что материал на присвоение звания майору Стыскину возвращается без реализации по требованию Шишпоренко.
Не часто мне приходилось сталкиваться с такой подлостью и мерзостью. Я понимал, что это мне за то, что не участвовал в пьянке, что еврей, что веду себя независимо. Обидно даже не то, что отставили от присвоения звания, а что такая мразь может это сделать без причины.
По правилам вторично можно представлять на звание не ранее, чем через полгода, а чаще и через год. Но нужно еще прожить этот год, чтобы ничего не произошло в полку такого, за что меня можно было бы наказать. С неснятыми взысканиями к званию не представляют. В корпусе все знали меня и все возмущались вместе со мной поступком Шишпоренко, но все это не имело уже смысла.
Я понимал, что минимум еще год буду майором. В городе  старались не задерживать солдат нашего полка, чтобы у меня была хорошая статистика по дисциплине, ко мне относились с большим уважением, считая, что меня несправедливо обидели.
Через год, когда документы представили вторично, командующий артиллерией округа сказал, что он уже мне подписывал документы. Ему объяснили, что их отозвали и теперь представляют вторично. В общем, с трудностями, которых могло не быть, я получил звание подполковника, которое считал последним для себя в армии.
Написал об этом случае подробно, потому что представилась возможность убедиться, – всем за неблаговидные про-ступки приходится платить. Шишпоренко рассчитывал, что в мае его представят на получение звания генерала, а в марте на его место с предписанием из Москвы приехал тот самый Олег Ипполитович, который в будущем показал, что он является достойным офицером.
Как и положено, обмыли мы мое очередное звание. На этом празднике, конечно, Шишпоренко отсутствовал. Сам он по-дергался-подергался, съездил на встречу с командующим округом, но ничего ему не помогло. Его уволили в запас в юбилейном году, так и не присвоив звания генерала. Позже мы как-то встретились с ним, он просил меня не держать на него зла, пытался извиняться и напрашивался на бутылку. Мол, со всеми ты отметил звание, а со мной нет. Я сказал, что даже с ним готов посидеть за одним столом и угостить, но пить с ним считаю ниже своего достоинства.
Он уже наказан за свою подлость, а теперь еще и уволен из армии и мне просто было его жалко. Еще раз убедился, что зло не остается без возмездия, но и понял, что не защищен от подлости.

                *        *        *
Вспомнил, что когда  Марина в Кутаиси ходила в младшие классы, мы ее на лето отправили в пионерский лагерь. Лагерь располагался на берегу Черного моря и принадлежал военному округу. Это был, пожалуй, первый случай, когда Марина находилась не дома.
Раньше, лет с шести-семи, мы приспособились отправлять ее на все лето к бабушке и дедушке в Чернигов. Искали попутчиков до Киева, а там ее встречал дедушка. Перелет  занимал немного больше двух часов, мы созванивались и узнавали, что Марину встретили.
Бабушка кормила ее свежими продуктами, а дедушка "выгуливал". Его знали многие жители города, и он с гордостью ходил с Мариной и представлял всем знакомым, – вот, мол, моя внучка. Марина и в самом деле была очень симпатична. Конечно, я понимаю, что всем родителям их дети кажутся красивыми, но это тот случай, когда мнение родителей не расходилось с мнением большинства.
Я тогда еще не понимал его, зато сегодня я знаю, сколько радости могут принести внуки. Дети – это большая ответственность во всем, что касается их развития, учебы, воспитания, а внуки – это когда чувств больше, а ответственности меньше, ведь у них есть свои родители.
Что касается красоты, то с возрастом начинаешь понимать, что чувство это не постоянно. Когда родилась Марина, мне казалось, что красивее и лучше детей не бывает. Потом я те же чувства испытал с Катей. Считал, что уж в самом деле красивее быть не может. Но когда к нам привозили нашу первую внучку Анечку и она оставалась у нас на месяц, то я понял, что вечных чувств не бывает, а красота – это относительное понятие. Нам теперь казалось, что Анечка самая красивая.
Но все это потом, а пока Марину мы отправили на два срока в пионерский лагерь. Конечно, переживали и волновались за нее. Поэтому почти в каждый выходной день ездили ее проведывать. Запомнилось, как мы сидели с ней на самом берегу моря, тихо плескались волны. Она пришла к нам после обеда, сказала, что все ей нравится, готовят вкусно, она всем до-вольна.
Но Алла привезла с собой еду. Кажется, то были котлеты, о которых Марина сказала, что хоть она и после обеда, но уже скучает по домашним котлетам и хотела бы их попробовать. Разложили еду прямо на салфетке, на камнях. Вдруг волна накатила прямо на котлеты. Алла сказала, что их нужно вы-бросить, но Марина настояла на том, что морская вода их не повредила и при нас стала уплетать за обе щеки.
Время шло. Мы и не заметили, как Марина вошла в подростковый возраст. Напомнил нам об этом сын прапорщика, который не давал ей проходу, постоянно задевал ее. Я в то время очень ревниво относился к своим детям, собственно и сей-час отношусь к ним небезразлично. И не нашел ничего лучше, чем хорошенько попугать его.
Подкараулил этого ретивого пацана в подъезде, прижал его к лестнице и самым свирепым шепотом, на который был способен, прошипел, что если он еще хоть один раз заденет Марину, я его просто придушу здесь же под лестницей, и никто ничего не узнает. Наверное, я был так искренен, что больше он к Марине не подходил.
Марина училась уже в девятом классе, порядки и нравы тогда были другие, а о морали и вообще можно не говорить. Комсомольская организация, школьные кружки, постоянный контроль со стороны учителей и родителей давал  положи-тельные результаты. В школе работали хорошие учителя, а привычка Марины всегда выполнять все задания ставила ее в первые ряды отличников класса.
Катя росла уже в лучших условиях. С Аллой у нас был уговор, что Катю будем воспитывать не так, как Марину, физические методы воздействия должны быть исключены полностью. Тогда я еще верил, что данные обещания и уговоры могут исполняться неукоснительно. Мы были материально лучше обеспечены,  и Кате ни в чем не отказывали. Ходила она, как и Марина, в самой лучшей по тем временам одежде и к ней меньше применялись меры физического воздействия.
Короче говоря, мы ее просто баловали, нам она нравилась как ребенок, мы многое могли себе разрешить, чего не позволяли, когда Марина была маленькой.
Воспитывалась она дома, никаких детских садов мы не при-знавали.

Итак, получил я звание подполковника, считал, что служба удалась и грех роптать на судьбу. Уже строил планы на увольнение в запас. А что? Хорошая семья, хорошие дети. Наконец, подошло время отдохнуть от постоянного напряжения и по-жить в свое удовольствие в Украине.
В связи с моей занятостью на службе я просил Аллу прочитывать все новое, что появлялось в толстых журналах "Новый мир", "Москва", "Октябрь" и в других изданиях. Полковая библиотека получала все эти издания. Алла советовала, что мне нужно обязательно прочитать, а что не стоит. Иногда я вчитывался в новый роман, потом просил Аллу рассказать дальнейший сюжет и читал лишь заключительные главы. Это давало возможность быть всегда в курсе всех литературных новинок.
Но подошел 1976 год. Нас предупредили, что приедет ко-миссия из Москвы с проверкой. Не всем в течение службы выпадает "счастье" подвергаться московской проверке, но те, кто это прошел, могут уже ничего не бояться.
 




                КАПЛЯ ПЯТНАДЦАТАЯ

                Незапланированные перемены


Зимой 1976 года нас предупредили, что в конце мая или на-чале июня к нам приедет инспекция из Москвы. Сказать, что это известие нас обрадовало,  значит очень погрешить против истины. Но выхода нет, и мы стали готовиться к предстоящим испытаниям.
Ремонтировали все помещения, закончили строительство винтовочного полигона, где офицеры тренировались в артиллерийской стрельбе. Я уже не говорю о том, что новое кара-льное помещение было сделано по последнему слову начальника штаба корпуса, и даже у него не имелось претензий. Отремонтировали солдатскую столовую, во всех цехах поста-вили новое оборудование. Главное – сохранить все это в над-лежащем виде до приезда комиссии.
Примерно за две недели до приезда высшего руководства  из Москвы к нам в полк прибыли два полковника, цель которых подготовить нас к предстоящей проверке. Сначала мы не знали, зачем приехали эти полковники, но на всякий случай поместили их в гостинице, холодильник забили разными продуктами для их безбедной жизни. Эту задачу прекрасно выполнял заместитель командира по тылу подполковник Гочелашвили. Кутаиси – его родина, он знал все грузинские обычаи, разыгрывал гостеприимного хозяина, и под его присмотром наши гости ходили навеселе уже с утра.
Через несколько дней стали нас успокаивать, говорили, что они в хороших отношениях с генералом, что от их доклада будет многое зависеть, ну а они доложат, что у нас все в по-рядке. Кроме того, они подсказывали, на что нужно обратить внимание, что показывать в первую очередь, что генералу нравится, а что он категорически не приемлет.
Готовились к проверке и все остальные части корпуса, в первую очередь десантно-штурмовая бригада. Это было новое подразделение в армии, ему уделялось первостепенное внимание.
Переживало за нас и все руководство корпуса, оно знало: от того как оценят нас, зависит и их оценка.
И вот к нам приехал заместитель командующего артиллерией сухопутных войск страны генерал-полковник артиллерии. К нему приставили командующего артиллерией корпуса, который делал необходимые пояснения и был сопровождающим. К каждому генералу из Москвы были приставлены старшие офицеры, начальники служб, которые помогали им в работе.
Нам в полк сообщали, что комиссия позавтракала в офицерской столовой и благополучно убыла в бригаду. Командир корпуса для обеспечения передвижения членов комиссии со-брал легковые машины из дивизий, которые не подвергались проверке. Всего в колонне насчитывалось примерно сорок машин. На ветровые стекла наклеили порядковые номера. Водителей строго проинструктировали: как только командир корпуса садится в первую машину и подает сигнал к началу движения, все едут за ним, и никто не имеет права останавливаться.
Солдат есть солдат, получил команду – нужно ее выполнять. Никто не предусмотрел, что наш артиллерийский генерал не должен был ехать со всеми, а работал по своему плану. Мы знали, что у нашего генерала болит нога, и после обеда он сначала заедет в госпиталь на процедуру, а уже после этого приедет к нам.
И вот колонна машин ушла, а наш проверяющий вышел, глядь – нет машины. Сопровождавший его начальник артиллерии выслушал от него такое, что трудно описать.
– Это что же получается, –  возмущался он, – генерала из Москвы оставили без транспорта! Где такое может произойти? – спрашивал он. – Только там, где нет порядка!
На все попытки успокоить его, уговорить, что сейчас вызовем новую машину, генерал прореагировал ультиматумом: если через пять минут не будет машины, берите такси и едем в этот засратый полк, т. е. к нам.
Конечно, за пять минут ничего не произошло, сопровождавшему пришлось выйти на улицу и остановить такси. Позвонить нам и предупредить он не успел, а генерал вместо госпиталя и столовой на такси приезжает прямо к нам на КПП.
В полк такси не пропустили, генералам пришлось выйти из машины и через висячую на воротах цепочку пройти на территорию полка. Дежурный по КПП пытался отдать рапорт, но назвал генерал-полковника генерал-майором. Тот только махнул рукой и захромал к нам.
Дежурный по КПП не своим голосом звонит дежурному по полку, что приехал проверяющий. Мы вместе с двумя московскими полковниками вышли встречать, но никого нет. Нам и в голову не могло прийти, что проверяющий идет пешком. Потом на аллее появились проверяющий с нашим начальником артиллерии. Команда "Полк, смирно! ", и командир полка строевым шагом идет и докладывает, чем занимается полк.
Небрежно поздоровавшись, генерал объявляет, что за знание устава он выставляет полку неудовлетворительную оценку, – сержант неправильно определил его воинское звание.
Мы видим, что раздражен он до предела, но пока не пони-маем почему. Дальше генерал спрашивает, что есть достойно-го посмотреть в полку?
На все наши предложения, что вот штаб, вот караульное помещение, там артиллерийский парк, он отвечает, что не приехал рассматривать помещения. Тогда мы сказали, что сейчас на полигоне занимаются офицеры, и он приказал везти его туда. Дело перед обедом, до конца занятий оставалось чуть меньше получаса, а те, кто руководили занятиями, реши-ли закончить их раньше, когда увидели приближавшегося генерала. Генералу хватило оставшихся руководителей занятий, чтобы добить нас до конца. Все не так, все плохо!
Потом он зашел в столовую. Там все блестело, но он нашел одну комнату закрытой и приказал ее открыть. Там хранились инвентарь и рабочая одежда бригады, проводившей ремонт. Не поленился генерал выбросить все в коридор, и при этом приговаривал: "И это армейский полк?! И это порядок?!"
Потом на одной из скамеек в зале для приема пищи увидел, что гвоздь не до конца забит. Не постеснялся приказать, что-бы заведующий столовой жопой вынимал это гвоздь.
Все описать невозможно, он продолжал бушевать часа два. Потом немного остыл, мы вышли все к штабу. К этому времени уже доложили командиру корпуса, что у нас произошло, и он прислал машину. Начальник тыла Гочелашвили мягко, с улыбкой стал предлагать генералу пообедать, мол, время уже позднее, а Вы еще не ели. На это генерал ответил, что в таком засратом полку он кушать не будет, а с нами и не сядет на од-ном гектаре.
– Лучше, – сказал он, – я перекушу в сосисочной, чем в пол-ку. – И уехал, пообещав вечером вернуться.
Понятно, что настроение у нас было просто на нуле. Но молодец наш командир корпуса, он в присутствии всех членов комиссии извинился перед нашим генералом и предложил ему свою автомашину "Волга". Генерал понял, что несколько перестарался, и поехал к нам опять. К вечеру у него пыл не-много остыл, и начальник тыла уговорил его поужинать. Оказалось, что генерал гурман и знаток вин. Мы приготовили коньяк, водку и вино, но все это оказалось неподходящим к предложенной еде. Опять мы выслушали кучу неприятных слов о нашей серости, но Гочелашвили набрался храбрости и спросил, какие вина к какой еде подавать. Генерал назвал марки вин, и ночью в Батуми, где жили родственники Гочелашвили, была послана машина со списком необходимых вин. Всё закупили, и уже со следующего дня этот генерал питался только у нас.
За прошедшие почти десять дней он из нас выпил все соки. Мы не знали ни минуты покоя и отдыха. Уходя вечером,  он давал задания, на выполнение которых уходило почти пол ночи, но выбора у нас не было. Проверил все, что только можно  проверить, и, наконец, подошло время, когда генерал должен был уезжать.
Правда, в процессе проверки, генерал как-то сказал, что в Москве еще нет черешен, фруктов и молодой картошки. Это было расценено правильно, у генерала попросили его домашний адрес, и гонец с подарками поехал в Москву. В общем, мы намучились, но все сделали правильно, и в результате по-лучили хорошую оценку от московской комиссии.
Это стоило всех наших усилий и затрат. И вот наступил прощальный ужин. Все приготовили так, что вина соответствовали закускам, стол был сервирован по правилам, которые нам преподал генерал. На ужине присутствовали командир полка со своими заместителями и начальник артиллерии корпуса,  т. е. наш непосредственный начальник. Не помню после какого тоста генерал обратился ко мне и попросил разрешения обращаться ко мне не по званию, а по имени. Конечно же, я не имел ничего против этого. Впервые за все время проверки генерал сказал теплые слова, и они были обращены ко мне.
Смысл его слов сводился к тому, что он бывает во всех частях армии, расположенных по всей территории СССР и за границей, но уже много лет не видел такого планирования боевой подготовки, как в нашем полку. Причем подчеркнул, "планирования и по форме, и по содержанию". Закончил он свое пафосное выступление примерно такими словами: "Спасибо тебе, Аркаша, за труд, ум и знания, я не бог, но проси у меня, чего хочешь, я исполню твое желание".
У военных нет других желаний, кроме продвижения по службе. Только я собрался с мыслями, как сформулировать свою просьбу, а начальник артиллерии корпуса стал хвалить мои заслуги, утверждать, что лучшего командира полка он вообще не представляет, и ходатайствует за меня.  На это генерал ответил, что он должность командира полка не гарантирует, потому что сидят в отделах кадров "специалисты", которые всегда найдут причину, чтобы не представить к этой должности, а вот другую полковничью должность он мне гарантирует. И еще добавил, если что не получится, то я обязан позвонить ему в Москву, а он быстро разберется. Мне бы сказать: "Спасибо, товарищ генерал!", а я не подумал и сказал, что меня уже несколько лет выдвигают, но место мне не находится.
Если можно представить себе сильную грозу, землетрясение или другое стихийное бедствие, то это игрушки по сравнению с гневом генерала. Он покраснел, стал кричать:
– Это что же получается? Я врун, обманщик? Что, я не знаю цену своим словам и обещаниям?
С большим трудом и с помощью присутствовавших кое-как утихомирили генерала.
– Вы меня неправильно поняли, – убеждал я его, –  я верю вам, я обязательно позвоню, если что будет не так.
Ужин продолжился, и генерал, наконец, уехал. Буквально назавтра мне позвонили из штаба округа и сказали, что предлагают кафедру разведки в Тбилисском артиллерийском учи-лище, и если я согласен, то могу приступать к написанию диссертации. Тему диссертации тоже согласовали со мной, она не представляла собой особых трудностей для меня.
Но пришел следующий день, потом прошло еще много дней, и я узнал, что на эту должность назначили другого офицера. Потом полк выезжал в летние лагеря, и так прошло еще пару месяцев. Я собирался после лагерей позвонить в Москву, но уверенности, что это сделаю, у меня не было. И вот очередной звонок, мне предлагают на выбор должность старшего преподавателя в Бакинском общевойсковом училище или начальника цикла в университет.
Почти не думая, я решил, что хватит тревог и забот, поработаю-ка я лучше в университете. Но до осуществления этого плана прошел еще не один месяц. Трудность заключалась в том, что мне нужно было согласие ректора, без чего приказ не мог быть издан. И я поехал в Баку на собеседование.
Приехал, нашел начальника военной кафедры полковника Сеидова Мириш Мирджавадовича, представился ему, вот он я,  хочу работать на кафедре. Наша беседа длилась с утра и почти до вечера. Я сидел у него в кабинете, а он спрашивал у меня, что я умею, рассказывал о своих требованиях, изучал меня. После обеда, где-то около пяти часов, он объявил мне, что мы идем к ректору. Сначала зашел он, потом пригласили меня. Ректор сказал, поскольку начальник кафедры не возражает, то и он согласен, чтобы меня назначили на должность.
Потом долгих и интересных десять лет я провел на военной кафедре университета в городе Баку.

*        *        *
Вернулся в полк и стал готовиться к передаче должности. Опять переезд, поиски квартиры, устройство на новом месте, изучение нового коллектива. А Марина должна была идти в десятый выпускной класс. Мы понимали, что смена школы в последнем классе может не хорошо сказаться на ее учебе. Это раньше переезды не отражались на Марининых результатах, во всех школах она была отличницей. А теперь мы связались с моим старшим братом, который жил в Башкирии, в городе Белебей, а его жена преподавала русский язык и литературу в средней школе. Объяснили им сложившуюся ситуацию, и они предложили свою помощь: пусть Марина приедет к ним и спокойно учится в школе, а когда мы переедем и устроимся, она вернется.
До сих пор не знаю, правильно ли мы поступили, и не опрометчивым ли было согласие наших родственников брать на себя такую ответственность. Но согласие было получено, и к сентябрю мы отправили Марину из жаркого субтропического климата на такой долгий срок из дома, да еще в Башкирию.
Рассчитался я с должностью и в декабре поехал к новому месту службы, а Алла и Катя остались в Кутаиси, ждать пока я устроюсь и найду квартиру.
На кафедре меня приняли с опаской, там была пара офицеров, которых я знал, а с остальными предстояло знакомиться. А это почти пятьдесят офицеров. Вообще, любая  кафедра может состоять не менее чем из пяти преподавателей, но тогда в университете было бы несколько военных кафедр. Что-бы этого не допустить, военную кафедру делят на циклы, и вот я стал начальником цикла.
Готовили мы специалистов противотанковой артиллерии,  общевойсковиков и военных переводчиков. У нас занимались студенты мехмата, прикладной математики и физики. Из студентов остальных  факультетов готовили общевойсковых офицеров. Вот так и получилось, что я был связан с деканами математических и физического факультетов.
Прибыл я на кафедру в ноябре, а уже в декабре мне пришлось в первый раз не просто участвовать в экзаменационной сессии, а возглавлять экзаменационную комиссию. Столкнувшись со студентами, я просто был поражен их слабыми знаниями. На кафедре существовал порядок, при котором оценки сначала согласовывались с начальником кафедры, и только потом они выставлялись в зачетные книжки. По закону это грубое нарушение правил, установленных в университете. Я сразу же изменил этот порядок. Студент ответил, я тут же объявлял ему оценку, выставлял ее и в экзаменационную ведомость и в его зачетную книжку.
Начальник кафедры сразу понял, что я действую правильно, поэтому не отменил порядка, установленного мною, а просто перед экзаменом вызывал меня к себе и витиевато объяснял, что я еще не вошел в курс дел. Поэтому, чтобы уберечь меня от возможных неприятностей, он просит меня вот этим студентам (и давал мне список) нужно поставить те оценки, которые он написал. Обычно набиралось от трех до пяти фамилий на группу, состоящую из 25 человек.
После экзамена он вызывал меня опять и проверял, выполнил ли я его просьбу. Вот это было самое неприятное в работе на кафедре. Справедливости ради следует сказать, что иногда знания студентов почти приближались к запрашиваемым оценкам, и просьбы носили просто характер подстраховки. Но иногда я не мог поставить требуемую оценку, поэтому выходил из аудитории и приказывал второму члену комиссии, чтобы он уже сам опросил студента, а я только утвержу его оценку.
Офицеры-преподаватели давно смирились с такой постановкой дела и выполняли мой приказ. И все равно на первой сессии я намного превысил лимит неудовлетворительных оценок. Бывало, что в группе до половины студентов получали "неуд".
Ретивый я был, многого не понимал в специфике университета. А вопрос мог быть поставлен так: почему студенты по математике и физике получают положительные оценки, а на военной кафедре двойки. Возможно, преподаватели этой кафедры недостаточно подготовлены и им не место в университете? Сколько студентам я ни говорил, что пусть сначала идут менее подготовленные, чтобы преподавателю было легче определить их примерный уровень знаний, но первыми шли те, кто знал лучше. И если им я ставил "хорошо" или "удовлетворительно",  то последним нужно было ставить чистые двойки.
Тогда могло получиться, что в группе больше половины двоечников, и приходилось уступать. Но тогда у преподавателя возникало чувство, что если он за такой ответ готов поставить "удовлетворительно", то первым отвечающим можно было ста-вить "отлично". Поэтому я перешел на такую систему: стал говорить студентам, что оценку объявлю в конце экзамена.
При такой системе оценки ставились более справедливо. Трудности возникали и из-за слабого знания русского языка студентами. Они приходили к нам после второго семестра второго курса, до этого полтора года учили язык, но все равно для них огонь – это костер, пожар, и понять, что есть и артиллерийский огонь им было трудно. С русским сектором такие проблемы не возникали, но большая часть студентов были азербайджанцы.
Мне было легче прочитать цикл лекций в потоке, чем принять экзамен. Начальник кафедры напоминал мне моего перво-го командира дивизиона Чеснокова, но я уже далеко не тот наивный лейтенант. Я знал, что у начальника  кафедры четко поставлена служба доносительства, что за мной следили особо, потому что я новенький. Поэтому во всех самых  откровенных беседах я отзывался о начальнике самым лучшим образом. Ни с кем на кафедре своими мыслями не делился, поддерживал все указания начальника и очень скоро стал уважаемым. Начальник кафедры сказал мне: то, что он говорит на совещаниях, меня не касается, я могу работать спокойно. А на совещаниях шло откровенное зомбирование подчиненных, создание общественного мнения против недовольных. И так как только начальник кафедры общался с ректором, то только он мог дать любому офицеру такую характеристику, какую захочет.
Часто вопросы решались необъективно и предвзято, но нужно было выбирать одно из двух - быть в оппозиции начальству и бороться за справедливость или просто спокойно жить.

                *        *        *
Марина училась в Белебее, ей тоже приходилось очень не сладко. В выпускном классе к ней присматривались и приня-и решение, что аттестуют ее не после первой четверти, как всех учеников, а после двух четвертей, т.е. к новому году. И нам было трудно без нее, и она скучала без нас, поэтому мы решили, чтобы она на зимние каникулы прилетела к нам.
Перелет прошел с приключениями, мы должны были встретиться с ней в Тбилиси, но в связи с непогодой рейсы переносились и,  в конце концов, она прилетела в Кутаиси, а я застрял в Тбилиси, и очень вероятно могло получиться, что новый год проведу в аэропорту. Но на мое счастье в небольшой просвет в облаках разрешили вылет почтового самолета, и я умудрился в него попасть. Прилетел домой буквально накануне нового 1977 года, так что отмечали новый год всей семьей.
А тут предстоит переезд на новое место жительства, в моем распоряжении на него есть всего несколько дней. Я снял в Баку квартиру, куда мы должны были переехать. Если я когда-нибудь совершал непродуманные поступки, то одним из них было мое решение переехать из Кутаиси в Баку на машине.
Мы погрузили в машину все, что только можно, включая и телевизор, и вчетвером сели в нее. Мой водитель сказал, что машина перегружена, но я не сомневался, что все будет хорошо. Выехали на Тбилиси, где планировали переночевать.
В Кутаиси было около двадцати градусов тепла. Я в брюках навыпуск, Алла в туфлях на каблучке, дети тоже одеты по-летнему. Это было 1 января 1978 года. Все нормально, но при подъезде к Гори, а это уже совсем близко к Тбилиси, задул  ветер, замела поземка, и дорогу стало заносить снегом.
С трудом добрались до места, нас прекрасно приняли, мы поужинали, а когда проснулись, то все было занесено снегом. Правда, стояла солнечная погода, но снегу навалило много.
Мой знакомый предложил оставить жену и детей у него, а потом приехать за ними. Я на такое предложение согласиться не мог, мы выехали. Едем в городе по глубокой колее, но едем. Как только выехали за город, там еще дорогу только очищали от снега, увидел, что машины стоят елочкой вдоль дороги.
Чего это они стоят? – удивился я. Но когда стали подъезжать, нашу машину занесло и поставило в ряд других машин. Водители выходили из машин и сообща по очереди выталкивали их на дорогу.
 Была возможность остановиться на ночь в Кировабаде, но мы продолжили свой путь и лишь поздно ночью доковыляли до полка, где я раньше служил. Там нас ждали наши новые друзья, и мы были рады, что добрались. К утру машину вообще засыпало снегом, хлеб в полк подвозили на тягачах. Только через несколько дней расчистили дорогу, и мы выбрались.
Съемная квартира находилась недалеко от работы, но на пятом этаже пятиэтажного хрущевского дома. Это позволило ворам залезть к нам через балкон с крыши и украсть все цен-ное, что у нас было.
Марину отправили доучиваться в Белебей, а сами стали потихоньку устраиваться. Самым необычным для меня было то, что после стольких лет службы отпала необходимость думать о боевой готовности.
Теперь не надо надевать сапоги и портупею, кафедра, которая находилась в отдельном пятиэтажном здании,  в 17 часов опечатывалась и сдавалась под охрану. В это время заканчивался мой рабочий день. Стал значительно больше времени быть дома, забросил "тревожный" чемодан с вещами, больше в моей жизни не звучала сирена, по сигналу которой я бежал в часть.
Сегодня по радио слышал, что в Израиле провели социологическое исследование и выявили следующее: чем больше муж проводит времени дома и чем больше уделяет внимания ведению домашнего хозяйства, тем слабее становятся семейные связи. Тогда я этого не знал и много времени уделял дому. Мне казалось, что и Алле непривычно видеть меня не на службе.
Как и всегда на новом месте, мой цикл становился лучшим на кафедре, и вскоре послали представление на присвоение мне звания полковника. Не мечтал я, что со своей пятой графой стану полковником, но это приятная новость.
Помню, как позвонили мне из штаба округа и поздравили с присвоением звания, приказ подписан, но до нас еще не до-шел. Помню, как одел первую каракулевую папаху – отличи-тельный головной убор в одежде полковников. Помню, как радовались родители, что их сын стал полковником. Папа иногда шутил: один сын у него инженер, а другой военный. Теперь эта шутка стала не актуальной, потому что я  был и инженером, и полковником.



