Идет летний дождь. Ты держишь над нами зонт. Я повисла у тебя на руке. Я устала и от усталости уже почти ни на что не реагирую. Я уже даже не думаю, когда мы придем, мне давно уже всё равно, в сознании – только одно: встреча предстоит, кажется важная. Я полностью положилась на тебя. Я только знаю, ты всё сделаешь правильно. Я почти полгода как тяжело больна, мы идем разговаривать с врачом, я знаю, что мне нужна эта операция, больше мне уже не на что надеяться. Мы вошли в холл, к нам бросилась нянечка, старая-престарая женщина. Вот вы уже разговариваете с ней, она, как и большинство женщин, уже попала под твое обаяние, вы чему-то улыбаетесь. Сознание мое плавает как-то на поверхности, я не пытаюсь вас услышать, я жду врача. А в кабинете, уже с врачом, всё почти повторяется, вы говорите, а я, где-то – на поверхности, я даже не пытаюсь понять, о чем идет разговор, краем сознания я лишь отмечаю для себя, что сейчас я для врача - будто объект, он даже не смотрит на меня, он всё время обращается к мужу, что-то объясняя ему. И только когда прозвучало о возможной дате операции, я будто проснулась, я почти физически ухватилась за эту дату, и по-моему я ее колоссально ускорила, я знала только одно: ждать еще полгода, или хотя бы несколько месяцев, я уже не смогла бы. Мы вышли из кабинета, на прощание я что-то вяло мяукнула врачу, он, по-моему, только в этот момент понял, что этот разговор был исключительно для меня. Врач удивил меня тем, что взяв мою руку, стал ее энергично трясти, но это неприятно удивило меня, поскольку я всегда была убеждена, что руку у женщины мужчина берет только, чтобы поцеловать ее, это окончательно убедило меня в том, что я сейчас - только объект, но пока еще живой объект. В холле к нам бросилась нянечка, она положила свои руки на плечи мужа, потом коснулась меня, и сказала мне: «А зонт-то он только над тобой нес, ты – сухая, а он – весь промок, значит, любит тебя больше себя…».
Меня готовят к операции. Надо вставить в артерию шеи какой-то катетер, я предчувствовала, что будет что-то ужасное, но не представляла насколько ужасное. Новокаин, который должен был обезболить процедуру, не действует. От боли рассудок был готов уже помутиться. Я почти силой его сдерживала, сначала я была готова вскочить и, вырвав иглу из шеи броситься бежать по коридору, я уже представила, как меня связывают и помешают в дом смирения, но останавливало одно: бежать с иглой – опасно. Вернее мысли было две: или читать стихи, или бежать. Но стихи как-то тоже отпали: читать их, когда тебе в шею входит игла – наверное, невозможно. И тогда я стала твердить себе только одну мысль: я еще не сделала операцию, у меня остался один шанс, только один шанс, и он уже совсем близко. Не помню как, но это всё кончилось, и меня выставили из процедурной, сказав, что необходимо еще попасть на рентген, проверить, как вошла игла. Одуревшая от боли, еще не пришедшая в себя от испытанного, я села у кабинета УЗИ. Начинаю понимать, что что-то мешает, какое-то монотонное гудение, вижу: рядом сидит молодой парень и какие-то свои рабочие моменты обговаривает по телефону. И тут я понимаю, что уже не могу переносить эту болтовню, поворачиваюсь к парню, и бросаю короткое: «Не гуди!». Парень выронил телефон из рук, и только у себя в палате я поняла реакцию этого парня, человек спокойно говорит по телефону и вдруг видит человека с огромной иглой, торчащей прямо из шеи, я прошла видимо почти графом Дракулой.
Перед операцией необходимо пройти что-то типа гемодиализа, я почти семь часов должна сидеть у аппарата, который берет мою кровь и обратно ее возвращает. Из-за монотонности процедуры начинаю почти сходить с ума. Безумно напрягает эта привязанность к аппарату через трубки катетера. А тут еще какой-то паренек-медбрат, как потом выяснилось ошибочно, сказал о необходимости проведения этой процедуры и завтра. После такой "радостной" вести, уже под конец этой "голгофы", у меня свело всё, что можно было свести, даже кончик носа и щеки. Мобильный телефон был рядом, я прямыми, несгибающимися пальцами нажала на кнопку скоростного набора номера, я набрала номер телефона мужа. Поскольку лицо мое свела судорога, голос мой видимо очень изменился, услышав мужа, я изо всех сил прошептала, чтобы он сейчас говорил мне что-нибудь, иначе я подохну. Муж, услышав непривычную грубость в моем исполнении, услышав мой голос, доносящийся, будто из склепа, поверил мне сразу же. То, что я услышала от него потом, как я понимаю сейчас, только это могло меня встряхнуть и дать еще силы для жизни. Муж начал мне кричать, чтобы я не думала об этом, что он столько денег отдал на эту операцию, что я просто не имею права умереть. Услышав это, мне стало так весело, мне стало так смешно, что я забыла, зачем я здесь, я забыла, что я болею, я забыла обо всем, будто солнце ворвалось в сознание, будто солнечные зайчики пустились в пляс по всему телу, судорога как пришла, так и ушла, и я встала c этого злополучного кресла и сама смогла вернуться в свою палату.
В Клинике сломан аппарат, на котором нужно было провести еще одно исследование перед этой операцией. Я и еще одна пациентка, в сопровождении медсестры, едем в другую клинику, где тоже имеется этот аппарат. Я измучена и дорогой в такси, и бесконечными исследованиями, что уже прошла, и этой злополучной болезнью. Поэтому к кабинету меня привели, идти самостоятельно я уже не могла. Сознание почти отключено, стучит только одна мысль: осталось совсем немного, это последняя процедура. Медсестра воспринимает меня почти как тот врач, который будет вести операцию, я для нее – лишь объект. Врачи в тот кабинет опаздывают, мы терпеливо ждём, все молчат, и тут, я не знаю, что на меня нашло, но что-то же вдруг сподвигло, я вдруг начала читать свои стихи: «Я – прекрасная райская птица, роскошная птица-жар…». Прекрасная райская птица...