КАПЛЯ ШЕСТНАДЦАТАЯ

О родном брате и его семье


Раз уж вспомнил о своем брате Григории, то есть смысл и поговорить о нем. Он на девять лет старше меня, родился 27 октября 1927 года. Такая  разница в возрасте и отдельное проживание не способствовали нашей близости.
Мое первое воспоминание о брате связано с нашей эвакуацией во время войны. Я пошел в первый класс, а Гриша занимался в техникуме. Во время уроков какой-то мальчик достал из кармана нож, не помню даже какой, но я поднял руку и сообщил об этом учительнице. За такое доносительство этот парень угрожающе показывал мне кулак. Я не придал этому особого значения, а зря.
Когда мы вышли из школы, этот мой соученик со своим подельником элементарно свалили меня в снег и натерли лицо снегом. Процедура не из приятных, а они еще пригрозили, что если буду ябедничать, то получу больше.
Дома я пожаловался Грише, он пошел со мной в школу, на-шел этого парня и предупредил, – если он еще раз меня тронет, то мало ему не покажется. Иметь старшего брата-защитника приятно. Меня же Гриша тоже предупредил, – будешь ябедничать, сам начищу тебе морду. После этого урока я в жизни никого и никогда не предавал.
Потом в 43 году наша семья вернулась в Чернигов, а Гриша остался один в Сибири доучиваться в техникуме. У студентов была "бронь" , а 27-й год рождения призывался в армию. Спустя какое-то время мама поехала за Гришей, и он, не учась в восьмом и девятом классах, пошел сразу в десятый. Учился он отлично, к выпускным экзаменам подошел как кандидат на золотую медаль. Медаль давала возможность поступить в институт без экзаменов. В положении о медали было сказано, что нужно иметь все оценки "отлично". Серебряную медаль можно получить при наличии нескольких четверок, но только не по русскому языку и математике. Таких кандидатов на медали было несколько, но на всю школу не дали ни одной золотой медали, а выделили только одну серебряную. Грише поставили в аттестат зрелости "хорошо" по русскому языку, и он медаль не получил.
Вызвали в школу родителей, поблагодарили за хороших детей, объяснили, что в связи с отсутствием медалей их детям поставили по одной четверке по языку. Здесь еще следует сказать, что в Сибири Гриша получил серьезное заболевание – ревматизм, и мучился от болей.
Но пришло время поступать в институт, и он с папой поехал в Киев. Самым большим желанием было желание поступить в юридический институт. Но в приемной комиссии просто от-казались принять документы в связи с пятой графой. Тогда решили поступать в Киевский институт киноинженеров. Папа добрался до ректора и попытался объяснить, что Гриша болен, что он должен был получить медаль, но не получил. Рек-тор выслушал и сказал, что ничем помочь не может, но есть выбор – или сдавать экзамены и учиться, или болеть.
Гриша сдал экзамены, прошел по конкурсу и поступил учи-ься. Вот его пять лет учебы и были теми годами, когда мы вместе во время летних каникул жили с родителями. Но у Гриши была своя компания, студенты, а я всего ученик пятого класса и только мог наблюдать за ними, если мне позволяли.
Гриша всегда брал меня на пляж, где проводи все свободное время все студенты. В их веселых компаниях рассказывались анекдоты, они играли в волейбол, карты. Среди студентов находилась Гришина знакомая Эра, учившаяся в педагогическом институте в Ленинграде. После третьего курса они стали встречаться более серьезно и даже переписывались, но весь учебный год проводили отдельно в разных городах.
У Эры была только мама, я знал, где она жила, потому что иногда Гриша посылал меня с записочками для Эры.
Трудно сказать, как бы сложилась их судьба, но на пятом курсе у Эры умерла мама, она осталась совсем одна. После серьезного разговора с родителями Гриша по их совету сделал Эре предложение, и они расписались. Это давало им возможность после окончания института поехать на работу в одно место. Так оно и произошло, Гриша получил назначение в го-род Белебей  преподавателем в школу киномехаников, а Эра в том же городе получила назначение в школу, на должность учителя русского языка и литературы. 
Жили они в достаточно трудных условиях, на частной квартире, но молодость брала свое, и уже через год у них родилась дочь Люба. Эра и Гриша не справлялись с работой и воспитанием ребенка. В городе не было молочной кухни, нормально-го медицинского обслуживания, у Эры пропало молоко, по-этому они попросили, чтобы к ним приехала мама.
Мама пожила у них очень непродолжительное время, они приняли решение, что трехмесячной Любе будет лучше в Чернигове. Гриша с мамой привезли Любу к нам, и ее бабушка, то есть моя мама, стала и для Любы мамой. Сначала планировали, что летом молодые родители заберут Любу, но так случилось, что через год у Эры родился сын Гена, и временно отъезд Любы отложили. Потом на лето почти каждый год к нам приезжали в Чернигов Эра и Гриша, каждый год планировали забрать дочь, и каждый год откладывали.
Люба росла под наблюдением врачей, вначале медсестра приходила ежедневно, потом, когда все убедились, что она развивается нормально, посещения стали реже. Я помню, как она орала и мешала мне заниматься, а причина была только в том, что ей недоставало еды. Когда кормить ее стали больше, крики прекратились. И длилось это ни много, ни мало, а двенадцать лет. Когда Любу забрали, то стало трудно и ей, и ее родителям. Бабушка обвиняла родителей в недостаточном внимании к ней, а родители говорили, что Любу разбаловала бабушка.
После окончания института киноинженеров в Ленинграде Люба получила назначение на Саратовскую киностудию. Бабушка всеми силами старалась ее перевести в Чернигов, и ей это удалось. Уже взрослая Люба опять жила у нас. Бабушка нашла ей достойного жениха. Сегодня у Любы уже взрослые дети, мальчик и девочка, и появился первый внук.   
Если в этом, 2007 году, уже прошло восемьдесят лет со дня женитьбы моих родителей, то Люба со своим мужем Иосифом живут вместе тридцать лет. Всю жизнь до пенсии Гриша и Эра прожили в Белебее. Гриша стал директором школы киномехаников, правда, она потом называлась профтехучилищем, а Эра всю жизнь преподавала русский язык в школе.
Один раз я использовал свой отпуск и поехал в Башкирию. В Уфе жили родители Аллы и мой родной дядя Ефим, а в Белебее – Гриша и Эра. Их жизнь отличалась от той, которую вели мы. Казалось, они остановились в своем развитии и как-то законсервировались. Жили старыми понятиями и представлениями.
Не даю оценки – хорошо это, или плохо. Возможно из-за специфичных условий жизни. На зиму заготавливали овощи, солили капусту, на балконе лежала замороженная туша коровы. Жили они уже в трехкомнатной квартире, дети выросли и разъехались, а они продолжали доживать в Белебее.
Когда их сын окончил институт, то получил назначение в Свердловск. Уже на пятом курсе женился, обзавелся своими детьми, и когда родителям стало невмоготу, они поменяли свои три комнаты на две в Свердловске и переехали поближе к сыну.
Изменилась жизнь в стране, но мало что изменилось в сознании моего брата. Он оставался верен идеалам коммунизма, выписывал газету "Правда". Во время редких наших встреч он удивлялся моим взглядам, удивлялся, как я могу служить в армии с такими представлениями, но при последующих встречах соглашался, что я был прав.
Я всегда старался относиться к нему с уважением, подчеркивал его старшинство.
Папа любил играть в шахматы. Я выигрывал у папы почти всегда, а Гриша играл на равных с папой. Папа очень эмоционально играл, стучал фигурами по доске, выкрикивал: "вперед! ", "давай!", "бери!",  "это я видел!", "это мелочь!". Меня его поведение за шахматной доской не смущало, я считал, что так даже интересней. А Гриша всегда договаривался с ним, чтобы играть молча. Конечно, папа не выдерживал молчали-вой игры, и это становилось причиной нервных разговоров. Я был уверен, что всегда выиграю у Гриши, но, уважая его, ни-когда с ним не играл, да и он не предлагал мне сыграть.
Мама всегда жалела Гришу и его семью, старалась помочь. Она  видела, как он одет, сравнивала с нами, слышала его раз-говоры, знала его взгляды. Родители всегда больше уделяют внимание слабым детям, а она его считала слабее нас, хотя он и старший.
В Свердловске Гриша смотрел за своими внуками, помогал семье сына. Не совсем хорошо у него складывались отношения со своим внуком Артемом. Артем с рождения был самостоятельным и независимым. Это и не нравилось его деду. Возможно я ошибаюсь, потому что не наблюдал их вместе, и мои выводы сделаны только на основании рассказов родных и близких.
Артем окончил среднюю школу и приехал по специальной программе в Израиль. В Израиле изучил иврит, поступил в Технион на химический факультет. После двух лет учебы по-шел в армию, окончил офицерские курсы и стал командиром артиллерийской батареи. Ему предлагали более высокую должность, остаться в армии, но он предпочел уволиться, окончить Технион и получить первую степень.
В 2007 году в марте мы приглашены на его свадьбу. Невеста училась вместе с ним, теперь они оба работают по специальности. Советовать Артему ничего не нужно, он прошел хорошую школу и сам выберет себе дорогу. Кроме иврита и русского языков, он хорошо владеет английским, и все дороги для него открыты. Не знаю почему, но Гриша ни разу не приезжал в Израиль. К великому сожалению, его уже нет с нами, умер он еще сравнительно не старым, в 72 года. А его жена Эра живет со своим сыном и внуками. Не уверен, что она по состоянию здоровья сможет приехать на свадьбу Артема, а все остальные родственники пока планируют приехать. Очень жаль, но теперь из нашей семьи я остался один, и мне до 72 осталось чуть больше года.
 


КАПЛЯ СЕМНАДЦАТАЯ

Кафедральные будни


После первой сессии меня признали на кафедре своим, и я стал более близок по совместной работе с деканами физического, механико-математического и факультета прикладной математики. В основном они обращались ко мне за помощью, а у меня к ним вопросов было мало.
Помню, как один студент третьего курса рассказывал мне на экзамене, что такое проникающая радиация. Он столько раз называл это понятие и столько раз говорил, что это самый главный поражающий фактор ядерного оружия, что я просто ради интереса задал ему вопрос: "А что такое проникающая радиация?" Этот студент физического факультета стушевался, если бы он промолчал, я бы ничего не сказал ему. Но я уточнил вопрос, спрашиваю: "Что это – газ, или жидкость, или из-лучение?  Каково же было мое удивление, когда он сказал, что это пар. Это становилось уже интересным, и я спросил: "Если это пар, значит, на морозе у северного полюса нет проникающей радиации, и на белых медведей она не действует?" Он не понял подвоха и стал рассказывать мне как хорошо белым медведям.
Я не выдержал, поставил  ему "неуд" и пошел выяснять от-ношения с деканом. Звали декана Фаик, респектабельный доктор наук внимательно выслушал меня и стал жаловаться, что у студентов по матанализу стоит отличная оценка, а он на лекции видит, что они не понимают, что такое интеграл. В общем, объяснил мне, что это специфика национального университета. Здесь есть и прекрасно подготовленные студенты, и такие, как попались мне, и у них за спиной стоит кто-то влиятельный, с кем лучше не спорить.
Я с такой системой очень плохо уживался, но чтобы не терять лица просто отправлял своих подчиненных принять эк-замен. Они в большинстве своем были более приспособлены к такой системе.               
К лету приехала Марина. Мы поздравили ее с окончанием учебы в школе и с получением золотой медали. Ждали подробных рассказов, как ей жилось вне дома, но она, как партизан, ограничивалась только односложными ответами – "Все нормально". Спустя много времени она как-то сказала, что Эра очень добрая и хорошо относилась к ней. 
Теперь Марине предстояло выбрать на какой факультет в университете поступать. За то короткое время, что я проработал в университете, посоветовавшись со всеми, мы решили, что Марине целесообразно выбрать или математический, или физический факультеты. Все остальные практически недоступны, даже при наличии золотой медали.
Условия приема для медалистов были вроде бы облегченные, нужно сдать один экзамен на отлично, и тогда от остальных экзаменов абитуриент освобождался. Если  на первом экзамене не получена отличная оценка, то нужно сдавать все экзамены.
В этом же году преподаватели нашей кафедры впервые выезжали в летние лагеря на три месяца со студентами. Я ехал старшим в город Ленинакан. Так случилось, что в этом же го-ду выезжал в лагерь сын ректора Эльхан. Он учился на физическом факультете и, не в пример многим другим, был очень хорошо подготовлен по всем предметам. Ректор пригласил меня к себе и попросил смотреть за его сыном, как за своим. Он сказал, что это хороший мальчик, но в обычной жизни он не очень хорошо ориентируется, поэтому он, ректор, меня и просит помочь ему в новых для него условиях.
Я пообещал и свое обещание выполнил, но должен сказать, что ректор очень мягко оценил характер своего сына, выразившись, что его сын недостаточно представляет себе обычную жизнь. На практике оказалось, что для Эльхана не существует понятия денег. Он не знал цен и жил как при коммунизме. При этом был очень воспитанным и доброжелательным юношей.
В выходные дни приезжали представители Ленинаканского горкома партии и просили отпустить Эльхана на отдых. Я не возражал, а они к началу занятий его возвращали. Тогда от-ношения Азербайджана и Армении были еще дружественны-ми. В мои функции входило оградить Эльхана от возможной грубости офицеров полка, где проходили наши сборы, и дать возможность ему периодически ходить на почту, чтобы по-звонить родителям. Это для меня не составляло особого тру-да, а для ректора было большой услугой с моей стороны.
После этих сборов ректор стал уважать меня, теперь я мог обратиться к нему с любой просьбой. Правда, я не злоупотреблял его доверием, но когда мне нужно было поехать на 25- летие выпуска одноклассников, он без лишних слов приказал оформить мне командировку в Киевский университет для об-мена опытом. Я находился на военной кафедре в Киеве ровно час, отметил командировочное предписание и поехал в Чернигов на встречу с выпускниками школы.
Но все это потом, а сейчас я был на учебных сборах, Мари-на в это время поступала в университет. Ректор заверил, что у меня не должно быть волнений по поводу поступления Марины, тем более, что у нее золотая медаль, полученная в России. Но волновались мы все равно. Марина таки не получила от-личную оценку на первом экзамене, ей пришлось сдавать все экзамены. Правда, оставшиеся она сдала на отлично, но лучше бы это был первый экзамен.
И вот пришло время зачисления. Алла с Мариной пошли в университет, где должны были вывесить списки поступивших. К тому времени, когда они пришли, не поступившие студенты уже содрали все списки, поэтому Алла и Марина ничего не узнали.
Я звоню из Ленинакана, а мне отвечают, – приедешь, сам все узнаешь. Кое-как дожил последние дни на сборах и быстрее домой. Прихожу и узнаю, что за день до моего приезда к нам приходил секретарь приемной комиссии, принес Марине студенческий билет и спросил, почему она не была на встрече ректора  с поступившими студентами. Ему объяснили, что не знали о поступлении.
Кстати, так как меня не было дома, а в доме находились только женщины, то секретарь пришел со своим престарелым отцом. Таковы традиции в мусульманском мире.
После приезда из учебного лагеря меня пригласил к себе ректор, поблагодарил за хорошую работу и за то, что оберегал его сына. Потом ректор поздравил меня с поступлением Марины в университет, подошел к шкафу, достал бутылку конь-яка "Двин", извинился, что в связи с занятостью не может со мной отметить праздник поступления Марины, но просит меня сделать это со своими близкими.
Долго стояла эта бутылка у нас дома. Сначала мы сомневались, распить ли ее по окончании учебы, а потом привезли в Израиль и уже здесь вместе с Марининой семьей распили.
Хорошо, когда дети радуют своих родителей, когда чувствуешь, что воспитание в детские годы не пропало даром. Сказались хорошие знания, полученные в средней школе, и добросовестность Марины. Приятно, когда хвалят твоих детей, и хвалят заслуженно.
Подросла и Катя. Правда, не сразу она привыкла к Бакинскому климату и долго мы мучились с ее простудными заболеваниями. Пока жили на частной квартире на пятом этаже, я часто заносил ее домой на руках, потому что у нее не было сил подняться на пятый этаж.
У нас появилась новая знакомая – Катин детский врач, Ольга (Леля) Трахтенгерц. Она лечила Катю, и уже больше три-дцати лет мы дружим. Алла устроилась работать в детскую поликлинику к ней и воочию увидела, что главное для Лели – работа. Но подошел момент, когда ее профессиональных знаний не хватило,  и она отправила нас с Катей на консультацию к профессору в медицинский институт, на кафедру педиатрии.
Попали мы на прием к этой профессорше и были удивлены, когда она сказала, что ничего необычного нет, просто у ребенка остаточные явления прикорневой пневмонии. Если бы она больше ничего не говорила, мы так и остались бы думать, что Леля – врач от бога, но она добавила, что у нее студенты третьего курса могут диагностировать ту болезнь, с которой мы пришли. Возможно, это была просто бравада профессора медицины, способ покрасоваться, а возможно и нет. 
Потом мы получили квартиру в новом микрорайоне, где уже были построены школы, детские сады и магазины. Еще не все жильцы заселились в квартиры, а из детского сада вос-питатели ходили по домам и упрашивали отдать детей в садик. Кате исполнилось шесть лет, она очень хотела пойти в садик. Он находился в соседнем доме, мы посмотрели, что все оборудование новое, садик чистый, воспитатели вежливые и согласились.
Первые дни – сплошные восторги: и котлеты вкусные, и суп хороший, и вообще все хорошо. А через две недели начались простуды, и все закончилось остаточными явлениями при-корневой пневмонии. Вот так и получилось, что наши дети практически в садик не ходили. Марина вообще не ходила, а Катя только две недели.
Постепенно привык я к новой жизни – нет тревог, работа заканчивается рано, дети учатся, Алла стала работать в стоматологической поликлинике. Оставалось только дослужить до пенсии, а там, глядишь,  и счастливая старость наступит.
Катя пошла  в первый класс, школа тоже рядом, учительница ею довольна. Наши дети в школу шли, уже умея хорошо  читать и считать. Каждый день мы знали, что происходит в школе. У Марины в университете иногда были занятия во вторую смену, и мы всегда ждали, когда она вернется с занятий. Возможно, у студентов, проживающих в общежитии, другая жизнь, а у Марины условия почти не отличались от школьных. Ей студенты рассказывали о моих шутках на лекциях, а я знал о ее успехах из первоисточника – от декана.
К пятому курсу стал задумываться о будущем Марины, о назначении на работу после окончания университета. У меня был знакомый директор Бакинского радиообъединения. Туда входили несколько  заводов, на которых производились миноискатели для стран Варшавского договора, и попутно разная мелочь. В личной беседе я только заикнулся о моей проблеме, как он сказал, чтобы я об этом и не думал. Он напишет запрос в университет, чтобы Марину направили к нему на работу, а он назначит ее в свою группу, где уже работают две девочки.  Эта  группа подчинена лично ему и по его заданию проводит проверки в цехах  и управлении завода. Для начала Марине будет определен оклад 300 рублей, а после ознакомления с работой оклад будет увеличен. Это довольно большая зарплата, обычный инженер получал в среднем 120 рублей, я чуть больше 400, так ведь у меня и должность и звания при-личные. Марина стала строить планы покупок после устройства на работу. К сожалению, или к радости, этим планам не суждено было осуществиться.
В мединститут нам пришлось обратиться еще раз, но теперь на кафедру челюстно-лицевой хирургии. У Аллы врачи не могли определить причину болей во рту. В мединституте то-же имелась военная кафедра, и знакомые помогли ей попасть на прием к какому-то знаменитому профессору. Тот принял нас и после несложного обследования установил, что у Аллы забиты слюнные протоки. Здесь же в кресле он прочистил их и назначил, когда нужно прийти повторно.
Если есть знакомство в нужных сферах, то почти всегда можно решить возникающие проблемы. Правда, и мне приходилось оказывать услуги многим людям. Это касалось оценок их любимых чад. На кафедре я уже стал заметной фигурой, меня назначили заместителем начальника кафедры. Я стал отвечать по сути дела за два цикла, где готовили артиллеристов, а начальник кафедры отвечал за подготовку общевойсковиков. С одной стороны, это легкая служба, интересный процесс преподавания, но с другой, все не так просто. В университете и у нас на военной кафедре было заведено получать подарки от "благодарных» студентов и их родителей. Я по-прежнему стоял вне зоны досягаемости. И студенты и преподаватели знали, что ко мне с подношениями лучше не подходить. Безусловно, знал об этом и ректор. Мне в этом пришлось убедиться лично.
В университете был штатный подполковник КГБ, который следил за всем и всеми. В каждой группе имелись его осведомители, благодаря которым он знал обо всем, что происходило в университете. Его больше беспокоили революционные настроения студентов, но попутно он знал и о подарках, о на-строениях студентов, о том, как они оценивают своих преподавателей.
Вообще на наших факультетах доносили меньше, потому что на математику поступали в основном студенты, родители которых понимали, что без знаний в университете делать не-чего. А вот на гуманитарных факультетах случалось всякое. Знатные родители хотели, чтобы их дети получили высшее образование, и устраивали своих "недоделанных" детей на библиотечный, исторический, филологический и подобные гуманитарные факультеты.
В Азербайджане всего один университет, поэтому только в нем учились дети элиты государства. Так вот, сын ректора отличался от многих своей воспитанностью и образованно-стью. Можно много лет быть честным, не брать взяток, но это не спасало от клеветы, в любой момент с тобой могли сделать все, что хотели. На кафедре преподавали и офицеры-азербайджанцы, им было намного легче, потому что своих  единоверцев студенты больше любили и не "сдавали".
У нас преподаватель полковник Гаглоев вел себя со студентами предосудительно, брал подношения. При мне ректор рассказывал ему обо всех его поступках, кто из студентов что предлагал и что он взял. Я впервые видел ректора в таком взволнованном состоянии. Он открыто говорил, что если бы ему, как ректору, не была дорога честь университета, он бы отправил Гаглоева в тюрьму. Но тогда надолго авторитет университета понизился бы.
В тот раз я еще раз убедился, – все,  что происходит на кафедре, внимательно просматривается, как говорили тогда, компетентными органами. Рассказывали, что на кафедре другого института долго держали под следствием преподавателя, которому студенты подарили позолоченный бюст Ленина. С одной стороны, это взятка, а с другой, имя вождя и взятка не совместимы, поэтому преподавателя просто уволили.
В общем, я ждал, когда по возрасту смогу уволиться в запас и для себя решил, что ни одного лишнего дня служить не ста-ну. Так оно и произошло. Мне предлагали продлить срок службы на пять лет, но я не согласился.
Ну, а пока мы ждали, когда Марина окончит учебу и получит назначение на работу, строили планы на будущее. Все виделось в хорошей перспективе, теперь наши заботы в полной мере можно обратить на Катю. Ей предстояло еще закончить учебу,  скорее всего это уже будет не в Баку.
И в это время произошли события, которых не мог предусмотреть никто. В апреле 1986 года взорвался реактор атом-ной электростанции в Чернобыле. И возникли сомнения, можно ли нам ехать в Украину на новое место жительства. Я предлагал выбрать любой город, но единства в этом вопросе у нас не было. Алла твердила, что поедем куда угодно, но толь-ко не в Чернигов. Я спрашивал – куда? Но ответ следовал один и тот же: "Куда хочешь, но только не в Чернигов".
 


КАПЛЯ ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Романтическая история, изменившая многое


Марина в июне должна защищать дипломный проект, а по-ка у нее выдалось свободное время. У нашей знакомой Лели в это время единственная дочь Света училась в Самарканде в медицинском институте. Все Лелины заботы сводились к тому, чтобы передать Светочке посылочку. Мы часто встреча-ись с Лелей, она была в курсе наших дел, и предложила: пусть Марина съездит в Самарканд, ведь она нигде не была. А то пойдет на работу и ей будет не до того. А пока для студен-тов есть льготы, пусть слетает, а заодно и передаст Светочке посылочку.
Мы не соглашались, и Марина не настаивала. А в это время к Леле в гости приехал родственник из Самарканда, и она привела его к нам. Вдвоем они стали уговаривать отпустить Марину, тем более, что этот гость сам брался все показать Марине в Самарканде. Мы согласились, взяли билеты туда, а через неделю обратно.
Марина улетела, а вернулась на пару дней позднее срока. Мы стали расспрашивать ее, как и что в Самарканде. Она подробно рассказала, где и с кем встречалась и сообщила, что познакомилась с Ильей. Толком объяснить, кто этот Илья не могла. Встретились где-то в компании, и после этого уже Илья показывал ей достопримечательности Самарканда. Ну, а кто у него родители, чем он занимается?
Марина рассказала, что Илюшина мама преподает в школе, а папа работает заместителем директора завода. Есть у Ильи младшая сестра Света, вот за ней они заезжали к Илье домой. Случайно в это время вернулись родители Ильи, они поздоровались, и всё. Как выглядит Илья, на кого похож, – информация самая расплывчатая.
Мы ознакомили Лелю с нашими новостями, и Лелина мама вспомнила родителей Ильи. Характеристики были положи-тельные, но прошло уже много десятилетий с тех пор, она помнила их еще подростками, а сейчас у них свои дети.
Сделали несколько неудачных попыток связаться по теле-фону, но все они заканчивались тем, что на переговорном пункте объявляли: "абонент не явился на переговоры". Потом Илья попросил разрешения приехать к нам в гости. Мы не могли отказать, хотя это выглядело очень странно.
Я заказал номер в гостинице, но предполагали, что он может остановиться у нас. Встретили в аэропорту, сели в машину. Разговор идет о том, о сем.  По дороге я спросил, где Илья предпочитает остановиться? Он вежливо ответил, что если мы не возражаем, то у нас.
Илья прилетел в пятницу, а в воскресенье улетал обратно. Незаметно прошли эти два дня, Марина показывала достопримечательности Баку, а мы вели обычный образ жизни и не мешали им.
Об Илье можно сказать, что он вежливый, спокойный, уважительный, но это первые впечатления, а как все в реальности, нужно время. И вот подошло воскресенье. Алла приготовила ужин, открыли бутылку марочного коньяка, на столе осетрина, икра и другие вкусные продукты. Поздно вечером я должен везти Илью в аэропорт. Выпили по рюмочке, потом Илья просит слова, встает и говорит очень красивые слова, смысл которых сводится к тому, что он просит у нас руки Марины.
Я до сих пор помню свои ощущения – у меня в горле застрял ком. Мне уже не до ужина. Я тоже, как мне казалось, в вежливой форме объяснил, что так не может быть. Мы первый раз видим его, не знаем, из какой он семьи, Марина после окончания института уже имеет хорошее назначение, поэтому мы не можем согласиться.
Марина не проявляла никакой активности, просто вежливо молчала. Илья пытался убедить нас в своей правоте, но когда увидел, что шансов у него нет, попросил разрешения прилететь с родителями. Сегодня понимаю, что это был очень правильный ход, против которого у нас возражений не нашлось.
Ужин прошел в каком-то непонятном состоянии, и мы по-ехали в аэропорт. Я вообще не представлял себе, как это Марину отдать кому-то в жены. Понимал, что это должно про-изойти. Но когда реально появилась такая "угроза", я оказался морально не готов. Растили, воспитывали, учили, а теперь кому-то достанется наша радость. С Катей такого чувства мы уже не испытывали. Не потому, что она менее близка и любима, а потому, что у нас уже был опыт выдачи дочери замуж.
Ровно через неделю Илья прилетел с папой. Его мама из-за занятости в школе не могла прилететь. Теперь мы уже знали, зачем приземлился десант из Самарканда, и подготовились к разговору. Но и они время зря не тратили. Илья поговорил со своими родителями. Какие он им сказал слова, я не знаю, но раз прилетел его отец, то он нашел веские аргументы, и его папа готов был драться за счастье сына.
Я не соглашался до последнего. Главный наш аргумент –  Марина молодой специалист, получила достойное место работы. Пусть дети год еще поживут отдельно, если их чувства останутся, то потом увидим, как поступить.
Но Илюшин папа  возражал: Марине найдут достойную работу, и все будет хорошо. Потом я ссылался на то, что на три месяца должен уехать на сборы со студентами, на что тоже нашелся веский отпор, –  меня на свадьбу дочери отпустят.
Потом Алла вызвала меня на кухню и сказала:
–  Слушай, может это ее  судьба? Нельзя же вот так резко все отвергать. Как бы потом жалеть не пришлось.
Короче, я был повержен. Теперь Илье с его папой оставалось согласовать условия. Марина говорила, что во всем согласится с родителями. Папу Ильи звали Володей, он соглашался на любые условия, даже провести свадьбу  дважды –  и в Баку, и в Самарканде. Решили, что в Самарканде больше родственников и целесообразней праздновать там. Все это должно произойти 26 июня.
Я чувствовал себя полностью опустошенным, даже не знал, –   радоваться мне или огорчаться. Мы успели даже оговорить, что на свадьбу мы привезем осетрину, икру и коньяк. Остальное родители Ильи брались обеспечить сами.
Я уехал в Ленинакан на сборы. Параллельно мы стали приглашать на свадьбу наших родных и знакомых. Конечно, Ле-лю с мужем и их доченькой Светой, которая была на свадьбе дружкой. Приехал к нам из Свердловска мой племянник Гена, а из Уфы –  Аллин брат Анатолий.
А тут еще такое маленькое огорчение! В Ленинакане  я ре-шил перед свадьбой постричься и попросил парикмахера укоротить немного волосы. Он не понял и оставил мне короткий ежик. Хоть плачь, но за несколько дней волосы не отрастают!
Купили на коньячном заводе двадцать литров марочного коньяка, рыбу и всей семьей вылетели в Самарканд. Если к этому добавить, что полетел я в обычных брюках и рубашке, то понятна была растерянность моей сватьи Раи: не будучи знакома с нами, она тихо спрашивала у свата: "А кто Аркадий"?
Приняли нас очень хорошо. Сват принес из коньячного завода новые бутылки с наклейками самаркандского коньяка,  и мы добросовестно разлили марочный коньяк  в сорок бутылок. В начале на него никто не обратил  внимания, потому что считали его самаркандским, но когда распробовали, дело пошло… Больше никаких  других напитков пить гости не хотели.
Сама свадьба проходила в кафе университета, ее сопровождал модный ансамбль, а руководил тамада. Присутствовало более ста человек, а мы знали только наших сватов, из гостей нас тоже практически никто не знал. Я слышал, как гости спрашивали: "А где родители невесты?". Но тамада предоставил родителям слово, и все с интересом рассматривали и слушали нас.
По рассказам очевидцев, такой свадьбы еще не видели в го-роде. Очень красиво смотрелись жених и невеста, весело и организованно проходило все, что положено. Было много цветов, запомнились огромные гладиолусы всех цветов радуги.
Когда поздно ночью разошлись гости, мы сели на улице прямо на бордюр, тело гудело от усталости.
После свадьбы молодые отправились на съемную квартиру. Илья сразу сказал, что с родителями они жить не будут. К его мнению мы отнеслись уважительно, хотя его родители готовы были уступить молодым любую из трех комнат их квартиры.
Через пару дней мы улетели. Для нас наступил новый пери-од жизни, теперь наша старшая дочь не с нами. Часто стали звонить по телефону, узнавать новости. Наибольшее волнение вызывали возникшие затруднения с работой. Марина не очень хотела учительствовать в школе, а другой работы не было. Да и в этой же школе работала ее свекровь, считавшаяся одной их лучших учителей физики в городе.
Можно понять Марину: начинать работу молодой учительницей в школе, где главенствует свекровь, не просто. Вообще не просто входить в учительский коллектив, да еще без опыта работы. Но Марина справилась с этой задачей, скажем, не подвела свекровь.
Первый год был трудным, пришлось притираться друг к другу, ближе знакомиться с родителями мужа, не все проходило гладко. Мы старались поддерживать Марину, но призы-вали ее к выдержке и терпению. В течение года мы несколько раз прилетали в Самарканд. Старались прилетать не вместе, чтобы Марине чаще помогать и поддерживать ее.
Нас всегда хорошо принимали, но со временем стали выявляться некоторые трения. В один из приездов я привез из Баку письмо к начальнику кафедры математики в Самаркандском университете, подписанное такими уважаемыми людьми, что отказать в трудоустройстве Марины просто не могли. Дело в том, что Бакинский университет считался более авторитетным, и все математики и физики из Самарканда, в большинстве своем, защищали диссертации в Баку. А такое не забывается, и отказать своим учителям они не могли. Мне это запомнилось потому, что в один из дней мы поехали к адресату, и надо же было случиться, что в этот день он  вместе с друзьями отмечал месяц после свадьбы. В этот день родители жениха приезжают в дом к невесте и благодарят родителей невесты за дочь.
Когда нас увидели, да еще посмотрели письмо, то все при-шли просто в восторг. По их приметам, если в этот день при-ходит нежданный гость, то это к счастью.
Нас усадили на почетных местах, я впервые видел, что та-кое настоящее торжество в мусульманском доме. За столом сидели только "уважаемые" люди: начальники кафедр институтов, главные врачи, приехавшие гости – в роскошных халатах. Все остальные в костюмах и галстуках. В помещении только мужчины, женщины не имеют права сидеть за столом, обслуживают, как официанты молчаливые молодые люди.
Началось все с того, что эти уважаемые произнесли молитву-намаз. Для нас перевели ее,  как "пролетарии всех стран соединяйтесь!" И началась самая настоящая пьянка. Тост следовал за тостом, на столе все самое свежее и лучшее, что только душа пожелает. Тамада следит, чтобы пили до дна. Потом рюмки заменили  пиалами, мы поняли, что если не слиняем сейчас, то уже своими ногами точно не уйдем. А когда какой-то начальник стал произносить тост за детей и вспомнил своих десятерых, ему с места подсказали, что у него не десять, а одиннадцать.
Мы извинились и, не дожидаясь плова, ушли с тем человеком, которому было адресовано письмо. Думали, что избавились от гостеприимных хозяев, но попали в другой дом, и там опять все повторилось. Нам с Илюшей казалось, что мы трезвые, Илья еще был за рулем, но когда вернулись домой, дверь открыла сватья и только и могла сказать: "Ну, хороши!"
Вскоре Илья и Марина получили трехкомнатную квартиру, обставили ее,  но главное, – они стали лучше понимать друг друга.
В положенное время родилась наша первая внучка, которую назвали Анечкой. Алла вылетела помочь Марине в первые дни после родов. Это, конечно, хорошо, но после ее отъезда вся нагрузка по дому и уходу за малышкой свалились на плечи Марины. Илья как мог помогал Марине, но у них в семье на Илье лежало много хозяйственных забот. Он молчаливо исполнял много дел на двух квартирах, – не мог отказать маме. Это выглядело несколько странно, потому что в доме была еще взрослая сестра Ильи Света. Марина переживала за то, что Илье приходится разрываться на две семьи.
Постепенно все уладилось, дети приезжали к нам в Баку в гости, и мы с радостью принимали их. Алла вырастила двух дочерей, и теперь в воспитании внучки уже не было никаких проблем, все было в радость. Дети даже оставляли у нас Анечку, а сами уезжали в Прибалтику отдыхать. Это не то, что было в Нахичевани, в начале нашей совместной жизни.
Теперь у нас есть все, что нужно для ребенка, включая богатый опыт, даже квалифицированные врачи. Так и жили, старались чаще встречаться. Катя училась в школе не хуже Марины. 
Помню, когда Анечке было около трех лет, ее привезли к нам, и я каждый день ездил с ней на море. Часто ехали автобусом, так в автобусе она всегда становилась центром внимания. Анечка смуглая, полненькая, хорошо загорала, вытащить ее из воды можно только с большим трудом.
И вот однажды Анечка заболела. Пропал аппетит, стала она вялой, температурила. Приходили лучшие врачи, выписывали лекарства, но улучшений не наступало. Трудно передать наши переживания. У Аллы на работе одна медсестра сказала, что это её сглазили. Понятно, как мы относились ко всем этим бабкиным советам, но когда перепробовали все возможные способы лечения, то уже были согласны на что угодно, только бы помочь нашей внучке.
Вспомнили, что когда-то в детстве Марину вылечила от заикания одна женщина, которая что-то шептала, но явно помогла Марине. Узнали адрес этой чудесной знахарки и поехали к ней. Обычный многоэтажный дом, обычная квартира, и обычная женщина, очень немногословная. Спросила в чем проблема, взяла Анечку к себе на руки, а она молчала как завороженная, хотя к чужим на руки в обычных условиях не шла.
Надавила знахарка Анечке на горлышко и показала нам косточку от вишни, которую она якобы достала из горла. Мы рассчитались, поблагодарили ее и поехали домой. Каково же было наше удивление и радость, когда уже в машине Анечка попросила что-нибудь покушать.
Вот так мне, члену партии и атеисту, был преподнесен урок, объяснения которому я не нахожу и сегодня. Но дважды в жизни я убеждался, что когда медицина бессильна, помочь могут  люди, наделенные необыкновенными качествами. Первый раз Марину вылечили от заикания, и вот теперь помогли Анечке.
Все слова и рассуждения по этому поводу абсолютно не имеют смысла, я лично видел результаты. К нашей радости Анечку забрали в Самарканд здоровой.
Романтическая история имеет свое продолжение. Скоро у Марины и Ильи будет серебряная свадьба, и нас радует то, что их брак оказался счастливым.
Через пару лет в Самарканде состоялась еще одна свадьба, на этот раз выходила замуж сестра Ильи Света. Нас пригласи-ли, но по сложившимся обстоятельствам смог поехать только я. В аэропорту меня встретили сват Володя и Илья. В машине, когда мы ехали домой, Володя обратился к Илье с просьбой, если он может воздействовать на Свету, то пусть сделает так, чтобы эта свадьба не состоялась. Я был просто поражен этими словами. Уже назначена свадьба, съезжаются гости, а папа, вместо чувства радости, что выдает дочь замуж, хочет отменить эту свадьбу. Илья вежливо сказал, что он уже все сказал Свете, но теперь поздно что-либо менять. Потом оказалось, что папа имел основания выражать беспокойство за будущее своей дочери. Брак оказался неудачным, но двое рожденных детей  обязывали родителей поддерживать семейные связи. Мама Светы не выдержала переживаний за дочь и ушла в мир иной, а папа мучается по сей день. Всеми силами он пытается помочь дочери, но его возможности ограничены. Сегодня Света со своей семьей и папой живут в Германии.



КАПЛЯ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

И  снова изменения в жизни


На предложение продлить срок пребывания в армии я ответил отказом, сказал, что в 50 лет увольняюсь по закону. Десять лет службы на кафедре оказались самыми интересными. Работа творческая, мне нравилось работать со студентами, если бы не нужно принимать экзамены, то можно бы продолжать службу. Но я уже накопил 33 года выслуги, пенсию получал максимальную, хотелось еще пожить в свое удовольствие без необходимости волноваться, быть кому-то обязанным, и вообще носить военную форму. Свобода "гражданки" влекла к себе и, казалось, что вот только после армейской службы мы и заживем по-настоящему. Получим квартиру, заведем дачу и будем наслаждаться жизнью.
Катя училась уже в восьмом классе, хорошо училась, и все нам виделось в розовом свете. Мы не планировали куда ехать, много лет отпуск проводили в Чернигове, нам там все нравилось. И прекрасная природа, и хороший климат, и изобилие дешевых фруктов и овощей. Но, как я уже упоминал выше, на нашу беду в 1986 году взорвался блок атомной электростанции в Чернобыле, и многие бежали с Украины. Мы тоже ста-ли решать, куда кроме Чернигова могли бы поехать на постоянное место жительства.
Моих познаний хватало на то, чтобы сделать простой вы-вод, –  та радиация, о которой пишут, не страшна. Я подсчитывал, какую дозу радиации мы получим за год, выходили смехотворные дозы по сравнению с теми, от которых возни-кала лучевая болезнь. Взрыв на реакторе произошел в апреле, а в августе мы решили с Аллой поехать в Чернигов и посмотреть все своими глазами. Приехали, я пошел к военкому, он рассказал, какие уровни радиации в Чернигове, какие перспективы получения квартиры и устройства на работу. Поговорили с врачами, военными и просто со знакомыми.
К этому времени паника уже стихла, рассказывали, что про-исходило в первые дни после взрыва, что радиоактивное облако прошло мимо Чернигова. Здесь же подвернулся вариант обмена квартиры на Баку. В общем, мы решили переехать в Чернигов. Наша "сменщица" поставила мне условие, – я дол-жен помочь ее сыну поступить на учебу в техникум, а ее уст-роить на работу в гостиницу. Оба условия особого труда не составили, после десяти лет жизни в Баку и работе в университете я мог попросить о таких одолжениях у своих много-численных знакомых.
Сначала приехал сын нашей сменщицы. Как потом выясни-лось, мать послала его на разведку. Если мы хоть что-нибудь не выполним, он мог подать сигнал, и наш обмен не состоялся бы. Для этого он с мамой заготовил пароли-фразы.
Мы хорошо приняли этого мальчика, ему все понравилось и у нас, и в техникуме, куда я его отвел, он подал сигнал на переезд. Сложили мы свои пожитки и уже в сентябре приехали в Чернигов. Здесь наша сменщица выдвинула еще одно условие, – мы должны купить у нее всю мебель, которая стояла в квартире. Согласились и на это условие, отступать уже было некуда, документы у нас на руках, а контейнер с вещами в дороге.
Итак, в сентябре 1986 года мы стали жителями Чернигова. Устроили Катю в новую школу, которая находилась рядом с домом,  и встал вопрос об устройстве Аллы.
По-моему, самым трудным оказался период адаптации у Кати. Школа отличалась свободой нравов по сравнению с бакинской школой. Мальчики вели себя по-хамски. Однажды Катя пришла в слезах. Рассказала, что какой-то одноклассник просто не дает ей прохода. Я пошел в школу, попросил всех выйти из класса, осталась только учительница и этот мальчик. Потом я попроси выйти и учительницу. Она подчинилась без особого желания, но попросила меня не делать глупостей. Когда она вышла, я взял этого пацана за грудки и с самым свирепым видом сказал, что если еще раз Катя на него пожалуется, то это плохо для него кончится. Он побледнел, но смолчал. Я попросил уточнить, понял ли он меня? В ответ услышал: "Понял". Когда я выходил из класса, учительница смотрела на меня так, будто я убил кого-то. Но после этого стало спокойнее. Вот так мне пришлось два раза в жизни вступиться за своих детей, один раз за Марину и один  за Катю.
 Теперь приступили к трудоустройству Аллы, обо мне пока разговор не шел, нашей пенсии вполне хватило бы на жизнь. Остались прежние знакомства, и Аллу быстро трудоустроили в центральной поликлинике города. К ней можно предъявлять любые претензии, но только не как к работнику, в этом ей нет равных. Обладая хорошей памятью, она могла помнить фамилии сотен людей, даже если это трудные для запоминания не-русские фамилии. А предыдущий опыт работы в регистратуре позволил ей быстро освоиться на новой работе.
Но вскоре выяснилось, что она хотела бы работать в зубной поликлинике и ближе к дому. Такая поликлиника совершенно новая вскоре открывалась недалеко от нашего места жительства. Я пошел туда, познакомился с будущим заведующим, нашел общие интересы, и, когда мы уже были хорошими знакомыми, попросил его взять к себе на работу Аллу. Так без чьей либо протекции я сам смог это сделать.
Теперь нужно трудоустроиться и мне. У меня было рекомендательное письмо к жене секретаря райкома партии. Она познакомила меня со своим знакомым, таким же, как я полковником в отставке, Семеном Коганом. Мы с ним стали хорошими друзьями, ходили в гости, но помочь он мне не смог ничем. По характеру он лидер, по наивности мечтал стать генералом, а, в конце концов, получил инсульт, стал никому не нужен и в возрасте 45 лет уволен из армии. Но эту историю я узнал позднее. Служил он на Дальнем Востоке командиром артиллерийского полка, ему обещали генеральскую должность в Киевском округе. Он поверил, переехал, а должность оказалась уже занятой. Временно его определили на другую, а там "подоспел" инсульт и его уволили по инвалидности.
Хотел я устроиться на преподавательскую работу,  и опыт у меня был, и образование, но когда у меня брали анкету, где значилось кто я по национальности, мне говорили прийти завтра. А завтра говорили, что уже должность занята. В первый раз подумал, что это случайность, но потом убедился, – это система. Я мог и не работать, пенсия была как зарплата у до-цента, но бездельничать уже не мог.
Зашел как-то в политехнический институт, решил попытать счастье там. Тянуло меня в учебные заведения. Пошел к ректору, а оказалось, он сам только год как приехал с Кавказа и не может привыкнуть к новым порядкам. Я рассказал ему, что тоже приехал из Бакинского университета, что уволился из армии и не возражал бы поработать. Он ответил, что из вакантных есть только должность инженера по технике безопасности, если я согласен, то, пожалуйста. Я вообще не представлял себе эту работу, но согласился, лишь бы не сидеть дома.
Посадили меня в комнату, где работали еще два демобилизованных полковника. Один работал энергетиком, а второй занимался чем-то в научно-исследовательской области, но не наукой, а администрированием. Оба оказались достаточно порядочными и грамотными. Энергетик Сергей Хилькевич в армии работал на совсекретном объекте-складе ракет, а Валентин – на Байконуре (участвовал в запусках всех космонавтов, начиная с Гагарина).
Разобрался я в существе своей работы, изучил всю имеющуюся документацию и стал все переделывать так, как учили меня в армии. Сложность состояла не только в организации системы охраны труда, но и в том, что на каждой кафедре была своя специфика. Это и металлорежущие станки, и лаборатории кафедры химии, и сварочное производство и электрон-но-вычислительные машины. Предстояло наладить учебу и сдачу зачетов всеми категориями работающих и учащихся. Нельзя было допустить студента в лабораторию без инструктажа. Заведующий  кафедрой  и проректоры тоже не имели права инструктировать без сдачи экзаменов мне.
Ректор проникся ответственностью к моей работе, приказал присутствовать на его еженедельных  совещаниях с деканами и проректорами. Каждый раз мне давали слово, я должен был доложить у кого на кафедре не все в порядке с охраной труда. До меня бывали случаи травматизма, поэтому ректор делал все возможное, чтобы их не было, а в крайнем случае застраховаться документально. Я попросил средства на изготовление стендов по охране труда в мастерских, вскоре на каждом этаже стояли красиво оформленные стенды, применительно к различным кафедрам.
В общем, через год к нам ездили из Министерства высшего образования изучать опыт работы по соблюдению правил техники безопасности. Меня вызвал ректор и сказал, что я уже выполнил свою миссию по организации техники безопасности в институте, и теперь он хочет назначить меня проректором по административно-хозяйственной части. Я сразу же от-казался, меня устраивала моя работа, уже к ней привык, и, кроме того, мог в любое время уйти по своим делам. На про-ректоре же по хозяйственным делам лежали большие заботы, а мне они не нужны. Но ректор на ректорате объявил о своем решении и в присутствии деканов и проректоров прямо по-ставил вопрос – или я соглашаюсь, или я не нужен.
Пришлось согласиться, чтобы не бездельничать. А потом, подумав, решил, что уйти всегда смогу. Наступило время, когда  за все хозяйственные вопросы отвечал я, а таких вопросов всегда множество. В конечном счете всё, кроме учебы  студен-тов, находилось в моем ведении. Каждый день что-то происходило в корпусах института, то выбивало свет, то забивалась канализация, то нужна новая мебель, и так без конца и края.  Правда, и получать я стал большую зарплату, и возможностей открылось тоже больше. К примеру, когда строил свой гараж для машины, так мог использовать институтскую бригаду строителей. Конечно, я им приплачивал, но за качество работы мог не беспокоиться. В итоге получился прекрасный гараж, оштукатуренный, покрытый плиткой, двухэтажный. В нижнем этаже имелись отсеки для хранения овощей и фруктов, отдельная комнатка для хранения бензина, электричество подведено во все отделения гаража. Потом строительные рабочие помог-ли мне построить двухэтажную дачу.
Специально обращаю внимание на то, что впервые за долгие годы службы и работы воспользовался  своим служебным положением. Но все материалы покупал я, и на все хранил товарные чеки с указанием стоимости.
Хлопотливая работа. Могли позвонить и ночью, если что-то случалось. Я вспоминал свои годы службы в армии, когда ночной звонок не был неожиданностью. Никогда раньше я не занимался в таком объеме хозяйственными делами, а приходилось многое делать впервые. Не стеснялся обращаться за помощью к знающим людям.
Работал в удовольствие, но долго так продолжаться не могло. Ректор укрепился на своем месте, оброс знакомствами и теперь тоже хотел наверстать все то, чего не имел раньше. Однако аппетиты у него росли не по дням, а по часам, и я уже не только не был его помощником, но и мешал. Нет во мне авантюрной жилки, не хотел я рисковать ничем, во всем ста-рался в максимальной степени соблюдать законность. Но начались 90-ые годы, люди как с цепи сорвались в погоне за на-живой, рискуя своим положением. Проработал я в институте восемь лет и понял, что это не мое время, что честность и порядочность не в почете, что пора мне и уходить.   
А к этому времени Катя хорошо окончила школу, получила аттестат зрелости, у нее не было колебаний, куда пойти учиться дальше. Есть политехнический институт, папа работает там, оставалось только выбрать факультет. На семейном совете решили, что лучше будет, если она пойдет на факультет электронно-вычислительной техники. Был еще факультет промышленной электроники, но там кафедрой руководил рек-тор, а это могло принести неприятности. Я знал, что он  к студентам не очень благожелателен.
Все складывалось хорошо, мы считали, что через пять лет Катя станет инженером, и мы будем считать свой родительский долг исполненным. Но все хорошо не бывает. Первый курс прошел у Кати без потрясений, сдала она зимнюю сессию, потом и летнюю, стала студенткой второго курса. И тогда произошел первый сбой. Она не сдала физику. Нет ничего страшного, в учебе всякое бывает. О преподавателе физики Ушакове ходили не самые лестные слухи. Он старый холостяк, не любит студенток и придирается к ним. А вернее сказать, требователен к ним, многие получали у него "неуды", но потом пересдавали. А заведующий кафедрой физики – мой друг, с ним я на  "ты", он еще и проректор по науке, мы вместе сидим у рек-тора на заседаниях. Я ему говорю:
– Толя, что за безобразие! Приведи в порядок своего Ушакова!
А он мне в ответ:
– Все будет в порядке, пусть Катя придет пересдать экзамен.
Но нужно хорошо знать Катю, чтобы понять, почему я не смог уговорить ее пойти пересдать экзамен. Я не понял ее "героизма" и не понимаю даже сегодня, а мама стала ее поддерживать и говорить, что мы выбрали трудную специальность, что Ушаков несправедлив, что…виноват во всем я. Теперь их стало двое, а я один. Катя на пересдачу не идет, и дело дошло до отчисления из института по неуспеваемости. Но просто так исключить Катю не посмел бы никто, поэтому ректор оставил меня после совещания и стал спрашивать, какая нужна его помощь. Мне нечего ему сказать, я защищал Катю, говорил, что она очень честная и принципиальная, и тогда он посоветовал взять академический отпуск.
От меня требовалось только представить справку, что Катя по состоянию здоровья нуждается в отпуске. Не было у меня знакомых врачей, и я пошел к незнакомому, вернее незнако-ой. Это была женщина, которую я видел первый и последний раз. Но, вероятно, моя речь была настолько убедительной, а моя любовь к дочери такой сильной, что, выслушав ме-ня, врач  выдала нужную мне справку. Заверив ее  печатью и утвердив у главврача, я принес ее в институт.
А дальше все – дело техники. Все, от кого зависело оформление академического отпуска,  были в курсе дела. Катя по-лучила отсрочку на год  и пошла работать в регистратуру поликлиники, где выполняла работу на ЭВМ. Быстро пролетел год, пришло время возвращения на учебу. Опять они с мамой выступили вдвоем против меня, требуя перевести Катю на другую специальность, или в другой институт. А другой в го-роде – педагогический институт, и в принципе можно бы уст-роить ее на учебу туда. В нашем институте я предлагал вы-брать любую специальность и проблем с переходом не будет. Ничего конкретного не поступило ни от Кати, ни от мамы, и Катя с опозданием на год пошла учиться на второй курс.
Следует заметить, что в это же время учились сын ректора и дочь проректора по учебной части. Они тоже получали двойки, пересдавали и не брали академических отпусков. Ради объективности следует признать, что у Кати был лучший аттестат, и по развитию она превосходила их. Это признавали преподаватели. Но характер не позволял ей воспользоваться моей помощью. Катя говорила: "Пусть папа уйдет из института, тогда я продолжу учебу". Я уже почти соглашался с ее требованием, но судьба решила все  иначе.
 



КАПЛЯ ДВАДЦАТАЯ

Черниговские встречи


Пока мы жили далеко от родителей, то считали своим долгом во время отпуска приезжать к ним. Один раз, это было сразу после моей женитьбы, мы были у них вдвоем с Аллой, все остальные разы – с детьми.
Родители очень любили Марину, папа с самым гордым видом ходил с Мариной за ручку и всем рассказывал, что это его внучка. Марина была записана в детской библиотеке, и почти каждый день ходили с ней менять книги. Библиотекарь каждый раз спрашивала у Марины о прочитанном, и та ей рассказывала. Сначала в библиотеке относились с недоверием, что девочка, которой нет пяти лет, так быстро читает. Но после проверок знания прочитанного текста им оставалось только удивляться развитости Марины.
В это же время у родителей находилась и вторая внучка – Люба. Не всегда дети дружили, у Любы проявлялась ревность, но бабушка и дедушка понимали, что права Марина, которая более рассудительна и справедлива. До Любы не до-ходило, что нужно уступать Марине, ведь она приезжает на ограниченный срок.
Бабушке и дедушке приходилось нелегко с ними, но как только подходило лето, они опять просили прислать детей к ним на отдых. Приезжала в Чернигов и Катя. Несколько раз мы ездили в отпуск на машине. Это довольно длительное путешествие из Закавказья на Украину. Первое такое путешествие показалось трудноватым, а в последующие разы мы уже знали примерные пункты остановок, путешествие продолжалось три дня и две ночи. Ночами мы никогда не ездили, старались к вечеру найти место для отдыха и сна. Мы уже знали, что первый ночлег у нас по плану возле Минеральных вод, на северном Кавказе, и вторая ночевка в районе Харькова.
Однажды остановились в кемпинге, но решили, что лучше ночевать в палатке или машине, чем в нем. Это было где-то возле Нальчика, мы поставили машину на стоянку и пошли оформляться на ночлег. Под залог паспортов нам выдали мокрые простыни, показали нашу комнату. Уже стемнело, и мы после ужина сразу легли отдыхать. Ночью нам показалось, что мы не одни в номере. Мы прошли в туалет и обнаружили, что он общий на два номера, то есть, мы заходим в него с одной стороны, а кто-то с другой. Алла сказала, чтобы я забаррикадировал дверь и поставил там шкаф. После этого мы уснули.
Утром, когда проснулись и открыли штору, все окно было черным от мух. Мы быстро собрались и поехали дальше.
В другой раз попытались остановиться уже в гостинице, но у нас взяли паспорта и предложили Алле ночевать в женском номере, а мне в мужском. Выехать один раз в году в очередной отпуск и жить в разных номерах, – это недоступно для нашего понимания, и мы уехали. Все попытки показать штамп в пас-порте и доказать, что мы муж и жена, ни к чему не привели.
Иногда ночевали возле заправочных станций или просто в лесочке. К вечеру в этих местах собиралось много автотуристов, никто никому не мешал, а вместе собирались, потому что так казалось безопасней ночью.
По Кавказу ехали в первый день, а дальше проезжали автономные республики. В то время путешествовали еще безопасно, не слышно было о случаях грабежа и убийств. Сегодня вряд ли возможно такое путешествие.
Один раз в дороге прогорел глушитель, с такой неисправностью ехать можно, но неприятно. Остановились в каком-то пункте ремонта и вне очереди, как транзитные туристы, отре-монтировали машину. Был случай, когда вышел из строя аккумулятор, пришлось не глушить двигатель почти двенадцать часов. Хорошо, что это случилось на последнем этапе пути.
Однажды по моему недосмотру сгорело что-то в электропроводке двигателя, это уже более серьезно, нужно было ре-монтироваться в мастерских. Случилось это на объездной до-роге возле Харькова. Когда я понял, что сами мы не сможем отремонтировать машину, стал думать, как быть дальше. Машина нагружена, как всегда после отпуска, сверху еще багаж-ник. Сориентировались, увидели, что примерно в сотне метров по ходу движения поворот на Харьков. В любом случае нам нужно повернуть на эту дорогу и искать мастерские по ремонту машин. Общими усилиями дотолкали машину до по-ворота, а дальше шел спуск,  сколько машина проехала - на столько мы и углубились по дороге на Харьков.
Но теперь все проезжающие водители видели, что наша машина неисправна, и что нам нужно добраться до города. На объездной дороге это было не так понятно.
Дело шло к вечеру, по дороге сплошным потоком в два ряда катили машины. Я вышел на дорогу, поднял руку, прося о помощи. Поднимал руку только перед теми машинами, которые были без прицепов и могли дотащить меня. Мягкий бук-сир лежал на капоте нашей машины, проезжающие мимо водители видели, что мы в беде, но ни один не остановился.
Больше часа простоял я на дороге, Алла посоветовала достать военную форменную рубашку, может в этом случае не от-кажут в помощи. Я не торопился, верил, что все будет хорошо, на дороге нас не оставят. Потом, анализируя ситуацию, я отметил, что и машина испортилась в "правильном" месте, возле поворота в город, и без добрых людей нас не оставили. Мимо проезжала "Волга" с прицепом, я руку не поднимал, но водитель притормозил, потом развернулся и подъехал к нам сзади.
Вышел азербайджанец, поздоровался, спросил, что случилось, и предложил свою помощь. Он увидел на машине азербайджанские номерные знаки и посчитал своим долгом по-мочь земляку. Сказал, чтобы мы не волновались, он отвезет прицеп в гараж, это уже недалеко, и вернется за нами. Так оно и случилось, минут через пятнадцать он подъехал и отбуксировал нас в гараж.
Гараж уже закрыт, поэтому он предложил нам переночевать у него, а утром мы приедем к открытию гаража и отремонтируем машину. Предлагал ужин, ванну и постель, жена тоже будет рада гостям. Мы поблагодарили за любезное предложение, но отказались. Утром, когда гараж еще был закрыт, он подъехал и помог нам оформить машину на ремонт, поста-вить на яму и дождался, пока машина завелась.
Дальше он предложил следовать за ним, он вывел нас на трассу. В Баку у него жила сестра, он передал ей какой-то подарок. Мы с  удовольствием выполнили его просьбу, встретились с его сестрой и рассказали ей о ее брате. А сами подумали: почему в миллионном городе не нашлось ни одного чело-века, который пришел бы к нам на помощь, кроме азербайджанца? Что это? Национальная солидарность или чувство долга помочь человеку, который нуждается в защите? Ответа у меня нет, но порядочные люди всегда находятся.
Когда мы переехали в Чернигов на постоянное место жительства, все эти переезды закончились.Родители жили от нас отдельно и довольно далеко. Но это не препятствие для частых встреч. Каждое утром я звонил и спрашивал, что нового. Иногда получал от мамы поручения и всегда их выполнял. Алла часто пекла или готовила что-нибудь вкусное, и мы вечером после работы могли всегда приехать к ним на чай.
Мама покупала много фруктов и всегда после чая угощала нас яблоками. Яблоки она чистила, разрезала на дольки и всех угощала. Много лет мы ездили в отпуск в Чернигов и по месяцу жили вместе с родителями. А теперь у нас была своя квартира, и мы ходили к родителям в гости. Это были прекрасные вечера, мы играли в карты, просто беседовали и видели, что родители рады нам.
Алла не любила проигрывать, а папа, видя это, предлагал: давайте будем салютовать тому, кто проиграет. Все соглашались, но никто кроме Аллы не реагировал на этот салют, по-этому все ждали, когда она проиграет, и было интересно смотреть на ее реакцию.
Чаще приезжали в гости мы, но иногда приглашали родите-лей и к себе. Готовились к встрече, всегда готовили хороший обед и другие угощения, но родители чувствовали себя у нас не очень уютно. За  много лет совместной жизни у них сложился свой уклад, – то им нужно немного подремать, то еще что давно привычное. У нас дом обставлен лучше, но их боль-ше устраивала своя квартира. Только поэтому мы чаще ходи-ли  в гости к ним. И всегда что-нибудь привозили с собой вкусное и вместе ужинали.
Разговоры вертелись вокруг наших детей, внуков, родителям хотелось, чтобы все были благополучны. Сейчас я сам давно дедушка, но продолжаю эту семейную традицию быть в курсе всех проблем детей и внуков и по возможности помогать им, хотя бы советом. Мама всегда переживала за моего старшего брата Гришу. Ей казалось, что он живет в провинции, все у не-го складывается не так, как хотелось бы. Мы старались пере-убедить ее, рассказывали, что все у него в порядке, что он даже заслуженный деятель культуры Башкирии, что у него хорошие дети и внуки, но мама оставалось при своем мнении.
Почему так? Наверно потому, что Гриша значительно реже приезжал в гости к родителям, они меньше знали о его жизни, а в те разы, когда он приезжал, маме хотелось, чтобы он выглядел более респектабельно. Мама  замечала, что у Гриши и шапка не современная, и костюмы такие теперь не носят, и вообще он не ухоженный. Это уже упреки в адрес его жены Эры. Кроме того, мама ревностно относилась к Гришиной дочери Любе, которую вырастила, выдала замуж и смотрела за ее детьми. Ей казалось, что Гриша и Эра более внимательно относятся к своему сыну Гене, и это вызывало чувство ревности.
Родители жили в своей квартире больше шестидесяти лет, квартиру перестраивали, реконструировали, но все равно она выглядела устаревшей. Однако заставить родителей сменить жилье никто не мог. В памяти навсегда останутся эти встречи, разговоры и, увы, – непонимание.
Приезжали к нам в гости и родители Аллы, ее мать и отчим. Жили у нас, встречались с моими родителями, радовались этим встречам и знакомству с ними. Как и всех, кто к нам приезжал, мы принимали самым лучшим образом.
 Когда Анечке было примерно пять лет, ее привезли к нам уже в Чернигов, мы устроили ее в детский садик. Все считали, что так будет лучше. Выбрали детский садик ведомственный, принадлежавший радиозаводу. Начиная от директора садика и кончая нянечкой, все знали, что Анечка – наша внучка, а потому тщательно за ней смотрели. Директор садика каждый день звонила мне и докладывала – что Анечка съела, с кем не поладила, спала после обеда или нет.
Садик оборудован идеально. Новая детская мебель, детские унитазы, прекрасная постель, отдельно спортивный зал и зал для танцев. Кроме того, в садике своя кухня, санитарная часть и бассейн для плавания. Это был в полном смысле образцово- показательный детский садик.
В группе около тридцати детей, все белобрысые, одна Анечка черная, как смоль. Однажды ее спросили о ее фамилии, неожиданно она назвалась Травкиной. Там все смолчали, но ко-гда мы об этом узнали, спросили Анечку, почему она так сделала. Она сказала: "не хочу, чтобы знали, что я Кауфман". Что это было, почему она так изменила свою фамилию, я не знаю.
На каждом новом месте мы  жили не более семи лет. К 1991 году в Чернигове уже прожили около пяти лет, и никаких изменений не предвиделось, пока нам не сообщили из Самарканда Марина и Илья, что они собираются репатриироваться в Израиль.



КАПЛЯ ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Первый отъезд за границу

Сказать, что это было совсем неожиданно, нельзя, но с этого дня мы стали жить в новом состоянии. Предстояла разлука с детьми. Они готовились к отъезду. Мы обдумывали несколько различных вариантов отъезда. Просили детей ехать через Киев–Чоп и дальше через Будапешт. Это позволяло им заехать к нам, побыть  несколько дней у нас, а потом уже уезжать.
Никто не знал будущего, никто не представлял, суждено ли еще увидеться. У нас уже был опыт, когда моя двоюродная сестра  Зина уезжала на постоянное место жительства в Америку. Мы тогда все ездили провожать ее в Киев. На перроне было море людей, все плакали, понимали, что прощаются  навсегда.
Потом отъезжающих увели в отдельное помещение, милиция не разрешала к ним подходить, а мы в недоумении: то ли они арестованы, то ли отправляются по этапу в вечность.
Дни прощания всегда тяжелые. Разговоры только о том, как будет на новом месте, смогут ли прижиться. К тому времени в Израиле, в Петах-Тикве, уже жила моя вторая двоюродная сестра Софа.
Приехали провожать детей и родные Ильи. Решили, что Илья с Катей поедут в Москву, купят билеты на поезд Москва–Чоп, а в Киеве мы будем ждать их на перроне, сядем на забронированные для нас места и будем их провожать до самой границы – станции Чоп.
Так и сделали. Поскольку ехали поездом, то с собой взяли много вещей, их количество не ограничивалось. Все купе за-биты вещами пассажиров, и даже был занят один туалет, где кто-то разместил свои вещи. По вагону ходили пограничники, проводники, все шептались на тему: как пройти таможенный контроль. Вроде запрещенных вещей никто не вез, а все боялись и думали, кому бы дать взятку.
Обстановка нервная, непредсказуемая, все время возникали слухи, один страшнее другого. Наконец, поезд прибыл в по-граничный пункт Чоп, пришлось прощаться с детьми. На-строение – просто не передать какое паршивое, дети уезжают в неизвестность, а мы остаемся…
Потом отъезжающие погрузились в вагон, и этот вагон "за-толкали" на запасной путь. Я упросил пограничников, чтобы они пустили меня к этому вагону, который уже теоретически стоял за границей. Вышел на ступеньки Илья, еще минуту мы вместе, но пограничники торопят: "Быстрее прощайтесь и уходите, посторонним здесь находиться запрещено".
 Дети уехали, а мы как сироты остались и поехали обратно. В купе со сватом с горя выпили бутылку водки на двоих и ус-нули, а наши жены продолжали беседовать. В Киеве распрощались, мы поехали к себе домой, а они в Самарканд.
Потянулись долгие дни ожидания вестей от детей. Много позднее мы узнали, что в Будапеште их попросили переложить багаж так, чтобы ценные вещи лежали в одних чемоданах, а все остальное в других. Трудно, конечно, предположить, что их заставляют сделать работу, которую ленились выполнять воры. Те чемоданы, в которых лежали самые ценные вещи, помеченные бирками определенного цвета, к месту жительства не прибыли, они просто потерялись.
На первое время дети остановились у Софы. У них не было  фактически ничего. Разрешалось привезти не более 200 долларов, и это был весь их капитал.
Муж Софы Аркадий подрабатывал уборкой подъездов, и Илья сразу же стал ему помогать. До сих пор Аркадий вспоминает, какие порядочные и добросовестные у нас дети. Спустя несколько недель дети переехали жить в киббуц. От-дельный домик, обязательное дежурство в столовой и прачечной, изучение иврита с нуля. Илья стал работать на киббуц-ном заводе, а Марина занималась глажкой белья и другими необходимыми работами. К ним присматривались и уже через непродолжительное время предложили вступить в киббуц, но дети воздерживались от такого шага.
Через полгода им продлили время проживания еще на такой же срок. А через десять месяцев Марина начала преподавать математику в киббуцной школе. И так длилось почти три го-да, им продлевали срок проживания и продолжали предлагать вступить в киббуц.
Анечка пошла в школу и очень быстро освоила иврит. В Самарканде она успела окончить только первый класс, но писать и читать на русском языке она могла, но эти знания есть у нее и теперь. Дети присылали нам фотографии, писали хорошие письма, но все равно мы не могли себе представить их жизнь в новой стране и в новых условиях.
Прошел всего год, Катя познакомилась со своим будущим мужем Вадиком, а он вместе со своими родителями тоже собирались уехать в Израиль. Марина не возражала против при-езда Кати, но просила приехать в статусе незамужней. У Кати не клеилась учеба  в институте, она считала возможным свой отъезд в Израиль как выход из положения.
Мы были против такого решения, но наши будущие сваты видели в Кате идеальную пару для их сына. Они отложили свой отъезд только для того, чтобы уговорить нас и Катю по-ехать вместе с ними. Мы теоретически знали своих возможных будущих сватов, но положительных отзывов о них было не много. Мой папа помнил дедушку Вадика, он работал администратором в драматическом театре, и это все.
Но от судьбы не уйдешь. Катя не послушала Марину, а мы сдались на уговоры будущих сватов. Сегодня можно утверждать, что это было далеко не самое лучшее решение, но это уже взгляд из сегодняшнего дня.
Стали готовиться к предстоящей свадьбе. У нас уже имелся Самаркандский опыт, правда, это больше был опыт наших сватов, но мы представляли, что такое свадьба. Сшили свадебное платье, подготовили невесту как полагается, и в столовой нашего института свадьбу и провели. Пригласили много гостей, из института пришли поздравить Катю ректор и все проректоры, свадьба прошла весело и интересно, осталась видеокассета, на которой запечатлены еще мои родители, которые поздравляли свою внучку и желали ей самого хорошего.
На свадьбе я с кем-то танцевал, запутался ногой в подоле платья и упал. Было не больно, но обидно. Мне сегодня кажется, что это свыше я получил знак того, что счастья эта свадьба не принесет.
Сразу после свадьбы Катя бросила учебу в институте и стала готовиться к отъезду. Не хочется никого критиковать, но из песни слова не выкинешь. Наши сваты стали сколачивать ящики и планировали отправить багаж. Нам подали команду, что мы можем отправить все Катины вещи. Мы стали собирать Катю в дорогу, экипировали ее так, чтобы на новом мес-те ей не пришлось ничего покупать. Аккуратно все сложили в коробки и в один прекрасный день перевезли все это к сватам.
Потом планы у сватов изменились, они решили багаж не отправлять. Причем, насколько прежде они убедительно доказывали преимущества отправки багажа, настолько рьяно теперь доказывали, что багаж отправлять не имеет смысла. Мы опять со всем согласились, сваты привезли нам обратно все коробки Кати, и мы стали все перекладывать сначала. Пять больших ящиков для предполагаемого багажа помести-ли в моем гараже. Позднее сват уже из Израиля подавал мне команды, кому эти ящики отдать.
Наконец, улетела и Катя, это уже был 1992 год. Остались мы одни, теперь приходилось беспокоиться и за Марину, и за Катю. С самого начала у Кати жизнь не заладилась. Причем  все это отражалось на Марининой семье. Катя не хотела, или Вадик не хотел слушать советы старших, но все они делали не так. Потом Катя не захотела больше жить с Вадиком и, как запасным аэродромом, пользовалась квартирой Марины и Ильи. Они готовы были помочь Кате всем, но Катя сама не знала да и не хотела решить свою судьбу. Много раз они с Вадиком то расходились, то сходились, это приводило к дополнительным переживаниям Марины и Ильи.
Во время разводов Вадик звонил нам в Чернигов и просил, чтобы мы повлияли на Катю. А что могли сделать мы, находясь на таком расстоянии? Ничего! Но мы понимали, что Марине эти дополнительные трудности не нужны, следователь-но, нужно что-то предпринимать нам самим.
Вспоминая сегодня это трудное время, понимаю, сколько дополнительных седых волос появилось у нас. Мы не знали, как нам поступить, спрашивали совета у Марины, – приезжать нам или нет. Марина отвечала, что она может ответить на любые наши вопросы, описать ее жизнь и жизнь всех на-их общих знакомых, но решение ехать нам или нет должны принять мы сами.
Мне была совершенно непонятна такая позиция, но Марина твердо стояла на своем. Мы терялись в догадках: может быть в Израиле так плохо, что она не хочет нас приглашать, а сказать об этом не может. А возможно есть какая-то другая при-чина.
Известия о Катиной неустроенности нервировали нас, но сделать мы ничего не могли. К этому времени Марина и Илья, прожив в киббуце почти три года, купили квартиру в Мигдаль- а-Эмеке, купили четыре комнаты в расчете на будущее.
   
 

КАПЛЯ ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Что делать дальше?


В такой нервной обстановке мы встретили новый 1994 год. Марина предложила, чтобы я приехал к ним в гости и сам ре-шил, есть ли смысл переезжать в Израиль. Мне изначально не хотелось никуда ехать, мы хорошо устроены, обеспечены, но получалось, что и одиноки. Дети уехали, внучка тоже не с на-ми. Поговорили со своими родителями. Они тоже были не в восторге от возможного переезда, но сразу сказали, что под-держат наше любое решение и сделают так, как нам будет лучше. Мы беспокоились об их благополучии, а они думали о нас.
Безусловно, никакими планами не предусматривалось оста-вить родителей одних. Они столько лет мечтали о нашем переезде в Чернигов, о том, что на старости лет будем их опорой, что ехать или не ехать мы могли только вместе. Я уже почти согласился поехать в гости к детям, но Алла знала мое нежелание репатриироваться и сказала, что поедет она, а если поеду я, то она заранее знает, какое решение я приму.
В этом же году из Уфы к нам в гости приезжал Анатолий, брат Аллы. У меня с ним сложились доверительные отношения. Я его искренне уважал за его мужество и силу воли. После развода с первой женой он иногда впадал в полную алкогольную зависимость, и по несколько дней не выходил на работу.
Женившись во второй раз, он дал слово больше не пить.  Мало кто верил в то, что он свое слово сдержит. Но у него хватило силы воли не нарушить своего обещания до конца жизни.
Он работал на заводе, имел высший седьмой разряд слесаря, ему поручали выполнять самые трудные и ответственные здания, связанные с производством военного вооружения. Много лет он не должен был проходить проверку в отделе технического контроля, у него было свое клеймо, служившее гарантией качества. На заводе были уверены, что Анатолий брака в работе не допустит. Такая уверенность руководства завода много значила. Его стали привлекать к общественной работе, а потом назначили председателем товарищеского суда чести завода. И теперь он самым решительным и беспощадным об-разом судил алкоголиков и прогульщиков. На заводе, конечно, знали о его прошлом, поэтому понимали всю справедливость его решений. Авторитет у него был непререкаем.
Алла не очень хорошо чувствовала себя физически, но рискнула поехать в гости в Израиль. Когда она вернулась, то я уже не мог возражать ей, вопрос решался однозначно: "ехать надо!" У Марины  в декабре родилась Руточка, некому смотреть за ребенком, у Кати не все ладится с Вадиком, нельзя эти заботы возлагать на Илью и Марину, у них хватает и своих проблем. В общем, нужно ехать и никакие другие варианты вообще нет смысла рассматривать.
А впечатление об Израиле у нее самое восхитительное. Какие прекрасно ухоженные поля, какие вежливые и услужливые люди, а Марина в то время еще жила в киббуце. Какое вообще все отличное от нашего, но отличное в лучшую сто-рону. Я стал свыкаться с мыслью о скором отъезде.
 Для начала решили проверить здоровье Аллы. У меня были знакомые в областном диагностическом центре, оборудован-ном самой современной техникой. После сдачи всех анализов врачи настояли на проведении колоноскопии. Если эта процедура в Израиле проводится под наркозом, то в то время в Чернигове ее проводили без всякого обезболивания. Алла очень выносливая, но после процедуры она потеряла сознание, и ее приводили в чувство. У врачей были самые нехорошие пред-положения, они взяли кусочки ткани для проведения более глубокого исследования. Результатов пришлось ждать две не-дели.  В установленное время я и Анатолий пришли к врачу, и он подтвердил самые неблагоприятные прогнозы. Мы открытым текстом спросили, что нам делать, и что нас ждет. Врач ответил, что он даст направление в областную больницу, а там его хороший друг и отличный хирург проведет крайне необходимую операцию. На наш вопрос, а что будет после операции, он ответил, что когда вскроют, потом будет все видно,  и тогда можно будет говорить о перспективах выздоровления. В больнице придется провести минимум полтора месяца.
Мы с Анатолием решили, что рассказывать Алле всю правду нет смысла. Ей в общих чертах обрисовали положение дел, сказали, что врач, проводивший обследование, предложил свою помощь. Он открыл кооператив, где специальными при-борами, которые воспроизводили электромагнитное поле луч-их экстрасенсов мира, воздействовали на больных. Собственно говоря, это был электромагнитный имитатор экстрасенса. Происходило все это в специально снятом помещении. Там в каждой из трех комнат стояли несколько кроватей, на которые ложились больные, определенные точки их тела облучались этими лучами.
Врач сказал, что излечить болезнь он не сможет, но постарается укрепить иммунную и нервную системы. Один сеанс длился около часа, он не сопровождался никакими неприятными ощущениями, просто лежишь и отдыхаешь. Через не-сколько минут подходит к тебе врач и переводит облучатель на другую точку. Чтобы Алле не было скучно, одновременно с нею проходил лечение и я. У меня болело сердце, и меня тоже облучали. Врач все время спрашивал, что мы ощущаем? У Аллы облучение вызывало разные видения, чувство сквозняка, я не смог ничего этого почувствовать. Провели пример-но по десять сеансов. Врач, вникнув в нашу ситуацию, просто подталкивал нас к отъезду. Он говорил, что если у вас есть шанс выздороветь, то произойти это может только в Израиле.
Чтобы подать документы в ОВИР на отъезд, нужно заполнить специальные анкеты. Сегодня трудно себе представить, что даже просто достать бланки этих анкет было большой проблемой. Опять пришлось воспользоваться связями. Я обратился к одному хорошему знакомому – начальнику городского отдела милиции. Когда-то он просил выделить институтский тир для отстрела упражнений в стрельбе из пистолета милиционерами. Я попросил его принести официальное заявление, и ректор дал согласие на это. Потом в нашем тире сот-ни офицеров милиции несколько дней тренировались в стрельбе.
Этот начальник искренне благодарил меня за помощь и обещал, что если у меня будут любые проблемы, он готов мне помочь. Вот и подвернулся этот случай, и я попросил его достать анкеты. Он не просто принес анкеты, а сказал, чтобы мы заполнили их, потом он проверит в отделе, мы исправим по замечаниям, и только потом он передаст их куда нужно.
Так и сделали, и в ОВИР мы первый и последний раз пошли только за получением документов. Получили все документы, теперь оставалось только заказать билеты на отъезд. Нам предлагались варианты на октябрь-ноябрь, но опять-таки, пользуясь связями, мы перенесли отъезд на июль. Если учесть, что из Израиля Алла прилетела в апреле, то получается, что за  несколько месяцев мы решили все вопросы с отъездом. Но когда уже все было спланировано, произошло совершенно непредвиденное.



КАПЛЯ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Приобретение предпринимательского  опыта

Когда Алла еще только уезжала в Израиль, уже стало почти ясно, что нам предстоит отъезд. Я искал повод, чтобы согласовать с ректором мой уход с работы. А тут подвернулось предложение стать директором украинско-бельгийского общества с ограниченной ответственностью.
Генеральным директором была Людмила Борисовна, бывшая жена подполковника пожарной охраны. Начинала она как все предприниматели – с мелкой перепродажи, потом совершала челночные поездки в Польшу, а ко времени, когда при-гласила меня на работу, уже строила ресторан "Людмила". Она нуждалась в имеющих связи помощниках.
 Мы встретились, она спросила, – какая у меня зарплата в институте? На то время я получал около миллиона гривен в месяц и еще пенсию. Она сразу предложила зарплату в три миллиона, но меня интересовал больше характер моих обязанностей. Оказалось, что стройка подходила к завершению, а она предполагала, что будут большие трудности сдать объект в эксплуатацию, будут придирки со стороны пожарников, санитарно-эпидемиологической станции, торгового отдела и еще кучи организаций, без разрешения которых ресторан не откроешь. Она знала, что у меня везде есть нужные ей люди, которые с уважением относились ко мне. Я согласился, но по-ставил условие, что к коммерческой деятельности предприятия не буду иметь отношения. Я свою миссию выполнил, преодолел все препоны, собрал все подписи и получил разрешение на открытие ресторана. Приходилось использовать не только знакомства и знание законов, но и давать элементарные взятки. Чаще всего я узнавал, в чем нуждается должностное лицо, от которого зависело наше открытие, а потом Люд-мила Борисовна вручала взятку. Я насмотрелся столько всего, что мне и не снилось, но убедился, что деятельность такого рода не подходит мне и я никогда не смогу работать в организациях такого типа. Мало того, что там много бестолковости, ненормированный труд, рэкет, так еще вся работа связана с риском фола.
За месяц я разобрался во всех махинациях, понял, что такое черный нал, видел, что такое понятие "бросили", и многое другое, что полностью противоречило моим убеждениям и взглядам. К моменту возвращения Аллы из Израиля я уже подготовился к увольнению по собственному желанию.
Ну, для примера, Людмила Борисовна договорилась о получении кредита в банке под одни проценты, и продала этот кредит за более высокий процент. Предприниматель, купив-ший этот кредит в установленный срок, ничего не вернул. Банк за каждый день просрочки штрафует. Суммы уже идут не в миллионах, а в миллиардах. Едем в Киев к этому предпринимателю, он не отказывается от долга, но говорит, что у него нет денег. Кончилось это тем, что вместо денег он рас-считался китайскими товарами на большую сумму, но этот товар нужно еще продать, а его так много, что на каждого жителя  города требуется продать по десять кофточек или штанишек. Приходится везти все это в другие области, продавать оптом, и уже разговор идет не о прибылях, а хоть бы вернуть потраченные деньги и рассчитаться с банком.
Все это связано с переживаниями, опасностями, могут и ограбить, могут и убить. Требуется нанимать охрану, машины и множество другого, без чего не обойтись, и все это не дает гарантии успеха.
Или вот договор с председателем колхоза. Он продает зерно, на его же мельнице его мелют, а муку продают за наличные и прибыль делят. Все это связано с  еще б;льшим риском, и мне это ни к чему.
В общем, к тому времени, когда Алла вернулась из экспедиционной поездки в Израиль, я уже полностью созрел для ухода и с этой работы. Если раньше мы много раз переезжали к новому месту службы и переезды были нам в привычку, то этот переезд отличался от всех предыдущих принципиально. Предстояло продать все свое имущество, включая квартиру, дачу, гараж и машину. Время смутное, приходили потенциальные покупатели, открыто спрашивали, а не боимся мы, что нас просто ограбят. И такая вероятность не исключалась. Но выхода не было, нужно вывешивать объявления с указанием своего адреса и номера телефона, т.е. давать потенциальным грабителям свои координаты и приглашать их посмотреть, что мы продаем. Но судьба хранила нас.
Мы нашли покупателя на квартиру жителя Канады, он приехал в отпуск  к своей племяннице и решил купить ей квартиру. В Канаду он попал после войны, возвращаться на Украину боялся, потому что или был полицаем, или воевал в армии Власова. Но наступили новые времена, и он приехал уже в независимую Украину. Русского языка не помнил, раз-говаривал только на украинском. Он посмотрел нашу квартиру, сказал, что она ему нравится, но чтобы принять окончательное решение, ему нужно у нас одну ночь переспать. Он хотел убедиться, что в квартире хорошо дышится. Выбора у нас не оставалось, тем более, что он собирался купить  и дачу и машину. В одну прекрасную ночь он остался у нас. Мы положили его в салоне. На ночь он спрятал свой пиджак с доку-ментами под подушку, нам это показалось странным, но мы сделали вид, что не замечаем.
Алла приготовила хороший обед, он поел, искупался, пере-спал и заявил, что покупает нашу квартиру, но деньги у него лежат в банке в Киеве и в канадских долларах. Мы еще везли его в Киев, получили деньги, потом меняли их на американские доллары. В последний день он решил, что ограничится  покупкой только квартиры, поэтому на продажу дачи и гаража мы оставляли доверенность Коганам.
За время нашей продолжительной совместной жизни накопилось много и другого имущества, часть которого мы раздарили, часть продавали на базаре, но очень много просто оста-вили в квартире. Осталась вся мебель, ковры на полу, занавеси на окнах, книги в книжном шкафу, много посуды, электроприборы. Багаж мы не отправляли, тогда на каждого отъезжающего разрешалось взять с собой сорок килограммов. Когда уложили самые нужные вещи, на первый случай одежду и постель, то это и составило большую часть разрешаемого веса. Несколько раз выезжали в город Славутич, там жили более интеллигентные люди, и можно было продать хорошие книги, хрусталь и посуду. Но все это лишь незначительная часть то-го, что у нас было. Часть имущества разместили у соседки, в надежде, что приедем за ним, но нашим надеждам не суждено было сбыться.
В общем, за короткое время разбазарили все свое имущество, но делалось это с целью как можно раньше выехать в Израиль. Ждали, когда будут готовы документы и билеты. И здесь опять произошло событие, которое изменило все наши планы.
 


КАПЛЯ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Смерть папы и переезд без него


Мы заняты подготовкой к отъезду,  распродаем свое имущество, стараемся взять билеты на ближайший самолет, но не забыли, что у папы день рождения.
Утром приехали поздравить его, а мама пожаловалась, что он не хочет завтракать и плохо себя чувствует. Врач сказала ему, чтобы он для аппетита перед едой выпивал столовую ложку кагора. Мы привезли кагор, курагу, лимоны, сказали, что вечером будем отмечать его день рождения. Но если он себя плохо чувствует, то нужно вызвать участкового врача.
Сегодня это называется семейным врачом, но его нельзя вызывать на дом. А тогда была врач Дунаевская, которая хорошо знала папу, много лет лечила его, и мы позвонили, чтобы она пришла. Сказала, что будет она между 15 и 18 часами.
При нас папа позавтракал, правда сказал, что вся еда ему кажется сладкой. Положили ему лимон в чай, но он все равно говорил, что еда сладкая. После этого мы уехали, потому что предстояло еще развесить очередную порцию объявлений о срочной продаже квартиры и имущества.
Потом звонили родителям, все было без перемен, ждали при-езда врача. Около трех часов мы позвонили, мама пожаловалась, что папа не хочет обедать, мотивируя это тем, что приход врача может помешать ему. Я попросил к телефону папу, сказал, что приход Дунаевской не может помешать ему обедать, она давно знает всех нас, а если так случится, что она придет во время еды, то немного подождет и поговорит с мамой.
Мама в этот день приготовила все, что любил папа; конечно, на первое куриный бульон с домашней лапшой. Папа сказал, что согласен со мной и сразу же садится обедать. Я предупредил, что мы приедем и отметим его день рождения.
Около пяти часов мы подъехали к дому родителей и на входе во двор встретили врача Дунаевскую, она без пауз и интонаций выпалила: "Мужайтесь, ваш папа умер». Мы не поняли… Как это умер? Мы ведь только что с ним разговаривали! Но наши слова уже не имели смысла.
Это была пятница, нам, полностью обалдевшим от такого известия, врач сказала, что завтра в субботу она дежурит в поликлинике, и утром мы можем прийти к ней, она выдаст справку о смерти. 
Так в состоянии невесомости мы заходим в дом и видим, – папа лежит на диване, челюсть подвязана платком, руки сложены не груди. Что делать? К кому обратиться? Как организовать похороны? Все эти вопросы нужно решать, а опыта у нас, слава богу, никакого. Пришли соседи, подсказали, что похоронное бюро на кладбище, что сегодня там все закрыто, начинают работу они с восьми утра.
Позвонил старшему брату в Белебей, он тоже был в шоке, ответил, что информацию принял, свое решение сообщит     позднее. Эти его слова я запомнил хорошо, он так и сказал: "информацию принял". Позвонил своему знакомому начальнику милиции, он-то уж точно знал всю процедуру похорон, и сказал, что заберет в ОВИРЕ папин паспорт, завтра утром привезет. Я даже забыл, что все наши документы находились в милиции, где оформлялся наш отъезд в Израиль.
Не помню, как прошла ночь, но уже в семь утра я был на кладбище. Похоронное бюро открылось при мне, я слышал, что служащие обсуждают цены на мясо, говорят о своих делах. Я обратился к ним, сказал, что у меня горе. Они равно-душно ответили, что до их открытия еще десять минут, а то, что у меня горе, так тут других нет.
Когда пробило ровно восемь, я сказал, что у меня умер отец и нужно его похоронить. Мне ответили: –  это возможно только в понедельник, потому что сегодня у них короткий день, а в воскресенье не хоронят. А что мне делать с трупом? На дворе жара. Ответ не заставил себя ждать: "Мужчина, вы какой-то странный. Это ваши проблемы и вам их решать, отойдите от окна". Но, видя мою настойчивость, они попросили у меня свидетельство о смерти. Когда я сказал, что у меня его нет, но через час будет, они уже точно уверились в том, что я странный. Они не знали, что у меня еще нет и папиного паспорта. Но мне разрешили заказать гроб, домовину, венки и ленты к ним. Когда я приехал обратно через час и принес свидетельство о смерти и паспорт, служащие все равно сказали, что сегодня уже ничего не получится с похоронами, но я могу сам договориться с водителем траурного автобуса, и, возмож-но один из них согласится работать после рабочего дня.
Это уже было кое-что, я нашел водителя автобуса, который пришел в бюро и подтвердил, что он согласен похоронить моего отца и не после работы, а в 13 часов. Тогда мне выписали все положенные документы на организацию похорон. Так как я не знал всей процедуры, то попросил, чтобы была ведущая эту траурную процедуру.
Здесь же подошел какой-то музыкант и объяснил мне в популярной форме, что мне лучше заказать оркестр у него и рас-считаться наличными, чем в похоронном бюро. Это тот же оркестр, заплачу я столько же, но играть они будут больше и лучше. Все эти труженики невидимого фронта хорошие психологи, они понимали, в каком я состоянии, выражали сочувствие, но своего не упускали.
Когда я сказал, что согласен взять их оркестр, дирижер сказал, что приедут они на своем автобусе, а я должен приготовить пару бутылок водки и закуску, чтобы им лучше игралось. Все условия были выполнены, и за пол часа до похорон при-шла организатор траурной процедуры, спросила имена всех родных и близких, спросила, чем занимался умерший. Потом она  заполнила какую-то анкету, которая позволяла ей в будущем говорить правильные слова и называть имена.
Было много венков, она построила всех, кто пришел на похороны,  вынесли папу, поставили гроб перед домом, я уже не помню, что говорили, но все плакали. Пришли все соседи с нашей и близлежащих улиц. Многие знали папу много десятилетий, все хотели попрощаться с ним, потом траурная процессия двинулась на кладбище.
После похорон полагаются поминки, поэтому Алла и не-сколько соседок остались дома, чтобы приготовить все, что положено для поминок, а времени было совсем мало. Играл оркестр возле дома, потом прощались на кладбище, страшно, когда закрывают крышку гроба и забивают гвозди. У могильщиков все отработано, у меня в машине стоял ящик водки, и одна-две  бутылки решали любые проблемы – яму выкопают поглубже, крышку забьют покрепче, разровняют грунт тщательней.
Закончилась эта траурная процедура, приехали домой, а там уже накрыты столы. Сразу сели примерно тридцать человек, потом до вечера приходили люди выразить свои соболезнования семье умершего, хорошего человека. Это был первый случай в моей жизни, когда мне пришлось не просто участвовать в похоронах, а организовывать их. Сегодня должен признаться, я не знал, что евреев не хоронят в субботу, что нужно читать молитву, что должны присутствовать не менее десяти мужчин, и вообще я ничего этого и много другого не знал. Лучше бы вообще всего этого не знать, но жизнь так устроена, что одним раньше, другим позже, но всем приходится приобретать этот скорбный опыт.
Полностью опустошенный, без сил, поздно вечером вернулся к себе домой. Чтобы не оставлять маму одну, ее взяли к себе. Правда, она побыла у нас недолго, сказала, что ей лучше дома, где столько лет прожила с папой.
Скоро нам предстоял переезд, и с тех пор она до конца своих дней будет жить с нами вместе.
После похорон позвонил Гриша, сообщил, что он прилетит в понедельник. Я сказал ему, что мы уже похоронили папу, но он все равно прилетел. Рассказали ему,  как все происходило, отвезли на кладбище, показали могилу, и через пару дней он уехал. Для порядка я выразил сожаление, что он не был на похоронах, но заметил ему, – если бы он свое решение приехать высказал сразу, мы бы его дождались, а теперь уже нет смысла говорить об этом. Мы не знали тогда, что это будет последняя наша встреча в этой жизни.
Теперь пришлось заново переделывать все документы, но этим больше занимался начальник милиции, чем я. Он опекал нас, делал все, что нужно для отъезда. Гриша знал, что мы собираемся уезжать, но своего отношения к нашим планам не высказал. Более того, к этому времени в Израиле уже жила его дочь Люба с его внуками, но и это его не волновало.
К нашему отъезду в Чернигов приехали Анатолий и мой племянник Гена. Толя был в курсе нашего скоропалительного отъезда, старался помочь всем, чем мог, а Гена, спасибо ему большое, приехал нас проводить, просто прощался с нами.
Мы в квартире мамы оставили весь хрусталь, мебель, пианино, все это не продавалось, и мы просили, чтобы все, что нравится они забрали себе. Анатолию я с удовольствием от-дал почти всю свою одежду. Ему подошли и мои костюмы, и пальто, и куртки. Алла для Толиной жены и дочери тоже старалась отдать все, что им подходило. Собралось у нас более десяти тысяч долларов, с собой разрешалось брать только пару сотен, поэтому появились фирмы, которые за плату брались переслать деньги в Израиль.
Условия кабальные, но еще процент за услугу зависел от скорости перевода денег. Если ты хотел, чтобы твои деньги были в Израиле через три дня, то это стоило, по-моему, десять процентов. Если ты хотел увидеть свои деньги через пол года, то это ничего не стоило. А если ты соглашался получить свои деньги через год, то тебе еще начислялись какие-то проценты. Мы хотели видеть свои деньги через три дня. Для этого взяли номер счета в банке у Ильи, и попросили Марину сообщить нам, когда придут деньги. Деньги зашли на счет примерно через пять дней, и мы уже знали, что наши деньги не пропали. Те же, кто согласился на получение денег с большими срока-ми, своих денег не увидели.
Это была очередная афера предприимчивых евреев, обманувших своих собратьев по крови. Долго потом шли судебные разбирательства, а мы были рады, что не поскупились, но вы-играли больше.
29 июля нас из Чернигова уезжало несколько семей. Из Киева за нами прислали бесплатно автобус, который сопровождали представители христианства из Германии и Бельгии. Они говорили на русском языке, были рады, что мы уезжаем в Израиль. И, кроме того, они погрузили все наши вещи, в до-роге рассказывали что-то о Библии, и подвезли нас к самому аэропорту.
Многое для нас было впервые и казалось очень необычным. В частности, странно, что совершенно незнакомые люди про-являют заботу о нас бесплатно. Но уже в аэропорту мы увидели, что не всё так хорошо и приятно, как  было в автобусе. Как мы ни старались, у нас получилось багажа больше, чем разрешалось. На все рейсы можно доплачивать за лишний багаж, а на Тель-Авив нет.
Нас все время проверяли по спискам, пугали, что если кто-нибудь не окажется во время проверки на месте, то снимут с рейса. А люди, много лет прожившие в стране тоталитарного режима, верили и боялись. Ходили разные слухи: то говори-ли, что запрещается брать с собой еду, и мы видели, как люди давились, но доедали своих курочек. На себя старались одеть как можно больше одежды, чтобы ее не взвешивали, на руки надели по несколько пар часов.
Сегодня вспоминаю об этом со смехом, а тогда было не до смеха. Алла  в очередной раз выбрасывала их сумок и чемоданов ранее отобранные вещи, носили свои сумки и чемоданы на взвешивание, чтобы потом не оказалось ни одного кило-грамма лишнего веса. Долго длилась проверка и подготовка к отлету.
За то время, что мы отправили деньги, у нас скопилось еще около трех тысяч долларов. Мы знали, что задекларировать их нельзя, а если их найдут, то просто заберут. Таможенники знали, что мы уезжаем  навсегда, жаловаться некому, а это их неучтенный доход. Я повесил на руку кожаную куртку, вложил деньги в боковой карман . В руках у меня был "дипломат", его просветили, увидели медали, значок об окончании академии и бутылки коньяка. Спросили, что в бутылках, по-верили на слово, что коньяк, и пропустили.
Прошли мы в зал ожидания и ощущение, как в космосе, – будто мы уже в другом мире. Стали подходить к ларькам и выбирать подарки. Купили какого-то крокодила за 15 долларов, потом конфеты в коробках. Мы не ощущали стоимости доллара, не могли оценить, что сколько стоит. У нас были деньги и мы, как свободные люди, по нашему разумению, делали покупки.
По-моему, потом уже в Израиле мы видели подобных крокодилов за такую же цену, но только в шекелях. В самолете, когда принесли расфасованную еду, мама спросила: "Это на каждого столько приносят?" Мама впервые летела в самолете, но внешне волнения не проявляла, из наших ежегодных рассказов она знала, что перелет – это лучше, чем переезд. Мы в отпуск практически всегда летали, за исключением только одного случая, когда ехали машиной, и еще, когда Алла захотела насладиться поездкой в поезде.
А тем временем наш самолет совершил посадку в Тель-Авиве. Помню только, что долго нас водили по лабиринтам, пока мы не попали в зал ожидания, где бесплатно давали бутерброды. В руках мы держали разные пакеты, пакетики и мой дипломат, куда я уже переложил все доллары, и где лежали наши документы, аттестаты, дипломы и все остальное, оказавшееся не нужным в будущем.
Когда мы отдышались, я обратил внимание, что все пакеты на месте, а дипломата нет. Алла его не брала, значит, потерял его я. Я тут же пошел к последнему месту нашей проверки и увидел, что мой дипломат стоит там, где я и поставил его, когда показывал документы. Много лет у меня каждый раз екало сердце, когда я вспоминал это случай.
Во время нашего нахождения в аэропорту прилетел самолет с ортодоксальными евреями. Все они в своих традиционных одеждах. Мама увидела их и сказала: "Посмотри как много носильщиков!" Мы объяснили ей, кто это, и она обрадовалась, что увидела так много настоящих евреев, образ которых уже почти стерся в СССР.
Встретили нас Катя и Вадик, между прочим, в этот день у Вадика был день рождения. К нашему приезду Марина и Илья купили квартиру в Мигдаль-Аэмеке, и нас привезли пря-мо к ним. Они выделили лучшую комнату для нас и для мамы.
Все было необычно, но то, что лучше привычного, к тому быстро привыкаешь, а что хуже, к тому не привыкли и сегодня, просто смирились. Наша Анечка прибегала со школы и тарато-рила на иврите, мы, конечно, ничего не понимали, просили, чтобы при нас разговаривали на русском языке, чтобы мы бы-ли в курсе событий. Сказать, что это вызвало восторг или про-сто понимание, нельзя, просто подчинились нашей просьбе.
В доме смотрели только израильские новости, хотя и были программы на русском языке. Вечером нам их смотреть не давали. Мы удивлялись израильскому юмору. То, от чего смеялись наши дети и внучка, у нас смеха не вызывало, мы не понимали этого юмора. Странно было видеть, что первый приз завоевал сюжет, в котором возбужденный осел гонялся за ослицей и в конце сюжета удовлетворил свою страсть ради продолжения ослиного рода.
Мы спрашивали у Марины, она что, все забыла окончательно, что была в комсомоле, что была студенткой, что говорила по-русски и чтила русскую культуру? Марина вежливо отмалчивалась. Только значительно позднее все стало на свои места: отдавалось должное внимание и культуре России, и культуре Израиля. Но все это уже стало понятно позже. Со временем становилось ясно, теория "плавильного котла" не сработала, что репатрианты не растворились в этом обществе, а выпали в осадок. Нам разрешалось вечером смотреть по те-левизору московские программы, но через пять минут мы оставались одни, а это уже становилось не интересно. Мы понимали, что вежливые дети просто уступают нам, а сами смотреть эти программы не хотят. Срочно нужно было или покупать еще один телевизор, или снимать квартиру.
Мы не собирались жить с детьми, но в тот период не могли найти подходящее жилье, чтобы оно было просторное и недалеко от Марины. Нам предстояло смотреть за Руточкой.
 



КАПЛЯ ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

                Серьезные хирургические операции


По приезде нам предстояло посетить банк, где мы открыли свой счет, выбрать поликлинику и познакомиться со всеми новыми для нас учреждениями и организациями. Но в первую очередь мы пошли в поликлинику. Нас хорошо приняли, про-слушали, прощупали, завели на нас  медицинские карточки, и все это мы сделали уже на второй день приезда. А на третий день Алла уже на законных основаниях пошла на прием к врачу.
Конечно, она сказала, что еще вчера была здорова, а сегодня вот появились неприятные симптомы. Врач была расстроена, что во время приема не смогла ничего обнаружить, а теперь вынуждена отправлять Аллу на обследование. Уже на пятый день Алла лежала в Итальянской больнице на обследовании, которое длилось пять дней. На пятый день ее выписали и предупредили, что когда полностью подготовят все необходимое для операции оборудование, ее вызовут.
Врачи на редкость вежливые, в палате два-три человека, нет недостатка ни в чем. Примерно через десять дней Аллу вы-звали, и хирург сказал, что теперь он может приступить к операции, он надеется, что все пройдет успешно. Все это говорится, конечно, через переводчика. Но получилось не очень хорошо, – мы собирались помочь детям, а тут сами нуждаемся в помощи. Но к чести наших детей мы не почувствовали, что обременяем их.
По мере возможности в больнице дежурили и дочери, и наши зятья. О себе я уже не говорю. В больнице все удивляло: есть все, врачи не ходят в белых халатах, в палаты к больным пуска-ют всех родных и знакомых без ограничения, разрешают даже ночевать у больного в палате. Операция Аллы продолжалась несколько часов, когда ее привезли в палату, она вся была подключена к каким-то шлангам, емкостям для сбора отходов жизнедеятельности. Было не просто непривычно, но и страшно.
Первую ночь остался в палате я. Алла еще не все соображала, потихоньку постанывала, а помочь я ей не мог ничем. Утром пришел врач, спросил, не болит ли что, и на всякий случай добавил болеутоляющее лекарство. В течение дня врач подходил минимум пять-шесть раз, часто с сигаретой и всегда без халата.
В палате убирала русскоязычная санитарка, я спросил, кто этот врач. Она удивленно посмотрела на меня и сказала, что это профессор, главврач больницы. Это совсем было не-обыкновенно!
При больнице располагалась христианская церковь, медсестры ходили в наколках с крестиками, а поп в рясе. Оказывается, эту больницу курировала мать Тереза. Сестры здесь очень внимательны, если видели, что больному нехорошо, или просто плохое настроение, подходили и спрашивали, ка-кую помощь они могут оказать. Мне представлялось, что та-кие больницы могли бы быть на нашей родине только при коммунизме.
Как бы ни было больно, Аллу заставили на следующий день сесть в кресле. Трудно передать те чувства, которые испытываешь, глядя на больного. Но, несмотря на стоны, Алла не-много посидела в кресле, а еще через день ее уже заставили ходить вместе с системой, по которой подавалось питание и лекарство. На третью ночь Алла почти все время ходила по коридору и я вместе с ней. Врачи были очень довольны, что им удалось удачно провести операцию, они не скрывали своей радости.
Ни в какое сравнение с Черниговским уровнем медицинского обслуживания это не шло. Так случилось, что где-то на третий или четвертый день в палату пришел министр здраво-охранения Эфраим  Сне. Он достаточно хорошо говорил на русском языке. Спросил  у Аллы откуда она приехала, потом то же спросил еще у двух прооперированных в палате. Оказалось, что одна из Украины, другая из Белоруссии, и третья из России. Вот так встретились из трех братских республик больные в Израиле. Никто из них даже во сне не мог представить себе, что их в больничной палате может проведать министр и спрашивать об их самочувствии. Если в Чернигове после подобной операции обещали, что лежать в больнице нужно будет не меньше, чем 45 дней, то здесь уже через неделю Аллу стали готовить к выписке.
Ежедневно меняли постельные принадлежности, и уже со второго дня ежедневно купали Аллу под душем. Все казалось просто замечательно. Это уже через несколько лет мы могли рассуждать в какой больнице лучше, а в какой хуже. Тогда нам казалось, что лучше не бывает.
И вот после сложнейшей операции, связанной с частичным удалением кишечника, на девятый день Аллу выписали. Дали все необходимые документы, предупредили, что через пару месяцев, когда она окрепнет, ее вызовут для продолжения лечения. Мы знали, что Алле предстояли сеансы химиотерапии и радио облучения. А пока старались освободить ее от работ по дому, охраняли ее спокойствие и делали все возможное для быстрого выздоровления. Уже через несколько недель Алла не могла усидеть без дела, старалась выполнять привычную для нее работу.
Мы радовались, что операция прошла удачно и верили в ее полное выздоровление. Это сегодня об этом можно писать, как о прошедшем, а в то время мы жили в большой тревоге и неопределенности.
В декабре Аллу вызвали и назначили первые сеансы химиотерапии. Она очень тяжело их переносила, и вместо четырех сеансов ей оставили только два, но и этого оказалось достаточно, чтобы на всю жизнь о них осталось самое неприятное воспоминание. Потом она прошла тридцать сеансов облучения, для чего ездить необходимо было в Хайфу.
К чести медицинской службы все процедуры проводились строго по времени. Вечером звонили из больницы и напоминали, что завтра в такое-то время процедура, уточняли, не за-были ли мы и сможем ли приехать. В очереди на процедуру стоять приходилось не очень долго.
К этому времени мы смогли снять квартиру и жили уже от-дельно от детей, в чем были свои преимущества. Трудно все время жить вместе, дети уже взрослые. Им тоже хочется по-быть одним, а тут родители и бабушка, которые мало того, что не разговаривают на иврите, так еще и требуют ухода и внимания.
Очень скоро я освоил нормы поведения во всех государственных организациях, куда нам необходимо было обращаться, оказалось, что всегда можно найти русскоязычного горожанина, который поможет разобраться в возникающих проблемах.
Квартиру мы сняли просторную, с очень большим балконом, где мама могла находиться на свежем воздухе. Иногда она просила отвести ее к Марине, дорога прямая и заблудиться трудно. Марина позвонила нам, что мама выходит от нее домой. На всякий случай мы всегда клали ей в карман записку с названием нашей улицы и номера дома.
Мама видела, как люди пользуются тремпом, и решила испробовать сама. Не знаю почему, но она перешла на другую сторону единственной улицы, которая шла к нам, подняла руку.  Водитель остановился и предложил: "Садитесь, бабушка, только скажите, куда вам ехать". Мама достала свою бумажку, на которой был записан адрес, и сказала: "На улицу Хавацелет". Водитель обрадовался, что он едет туда же и сможет подвезти маму. Уже в дороге мама поняла, что они едут не туда.
Да и по времени уже пора было доехать, а здесь не видно конца путешествию. Водитель спросил, какой номер дома ей нужен, и через какое-то время сказал: "Вот, бабушка, ваш дом". Мама возразила, что она не живет в этом доме. Что по-думал водитель, сейчас трудно представить, но сказал, что он живет в соседнем доме много лет и уверен, что это тот дом и та улица, которую мама назвала. Бросить маму он не мог, по-этому сказал, что он только выгуляет собаку и отвезет ее в полицию. Так он и сделал, а мы стали уже волноваться, куда могла деться мама. Я прошел по всему маршруту туда и обратно, заглянул за все кустики и скамейки, но мамы нигде не было. Позвонили на работу Илье и советовались, что нам сле-дует делать дальше. И у них такого опыта не было, но через какое-то время нам позвонили из полиции, спросили, кем нам приходится Стыскина Софья, и если она наша родственница, то мы можем приехать в Хайфу в отделение милиции и за-брать ее.
Мы с Ильей сразу же поехали, там проверили наши доку-менты, убедились, что это наша мама, и отпустили ее. Мама говорила, что ей понравилось в полиции, к ней вежливо обращались, давали пить, но с трудом разобрались, как к нам звонить. После этого мы маму одну не отпускали никуда. 
Алла поправилась и даже согласилась по просьбе соседки присмотреть за ребенком. Они жили рядом с нами, девочка была очень непоседливая, но умненькая. Слушалась она толь-ко Аллу, и когда родители не могли с ней справиться, то просили прийти Аллу, чтобы уложить ребенка спать.
Каждые шесть месяцев Аллу приглашали в поликлинику на проверку. Нас удивляло, что медработники помнят дату, когда Алле необходимо приехать, и вечером накануне всегда предупреждают. Мы еще не привыкли, что все данные находятся в памяти компьютера, а он ничего не забывает. В общем, за год выбрались из очень трудного положения и убедились на практике, что наш приезд в Израиль был спасительным. Трудно сказать, как бы сложилась наша судьба в Чернигове, но можно  утверждать, что лучше бы не было.
Так как Алла присматривала за соседской девочкой, я с утра и до обеда был с Руточкой. Это вообще удивительный ребенок: спокойная, рассудительная, очень усидчивая и никаких проблем с едой. Все, что Марина оставляла ей, она съедала. Это первый ребенок в нашей семье, которого не приходилось уговаривать покушать. Ей было около трех лет, и мы с ней складывали "пазлы". Картинка состояла из нескольких десятков частей, лежала ко мне лицом, а Руточка стояла с другой стороны столика и очень точно и быстро находила нужную часть картинки. Если бы пришлось собирать рисунок мне, я не смог бы сделать это быстрее.
А потом мы вместе с ней гуляли, она всегда очень спокойно шла, здоровалась со знакомыми и незнакомыми ей людьми, отвечала на все вопросы. Я даже умудрялся ходить с ней в клуб на занятия по ивриту. Мы сидели за столом, а она в сторонке смотрела книжку или играла с игрушками,  никому не мешая. Присутствовавшие на занятиях удивлялись ее выдержке. Правда, иногда она могла подойти ко мне и на ухо попросить отвести ее в туалет. Очень жаль, что наше общение закончилось очень рано.
Как говорят, одна беда не ходит. Так случилось и у нас. При-мерно через год я хотел убить комара на потолке, поднял голову, но у меня закружилась голова настолько, что я упал. На завтра пошел в поликлинику, врач отправила меня на анализ крови. Через день меня вызвали в поликлинику, оказалось, что у меня низкий гемоглобин, анемия и еще что-то. Вот тебе на!
Я ежегодно проходил комиссии в армии, показатели крови всегда были в норме. Попытался убедить врача, что это ошибка и нужно сделать повторный анализ, но она оставалась неумолима и отправила меня на ультразвуковое обследование.
Поехали мы с Ильей, он был и за водителя и за переводчика. Спокойно лег я на обследование и вижу – что-то очень много тратят на меня бумаги, на которой делают снимки. Потом пришла другая врач и опять все повторила. Я уже не знал, что и подумать, потому что обычно эта процедура длится не дольше 10 минут, а я уже нахожусь в кабинете большее получаса.
Меня никто ничего не спрашивает, а я ничего и не понял бы, но вот пришел начальник отделения и опять проверил все заново. Выдали мне заключение, Илье объяснили все, а я с этим заключением пришел в поликлинику. Тот же врач, который оперировал Аллу, сказал, что мне предстоит операция по удалению почки.
И все! Вот еще вчера я был здоров, а сегодня у меня "лишние" органы. Я отлично понимал, что это не камни в почках, а то же самое, что у Аллы, только в другом месте. Все это по-следствия проживания в радиоактивной зоне, все это последствия взрыва атомного реактора в Чернобыле, но от этого легче не становилось.
Назначили день операции, нужно было ждать около двух недель. Это самое трудное время в моей жизни. Уж лучше бы сразу резали, чем две недели неизвестности и терзаний.   
В указанное время приехал в больницу, которая не хуже той, в которой лежала Алла. Быстро сделали все необходимые анализы, пришел врач-анестезиолог, предупредил, какой будет наркоз, дали подписать бумаги, что я согласен на операцию и что врачи не отвечают за возможные последствия, все делается с моего благословения.
Конечно, ни боли, ни каких других неприятных ощущений я не помню, через несколько часов меня привезли в палату. Рядом со мной лежал некто Саша,  до репатриации он сам работал начальником отделения травматологии в московской Боткинской больнице. Ему приходилось делать подобные операции, все прекрасно знал и рассказывал мне, что будет дальше.
А дальше я был подключен к аппарату, который подавал обезболивающее лекарство, меня проинструктировали, что терпеть боль не нужно, а просто, если болит, нужно нажать на кнопку и в организм поступит очередная порция обезболивающего лекарства. Но мне практически не пришлось пользоваться кнопкой, все шло в автоматическом режиме и сопровождалось подробнейшими объяснениями Саши.
Назавтра меня помыли под душем, а в первый день мыли в постели, то есть обтирали мыльными губками и меняли постель. На животе рана была стянута 21 скрепкой, шов открыт и его не только не  запрещают, а рекомендуют мыть мылом.
Саша удивлялся, почему нет нагноений, почему все быстро заживает. Но потом сам же и пришел к выводу, что оборудование, специальные матрасы и многократная уборка палаты дезинфицирующими растворами позволяют врачам ходить без халатов, а посетителям находиться в палате в любое время дня и ночи.
Во время ежедневного утреннего обхода врача к тебе никто не обращается, все данные записаны на твоей карточке, которая висит на спинке кровати. Врач делает назначения, потом вдруг за тобой приезжают и на каталке куда-то везут. Тебе нет необходимости ничего спрашивать, все сделают так, как пред-писал врач. Мы-то привыкли к тому, что врачи объясняют, что тебе предстоит сделать и почему. А здесь ты как под-опытный кролик, к тому же не понимающий языка, и с тобой проводят те процедуры, которые прописал врач.
Через неделю сняли швы и отправили меня домой. Мама спросила, где я был так долго, хотя мы ей говорили, что меня должны оперировать. Она не поверила, сказала, что я помолодел и обманываю ее. Только после того, как я приподнял май-ку и показал шов, она убедилась в правоте моих слов.
Я почему-то не должен был проходить облучение и химиотерапию. Перед операцией мне влили кровь, и теперь уровень гемоглобина и другие показатели крови стали приходить в норму. Так же, как и Алла, я должен каждые шесть месяцев проходить контрольные проверки, что я и делаю уже более десяти лет.
Но это еще не все испытания, которые нам предстояло пережить в Израиле. Так как приехало много репатриантов, то появилась скорая помощь для русских. С самого начала мы записались на эту услугу и за небольшую плату могли вы-звать врача на дом с 19 часов вечера до 7 часов утра, и в субботу и праздничные дни. Это то время, когда закрыта поликлиника. Для нас это было необходимо, потому что никто из нас троих теперь похвастаться здоровьем не мог, а вызов государственной скорой помощи очень дорог.
Пошел уже третий год, как все мы жили без папы. В первый год Алла полетела в Чернигов к своему врачу, который помог ей перед нашим отъездом. Она верила ему, и это оказалось очень кстати. Нас вдвоем из страны не выпускали, мы еще получали корзину помощи, и если хотели выехать вместе, то должны были вернуть все полученные деньги.
Ровно в то время, когда этот срок карантина окончился, по-летел на десять дней в Чернигов я с целью поставить  на могиле памятник папе. С этим справился за один день. Несколько фирм конкурировали между собой, но все сводилось к од-ному – плати и получай. Я пришел в одну из таких фирм в десять часов утра, а в полдень уже стояли памятник, ограда и высажены цветы. Только через несколько дней была готова специальная табличка, которую гравировали на заводе, и фотография на эмали. За могилой папы ухаживают, но пришло время съездить еще и самим.
Была возможность зайти в институт. Ректор хорошо принял меня, но так как я явился без предупреждения, то попросил меня прийти еще раз в обеденное время, чтобы встретиться с проректорами и деканами. Я так и сделал, принес с собой бу-тылочку коньяка, они тоже к моему приходу подготовились, мы хорошо посидели, вспомнили тех, кто не дожил до этого дня. А таких было достаточно много, проживание в зоне ра-диоактивного заражения не проходило без последствий, люди умирали в еще не очень старом возрасте.
Мама трудно привыкала к новой жизни, да еще без папы, с которым они прожили 68 лет. Новых подружек не завела, да и с соседями не получалось общения, они были моложе ее. Раньше она читала, смотрела телевизор, а теперь стали болеть глаза, она не могла читать. Очень ослаб слух, пришлось ку-пить слуховой аппарат.
Впервые мы жили одной семьей, и отношения между свек-ровью и невесткой не складывались лучше тех, что бытуют в анекдотах. Трудно привыкала мама к новому вкусу пищи, овощей и фруктов. Просила покупать ей мягкие яблоки, а здесь такие редко встретишь. На первом году жизни здесь она еще ходила на базар, ей нравилась сама процедура, удивляли фрукты, которых она раньше не видела.
Однажды мы купили индюка, его принесли к нам домой. Мама ходила вокруг этого индюка и охала: "Смотри, какой жирный, смотри какое мясо, смотри какой он большой!" Ин-дюка разделали, а мама сожалела, что шкуру выбросили. Она считала, что это не практично, из нее можно было вытопить  много шкварок. А Илья уже не мог не только есть, но и смот-реть на индюка, ему это все надоело в киббуце.
Стало пошаливать у мамы сердце, мы часто вызывали вече-ром врача. По всему было видно, что не приживается она на новом месте, ей шел уже 89 год. Как только маме становилось нехорошо, мы вызывали скорую помощь. Врач Дина уже зна-ла о маминых проблемах, всегда была внимательна, никогда не торопилась уйти, после ее посещений на какое-то время становилось лучше.
Но однажды маме стало совсем плохо, ее отвезли в прием-ное отделение больницы. Подключили ко всем аппаратам, по-казывавшим как ее сердце работает с перебоями. Мы видели, как на экране остается прямая линия – свидетельство того, что сердце останавливается. Маму оставили в больнице, помести-ли одну в палату, оборудованную самой современной кардио-логической аппаратурой.
Через несколько дней, во время нашего очередного посеще-ния, нам сказали, что маме нужно вшить стимулятор, поддер-живающий работу сердца. Сделали эту операцию, перевели маму в общую палату и вскоре выписали. На стимулятор бы-ли выданы паспорт и еще какие-то руководства, а нас предупредили, что всех врачей всегда нужно будет предупреждать, что ей вшит стимулятор, и предъявлять паспорт на него.
Аккумулятор этого прибора рассчитан на несколько лет работы, периодически требовалась его замена. Мама стала луч-ше себя чувствовать, выходила на улицу, а когда была в пло-хом настроении, ругала меня, что поставили ей железное сердце, и теперь она и умереть не сможет.
Но прошло всего несколько месяцев, и в один из вечеров мама пожаловалась на плохое самочувствие. Мы тут же вы-звали скорую. Но эта помощь только называется скорой, а на практике врач должен приехать в течение двух часов. Как на-зло, в этот день Дина не работала, ее заменял врач из Нацерета. Она долго не могла найти, где мы живем. Я несколько раз звонил по телефону, просил ускорить приезд врача. Мне от-вечали, что врач давно поехал к нам, ищет нашу квартиру.
А маме становилось все хуже, я сидел рядом с ней, потом обложил ее подушками и посадил на диване. Она взяла меня за руку, ее рука была холодной, пожала мою руку, и немного успокоилась. В это время позвонили со станции скорой помощи и попросили, чтобы я вышел на улицу встретить врача. Это была женщина, которая сказала, что уже давно ходит вокруг нашего дома, но все не может найти нужный подъезд. Я попросил ее  быстрее подняться в квартиру.
Она прошла в комнату мамы, а спустя пару минут вышла и сказала: "Ваша мама мертва». Я даже не понял сразу, что про-изошло. Уже позднее я вспомнил, что она пожала мне руку и уже ничего больше сказать не могла, это и были ее последние мгновения жизни.
Дальше вызвали реанимационную скорую помощь, потом еще одну машину, на которой увезли маму в морг. Ходили какие-то люди, я подписывал какие-то бумаги, но все помню как во сне.
Похороны в Израиле принципиально отличаются от черниговских. Все заботы на себя взяла специальная служба, нам только сказали, в котором часу состоится захоронение. К этому времени на кладбище находился раввин, который читал молитву. Вся процедура длилась очень недолго, а когда она  окончилась, я понял, что остался без родителей.
Теперь я никого и никогда больше не назову мамой и папой. Уже прошло много лет с тех пор, как не стало родителей, но еще сегодня щемит сердце, когда вспоминаешь об этом. Кажется, что иногда был не очень внимателен и заботлив, нужно было уделять им больше внимания, но исправить  уже ничего нельзя. Жизнь идет только в одну сторону, и повернуть собы-тия  вспять еще никому не удавалось.
Все это произошло почти через три года после нашего при-езда, в 1997 году. Так случилось, что к этому времени нам выделили социальное жилье в доме, где вдоль всей его длины есть балкон. Я думал, что мама сможет в непогоду прогуливаться по этому балкону и любоваться прекрасным видом на Израэльскую долину, но этим планам не суждено было сбыться.
Ровно через месяц над могилой мы установили мраморный памятник. И в этот день пришел раввин и прочитал молитву. Вот так и получилось: папа похоронен на Украине, а мама в Израиле, и прожили почти одинаковое время, по 89 лет.


КАПЛЯ ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

                Израильские будни


Мама умерла в день получения нами ключей от квартиры. Нам выделили небольшую трехкомнатную квартиру в хорошем районе города. Все близко от дома и практически нет необходимости пользоваться городским автобусом. Банк, магазины, продовольственный рынок, отдел абсорбции, Битуах леуми, где нам начисляется пособие, – все в пределах 15 ми-нут ходьбы.
Мы завели такой порядок: вся Маринина семья, кроме Руточки, находившейся у нас под присмотром, в пятницу после работы заезжала к нам. Они все работали в киббуце, а Анечка там же училась в школе. Мы созванивались, просили заехать к нам на минуточку, есть сюрприз. Они заходили к нам, а у нас уже накрыт стол и приготовлен хороший обед. Им нужно после работы готовить или разогревать дома, они у нас обеда-ли и ехали домой отдыхать, впереди – суббота. Это были часы духовного общения с детьми и внуками. Жаль только, что длилось это не долго.
С разведывательными целями в Израиль приезжали родите-ли Ильи, сначала Света с мужем, потом мама Ильи с внуком, и последним приехал папа. Марина и Илья всех хорошо принимали, они ездили по всей стране, смотрели, как живут их другие родственники, но определенно о переезде в Израиль не говорили.
Правда, когда в последний раз приехал папа Ильи Володя, он сказал, что о своем решении, куда они будут уезжать из Самарканда, он сообщит в конце посещения. Ему еще нужно все хорошо обдумать, навестить брата и земляков из Самарканда.
И вот наступил последний день, мы все сидим за столом, и я спрашиваю, какое решение он принял. Володин ответ прозвучал не очень тактично:
– Это мое дело. Я не обязан всех посвящать в свои планы.
Мне стоило больших усилий сдержаться, не высказать все, что я по этому поводу думаю. Алла под столом давила мне на ногу, моля не вступать в разговор. Я чувствовал, что бледнею, посмотрел на Марину и Илью, и мне показалось, что и они хотят, чтобы я сдержался. Это была трудная минута для меня, но, так как на следующий день Володя уезжал, я сдержался.
Не уверен, правильно ли я поступил, но сегодня не жалею, что сдержал свои эмоции. Последующие события показали, что уже тогда сваты решили поехать в Германию. Я понимаю их. Света, их дочь, знала, что ее муж решил ехать в Германию, и родители, хорошо зная семью дочери, приняли правильное решение – не оставлять Свету. За Илью они были спокойны и решили помочь слабому звену. Ну так бы и сказа-ли по-родственному!
Меня не обидело их решение ехать в Германию, оскорбляло отношение к нам, сватам. Не было нужды лицемерить и скрывать от нас то, что уже несколько лет их документы для по-ездки в Германию находились в работе. Мы бы согласились с любым их решением, хотя мечтали, что они будут рядом с нами и своими детьми. 
Вообще-то это очень хорошая семья, но главную скрипку в ней играла сватья, она умная женщина, знала, чего хочет, а Вова был исполнителем ее замыслов и решений. Особенно это почувствовалось, когда Рая умерла. Сразу все развали-лось, дочь разошлась с мужем, внуки презрели своего дедушку, а у дедушки не хватило мудрости  все это предвидеть.
К сожалению, сегодня, после нескольких приездов в гости в Израиль, уже после смерти Раи, наши отношения ухудшились. Мы всегда стояли на стороне Ильи и его родителей, а сегодня стало ясно, что Марина была права с первых дней жизни в Самарканде, когда говорила нам, что ее свекровь и свекор не такие золотые, как мы себе представляем. Мы ей говорили, что это нормально, что нет идеальных людей, что ближе, чем родители ей никто не будет, и что она должна привыкать жить в новых условиях. Слава богу, что Илья про-явил максимум терпения и выдержки и во всех сложных ситуациях находил правильные решения.
Все это дает нам основание верить, что самое трудное у старших детей осталось позади, и в этом году мы все вместе отметим их серебряную свадьбу. Единственное, о чем можно сожалеть, так это о том, что у нас только две внучки. Мы с Аллой когда-то позволили себе иметь только двоих детей с разницей в возрасте больше десяти лет. И они повторили ту же ситуацию. И нам, и им не помешало бы иметь в промежутке между старшим и младшим ребенком хотя бы еще двух детей. Но это уже рассуждения из области фантазии.
Значительно хуже сложилась судьба у Кати. После нашего приезда в Израиль стало ясно, что жить с Вадиком она не будет. Мы делали все от нас зависящее, чтобы сохранить семью. Ни Вадик, ни Катя не слушали советов Марины и Ильи и по-ступали так, как считали нужным. На практике получалось, что все их решения оказывались ошибочными.
 Им советовали пожить в киббуце, изучить язык, привыкнуть к стране, а потом уже двигаться дальше. Они никого не послушали, переехали в Хайфу, купили квартиру. С покупкой квартиры тоже не все складывалось удачно. Все время у них возникали какие-то планы-прожекты, не обоснованные и не продуманные. Они решили купить квартиру и воспользоваться ссудой на квартиру моей мамы. Они даже планировали, что квартиру должна купить моя мама, и это в возрасте около 90 лет! Но и в этом мы не возражали.
Вадик с кем-то советовался, каждый день они меняли свои решения и планы, но на практике ничего не получалось. По-том я пошел в наш отдел абсорбции посоветоваться. Рассказал, что наши дети хотят купить квартиру вместе с бабушкой, спросил как это может отразиться на нашем получении социального жилья? Мне прямо ответили, что мы не должны совершать эту глупость, – с мамой мы получим квартиру уже в этом году, а без мамы это может длиться еще пять лет и более. Мы поставили в известность Катю и Вадика, попытались им объяснить, чтобы они обошлись своими средствами, в противном случае это сильно затруднит получение жилья у нас. Это вызвало бурную реакцию и обиду, последствия которой ощущались еще несколько лет.
 Не знаю, поступили ли мы правильно, но нам очень хоте-лось иметь машину, мы привыкли иметь свой транспорт. Здесь нам не разрешалось покупать машину. Или машина, или пособие! Купили машину на имя Вадика. Мы получали пособие, которого нам хватало на жизнь, а маминого пособия хватало на содержание машины.
Катя несколько раз уходила от Вадика, приходила к нам, говорила, что это уже навсегда, а потом возвращалась к нему. Мы, конечно, очень переживали, делали все от нас зависящее, чтобы помочь Кате.
Помню, как она в очередной раз ушла от Вадика, мы сидели в машине и строили планы. Она пойдет учиться в Афулу на медицинскую сестру. Мы будем помогать ей, а пока пусть учится в Хайфе, у нее как у новой репатриантки есть право учиться бесплатно. К сожалению, Катя не воспользовалась этим правом полностью, бросила учебу, не доучившись. Это было двойное поражение, – и диплома не получила, и потеряла право на бесплатное обучение.
Вот так и проходили первые годы нашей репатриации. Мы старались помогать детям. И если это удавалось нам с Мариной, мы чувствовали, что нужны, что наша помощь существенно об-легчает им жизнь, то с Катей ничего не получалось. Одни планы сменялись другими, а продвижения вперед не было.
Так прошло почти пять лет совместной жизни Кати и Вадика, и, наконец, они пришли нас "обрадовать", что у них будет ребенок. Немая сцена из "Ревизора" –  ничто, по сравнению с нашим изумлением. Но мы взяли себя в руки, поздравили их и пожелали, чтобы все плохое осталось в прошлом, чтобы с рождением ребенка у них все наладилось.
Наступил новый этап, мы ждали появления внука. Катя жила с родителями Вадика, вместе вели хозяйство, вроде наладились отношения. Мы старались чаще приезжать к ним в гости, приглашали к себе. Здесь я немного слукавил, они к нам приезжали значительно чаще, все любили приходить к нам в гости, знали, – будет хорошее угощение и не последуют выяснения отношений.
Потом сваты купили себе отдельную квартиру, но мы в ней так ни разу и не побывали. То им было стыдно приглашать нас, потому что нет мебели, то еще не сделали ремонт, а то и просто ссылались на занятость работой и им удобней бывать у нас. Нам подходили любые варианты, только бы хорошо было детям.
Время пролетело незаметно, и в один прекрасный момент мы получаем известие, что Катю отвезли рожать в больницу. Быстро нашли такси и уже примерно через час были в больнице. Сваты прибежали раньше, но лучше бы они немного задержались, зато оделись бы нормально. Сват Гена прибежал в майке, не очень чистой, таких же шортах и шлепанцах на босую ногу. Было неловко за него, но мы тактично смолчали. А если еще добавить, что в руках он держал большую бутылку воды, к которой поминутно прикладывался, ссылаясь, что не успел пообедать, то картина будет полная.
Не долго пришлось нам ждать появления внука, Катя постаралась и родила Йонатана. Его вывезли показать нам сразу после родов, у него еще были замазаны мазью брови, и одна ручка выглядывала из пеленок. Умная сватья не преминула заметить, какой он страшненький, а нянечка понимала по-русски и сразу же парировала: "Если он вам не нравится, я могу забрать его себе". Далее она добавила, что родился очень хороший мальчик, он будет самостоятельным и рано уйдет из дома. На основании каких признаков она сделала такой прогноз, я не знаю, но то, что он уродился хорошим мальчиком, это точно.
Два дня Катя лежала в больнице, потом ее выписали домой. Вот тогда и начались основные трудности. Смотреть за ребенком некому, мы жили далеко, Вадик возвращался с работы уставший и не хотел слышать плача ребенка. Особых чувств он, как молодой папа, не испытывал. Я и Алла по очереди ездили в Хайфу смотреть за Йонатаном, пока дети работали и учились. Сваты заняты своими делами, помочь могли только в выходные дни, да и то посидеть за столом.
Так продолжаться долго не могло, и в один прекрасный день Катя заявила, что больше с Вадиком жить не будет. Переехать она могла только к нам,  так оно и произошло. Бросив учиться на медицинскую сестру, Катя одно время работала, а потом поняла, что без образования ее перспективы плачевны, поэтому  решила окончить годичные курсы туристических агентов.
Эти курсы проводились при университете, по их окончании выдавался документ, позволяющий работать в туристических компаниях. Теперь уже олимовской льготы на бесплатную учебу у Кати не было, и, чтобы оплатить учебу, мы продали машину. Хватило детям на покупку мебели и на первые взносы за учебу.
Когда назрел вопрос о разводе, предстояло решить, что делать с квартирой. Катя предлагала продать ее и поделить вырученные деньги. На продажу Вадик не согласился. Был вариант оставить квартиру Кате с ребенком, но в итоге Вадик на-стоял на том, что ему квартира нужнее, он в ней останется, а Катя переедет к своим родителям. Мебель и почти все, что было в квартире, тоже оставалось Вадику, а он обещал частично компенсировать стоимость имущества.
Катя соглашалась на все, только бы быстрее жить без Вадика. Несколько месяцев она пожила вместе с нами, потом приняла решение, что ей удобней снять отдельную квартиру. В общем, это правильное решение, но с минимальной Катиной зарплатой содержать ее было трудно. Мы старались помогать Кате чем можем, у нее появилась возможность жить само-стоятельно с сыном, без родительских нравоучений.
И начался бракоразводный процесс. Пожалуй, это было самое трудное время. Вадик рассчитывал, что у Кати не хватит мужества и материальных возможностей жить одной, и она вернется к нему. Развод длился почти три года, и все это время Вадик не платил алименты.
Наконец, когда состоялся суд и присудил платить, то часть алиментов, по уговору с Катей, откладывалась на отдельный счет на имя Йонатана. Когда там накопилось некоторая сум-ма, Вадик, обманув банковских работников, снял ее, хотя для этого требовались подпись и разрешение Кати.
Все это время мы смотрели за Йонатаном  до детского сада, куда он пошел уже в пять лет. Мы научили Йонатана читать и писать, считать и рассказывать сказки. Это было трудное и одновременно интересное время, я гулял с Йонатаном по го-роду,  меня часто видели с ним.  А если встречали одного, спрашивали: "А где внук?".
Его знали все, он достаточно общительный мальчик, отвечал на все вопросы, здороваясь, подавал руку. Когда вопрос с выплатой алиментов решился, Кате стало немного легче материально, но теперь Вадик решил, что раз он платит деньги, то имеет право посещать сына. Во время их первых встреч после такого большого времени раздельного проживания Йонатан не хотел общаться со своим отцом.
Мы рассказывали ему, что это его папа, он хочет с тобой общаться, и ты должен с ним разговаривать. Йонатан соглашался, но только при условии, что я буду рядом и он сможет меня видеть. Так продолжалось несколько раз, потом Йонатан согласился погулять с папой по городу, а потом настало вре-мя, и Вадик повез его в свой новый дом, в новую семью. По-том он уговорил, а практически заставил Йонатана остаться ночевать. Как это происходило, мы точно не знаем, но из рассказов Йоника получалось не совсем с его согласия.
Постепенно Йонатан привык к тому, что папа забирает его к себе два раза в месяц. Первые посещения были мучительны и для нас, мы знали характер Вадика, знали его авторитарный характер, и это ничего хорошего не сулило нашему внуку. Положение осложнялось тем, что в новой семье Вадика был ребенок его новой сожительницы, на два года старше, чем Йонатан. В таком возрасте два года это достаточно много.
Сначала отношения в семье не складывались, возникали споры кто, где должен спать, спорили между собой и дети. Для наведения порядка Вадик отлупил обоих, и Йонатан пришел с синяками. Для нас это был шок. Мы пошли к детскому врачу, которая знала Йоника со дня рождения, и она посоветовала записать побои в карточку и предупредить Вадика, что если это еще повторится, то будут приняты самые серьезные меры по защите прав ребенка.
С Вадиком мы серьезно поговорили, сказали, что если он не хочет потерять сына, то должен навсегда забыть о физических мерах воспитания. Но мне кажется, что этот единственный случай запомнился Йонатану, он теперь не вспоминает об этом, но на уровне подсознания знает, на что способен его папа.
До пяти лет Йонатан практически не болел, зато, когда отдали его в детский сад, он наверстал упущенное. Выбрали детский сад, который курирует рав  Гроссман, в этом садике все лучше, чем в муниципальных детских садах, кроме неко-торой излишней, с нашей точки зрения, религиозности.
Йонатан никогда не приходил рано, всегда опаздывал на утреннюю молитву  и после обеда тоже не оставался. В садик он пошел, совершенно не зная иврита, одной из целей его устрой-ства в садик и было изучение языка. Воспитательнице он очень понравился, она была уверена, что он справится и с языком и со всем остальным. Так и вышло. Правда, воспитатели были против того, чтобы он шел в школу. Они предлагали оставить его еще на год в садике. Но Катя отдала его в школу, и начался новый этап и в нашей жизни, и в его развитии.
Учительница жила и воспитывалась в киббуце, она была для первоклассников лучше мамы. Я приходил каждый день забирать Йонатана из школы и видел, как она целует своих учеников, как они к ней обращаются. Складывалось впечатление, что она с учениками одного возраста, и все вопросы решались как в детской компании. Дети ходили по классу, обращались к ней по любым вопросам, вставали с мест, а ее ничто не раздражало. Она любила детей, очень заботилась о них и все им прощала. Даже не прощала, а просто считала, что они как дети все делают правильно.
Были у нее познания и в детской психологии, она видела, что Йонатан отличается от обычных детей, на уроках думает о своих, только ему известных вещах. Он не понимал, что та-кое контрольная работа, мог просидеть и ничего не решать. Нава, так звали учительницу, оставляла его на несколько минут со своей помощницей, объясняла, что он должен сделать с полученным заданием. Через пятьдесят минут Йонатан решал правильно все примеры и задачи, на решение которых давался урок.
Мы благодарны первой учительнице Йонатана за то, что она первая разобралась в особенностях его характера и психологии и помогла ему стать на правильный путь. Она никогда не ругала Йонатана, говорила, что такие дети  встречаются очень редко, и просто любила его. Она видела, что он не по годам развит, может обсуждать любую проблему – от образования планеты Земля, извержения вулканов, появления первобытно-го человека до проблем политического устройства страны и необходимости преобразований. По всем вопросам у него имелась своя точка зрения. Он занимался только тем, что его интересует, а детские упражнения первого класса были ему не интересны.
Когда мы сказали, что во втором классе Йонатана не будет в этой школе, Нава искренне переживала и до сих пор звонит и спрашивает о его успехах в школе. Катя утром отводила Йони-ка в детский сад, а когда он подрос, – в  школу, а мы забирали его, и целый день он находился у нас. Вечером Катя забирала его домой, ей оставалось только уложить его спать, он уже был к этому готов. В таком режиме мы жили несколько лет.
Катя поменяла несколько мест работы в туристических фирмах, но на новое место работы всегда уходила с доброго согласия ее предыдущих работодателей.
Есть смысл продолжить разговор о Кате. Все родители стре-мятся помочь своим детям, вырастить, дать образование, по-мочь создать семью, растить детей, которые бы радовали и своих родителей, и бабушек и дедушек. Объективно у Кати были лучшие условия, чем у Марины. Тот факт, что мы Кате уделяли больше внимания (у нас были большие возможности, все ей было доступно), привел к тому, что у нее не сформировался сильный характер.
Катя начитана, хорошо воспитана, в компании может завладеть вниманием всех присутствующих, обладает хорошо раз-витым чувством юмора, но все эти и многие другие ее хоро-шие качества находятся в сильной зависимости от настроения. А недостаток воли часто сводит к нулю все положительные качества. Нет, или почти нет, в Кате упорства, настойчи-вости в достижении цели.
Мне вспоминается, как я занимался с ней дополнительно, когда она училась в институте. Не помню, какая была тема, но занимались мы физикой. Вместе читали текст, потом я объяснял существо вопроса своими словами, а Катя упорно твердила, что она все равно не понимает. Я дал себе слово сохранить спокойствие до конца, потому что понимал, – Кате нужно меня вывести из равновесия, чтобы закончить занятия.
В конце концов, я сказал, – пусть это будет просто абстракт-ное понятие, которое нужно просто запомнить, без понимания. Много лет спустя Катя призналась, что она поразилась моей выдержке и делала все на зло. Сегодня она сожалеет об этом.
Я вспоминаю, как наша внучка Анечка могла подняться ночью в любое время, если нужно идти на работу. А Катю быва-ет трудно заставить выполнить ту работу, о которой было до-говорено заранее, или невыполнение которой может привести к нежелательным последствиям. Катя – это спринтер, она может стартовать на короткую дистанцию и показать неплохой результат. Но жизнь – скорее стайерская дистанция, на которой нужно уметь не просто распределить силы, но и иметь мужество дойти до финиша.
Имея прекрасные начальные условия, могучую поддержку, Катя не окончила институт, ушла из университета уже в Израиле. А это был тот фундамент, на котором планировалось построить ее будущее благополучие.
Сегодня, впервые за всю ее жизнь, она живет отдельно от всех нас и воспитывает сына. Мы согласились на ее переезд в киббуц, это разумно по многим пунктам. Рады, что она по-ступила учиться в колледж и должна получить первую степень. Стараемся помочь, вселить уверенность в своих силах и искренне сожалеем, что разумные шаги она  делает с опозда-нием минимум на десять лет.
Завтра Кате исполнится тридцать пять лет, мы желаем ей всего самого хорошего, но если у меня сегодня спросят, уверен ли я, что она окончит учебу, сможет еще раз создать хо-рошую семью, однозначного ответа у меня нет.
Все, что зависит от нас, мы согласны делать, но в таких вопросах как семья, учеба, работа, все зависит больше от Кати, чем от нас. И все же, нам всем хочется верить, что все будет хорошо.
Есть еще одно качество у Кати – это излишняя доверчи-вость и разговорчивость. Пока не сделал то, что задумал,  нет особого смысла распространяться о своих планах. Катя часто не придерживается этого правила  и попадает в неловкое по-ложение. Кроме того, она ведет сложную бухгалтерию, раз-ным людям выдает неполную информацию, а потом забывает, кому что сказала. Если рассказывает по секрету что-нибудь, то это не значит, что она больше никому об этом не расскажет. Вот так и получается, симпатичная, умная одинокая женщина с прекрасным ребенком не может найти себе пару, чтобы создать полную семью.   
 

КАПЛЯ ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ


Дела партийные


Был я в младших классах пионером, носил красный галстук, участвовал в проводимых мероприятиях, но никогда не был звеньевым, или каким-нибудь иным пионерским начальником.
Потом подошло время вступления в комсомол. Поступали все, кроме тех, против поступления которых были преподаватели, особенно классный руководитель. Ко мне особых претензий не имелось и, когда подошло время, секретарь комсомольской организации предложил заполнить анкету для вступления в комсомол. Все заполняли, и я заполнил.
Как и все учил комсомольский устав, знал, или должен был знать, решения партии и правительства. Как и ко всем, ко мне подошел секретарь комсомольской организации, вручил Устав комсомола и сказал, что мне уже можно поступать в эту организацию. Я написал заявление, все сделал, как говорили, что-то выучил, потом меня приняли на собрании в классе, по-том еще где-то в более высокой инстанции, и оставалось толь-ко пройти принятие в райкоме комсомола.
Уже в самый последний момент вдруг обнаружилось, что мне нет еще 14 лет. Не помню, сколько не хватало месяцев, но это могло послужить причиной, чтобы меня не приняли. Уже в коридоре секретарь предложил мне исправить год рождения, я согласился, он исправил, и меня приняли в комсомол. В будущем я исправил запись в билете, но сегодня понимаю, что стремление быть таким как все и не хуже, было сильнее здравого смысла.
Кто-нибудь мог сказать, что вот Стыскина не приняли в комсомол, и никто бы не стал выяснять причины почему. А это страшно – выпасть из общей обоймы. Тогда велась сильная идеологическая обработка, подтасовывали факты, занимались очковтирательством, но нам ничего не было известно. Мы искренне считали, что в Америке негров дискриминируют, что живут они хуже нас, что самый справедливый строй у нас и что мы построим коммунизм. Да, я был такой, я верил во многие догмы, я шел вместе со всеми строем, и это продолжалось еще достаточно долго.
Я не очень доверяю тем людям, которые сегодня говорят, будто они и тогда все знали, видели и понимали, что в СССР диктаторский режим и что они боролись за справедливость. Я знал многих, у кого были репрессированы родители, близкие люди, но никто даже пикнуть не смел об этом, а тем более возмущаться или протестовать.
А когда ты уже стал комсомольцем, то дальше действует страх за то, чтобы тебя не исключили из комсомола. Если тебя исключат, то перед тобой закрываются практически все пути для твоей учебы или служебного роста.
В комсомоле находились до 28 лет, а потом выбывали по возрасту или вступали в партию. Комсомол считался резервом партии и ее помощником. К этому времени люди уже определялись в жизни и принимали вполне осознанное решение, – вступать в единственную партию в стране или нет. Если ты  не состоял в комсомоле, у тебя возникали проблемы и с поступлением на хорошую работу, и при поступлении на учебу.
В училище мне предлагали вступить в партию. Мой командир батареи соглашался дать мне для этого рекомендацию. Нужны были как минимум две рекомендации, одна от члена партии, другая от комсомольской организации. Я говорил, что еще не достоин быть членом партии, а если честно, то не испытывал особой потребности в этом, да и не было такой необходимости.
В партию вступил четыре года спустя, когда нужно было повышаться по службе и поступать в академию. Если уж я оставался в кадровой армии, то без членства в партии ни учебы, ни продвижения не могла быть. Сегодня это можно рассматривать как карьеризм или нечестность, но такова была тогдашняя действительность. Либо ты, как все в партии, либо ты на обочине жизни, а на ней редко кто хотел остаться.
В молодости думал, что буду увольняться из армии майором, ну самое большее подполковником, но смог преодолеть и следующий рубеж. Итак, я стал на долгие годы членом коммунистической партии.
После приезда в Израиль я был уверен, что с партийными делами покончено, но жизнь распорядилась иначе.

Наступил 1955 год. Количество новых репатриантов из Советского Союза превысило несколько сотен тысяч человек. Если Израиль был готов всех принять и устроить, то защитить, предоставить равные условия с местными жителями, не торопился. Росло количество случаев дискриминации репатриантов, проблема их защиты становилась все более острой. В воздухе витала идея создания этнической партии для защиты репатриантов – выходцев из СНГ. Считалось, что на пост руководителя партии подходит Натан Щаранский. Его имя было на слуху, его знали как диссидента и в Израиле, и в Америке. Все помнили, что в Союзе его продержали в тюрьме девять лет.
Для создания новой партии  очень важно было подобрать авторитетного руководителя, а к этому времени Щаранский уже возглавлял Сионистский форум. Создание партии сопровождалось многими трудностями, не было опыта работы в новой стране в условиях демократии. Во всех городах создавались ячейки партии, которые возглавлялись тоже людьми, не имеющими опыта партийной работы.
В нашем городе эту роль взял на себя Сергей Окландер. Это еще молодой человек с некоторым, не очень удачным, опытом работы менеджера, но с большим желанием добиться успехов. Его родная тетя жила в Израиле более 30 лет, она заботилась о своем племяннике и попросила нас помочь ему. От-казать ей мы не могли, потому что в первые месяцы нашего нахождения в стране она была для нас просто путеводной звездой, давала разумные советы и наставления.
Вот так и получилось, что без желания мы втянулись в партийную деятельность, и сегодня, по прошествии десяти лет, я не жалею об этом.
Сергей оказался очень способным человеком, готовым от-даться работе полностью. Недостаток опыта компенсировался желанием и энергией. Наше сотрудничество оказалось взаимно полезным. За прошедшее время Сергей заочно окончил институт, приобрел большой опыт работы с людьми. К его чести нужно признать, что он по характеру внимателен, старателен, но к сожалению, стремится выполнить всю работу сам. С воз-росшим объемом работы ему становится трудно справляться с обязанностями, ему еще предстоит научиться доверять выполнение работы своим подчиненным и соратникам.
Большой опыт он приобрел, работая помощником у рава Гроссмана. Сегодня, возможно, удивительно, что я даю лестную оценку религиозному деятелю, но он того заслуживает. Рав Гроссман создал во многих странах сеть школ государственно-религиозных. В этих школах в Израиле преподают наи-более образованные преподаватели, в большинстве своем из стран СНГ. Школы прекрасно оснащены техникой и оборудованием.
Сергей, работая с равом Гроссманом, стал узнаваем в высших эшелонах власти, и к тому времени, когда он стал заместителем мэра города, для него уже не составляло особого тру-да построить правильные отношения с начальниками и под-чиненными. Верю, что это в служебной деятельности Сергея не последняя ступенька. И я только выиграл от нашего сотрудничества.
Начав без особого желания и энтузиазма партийную работу, я получил возможность лично общаться со всеми русскоязычными деятелями Кнессета и министрами. Необычным для себя считаю обращение со многими из них на "ты".

Тогда еще верили в теорию "плавильного котла", считалось, что приехавшие репатрианты сами по себе интегрируются в  израильское общество и станут настоящими израильтянами. Но уже через некоторое время стало понятно, что израильское общество не в состоянии поглотить так много приехавших евреев с ментальностью, отличающейся от его ментальности. Мы привезли с собой свою культуру, науку, свои взгляды на многие явления в обществе и в мире. Зачастую эти взгляды не совпадали, мы были, в нашем понимании, более образованы, более культурны, но власть находилась в других руках.
Для нас было дико то, что улицы вынуждены подметать профессора, музыканты, врачи. На самых непрестижных и малооплачиваемых должностях трудились квалифицированные инженеры. Еще сегодня трудно свыкнуться с мыслью, что преподавать в школе здесь можно без педагогического образования, окончив лишь трехмесячные курсы, а в это время опытные педагоги с большим стажем ухаживают за не-мощными и больными.
 Нас не понимали в этой стране, не уважали, а использовали с максимальной выгодой для себя. Вся система строилась так, что доказать свою правоту в суде или полиции было практи-чески невозможно. Страна представляла собой еврейское местечко, где все знали друг друга, где несколько кланов держали в руках всю экономику и политику страны.
Мы привыкли к другому образу жизни и уже не сливались в единый сплав, а выпадали в нерастворимый осадок. Вот в такой обстановке и созревала необходимость создания своей этнической партии, – для защиты прав и интересов русскоя-зычной общины. И мы с Аллой были не прочь участвовать в этом процессе.
Те, кто уже нашли свою нишу в израильском обществе, не поддерживали нас, им хотелось, чтобы и новым репатриантам пришлось хлебнуть столько горя, сколько пришлось им. В большинстве своем эти люди придерживались левых взглядов, принадлежали к партии Авода.
У тех, кто приехал в семидесятые годы, уже дети плохо разговаривали на русском языке, а внуки вообще не знали его. Говорят, что репатрианты 70-х годов ехали в Израиль по идейным убеждениям. В таком случае это может оправдать их стремление быстрее забыть свое прошлое. Алия же 90-х годов не была  такой сионистки настроенной, она просто искала возможность жить достойно, не бояться за своих детей и быть свободной от антисемитизма.
Все ждали, что образование новой партии поможет новым репатриантам почувствовать себя в стране евреев тоже евреями. А получалось, что в СССР мы были евреями, а здесь нас считали русскими.
Постепенно я втянулся в партийную работу, стал активно участвовать в организации и проведении предвыборных кампаний, но сам входить в состав избранных не хотел.
А между тем партия Щаранского теряла популярность. В ней сложилась нездоровая обстановка, многие члены партии разочаровались в своем лидере. Назревал раскол. И в нашей городской партийной организации тоже не было единства.
В противовес ей стала набирать силу партия "Бейтейну" ("Наш дом Израиль"). Я перешел в нее.
Сегодня многие из нас, кто с надеждой и энтузиазмом помо-гали строил партию "Исраэль ба-алия", находимся в партии "Наш дом Израиль", которую создал и возглавляет Авигдор Либерман. Это серьезный, харизматичный  лидер, у которого есть все необходимые качества для того, чтобы управлять государством. Кроме светлого ума и знаний, он обладает силь-ной политической волей, почти за десять лет своей партийной деятельности ни разу не отступил от своих принципиальных убеждений политика правого толка.

*        *        *
В этом году государство будет отмечать свой 59 год рождения. Мне больше лет, чем государству. Нужно признать, что за эти годы оно прошло нелегкий путь развития. Совершено много ошибок, многие проблемы могли быть решены иначе, но история не допускает сослагательного наклонения, испра-вить допущенные ошибки невозможно.
Я не строил эту страну, меня пригласили сюда жить, на мою историческую родину. Если бы не переехали сюда жить дети, вряд ли я находился бы здесь. Мы ничего, или почти ничего не знали об этом государстве, злобная советская пропаганда искажала действительность. Я смотрел на карту и не мог по-нять, как на такой маленькой территории может жить относи-тельно большое население. Территория страны сопоставима с территорией одной, не самой большой, Черниговской области. Мне казалось, что всё здесь должно быть игрушечным, маленьким.
Я удивился, когда ехал из аэропорта в Мигдаль а-Эмек. Все оказалось не таким уж маленьким. Я видел ухоженные поля, прекрасные дороги, красивые поселения, большой город Тель-Авив.
За то время, что мы здесь живем, я вижу, насколько страна еще похорошела. Когда я слышу, что Израиль занимает третье место в мире по хай-теку, я горжусь этой страной. Когда я в реальности вижу, какая техника строит дороги, как вооружена армия, когда я вспоминаю, что за этот короткий срок Израиль шесть раз воевал и шесть раз победил, я восторгаюсь  этой страной.
Но когда я слышу, что израильские школьники в четвертом десятке среди развитых стран по знаниям, когда, имея самую сильную и технически оснащенную армию, мы не добились поставленных целей во второй Ливанской войне, я задаю себе вопрос: как так получилось, что "избранный" народ во многом поступает не лучшим образом? Как получилось, что дважды в истории еврейства, практически по одной и той же причине, был разрушен храм? Почему евреи не делают правильных выводов? Почему пресса кричит, что чиновничество погрязло в коррупции, почему не ценятся светлые еврейские мозги, почему правительство не реагирует на то, что не только прекра-тился въезд в страну новых репатриантов, но и увеличился выезд? Почему никто не задерживал и не уговаривал моих детей жить в Израиле? Почему народ Израиля не может объединиться даже перед лицом смертельной опасности, навис-шей над страной?
Я задаю себе тысячи вопросов и не нахожу на них ответов. Я пишу десятки, а теперь уже счет перевалил за сотню статей, в которых не только выражаю свое непонимание и боль за то, что происходит, но и вношу какие-то предложения. Но никого это не интересует. Получается, что я пишу для себя, снимаю стресс, занимаюсь психотерапией сам с собой. Как ни странно, меня это устраивает.
Не могу не признать, что мне приятно, когда из различных городов страны мне звонят домой и благодарят за хорошую статью, разделяют мои взгляды и предложения.

Говорят, умные учатся на ошибках других, а мудрые не ошибаются. Я понимаю, что не может государство за свою историю не совершить ошибок, хотя хотелось бы, чтобы так было. Но почему евреи не только не делают выводов их допущенных ошибок, но даже не анализируют, почему эти ошибки совершались.
Только слепой не видит, что принятые в Осло соглашения о создании Палестинского государства ошибочны. И, тем не менее, новые израильские правительства не только не делают выводов, но усугубляют положение. Мало того, что вооружили палестинских боевиков и на опыте убедились, что оружие направляется на борьбу с Израилем, так продолжают вооружать и сейчас.
Сколько можно унижаться и просить, чтобы это бандитское образование в лице Палестинской автономии признало право на существование государства Израиль?


                *        *        *
Страшно подумать, но мне уже исполнилось семьдесят лет. И что удивительно, тело дряхлеет, а душа остается молодой. Если ничего не болит, ты даже не вспоминаешь о своем возрасте. Но когда подступает болезнь, кажется, что это уже твои последние мучения. Чем старше становится человек, тем чаще думает о вечном,  о прожитой жизни.
В Чернигове мы с Аллой отмечали наше столетие, мне исполнилось 52 и ей 48, вот вместе и получалось ровно сто. Так как родились мы в одном месяце с разницей всего в два дня (19–го я и 21-го она), вот и пришла такая мысль. Пригласили гостей из Киева, Ленинграда, ну и всех местных родственников. Единственный раз к нам на юбилей приехал Женя Тевяшов, с которым мы учились в академии. Всем хватило места, было очень интересно встретиться с родными и близкими, вспомнить прошлое.
В салоне накрыли большой стол, но гостей было так много, что мы старались за столом долго не сидеть, – подавали и убирали. Обстановка царила очень доброжелательная, каж-дый старался произнести тост, отметить все хорошее, что они видели в нашей семье. Запомнилась эта встреча надолго.
И вот, почти двадцать лет спустя, захотелось отметить свой юбилей. Разговоры о проведении дня рождения я начал вести за несколько месяцев и сразу почувствовал, как много изменилось за прошедшие годы. Алла была против празднования, мол, нечему радоваться. Но если я буду настаивать, то она со-гласна отмечать где угодно, но только не дома, ей трудно уже принимать гостей. Альтернативы не было, я стал искать место, где провести наши дни рождения. Мы еще и сейчас не очень привыкли к тому, что на все такие торжества гости дарят деньги. Раньше была проблема с выбором подарка, а сегодня такой проблемы нет. Возможно, это и лучше, ведь ма-териально трудно принять несколько десятков гостей, а так почти все расходы восполняются гостями.
Каждый раз что-то мешало Алле проехать выбрать место для проведения дня рождения. Помог Сергей Окландер, мы с ним на машине объехали все возможные места и остановились на  небольшом, уютном зале, где по ночам собиралась молодежь. Были залы и лучше, но кошерная пища не подходила нашим гостям. Исключалась возможность принести что-либо с собой. Кроме того, хозяин заведения говорил на русском языке, понимал наши запросы и соглашался на все условия.
Договорились обо всем, я нанял тамаду для ведения вечера и музыканта, которые уже имели опыт проведения таких мероприятий. Но все равно волновался: как пройдет встреча?! Пригласили из разных городов моих одноклассников, с которыми я учился в школе более пятидесяти лет тому назад. Это Фима Серебряный, Гриша Браверман, Владик Давыдов. Они приехали со своими семьями и детьми. Пригласили Сергея Окландера, Фаню Тевлович, всех депутатов муниципалитета русскоязычных, и получилось так, что пришли все руководи-тели города. Приехала и Леля Трахтенгерц, с которой мы уже знакомы более тридцати лет, и которая когда-то принимала деятельное участие в Марининой свадьбе.
Для меня стало полной неожиданностью, когда пришел мэр города. Алла, как всегда, была чем-то недовольна, грозилась даже не пойти на день рождения, но, в конце концов, поняла, что это будет некрасиво и пошла. Правда, предупредила, чтобы про ее день рождения не было сказано ни слова.
Я постарался максимально приблизить меню ко вкусам гос-тей. Перед началом празднования Алла подошла к ведущей и пошепталась с ней. Смысл разговора я понял, – попросила, чтобы о ней не говорили. Но сценарий уже написан, и изменить его на ходу было невозможно. Кроме того, я жестами показал, что все должно идти по плану.
Прошел вечер даже лучше, чем предполагалось. В этот день вышла большая статья в газете с поздравлением с семидеся-тилетием, и всем гостям эту газету дали, было много сказано приятных слов в адрес нашей семьи, и только я один знал, что все проведение этого мероприятия висело на волоске.
Теперь открылся у нас еще лучший ресторан, практически в самом центре города. В 2008 году нам с Аллой будет вместе 140 лет. Чем не юбилей и прекрасный повод для того, чтобы собрать родных и знакомых? Но много еще воды утечет до того времени, но если есть такая задумка, то будем претворять ее в жизнь.
               
*        *        *
Самый запоминающийся и необычный подарок на день рождения прислали дети из Канады. Они-то точно знали, что мы всегда объединяем празднование своих дней рождения и при-слали нам деньги на недельный отдых за границей. Правиль-ней будет сказать, что деньги они прислали Кате, а Катя уже выбирала лучшее из возможного. Выбрала она отдых в Испа-нии. Прекрасная гостиница, отличная еда. Время выбрала тоже хорошее – май,  когда еще не жарко. В аэропорту нас встретили, отвезли в гостиницу, а дальше мы все делали по своему плану. Это нас полностью устраивало, мы никуда не торопились, ни от кого не зависели и просто наслаждались жизнью.
Каждый день звонили Кате, спрашивали, как дела, как Йо-натан, и только к концу отдыха немного отошли от израильских дел. Мы еще только устраивались в своем номере, а уже зазвонил телефон, это Марина из Канады спрашивала, как нам нравится в Испании. Звонила она почти каждый день, рассказывала о своих новостях, спрашивала, что мы уже успели посмотреть. Часто мы между собой говорили, какие у нас хоро-шие дети. Они уже взрослые, а мы старые, но чувство семьи осталось, и это навсегда.
Омрачило отдых только то, что через пару дней у Аллы возникли сильные боли в кишечнике, она практически не могла пользоваться нашим рестораном. К врачу мы не обращались, у Аллы всегда с собой есть весь набор необходимых лекарств, и через несколько дней она справилась с болезнью сама. Это, безусловно, омрачило наше пребывание в Испании, но общее впечатление осталось хорошее.
Пусть у наших детей когда-нибудь случится так, что их дети подарят им подобное путешествие, и тогда они поймут, какая это радость для родителей. При этом самой большой радо-стью является не стоимость поездки, или прекрасные условия для отдыха, а сам факт подарка родителям.


*        *        *
В конце 2006 года умерла моя двоюродная сестра Софа. Так получилось, что ее родная сестра Зина вот уже много лет живет в Америке, а Софа с 1990 года в Израиле. Еще когда мы практически ежегодно приезжали в отпуск в Чернигов, почти каждый раз бывали у сестер в Киеве. Их папа, дядя Давид, был родным братом моего папы. С войны он не вернулся, сес-тер воспитывала и выводила в жизнь их мама, тетя Рита.
У Зины мужа звали Захаром, и была у них одна дочь Аня, ровесница нашей Кати. Родители Захара первыми уехали в Америку. Потом приезжала его мама, привозила большие че-моданы с вещами, рассказывала, как она живет. Не все было нам понятно, мы не представляли себе в то время, что значит жить в Америке. Его мама приодела всех родственников и очень хотела, чтобы ее сын находился рядом с ней, тем более, что один сын уже жил в Америке.
Решиться на переезд в то  время было очень не просто, поэтому решили, что сначала Захар поедет в Америку в гости, а потом уже будет принято решение о целесообразности пере-езда. Захар приехал, мы встретились с ним, когда в очередной раз приехали в отпуск. Он выглядел уставшим, ему надоело рассказывать и рассказывать о том, что он видел и что чувст-вовал в гостях. Мы же были не частые гости и желанные, поэтому для нас он постарался с подробностями рассказать обо всем увиденном. Но как он не старался, многого мы представить себе не могли.
Он демонстрировал вещи, которые привез, рассказывал, как живет его мама, что со своим братом они уже даже думают по-разному. Мы слушали его, кивали головами, но, когда уз-нали, что они собрались уезжать, не удивились. Это было вполне нормальное желание жить лучше, чем они жили в Киеве. Когда решение было принято, Захар серьезно заболел, врачи были бессильны ему помочь. Зина осталась одна с Анечкой.
Потеря оказалась невосполнимой. Но прошло несколько лет, и мама Захара пригласила Зину переехать в Америку. Бабушка любила сына, а теперь осталась его дочь, ее внучка, и она считала, что сможет ей помочь. Не долго думая, Зина со-гласилась на переезд в Лос-Анджелес.
Помню, как много друзей и знакомых провожали ее в Кие-ве. Прощание получилось очень эмоциональное, никто тогда не знал, увидятся ли еще. В то время выехать можно было только в одну сторону. Провожали Зину и мы с Аллой. Теперь Зина живет в Америке, уже стала бабушкой. За все время она только один раз приезжала в Израиль. Страна произвела на нее неизгладимое впечатление, она обещала приехать еще, но так случилось, что теперь ее единственная сестра Софа умерла, и приезд Зины в Израиль стал проблематичным.
Софа со своим мужем Аркадием в Киеве жила практически на Крещатике, в самом центре города. Мы реже бывали у нее, потому что квартира у Зины, хоть и была не близко к центру, но больше подходила для приема гостей. И был у Софы с Ар-кадием один сын Дима, почти ровесник нашей Марины, точ-нее не был, а есть.
Спустя несколько лет семья Софы приняла решение репатриироваться в Израиль. Они приезжали к нам в Чернигов прощаться. К тому времени у Димы было уже двое детей.
В Киеве Аркадий окончил университет, получил специаль-ность преподавателя испанского языка. На весь Киев во всех школах имелось всего несколько классов, где изучали испан-ский язык, и вероятность, что он сможет устроиться на работу по специальности, равнялась нулю. Аркадий сначала переквалифицировался в фотографы, а потом и в мастера по ремонту холодильников.
После того, как Дима отслужил в советской армии, Аркадий пристроил его на работу в своей мастерской. Дима оказался смышленым в технике, и вскоре уже сам ездил на вызовы по ремонту холодильников. У каждого мастера свой район, где он занимался ремонтом. К отъезду в Израиль у Аркадия скопилась приличная сумма, которую он частично раздал род-ным и близким, а основную часть использовал на приобретение всего необходимого для жизни в Израиле.
Увы, здесь Аркадий мыл подъезды, подметал улицы, но без дела и денег не оставался никогда. Дима пошел работать по своей специальности, сегодня он имеет достаточно большую клиентуру. Аркадий перешагнул 80-летний рубеж, но только в последние пару лет бросил работать. Он числится инвали-дом войны, и вместе с Софой получают приличную пенсию. Когда потребовались деньги на покупку квартиры Диме, папа помог. Но страсть к накопительству постепенно переросла в манию. Жили они с Софой в квартире, так и не разобрав че-моданы из Киева. В ящиках стояла приличная посуда, а ели они из пластмассовых мисок.
Трудно поверить, что интеллигентный человек мог дойти до такой жизни. Много раз им предлагалось перейти в хостель, но Аркадий предпочел жить в квартире на первом этаже, где у него была возможность гноить мясо для выведения червей. Рыбалка была и остается его страстным увлечением.
Софа не работала, вела домашнее хозяйство. Мы достаточно часто проведывали их, вспоминали прежнюю жизнь, а Арка-дий рассказывал свои военные похождения и приключения. Но в один из дней Софа упала и сломала шейку бедра. Вот после этого происшествия она в строй уже не стала. Сначала лежала в больнице, потом ее перевели в реабилитационный  хостель. Мы проведывали ее, она сильно переживала, что ограничена в движении. Передвигаться могла уже только с алихоном  или на коляске.
Мы приезжали к ним в гости со своей едой. Софе в последние годы уже было трудно справляться с хозяйством, она не ходила в магазины и на базар, а Аркадий покупал всегда не самые качественные продукты.
Мы искренне благодарны им за то, что Марина и Илья, ко-гда приехали в Израиль, то на некоторое время получили у них возможность пожить, пока не определились в киббуц. Илья ходил помогать Аркадию убирать подъезды и не требовал за это плату. Для Аркадия это было удивительно, потому что все его родственники, которые останавливались у него и помогали ему, требовали платы.
Вообще во время каждого нашего приезда он всегда с уважением и любовью вспоминал наших детей. Он когда-то очень удивился, когда еще в Чернигове увидел, сколь много Катя читает в то время, когда другие развлекаются. Нам, ро-дителям, было всегда приятно, что наши дети заслуживают в глазах Аркадия высокой оценки.
В последние годы Софа уже с трудом передвигалась и по комнате, стала плаксивой. Всю жизнь страдала от астмы, а теперь просто задыхалась. 1 декабря у нее отмечали день ро-ждения, мы, как обычно, собрались к ним в гости, но заболела Алла и мы не решились на поездку. А 4 декабря Аркадий позвонил нам и сообщил, что Софа умерла дома.
Мы не смогли приехать на похороны, отложили поездку  до выздоровления. Потом посетили уже одного Аркадия. Как ни было ему трудно в последние годы, но теперь, когда он остал-ся один, стало еще трудней. Как могли мы его утешали, гово-рили теплые слова, но пришло время, и мы уехали, а он остался один. Звоним ему по телефону, спрашиваем о самочув-ствии, а он вспоминает Софу. Стало еще на одного близкого человека  меньше, а жаль.


КАПЛЯ ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

В гостях у детей в Канаде


 Марина и Илья уехали на постоянное место жительства в Канаду. Мы считали, что они правильно поступили, и вначале думали, что и мы переберемся на старости лет в Канаду. Как и раньше, из Израиля мы получали от детей подробные письма и, как и раньше и  всегда, они старались меньше посвящать нас в свои трудности, оберегая наш покой.
Для нас время до их устройства в Канаде тянулось невообразимо долго, а для них это было испытание на прочность. Сегодня можно вспоминать с улыбкой тот факт, что больше полугода они не могли устроиться на работу, что уже подумывали переехать в какую-нибудь другую страну. Но обо всем этом мы узнали, уже находясь у них в гостях, и то не в полном объеме.
Первое наше путешествие в Канаду мы решили совершить перед самым новым 2000 годом. Все было впервые, и этот полет за границу тоже. Из Тель-Авива летели в Лондон, а после пересадки – в Калгари.
Катя взяла билеты в агентстве, в котором работала, выбрала лучший маршрут, чтобы нам было легче в дороге. Полет в Канаду прошел как в сказке, если не считать, что в Лондоне у нас имелось всего сорок минут на пересадку. Правда, все происходило в одном терминале, но мы, приученные в Союзе, что регистрация оканчивается за час до вылета, волновались.
Самое неприятное, – незнание английского языка. Просто стыдно столько лет учился, сдавал экзамены, а навыков в разговорной речи не приобрел. Я понял, что ощущают слепые люди, как трудно бывает им.
Прибежали мы к месту посадки, думали, что уже опоздали, а оказалось, что еще посадка и не начиналась, но все это поняли не сразу. Все служащие вежливые, внимательные и со-чувствуют твоему непониманию языка. В общем, относятся как к глухонемому.
Посадка в самолет занимает несколько минут. Взлетели, а дальше уже знали, что нас встретят и проблем у нас не будет. Так и произошло, мы не везли с собой ничего недозволенно-го, и уже думали, что не так уж и страшно летать без знания языка Но даже не предполагали, что ждет нас на обратном пути домой.
У детей все понравилось, – хорошая квартира в двух уровнях, дети работают, внучки учатся, в доме уютно и тепло. Тепло в смысле отношений, а температура в комнатах ниже двадцати градусов казалась нам без привычки не очень теплой. В семейной атмосфере встретили 2000 год, дарили друг другу подарки, говорили тосты, поздравления и пожелания.
Дети старались показать нам как можно больше достопримечательностей. Мы же, как неразумные дети, отказывались от всего, говорили, что приехали не любоваться красотами, а наслаждаться общением. Но дети оказались, и это нормально, умнее нас: все, что запланировали, – выполнили.
Если по приезде в Израиль нам многое показалось странным, то теперь многое в Канаде было опять в новинку. Мы  считали, что в Израиле в  магазинах изобилие, а оказалось, что продуктов и вещей может быть еще больше. Особенно нас поразили мясные и рыбные магазины.
Обидно было сознавать, что большая часть жизни прожита в значительно худших условиях. Там нас спасало то, что мы не видели ничего лучшего, а сейчас даже сравнение с Израилем шло в пользу Канады. Удивление вызвала автоматическая продажа газет на улице. Мы привыкли, что бросаешь в авто-мат деньги, потом дергаешь за ручку и получаешь газету. А здесь бросаешь деньги, открывается  ящик, и ты берешь газе-ту. Я проделал эту операцию вместе с внучкой и спросил, а что если кто-то возьмет две газеты. В ответ я увидел самое искреннее непонимание: "Ну, дедушка, кто же возьмет лишнюю газету? Такое никому и в голову не придет". Я был посрамлен в своих предположениях, до меня дошла вся убогость совкового мышления, привитого мне на протяжении многих лет жизни.
Впервые увидел, как собаку привязывают в специально приспособленном для этого месте у магазина, как убирают за собакой  фекалии, причем делают это и взрослые, и дети. Уди-вило, что в магазинах нет преград, препятствующих выходу из магазина. В Израиле выйти можно, только проходя мимо кассы, а в Канаде – свободный выход, но все сами идут рас-считываться в кассу. 
Удивляли мелочи, но из них складывалось впечатление, что канадцы дружелюбны, вежливы, и пусть их улыбки – обязательная вывеска на лице, но это лучше, чем выражение без-различия.
Побывали в школе у Руточки, поразила не только чистота, но и спокойствие, и организованность учеников. Никто не кричит, все доброжелательны, порядок соблюдается. В школе дети ходят без обуви, в чистых носках, обувь оставляют при входе.
Возле Руточкиной школы – территория, на которой размещены пять футбольных полей, площадки для игры в баскетбол и волейбол. Вся территория школы огорожена, ухожена. В то время, когда мы находились возле школы, видели живого зайца, который резвился на школьном дворе. Вообще зайцы, белки и всякие птички приходят зимой кормиться к жилым домам, и никто их не трогает. Более того, на заборах возле домов стоят кормушки, в специальных магазинах продается корм, и дети следят, чтобы кормушки были всегда полными.
Во время отпуска посетили столицу штата Альберта Эдмонтон. Город по численности населения даже немного меньше, чем Калгари, но в нем расположен самый большой каньон. Трудно представить себе, что под каньоном плавает подводная лодка, можно из нее в иллюминаторы смотреть за экзотическими рыбами и акулами, а можно из подвала каньона наблюдать тех же рыб и плывущую подводную лодку. 
В этом же каньоне рядом находятся большой плавательный бассейн и ледовый каток, где дети и взрослые катаются на коньках.  На стеклянной крыше плавательного бассейна лежал снег,  на улице мороз около 15 градусов, а в бассейне люди загорали и плавали, причем специальное устройство все время создавало волны.
В каньоне, кроме множества товаров, есть игральные площадки, аттракционы, кафе, рестораны, закусочные и вообще все это больше похоже на город, чем на магазин.
Ездили в Банф.  Это курортное место с прекрасной природой и открытым естественным теплым бассейном. Непривычно наблюдать, как зимой на открытом воздухе купаются люди. 
Радовала глаз картина: рядом растут красная рябина, береза и ель. Особенно это красиво зимой, когда на ягодах рябины лежит снег.
Но главное для нас – общение с детьми. Собирались все вместе в одной из комнат, вспоминали детство, юность, разные события. Вдруг оказывалось, что некоторые из этих со-бытий они не помнят, забыли. А кое-что из жизни детей не знали мы, потому что они старались оберегать нас от своих временных неудач, связанных с переездом, а теперь при встрече могли говорить об этом, как уже о свершившемся факте. Такие беседы сближают, помогают нам лучше понять детей и взрослеющих внуков.
Обсуждался вопрос и нашего переезда в Канаду. Вначале нам это казалось заманчивым предложением, но после второго посещения Канады все наши сомнения развеялись. В нашем возрасте трудно однажды полностью изменить образ жизни, а  второй раз – просто невозможно. Да, в Канаде есть много преимуществ, и главное – это практически полная не-возможность войны. Люди живут спокойно, не представляют себе, что такое бомбоубежище и звук сирены. Но нужно родиться в Канаде, чтобы все воспринимать как свое родное.
Хватит нам того, что переехали в Израиль. Там, если мы и не привыкли к новому образу жизни и мышления, то смирились и менять уже больше ничего не намерены.
Есть еще одна причина. Мы когда-то переехали в Израиль, потому что сюда перебрались жить наши дети и внуки. Если бы случилось, что и Катя уехала в Канаду, то возможно, хотя и мало вероятно, и мы бы уехали. Но одна только необходимость жить на иждивении детей уже заставляет задуматься о целесообразности переезда. А если сегодня Катя даже не планирует переезд в Канаду, то все наши разговоры на эту тему лишены смысла.
Катя попробовала переехать, но опыт оказался неудачным. В ее характере сначала делать, а потом думать. Мы были против ее решения переехать. Возражения наши не носили принципиального характера, мы просто советовали не спешить, все тщательно продумать, но переубедить Катю не смогли. К сожалению, и на этот раз мы оказались правы. Сегодня это все в прошлом, не актуально, но Катя продолжает совершать поступки, которые или недостаточно продуманы, или у нее не хватает мужества довести дело до конца.
В общем, наше первое посещение Канады оставило самые приятные воспоминания, мы еще раз убедились, какие у нас умные дети, как мужественно и дружно они в состоянии переносить житейские невзгоды.
Так уж случилось, что бог соединил Марину и Илью, а они сами не гневят Бога. Марина несколько импульсивна, а Илья предельно выдержан и терпелив. Не обходится, правда, и без недоразумений, но у них всегда побеждает здравый смысл.
Запомнилось мне, как буквально за пару дней до отъезда в Канаду потерялся теудат-зеут Марины. Вот он только вчера был, им пользовались, а сегодня его нет. Вроде везде посмотрели, но не нашли. Илья продолжает поиски, а Марина, как молитву повторяет: "Илья, дай мой теудат-зеут". Уже пришли к ним я и мама, все говорим, что даже если потерялся этот зе-ут,   это не трагедия, но Марина все продолжала и продолжала  причитать: "Отдайте мне мой зеут".  Кончилось это тем, что Илья поехал в Министерство внутренних дел и выписал но-вый документ. Кстати, после этого нашлась потеря.
Это пример того, что у Ильи хватает терпения и мужества оставаться спокойным в нештатной обстановке.
На обратном пути в Израиль мы уже вели себя спокойно, примерно представляли себе аэропорт в Лондоне, а в Калгари нас провожали дети, и не возникло никаких трудностей. Они попрощались с нами, убедились, что мы ушли в зал ожидания посадки, и уехали домой.
Мы сели в ожидании вылета, видим на табло сколько осталось времени до вылета, а это буквально полчаса. Все время что-то объявляют, а нам все по барабану, ничего не понимаем. Потом все встают с мест, у стойки гасят свет, уходят и работники порта. Я со своими билетами и растерянной физиономией подбегаю к диспетчеру, он увидел все, что было написано на моем лице, махнул рукой, – следуй за мной. Нас вывели обратно в зал ожидания, мы уже стали догадываться, что наш рейс на Лондон не состоится, но не понимали, что нам делать дальше. Как и все пассажиры, мы стали в очередь в кассу, и когда подошла очередь, на наших глазах порвали наши биле-ты до Лондона и выдали два других, сначала до Торонто, и уж потом на Лондон.
Я попытался попросить, чтобы мне на бумажке написали, когда вылетает наш рейс из Торонто и когда мы будем в Лондоне. С улыбкой кассир сказал "О-кей! " и написал часы при-лета и вылета. Получалось, что мы прилетали в Лондон на три часа позднее, чем было написано в нашем билете о вылете в Тель-Авив.
Словами не передать, что мы испытали и сколько волнений пережили. Наконец, мы в самолете, но летим в Торонто, не знаем, когда прилетим домой, а там уже должны нас встре-тить. В Израиле Катя знала, когда мы должны приехать, и все подготовила к встрече.
Немного успокоившись, мы увидели, что перед каждым креслом есть телефон, и многие звонят. Прислушавшись, мы поняли, что и мы можем позвонить детям.
Лучше не вспоминать, как мы договорились со стюардом, что нам нужно позвонить, но карточки у нас нет, есть только желание и необходимость. Я предлагал деньги, чем вызвал недоумение и полное непонимание, но зато стюард понял, что нам нужно обязательно позвонить.
Он сам подошел через некоторое время к нам, сам набрал нужный нам номер, а мы пытались объяснить, что платить за разговор будут дети. Ночью разбудили Марину и Илью, они дозвонились до Кати, отменили встречу. Они по Интернету следили за нашим дальнейшим блужданием по свету.
В Торонто бушевала снежная буря, сотни тракторов очищали взлетную полосу, потом наш самолет на несколько минут остановили, его вымыли антиобледенительным раствором, убрали снег, и мы взлетели. Даже моечные машины были необычные, их высоты хватало, чтобы добраться струей с каким-то раствором до самой высокой точки самолета.
В Лондоне мы волновались, потому что билеты у нас просрочены, и все опять повторилось, как в Калгари. Порвали наши билеты,  выписали новые на другой рейс.
Если человек по капле выдавливает из себя раба, то у нас его осталось много, привитого еще на нашей родине за долгие годы жизни, и выдавить нам этот страх вряд ли удастся.


*       *       *
Наше второе посещение детей в Калгари состоялось через три года. Хотя сам визит принес не меньше радости, чем первый, а вот с перелетом опять не повезло. Опять не обошлось без приключений. Но теперь мы были более опытны, хотя не менее эмоциональны и трусливы. На этот раз мы летели через Прагу и Торонто. В Праге отменили наш рейс, а нас отправи-ли в Торонто через Лондон. В Лондоне мы опоздали на свой рейс, ночевали в гостинице. Все можно бы пережить спокойно, если бы владели английским языком.
Везде отношение к пассажирам, даже таким как мы, доброжелательное, кроме как в Праге. Там мы опять испытали на себе влияние старой системы, при которой простой человек – ничто перед государственным чиновником. Возможно, после этих приключений мы избавились еще от значительной доли страха, но избавиться совсем уже, видимо, не сможем.
Дети жили уже в отдельном доме, мне в нем нравилось все. И прекрасный ухоженный двор, и планировка дома, и возможность Анечке практически автономно жить, и два гаража, и вообще все. Предусмотрено в доме все до мелочей, хорошее отопление, автоматический полив участка с возможностью смены времени и количества воды, и чистый воздух.
Однажды в дождь видели, как под деревом прятался заяц от дождя, для нас это необычное зрелище, а для них обыденный случай. У нас в Израиле такое трудно себе представить при нашей-то плотности населения, а тут простор!
И в старом доме у детей было все необходимое для уютной жизни. Хорошая мебель, прекрасно оборудованная кухня со всеми самыми современными приборами. Казалось бы, живи и радуйся. Но они предпочли купить другой дом.
Я уважаю их решение, потому что уверен, – они много раз просчитали все возможные варианты и выбрали лучший. Это всегда радостно для родителей, когда видишь, что дети разумны.
Нам хотелось больше быть дома, помочь им по хозяйству, освободить от необходимости готовить пищу. А им хотелось, как можно больше показать нам достопримечательностей, красивых мест, сводить в  театр.
Как мы ни отнекивались, а на выступление Жванецкого они нас сводили. Причем у них билеты в долларах стоят примерно столько же, как у нас в шекелях, т.е. минимум в три раза до-роже, чем у нас.
Не хотели мы идти и на скачки, которые ежегодно устраиваются в Калгари, но дети настояли, мы пошли. И не пожалели. На свежем воздухе, прекрасная погода, катание на повоз-ках, запряженных четверкой могучих лошадей, жареное мясо на вертеле с пивом. Причем, жарили говядину целой тушей, от которой нарезали полоски мяса. Не представлял я себе, что это может быть так вкусно.
Ну а мы, когда оставались одни дома, тоже старались побаловать детей вкуснятиной. Лепили пельмени и вареники, мама готовила голубцы, которые нравятся Илье, и на приготовление которых у детей не всегда есть время.
С большим удовольствием встречали Руточку со школы, в Канаде не принято, чтобы дети одни ходили на занятия. Их возят на специальном автобусе, если они проживают дальше какого-то расстояния от школы. Руту возят на машине, а в отдельные дни это не получалось, и мы встречали ее.
Приятная прогулка по чистому городу, ознакомление с до-мами необычной архитектуры. Мы с Аллой приспособились сами ходить в магазины, покупали все, что нам нравилось, и каждый раз получали замечание от детей, чтобы не тратили деньги, они сами все купят, только скажите что. А нам нравилось делать сюрпризы.
Быстро пролетело время и этого нашего посещения.
Нужно честно признать, что в гостях может быть как угодно хорошо и приятно, но у нас уже появилось чувство дома в Из-раиле. Когда подлетаешь к Тель-Авиву, все кажется уже родным и близким. Нас уже здесь не обманут, нашего знания языка достаточно, чтобы задать интересующий нас вопрос, а вообще-то мы и без вопросов дорогу к дому знаем хорошо.
Обидно, что иврит не стал для нас настолько понятным, как хотелось бы, но это уже наши проблемы, а возможно и наша вина. Кстати, за всю жизнь, не считая детские годы, мы ни разу не жили на одном месте больше 7-9 лет, а в Израиле уже живем 13 лет. Скорее всего, это уже и будет нашим послед-ним местом проживания.
Состоялась еще одна поездка в Канаду, но летала только  Алла. Не сложилось поехать вместе,  и в декабре 2004 года Алла полетела одна. Я остался на месяц один на хозяйстве, но не один, а с Йонатаном. Катя работала, и весь день я был с Йоником. Пожалуй, это время можно считать одним из луч-ших в Израиле. Я знал, что на мне лежит ответственность за внука, особой помощи ждать неоткуда, и все нужно делать самому.
Я варил куриный бульон, кашу, жарил котлеты и вообще делал всю ту работу, от которой раньше был освобожден. Спокойно, без криков и суеты решал возникавшие проблемы. Мы гуляли по городу, Йонатан был всегда ухожен, много читали, придумывали себе занятия,  и не скучали.
Алла жила у детей, помогала им, звонила нам по телефону. Ей казалось, что мы плохо справляемся с домашними про-блемами, но зря она беспокоилась.
Очень огорчило нас то, что в этот период Йонатан сильно заболел. Вот эта болезнь омрачила наше с ним совместное пребывание.
Я часто звонил Кате по телефону, советовался с ней, что делать. Во время болезни Йонатан практически ничего не ест и быстро худеет. Смотреть на это спокойно просто невозможно.
Перед вылетом домой Алла обещала привезти подарки, а когда прилетела, оказалось, что багаж затерялся. Алла нашла кучу недостатков в квартире. А радость от обещанных подар-ков у Йонатана сменилась грустным ожиданием, пока потеря нашлась и нам все привезли домой.
Теперь общаемся с Канадой практически ежедневно. Марина перед работой спрашивает, что у нас нового. Если звоним мы, то она пугается, вдруг у нас что-то случилось. Не думаю, что это хорошо, когда старые родители живут только жизнью детей и внуков. Я согласен оказывать им много внимания, прояв-лять заботу, но кроме этого должна быть еще и своя жизнь.
В Канаде встречались со знакомыми Марины и Илюши, которые забрали к себе на постоянное жительство отца. Мама у них умерла, остался один папа, и дети решили забрать его к себе. До этого он жил, по-моему, в Черновцах,  в Украине. Все его разговоры – об организации ветеранов войны в Чер-новцах, о том, каким он был востребованным и уважаемым человеком. А теперь сидит в большой квартире и кроме теле-визора ничего не видит, ни с кем не встречается.
Мы переглянулись с Аллой, а дома обсудили его сентенции. Еще раз убедились, что даже самого чистого воздуха, хоро-шей еды и возможности общения с детьми и внуками недос-таточно, чтобы чувствовать себя комфортно. Людям требуется и общение между собой, и чувство своей востребованности, и много чего такого, что не доступно в Канаде для имми-грантов.
Еще в Израиле мы видели, как Марина относится к своим детям. Меня просто потрясло, когда я услышал, что она извиняется перед детьми, если, случалось, была неправа. Это высший класс воспитания в моем представлении.
В Канаде мы увидели, сколько мужества и терпения проявили Илья Марина, чтобы обеспечить Анечке возможность окончить учебу в университете. Только за одно это они достойны самой большой похвалы.
Анечка – ребенок не из легких, она доставила родителям не-мало трудных минут. Но теперь это в прошлом, во всяком случае, мне так хочется думать. У нее есть специальность, скоро она станет материально независима от родителей, но то внимание и забота, которое она получила от них, не пропадут зря.
Я убежден, что она будет такой же заботливой мамой, как Марина. Рано или поздно, но материализуются в жизни те идеалы, которые родители заложили в своих детей. Говорить о младшей внучке Руточке пока рано, но одно то, что она учится в школе для одаренных детей, что занимается спортом, послушна и вежлива, - все это вселяет надежды, что с ней проблем будет не больше, чем с Анечкой. И это радует нас.



КАПЛЯ ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Семейные хроники условного счастья


Я уже упоминал, что мы встречались с Аллой три года, прежде чем стали семьей. В нынешние времена это анахронизм, сегодня быстро женятся и так же быстро расходятся.
Алле было 17 лет, а мне на четыре года больше, но если из моего возраста отнять три года учебы в военном училище, то условно можно считать, что мы только-только стали совершеннолетними. Если считать, конечно, по возрасту, а если судить о нас по любовному опыту и рассуждениям, то мы бы-ли просто дети.
Кроме того, нужно себе мысленно представить, что такое Нахичевань в те годы. Хотя официально город считался сто-лицей автономной республики, но на деле это был мусульманский аул. Самое большое и посещаемое место – базар. Один кинотеатр, куда, как теперь принято говорить, русскоязычные жители не ходили. Да и зал вмещал чуть больше ста человек. Во время просмотра фильма в зале курили, местным женщинам там вообще не разрешалось бывать. В основном демонстрировали индийские фильмы, по просьбе зрителей, которые свистели и вопили, по несколько раз прокручивали кадры, где герои фильма целовались.
Основным местом наших встреч был дом офицеров. Там  проводились вечера отдыха. Но чаще мы просто гуляли по улицам.
Три года мы встречались, и самое большое, что позволяли себе, так это поцелуи. Вели разговоры, по которым больше уз-навали друг друга. Я рассказывал о своей семье, Алла – о своей. Узнал, что это не родной ее отец, что один брат родной, а второй сводный. Вскоре понял, что жизнь в ее семье – не сахар. Потихоньку многое после нашей женитьбы прояснилось.
Ее маму я видел, мы здоровались при встрече, а вот о род-ном отце Алла сказала, что он был репрессирован во время войны. Причем относилась она к родному отцу явно негативно. Я все время убеждал ее, что, по моему пониманию, каким бы ни был отец, но он родной ей человек.
– Неужели ты так ни разу и не встречалась с отцом? – спрашивал я.
Алла знала, что он остался жить на Дальнем Востоке, что у него теперь новая семья. И все же я узнал, что папа ее работал в прокуратуре, был уважаемым человеком. Во время войны, примерно в 1942 году, кто-то оклеветал его, последовал арест. Приговор мог быть очень суровым, тогда расправлялись с людьми быстро. Но так как у него оставались друзья в прокуратуре, он получил всего десять лет. Сегодня странно звучит "всего десять лет", а в то время альтернативным приговором мог быть и расстрел.
Мама  Аллы осталась с двумя детьми, Алла родилась в 1940 году, ее родной брат в 1942 году. Не знаю, как бы сложилась дальнейшая судьба этой семьи, но в то трудное время ее мама стала встречаться с офицером, который вскоре женился на ней. Она согласилась на второй брак скорее всего потому, что не видела перспектив на освобождение первого мужа.
Никто не вправе осуждать ее поступок. Уже в 44 году у Аллы появился сводный брат Анатолий. Все бы ничего, если бы мама Аллы не скрыла, что у нее двое детей. Своему новому ухажеру, а потом и мужу, она рассказала все, лишь утаила, что у нее, кроме новорожденного сына, есть еще и дочь. По-этому Алла в возрасте около четырех лет практически была лишена  возможности видеться с отцом и матерью.
Отдали ее на воспитание бабушке и дедушке в деревню. Я не знаю, как часто мама могла проведывать Аллу под предлогом посещения своих родителей, но думаю, что не очень час-то. Не знаю и того, что произошло, когда вскрылся обман, но детство у Аллы прошло без мамы и папы.
Алла очень тепло вспоминает своего дедушку, который работал ветеринарным фельдшером. К нему приходили жители  поселка за помощью, когда заболевали животные. Дедушка ловил рыбу корюшку, вялил ее, заготавливал на зиму мешками.
Алла целый день бегала с ребятишками, они играли в свои детские игры, дрались и мирились. Причем, Алла все делала наравне с мальчиками
Зимой дедушка запрягал лошадь в сани и катал детей по поселку. Бабушка была более строгой, могла и наказать, не любила шалостей, старалась быть требовательной. Правда, и де-душка, если уж внучка сильно досаждала, тоже мог наказать. А вообще он больше жалел Аллу, понимал, как ей трудно без материнской ласки и заботы, которую ничем не заменить.
Уже после войны отца освободили из заключения, он встречался со своей бывшей женой, предлагал ей вернуться. Аргументом служило то, что у них есть двое общих детей, они любили друг друга, и еще один мальчик в семье, рожденный в его отсутствие, не помешает им быть счастливыми.
Он очень любил свою первую дочь, Аллу, предлагал и ей переехать к нему. Почему все не сложилось так, не знаю, и Алла никогда не рассказывала мне. Говорила, что мама даже несколько раз встречалась с отцом, но все это не было серьезно, и мама решила жить с новым мужем. Чувствовалось по всему, что Алла настроена против своего отца, а причины мне оставались совершенно непонятны.
Алла уже бывала у моих родителей, я знал ее маму и отчима, и мне хотелось помирить ее со своим отцом. В один из годов мы решили, что поеду в Хабаровск, где предположительно жил ее отец. Связи с ним никакой. Сегодня я понимаю опрометчивость того решения, а тогда я думал, что, так как до Хабаровска далеко, я получу отпуск 45 суток без дороги, слетаю на несколько дней, познакомлюсь с отцом, больше узнаю об Алином детстве, потом остаток отпуска проведем с Аллой по нашему усмотрению. И я полетел, сначала в Москву, а по-том в Хабаровск.
Я знал, что Советский Союз занимает одну шестую часть суши на планете, знал, что это очень много, но пока не пролетел от Москвы до Хабаровска, не представлял, что это такое огромное расстояние.
Самолет летел около девяти часов, и большую часть времени под крылом тянулась тайга и тайга, нет признаков цивилизации. Следы жизни человека оканчиваются приблизительно  через два часа после вылета из Москвы, и начинаются за двадцать минут до прилета в Хабаровск.
По прилете в первый же день пошел в паспортный стол, потому что кроме фамилии, имени и года рождения у меня никаких данных не имелось. Через несколько минут мне выдали информацию, что Алин папа умер уже несколько лет тому назад.
Можно представить мое состояние, – я в незнакомом городе первый раз и кроме Алиного папы больше не к кому мне обратиться. Я попросил, чтобы мне выдали адрес, где он жил до смерти. Другие варианты не приходили в голову. Нашел квартиру, меня встретила женщина, которая оказалась его женой. Я вежливо объяснил причину моего приезда, и она очень мило пригласила войти в дом.
Ну, дальше все было уже делом техники. Я рассказал кто я и откуда, что кроме них у меня нет в городе никого, и мне предложили остановиться у них. Вскоре пришел и муж хозяйки квартиры. Он оказался отставным капитаном КГБ и с недоверием отнесся и ко мне и к моему рассказу. Пришлось показать документы, после чего мы сели за стол и подружились. Мне показали и дали на память фотографии, много рассказывали о последних годах жизни отца Аллы. 
По рассказам это был хороший человек. Вдова Петра (так его звали) знала о том, что у него есть дочь Алла и сын Валерий. Он рассказывал, что очень любил Аллу, очень скучал о ней, но сделать ничего не мог. В последние годы он работал на мясокомбинате. Разговоров о том, чтобы вернуться к прежней специальности даже не велось. На работе приходи-лось в течение дня много раз заходить в холодильные камеры, где поддерживалась минусовая температура, а потом выходить в теплое помещение. Здоровье, потрепанное в заключении, не выдержало, он серьезно заболел, и в течение года его не стало.
Я рассказал, что у нас с Аллой две дочери, рассказал, как мы живем. Перед отъездом мне подарили две небольшие хрустальные вазочки для дочерей.
Встречался я и с дядей Аллы, но встреча теплой не получи-лась. Сфотографировались на память, и я улетел домой. Испытывал огромное сожаление, что поздно решился на поездку, что слушал Аллу и не настоял на том, чтобы поехала и она. Ее отец так и умер, не повидав своих детей и внуков. По приезде домой я все рассказал Алле, и впервые она всплакнула. О чем она думала, сожалела ли о том, что не повидалась с отцом, смысла выяснять не было.


                *        *        *
Однажды мы решили, что нужно съездить в отпуск и проведать маму Аллы и ее отчима, которые жили в Уфе. Это место они выбрали для постоянного жительства после увольнения из армии. К нашему приезду у них уже была двухкомнатная квартира хрущевской постройки в центре города.
Уфа произвела на меня странное впечатление. Город растянулся на несколько десятков километров в длину, а по ширине его ограничивают две реки – Уфимка и Белая.
Приняли нас очень тепло, я еще раз убедился, что моя теща не подходит под все анекдоты про тещ. Она очень доброжелательна, спокойна, немногословна.
В квартире жила канарейка, пение которой поначалу отвлекало, а потом мы привыкли, и было даже приятно просыпаться под эти мелодичные звуки.
Отчим стал демократом, что раньше за ним не замечалось. Он родился и вырос на севере, в семье поморов. Суровый климат и тяжелые условия жизни не могли не оказать влияния на его характер. Я знал его как неулыбчивого майора. В Нахичевани он одно время был комендантом города. На такие должности людей с либеральными взглядами не ставят. Для поддержания порядка и дисциплины в гарнизоне требовались люди с сильным характером. Я видел, когда ходил в гарнизонный караул, что недостатка твердости в характере у Алиного отчима нет. А теперь он был сама благосклонность. Даже вырезал из журналов анекдоты, помещал их в специальную тетрадь и давал читать мне.
Он оказался более разговорчив, чем теща, в моем  присутствии уважительно относился ко всем. Но я знал, что так было не всегда, что Алле пришлось хлебнуть достаточно горя, ко-гда она жила вместе с ним у матери. В Уфе жили и оба брата Аллы, которые приходили к нам в гости.

Не очень удачно сложилась судьба Валерия. Он был хороший парень до службы в армии. За три года службы изменился до неузнаваемости. Можно сказать, армия сломала его. Стал большим любителем выпить и без алкоголя уже обойтись не мог. Я спрашивал, что с ним случилось? Он многое рассказывал, но не все. Я только понял, что в их подразделении царила очень жестокая дедовщина. Его избивали, унижали, заставляли делать, скажем, нехорошие вещи. В армии он пристрастился к алкоголю и уже до конца своей очень корот-кой жизни не избавился от этого пристрастия.
Работал он в мастерских по ремонту автомобильных двигателей. Считался прекрасным мотористом, мог с закрытыми глазами перебрать мотор любого автомобиля, но пристрастие к выпивке не увеличивало его авторитет. Позднее заказчики предпочитали худших мотористов, но которые не подведут.
Не сложилось у него и личная жизнь. Женился он на не очень симпатичной женщине, но самое неприятное то, что у них не было детей. А может это и к лучшему.
Об Анатолии я уже писал, он смог преодолеть себя, построил семью, от первого брака у него был сын, от второго – дочь. 
К чести моей тещи следует признать, что в свое время она смотрела за детьми Анатолия и от первой его жены, и от вто-рой, не делая разницы между внуками.
Умер он тоже молодым, и только потому, что в больнице не нашлось нужного лекарства. Его жена вечером узнала об этом, к утру принесла нужные лекарства. Но было уже поздно, в пять часов утра его не стало. Очень жаль, что хорошие люди уходят так рано. Можно только посочувствовать моей теще, которой пришлось хоронить двух сыновей.
Не могу объяснить почему, но не сложились теплые доверительные отношения у Аллы со своей мамой. Возможно, она не могла простить того обмана, к которому прибегла ее мать, вторично выходя замуж. А возможно и потому, что Алле в детстве не пришлось жить с матерью. Сегодня нет уже в живых ни Алиного отчима, ни мамы, ни ее братьев.

*        *        *
В первые годы нашей семейной жизни мы учились вместе преодолевать невзгоды. По сути дела первое непонимание проявилось тогда, когда родилась Марина, и не в первый год. По мере взросления Марины усиливалась принципиальная разница в нашем подходе к ее воспитанию. То, что мы оба любили наших детей, сомнения нет. То, что мы хотели, чтобы они выросли здоровыми, умными и воспитанными, тоже со-мневаться не приходится.
Но я считал, что наказание ребенка не должно быть физическим. Можно просто поговорить, не разрешить гулять на улице, не пустить в кино и все такое прочее, что тоже будет нака-занием, но не унижением личности. Да, нужно детей приучать к порядку, дисциплине, уважительному отношению к старшим, но без использования чувства страха. У Аллы всегда срабатывал какой-то непонятный мне инстинкт, сначала ударить, а потом уже разбираться. Много раз мне приходилось становиться на защиту детей.
Характерный пример: вышла Марина погулять с детьми, бе-гала, упала, разбила коленки и идет домой с плачем. Тут же получает по заднице с восклицаниями: "Я тебе говорила не бегай!". Плач усиливается и из-за того, что разбиты коленки, и из-за несправедливого наказания.
Вообще Алла умудряется всегда сказать, обо всем предупредить, но ребенок не может не бегать, не играть с детьми, а падения просто неизбежны. Вместо сочувствия Марина получала порцию наказания. Все попытки доказать, что ведь она не нарочно упала, ни к чему не приводили.
– Пусть знает!
Спрашиваю:
– Что пусть знает? Что, ты тоже падала и тебя наказывали? Или что-то другое?
В лучшем случае ответа нет, в худшем это может послужить поводом для ссоры. Причем, ссора идет без правил, просто прекращаются разговоры, в доме царит неуютная атмосфера. Я понимаю, что ребенок нашалил, не выполнил какое-то поручение, но если сделал шкоду нечаянно, то это не повод для наказания.
Перед рождением Кати мы договаривались, что теперь у нас уже есть опыт воспитания, и к ней физические методы воздей-ствия применяться не будут. К моему большому сожалению, эта договоренность не выполнялась. Нужно признать, что Кате доставалось меньше, но тоже попадало, а часто ни за что.
За всю свою жизнь я однажды дал пощечину Марине. Просто был спровоцирован и не выдержал. Прошло много лет, и я до сих пор испытываю чувство стыда за свою несдержанность.
Но если в молодости ссоры не были частыми, в крови хватало тестостерона и к ночи все обиды улаживались, то с возрастом все становилось хуже. Раньше я связывал плохое на-строение Аллы с физиологией, но вскоре понял, что это не так. Проявляется смена настроения у нее всегда неожиданно, без видимой причины. Алла начинает резко двигаться, отры-висто и грубо говорить. Любое слово вызывает в ней гнев и раздражение. В это время невозможно ни до чего договориться, ничего решить. На все заявления следует грубость: "Тебе нужно, ты и делай!"
При этом Алла проявляет колоссальную энергию, что выражается в перестановке мебели, тщательнейшей уборке, даже там, где чисто. В квартире обстановка накаляется до такой степени, что кажется самопроизвольно загорится электрическая лампа. Катя иронично замечала, что в такой атмосфере дохнут не только мухи, но и тараканы.
Это может длиться и несколько дней. Я уходил на службу, а дети чувствовали себя достаточно неуютно.
Потом точно так, как неожиданно возникает землетрясение, так оно и проходит. Прошло – и все! Без извинений и переходных этапов. Вдруг Алла начинает говорить нормальным голосом, задает какой-нибудь вопрос или просит что-нибудь сделать. Я понимаю, что приступ прошел и можно начинать нормально жить.
В молодости я предлагал ей: давай в подобных случаях об-ращаться к любому  уважаемому тобой человеку и попросим его определить степень нашей вины. Раз мы сами не можем разобраться в ситуации, пусть нам посоветуют. Мое предло-жение остается без реализации по сегодняшний день.
Не могу сказать, что в последние годы что-нибудь улучшилось. Репатриация в Израиль, сложная и тяжелая операция только усугубили положение. Но здесь появилась возмож-ность сходить к опытному психологу, я предлагал много раз пойти вдвоем, но согласия получить не смог до сего дня.
Пробовал писать Алле письма, в которых излагал проблему в наших взаимоотношениях так, как я ее видел, предлагал различные пути урегулирования спорных вопросов. Проходи-ло несколько дней, Алла молчала, тогда я спрашивал, прочи-тала ли она мое послание.
В ответ слышал:
– Ну и что?
– Да ничего, что ты думаешь по существу?
– Ничего! Не было тебе что делать, вот ты и расписался.
Прошло уже не одно десятилетие как мы вместе, а я до сих пор не могу найти решения, которое помогло бы нам жить без скандалов. С возрастом характер у Аллы лучше не становится, значит, нужно делать что-то мне. Вот я и спрашивал, что мне нужно сделать, чтобы у нас были более ровные отношения?
В молодости мне нравилось подшучивать над Аллой. Мне казалось, что я делаю это любя. Но Алле это не нравилось, она попросила, чтобы в присутствии гостей так не поступал. Вот уже прошли десятилетия, я ни разу не нарушил своего обещания, хотя часто складывается такая обстановка, что шутка просто напрашивается сама.
Теперь я знаю, юмор у Аллы не в почете, и не шучу. Правда, она не соглашается с тем, что юмор у нее в дефиците.  Это у тебя, – говорит она, – солдатский юмор. Но я то знаю, что она никогда не заснет во время просмотра мыльного фильма о любви, а вот любая юмористическая программа на нее навевает сон. Не переносит она ни КВН, ни "Аншлаг", ни любую другую юмористическую передачу. Но здесь мы нашли компромисс, у нас два телевизора, и каждый может смотреть ту программу, которая ему больше нравится.
Я готов идти на уступки в любых вопросах, но только эти уступки не должны быть односторонние. Не стоит считать, кто больше уступил, а кто меньше. Главное, что  бы догово-рились вместе. Однако у нас "договориться" еще не значит, что договор будет выполняться. Много раз перед отпуском даже сочинял соглашение: чего не должен делать я, а чего Алла. Если ехали на машине, то договор действовал до первого поворота  дороги.
Теперь, когда у меня есть компьютер, я могу задавать лучшим врачам любые вопросы и получать квалифицированные ответы. Я знаю, что Алла – акцентуированная личность. Знаю, что у одних с возрастом характер становится мягче, у других наоборот.
Акцентуированная личность – это вид здоровой личности, который заметно отличается от распространенных  в обществе типов людей. Сам по себе отдельный психологический срыв не является признаком нездоровья. Медики рассматривают акцентуацию как крайний вариант нормы, приводящий к небольшим нарушениям в отношениях с людьми. Вот мне на это и повезло.
Когда-то папа рассказывал анекдот о генерале,  я  его не понимал. Идет генерал, а навстречу два солдата, у одного в ру-ках лопата, а другой идет с ремнем на шее. Генерал узнает, что один солдат идет копать яму, а другой – оправляться в нее. Он приказывает тому солдату, который шел оправляться, копать яму, а второму – идти оправляться. Не очень смешно, но Алла как тот генерал.
Что бы я ни сделал, она скажет: не так! Нужно сделать по-другому. Теперь я хорошо понимаю этот анекдот.
В Израиле после операции периодически у Аллы появляют-ся страшные боли в животе. Боли бывают такие  сильные, что приходится вызывать скорую помощь. Смотреть, как она мучается, просто нет сил, а вызвать скорую помощь она не соглашается. Много раз было так, что почти до утра она ходит и стонет по квартире, и только к утру говорит: "Вызывай по-мощь!"  После этого всегда ругаю себя, что не проявил реши-тельность и не обратился за помощью раньше.
Часто помогает врач, но бывает, что направляет ее в боль-ницу, где оказывают помощь, дают рекомендации лечащему врачу и отправляют домой. Потом проводятся очередные ана-лизы и проверки, которые оканчиваются очередным приступом. В такой момент хочется облегчить ее страдания, но она даже разговаривать не может, а только машет рукой, – отойди! Милосердие и сопереживание у Аллы всегда в дефиците, и к себе она не хочет, чтобы проявляли эти чувства.

*        *        *
Недавно смотрел какой-то фильм, посвященный воинствующим монахам, которые жили в 12-м веке.  Их воспитывали быть сильными, тренировали тело и закаляли душу. В отноше-ниях с женщинами их учили отдавать женщине только тело, но никогда душу. Чтобы они не привыкали к одной и той же женщине, им их меняли. Примерно то же происходит и в мусульманском мире, где разрешено, и даже поощряется, многоженство. Да и еврейский царь Соломон имел множество жен.
Думаю, что это делалось с целью приучить мужчину свою душу не перед кем не раскрывать полностью.  Могу предпо-ложить, что были любимые больше и меньше жены, но душа оставалась на своем месте – у ее хозяина. Я опрометчиво вме-сте с телом отдал и душу, а если бывает, что в душу плюют, то виню в этом только себя.         
Высшей радостью в отношениях мужчины с женщиной яв-ляется миг их близости. Сравниться с этим может только ощущение, когда ты обнимаешь своего ребенка. Я и сегодня еще помню те ощущения. Вот я возвращаюсь с работы, на-встречу мне бежит Марина (или Катя). С разбега они прыгают мне на руки, своими мягкими, теплыми ручками обнимают меня за шею и прижимаются всем тельцем ко мне. Передать этот восторг не могу никакими словами. В такие моменты мужчина ощущает всю глубину ответственности за воспита-ние, доверчивость, здоровье и безопасность своего ребенка и готов жертвовать всем ради его благополучия. Должен честно признаться, что такие же чувства я испытывал и к своим вну-кам. Возможно, даже что это чувство было более осмысленным, потому что уже в зрелом возрасте человек может в боль-шей степени управлять своими чувствами и оценивать их.
Судьба подарила мне возможность участвовать также и в воспитании внуков. Алла даже когда-то упрекала меня, что мне нравятся только маленькие дети, но это далеко не так. Я люблю своих детей, переживаю за них, сколько бы лет им ни было. Но так получилось, что у меня вначале были две дочки, а потом две внучки. С возрастом, естественно, девочки долж-ны были становиться ближе к маме, но со мной они всегда оставались в доверительных отношениях и часто советова-лись по важным жизненным вопросам. 
Я всегда с максимальным вниманием относился к их проблемам, рекомендовал не одно решение и предоставлял право выбора на их усмотрение. Мне и сегодня приятно, когда дети обращаются ко мне за советом и помощью.
И вот уже в Израиле судьба наградила меня пока единст-венным внуком Йонатаном. Не могу сказать, что есть разница в чувствах по отношению к мальчику или девочкам, но в об-щении, воспитании она, безусловно, есть.
В мои годы, при моем пенсионерском статусе, появилось много свободного времени, благодаря чему я общался я с Йо-ником  значительно больше, чем даже со своими  детьми. Ему еще не было двух лет, когда я обучил его азбуке. Он еще не говорил, но уже четко произносил все буквы. Мы заходили в книжный магазин, и Йонатан демонстрировал свои знания, чем вызывал удивление у всех присутствовавших. Он не стес-нялся, мог ответить любому, как читается та или иная буква. Мы проводили вместе практически весь день. Алла готовила еду, мы заходили в дом, чтобы "заправиться", и опять шли гулять. Это наша заслуга, что Йонатан умеет читать и немно-го писать на русском языке.
Конечно, иврит сегодня у него перебивает русский язык, но я уверен, что словарного запаса и знаний у него хватит на то, чтобы в зрелом возрасте общаться на русском языке. Такой пример у нас уже есть. Анечка прекрасно владеет русским   языком, и это никогда ей не помешает. Йонатан пока еще маленький, но общение с друзьями, жизнь в киббуце и компью-тер позволяют ему знать о жизни несравнимо больше, чем знали мы в его возрасте. Он пока доверяет свои секреты маме и бабушке, но уже есть такие вопросы, по которым он пред-почитает обращаться ко мне.
Все наши дети и внуки обладают чувством юмора, и Йона-тан не исключение. С ним можно пошутить, он понимает шутки, главное, во-время остановиться, потому что его "зано-сит". В городе Йонатана знают многие, нас всегда видели вместе везде. И если я появлялся один, это всегда вызывало недоумение, меня спрашивали: а где Йоник?
Сейчас он вместе с Катей живет отдельно в киббуце, за этот год он повзрослел, стал серьезнее и умнее, но по-прежнему недостаточно практичен. А может быть, нам так кажется. Ни-кто из наших детей и внуков в его возрасте не оставался один, никто сам не ходил в столовую и магазин, не считал, что, сколько стоит, и вообще многое не делал из того, что делает Йонатан.
В прошлом году он научился плавать, и теперь мы не можем спокойно смотреть, как он прыгает в бассейн, ныряет и плывет под водой. Как у всех наших детей, у него есть свои особенности. Нам хочется, чтобы он был более организован, послушен, а вообще мне кажется, что мы предъявляем к нему излишние требования. В любом случае мы его любим и жале-ем точно так же, как всех остальных своих детей и внуков. 
Пусть у него все сложится благополучно. Он первый наш внук, который не живет в полной семье, встречается со своим папой один раз в две недели. Возможно, поэтому мы уделяем ему больше внимания и проявляем заботу, тем самым пытаемся восполнить недостаток общения с отцом.

*        *        *
Несмотря на то, что у Аллы практически не было шансов получить высшее образование, следует признать, что природа щедро наградила ее многими способностями. Мне кажется, что каким бы делом она ни занялась, у нее есть шанс стать успешной. Если бы она занялась спортом, то, уверен, звание мастера спорта не было бы для нее высоким. Она обладает исключительной выносливостью и сильным характером, а стремление быть лучшей во всем помогло бы ей достичь поставленной цели.
Но судьба распорядилась иначе. Сразу после получения аттестата зрелости ей пришлось пойти работать. В Нахичевани, где не было развитой промышленности, где трудоустройство –  трудно решаемая проблема, Алла устроилась работать в военный госпиталь медстатистиком. Возможно, ее должность и называлась несколько иначе, но смысл работы заключался в том, что она оформляла и при необходимости отправляла для утверждения в вышестоящую организацию решения меди-цинской комиссии.
На первый взгляд должность незаметная, но никто не мог ее заменить, не на кого было переложить ответственность в случае ошибки, за все она отвечала сама. Обладая прекрасной памятью, она за короткое время изучила все руководящие документы, знала все приказы и распоряжения, часто с грифом секретно, и вскоре стала незаменимым работником. Началь-ник госпиталя ценил ее добросовестное отношение к работе.
Потом был значительный перерыв в работе. Это удел почти всех жен офицеров, у которых жизнь проходит в военных го-родках. Количество рабочих мест там крайне ограничено, и только единицы работают, и то не по специальности.
Добросовестность и трудолюбие вскоре снискали ей уваже-ние среди офицерских жен. В военном городке нет секретов, все со временем знают, как складывается семейная жизнь офицеров. Все знали, что у Стыскиных всегда в доме чисто, уютно, всегда есть обед, дети не просто опрятно одеты, но вежливы и разумны, хорошо учатся.
Наши поездки в отпуск к родителям тоже не проходили бесследно. Моя мама хорошо готовила и пекла, Алла научилась многому у нее. Алла видела, чем меня кормили дома у родителей и, когда мы приезжали из очередного отпуска, в нашем рационе всегда появлялись новые блюда.
Из гурманских воспоминаний осталось такое. Алла не пред-ставляла себе, как это можно кушать клубнику со сметаной. Но когда распробовала, ей очень понравилось. Наши дети уже с раннего возраста получали клубнику со сметаной.
  Впервые в Чернигове Алла попробовала фаршированную рыбу и цимес. Сегодня она, как мне кажется, готовит эти блюда не хуже, чем моя мама. Не сразу приходила удача, бы-вало, она целиком выбрасывала всю выпечку или неудавшееся блюдо.
Не было у нас поваренной книги в то время, Алла все ре-цепты записывала в тетрадь. Когда мы бывали в гостях и нас угощали чем-нибудь вкусным, Алла узнавала рецепт и гото-вила дома. При этом во все рецепты она старается привнести свое, и зачастую у нее получается даже лучше, чем оригинал.
Можно похвалить Аллу и за особое чувство прекрасного. Это относится и к одежде, и искусству, и к литературе. Сего-дня она читает не очень много, а в молодости была в курсе всех литературных новинок. Особо хочу отметить ее пристрастие к кино. Она не только помнит кто из артистов, в каком фильме играл какую роль, но и помнит всех режиссеров.  Я всегда обращаюсь к ней за помощью при решении кроссвор-дов и почти всегда получаю правильные ответы. На всех работах, где ей пришлось трудиться, она всегда была в числе лучших. Обладая прекрасной памятью, помнила тысячи фамилий больных, когда ей приходилось работать в регистратуре. Причем, когда работала в Азербайджане, то помнила азер-байджанские фамилии, весьма трудные для запоминания. В Грузии помнила грузинские фамилии. К ней часто обраща-лись работники, как в справочное бюро.
Однако в семейной жизни почему-то ее хорошая память была обращена только на негативные явления. Алла могла вспомнить, что тридцать лет тому назад я не подал ей руку, когда она выходила из автобуса, или я что-то сказал нелицеприятное. Часто я даже не могу припомнить, было такое или нет, но спорить бесполезно. Всегда спрашиваю, почему она не может припомнить ничего хорошего из нашей жизни, почему вспоминает только самые неприятные моменты. Ответа на этот вопрос пока не получил.
 Алле нет равных в умении обустроить квартиру, в поддержании порядка, в кулинарном мастерстве, в умении принять гостей, во вкусе одеваться и во многом другом. По крайней мере, мне так кажется. Если отбросить несколько своеобразное отношение к воспитанию детей, то более заботливую маму и бабушку трудно найти.
Я во всем старался придерживаться золотой середины, а мне выпало счастье больших амплитуд: от самого хорошего и до невыносимого. Наверно, абсолютно счастливых семей  не бы-вает. Вероятно, если в семье все ладится, то это заслуга жены, если плохо, то виноват муж. Мы прожили вместе уже почти полвека. Многие мужчины меняют женщин, одни – как перчатки, другие – реже. А я приклеился к одной и живу. Иногда мне кажется, что это не моя заслуга или вина, а ее житейская мудрость. У нас объективно есть все, что определяет семью: дети, внуки, очаг, много пережитых невзгод и радостей. Есть такое, что хочется вспоминать, а есть, что хотелось бы забыть. Сказать, что я прожил абсолютно счастливую жизнь, не могу, поэтому считаю себя  условно счастливым человеком.
 

 
КАПЛЯ ТРИДЦАТАЯ

Размышления о текущей жизни


 Почти ежедневно с удовольствием иду на так называемую работу. Здание Управления абсорбции находится напротив  поликлиники. Часто вижу, как идут туда и обратно пожилые люди, у многих рука согнута в локте, они только что сдали кровь на анализ. Вообще многих знаю в лицо, потому что го-род маленький. Из разговоров с ними узнаю: такой-то и та-кой-то уже не с нами, ушел в мир иной.
Если не видимся продолжительное время, удивляюсь, на-сколько человек постарел. За собой этого не замечаешь, но когда ненароком гляну в зеркало, вижу – и ты, брат, сдаешь...
Голова, слава богу, еще светлая, мысли в нее приходят разные, еще есть какие-то желания, строишь планы на будущее. Но когда задумаешься, – понимаешь, что б;льшая, и не просто б;льшая, а значительно б;льшая часть жизни уже позади, и нужно просто радоваться каждому новому дню, который ты проводишь в здравом уме и не в больнице. 
Подхожу к нашему кабинету в Управлении абсорбции. Мне даже неловко называть его местом работы, потому что мы вдвоем с Ромой Шерманом работаем два-три часа в день. Здесь мы набираем оригинал нашей газеты, вернее информационного листка. Но этот кабинет  уже превратился в клуб, куда приходят такие же, как и мы, репатрианты. У всех разные взгляды, разное понимание сложившейся в Израиле обстановки, и каждый пытается высказать свое мнение. В процессе полемики сразу виден уровень подготовки и развитости оппонента. Не имеет значения достижение истины, главное – высказаться, чтобы тебя выслушали и, возможно, разделили твою позицию.
Каждые полгода проверяемся, что нового произошло в ор-ганизме, сдаем анализы и рады, если нет ухудшений. С каждым  новым посещением врача хочется, чтобы не стало хуже, хочется продержаться еще на том же уровне.
Я все чаще вспоминаю, как еще в военном училище прочел "Шагреневую кожу" Оноре де Бальзака. На меня сильное впечатление произвел сюжет, – главный герой (кажется, звали его Рафаэль), получил кожу с условием, что он может пожелать что угодно, и его желания будут исполнены. Но при этом, после каждого осуществленного желания, кожа будет уменьшаться в размере, и настанет время, когда она закончится, и он умрет.
В молодости никто не смотрит на то, сколько кожи еще осталось в запасе, но к концу жизни дорог каждый лоскуток. Рафаэль, видя, что уже мало осталось жить, прячется в комнате и старается жить без желаний, запрещает себе даже поду-мать о том, что ему что-то хочется. Даже встречаясь с люби-мой девушкой, которая знает о его проблеме, он старается, чтобы все желания исходили только от нее. Но отказаться от любви он не в силах, и последние минуты жизни и последний лоскуток кожи тратит на любовь.
В один прекрасный момент его не стало, жизнь для него за-кончилась. Прекрасное завершение жизни в объятиях люби-мой! Если бы такое не придумал Бальзак, то это обязательно  должен был сделать кто-то  другой.






ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Почему я так странно назвал книгу, почему главы назвал каплями? Не знаю, просто не хотелось шаблона, хотелось чего-то необычного. Но дело не в названии, я  в предисловии писал, что это домашнее повествование о прожитой жизни, без соблюдения хронологии. Понимаю, что даже мои дети, жена и близкие родственники, прочитав книгу, с чем-то будут не согласны. Но я не ставил целью приукрасить жизнь, сделать кому-нибудь приятное или, наоборот, причинить боль. Я просто выудил из памяти отдельные, как мне кажется, поворотные моменты жизни, капли, так сказать, и не просто описал происходящее, но и позволил себе дать отдельным фактам толкование.
Это моя точка зрения, не берусь утверждать, что единствен-но правильная. Буду счастлив, если книга  вызовет эмоции у всех, кто наберется мужества прочитать ее, и если они решат продолжить воспоминания и, возможно, иначе осветят  те факты, которые затронуты мной.
За тридцать три года службы в армии, за пятьдесят лет супружества и более чем за семьдесят лет жизни можно было бы и больше "накапать" по капле, но остановлюсь. Из книги, надеюсь,  сложится какое-то представление о моей семье и на-шей жизни. Описать все не представляется возможным, да и не нужно никому. Если мой положительный и отрицательный жизненный опыт будет использован, я и на том свете почувствую себя счастливым.

Конец


СОДЕРЖАНИЕ
Стр.
Несколько слов прежде 5
КАПЛЯ ПЕРВАЯ
Золотой юбилей моих родителей         7
КАПЛЯ ВТОРАЯ
Немного о школе и поступлении в военное училище 14
КАПЛЯ ТРЕТЬЯ
       В военном училище 36
КАПЛЯ ЧЕТВЕРТАЯ
      Здравствуй, Нахичевань 52
КАПЛЯ ПЯТАЯ
В академии 79
КАПЛЯ ШЕСТАЯ
Годы учебы 91
КАПЛЯ СЕДЬМАЯ
Крутые  перемены в полку 105
КАПЛЯ ВОСЬМАЯ
Окончание учебы в академии 113
КАПЛЯ ДЕВЯТАЯ
Служебные будни 123
КАПЛЯ ДЕСЯТАЯ
Очередные испытания 128
КАПЛЯ ОДИННАДЦАТАЯ
Приезд  невестки Эры в Баку 132
КАПЛЯ ДВЕНАДЦАТАЯ
Служба в Кутаиси в новом полку         135
КАПЛЯ ТРИНАДЦАТАЯ
Устройство на новом месте 140
КАПЛЯ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Не плановые неприятности по службе 156
КАПЛЯ ПЯТНАДЦАТАЯ
Незапланированные перемены 171
КАПЛЯ ШЕСТНАДЦАТАЯ
О родном брате и его семье 183
КАПЛЯ СЕМНАДЦАТАЯ
Кафедральные будни 189
КАПЛЯ ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Романтическая история, изменившая многое 197
КАПЛЯ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
И  снова изменения в жизни 205
КАПЛЯ ДВАДЦАТАЯ
Черниговские встречи 213
КАПЛЯ ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Первый отъезд за границу 219
КАПЛЯ ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Что делать дальше? 224
КАПЛЯ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Приобретение предпринимательского  опыта 228
КАПЛЯ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Смерть папы и переезд без него 232
КАПЛЯ ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Серьезные хирургические операции 241
КАПЛЯ ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Израильские будни 253
КАПЛЯ ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
 Дела партийные 264
КАПЛЯ ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
В гостях у детей в Канаде 278
КАПЛЯ ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Семейные хроники условного счастья 289
КАПЛЯ ТРИДЦАТАЯ
Размышления о текущей жизни         308
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 310