Мечты иногда сбываются. Пятнадцатилетний еврейский мальчик из Молдавии попадает в Соединённые Штаты Америки. Из Кишинёва в штат Иллинойс. Из района Ботаника, с улицы Воссоединения в город Чикаго, район Скоки-Вилидж. Представили? Даже не пытайтесь.
Учиться мне, правда, пришлось в иешиве, религиозной еврейской школе. Это было основным условием той программы, по которой меня привезли в Америку. До отъезда, о религии я не имел почти никакого представления, но и атеистом меня назвать было бы не совсем правильно. Обыкновенный продукт советской образовательной системы.
В иешиве я тоже не сразу стал верующим человеком, зато жил там на полном обеспечении. Виза позволяла оставаться в Америке так долго, сколько буду учиться. А евреи, к вашему сведению, учатся всю жизнь. Причин оказалось более чем достаточно, чтобы принять правила игры.
Полдня в этом учебном заведении посвящалось изучению религии, а оставшееся время – общеобразовательным предметам. Уже через несколько месяцев я свободно говорил и писал на английском. Короче жаловаться на то, что нас заставляли молиться несколько раз в день, соблюдать кошрут и придерживаться определенных правил в поведении и одежде, было бы грешно.
Один случай, вернее встреча с незаурядным человеком, полностью изменили моё мировоззрение, отношение к религии и всего, что с ней связано. Как-то после утренней молитвы раввин попросил всех задержаться и не расходиться, по обыкновению, по учебным классам.
- Вас ожидает встреча с одним очень необычным евреем. Послушайте внимательно его рассказ. Постарайтесь не только понять, но и осознать то, что он хочет вам передать.
Ортодоксальный еврей, лет сорока в бороде и пейсах не спеша снимал с руки тфилин (своеобразные "охранные амулеты", накладываемые мужчинами во время утренней молитвы). Человек аккуратно свернул их, поцеловал, упаковал в специальный футляр, и только затем обратил на нас свой взор. Добродушно улыбнулся.
- С Божьей помощью я стою перед вами, как правоверный еврей, - заговорил человек неожиданно, без предупреждения, не призывая нас к тишине и вниманию, - молюсь с вами одному и единственному Господу-Богу, Господу нашему, Царю мира и Царю Царей. Господу праотцов наших Авраама, Ицхака и Яакова. Но так было не всегда. Еврейство, как вы все, надеюсь, знаете, в большей степени вера, чем национальность. По национальности я как раз итальянец. Вернее был им ещё каких-то пять лет назад. Ещё каких-то пять лет назад я был и ревностным католиком. Взгляните на то, что у меня в руке.
С этими словами он поднял высоко над головой пластиковую карточку, размером с визитку.
- В эту карточку встроены электронные чипы. Она позволяла мне входить к его святейшеству Папе Римскому без предварительной записи и объяснения причины визита. Уровень моего доступа приравнивался к кардинальскому. Христианство, как всякая миссионерская религия, ставит своей целью обращение в "правильную веру" наибольшего количества людей, проживающих на земле. В идеале, конечно всех. Но наивысшая, архиважнейшая задача Ватикана - обращение в христианство иудеев. Ватикан верит, нет, абсолютно уверен, что когда последний еврей примет "правильную веру", то в ту же самую секунду вернётся их Бог Иисус из Назарета. Вот такая в высшей мере почётная и первостепенная миссия и была возложена на вашего покорного слугу.
Я закончил Папский салезианский университет в Риме, и практически знал наизусть всю Библию, включая новый и старый заветы. Причём на всех основных древнейших языках, на коих она была написана. Я свободно говорю и пишу на девяти языках, четыре из которых мертвы уже многие столетия. Изучил в совершенстве теологию христианства во всех её многочисленных проявлениях. Я входил в коллегиальный Совет, возглавляемый самим Папой. Совет занимался тем, что объяснял любые несоответствия в Библии. На его рассмотрение попадали запросы затрудняющихся объяснить своей пастве некоторые постулаты, священников со всего мира, причём не только католических. Так я жил, свято веря во Христа. Мир был понятен и прост. Наши совместные беседы с Папой не были редкостью, и когда меня вызвали в его покои, я смиренно отправился туда, совершенно не удивившись. "Сын мой", проговорил Его Святейшество, - "Возлагаю на тебя ответственейшее задание. Ты возглавишь наш миссионерский корпус в Израиле и станешь спасать заблудшие еврейские души". Видимо сказанного оказалось достаточно, потому что понтифик замолчал и прикрыл глаза. Я задержался на несколько секунд, не будучи уверенным в окончании аудиенции, но осознав, что продолжения не последует, опустился на одно колено и приложился губами к перстню главы Ватикана, в знак послушания его воле. Получив благословление, встал и отправился собирать вещи.
Католическая церковь, сохранившая миссию по отношению к язычникам и мусульманам, упразднила ее в отношении евреев. Но лишь на словах в официальных заявлениях. Несмотря на то, что миссионерская деятельность не запрещена государством, в Израиле эта деятельность сведена к символическому представительству. На самом же деле такая деятельность велась, хотя и не афишировалась. Представительство находилось в Иерусалиме в старом городе недалеко от Стены Плача, или как называли её сами евреи – Западной Стены. Вот там-то, у стены, я со своими собратьями и искал новых адептов христианства.
Самой лёгкой добычей становились новые репатрианты из бывшего Советского Союза. Они считали своим долгом посетить святые места в первые же дни репатриации. Большинство из них не имело понятия ни об иудаизме, ни о христианстве. Первый, кто успевал "инициировать" их, открыв основы мироздания, ассоциировался со Стеной Плача. Стена Плача символизировала историческую родину. Историческая родина прародительница всех основных монотеистических религий. Короче, первый, кто завоюет доверие этих людей, сможет с лёгкостью обратить их в правильную (по его понятиям) веру. Ортодоксальный иудаизм практически не представлял для нас конкуренции. Они погрязли во внутренних склоках и наивно считали, что если человек родился евреем, то сам придёт к ним на поклон. А ведь люди очень ленивы по своей природе. Ленивы и слепы. Им необходим поводырь, который возьмёт за руку и поведёт к счастью.
В то субботнее утро я, как обычно, высматривал очередную заблудшую душу. В выходной день возле Стены Плача всегда можно встретить новых репатриантов. Причина весьма прозаична. В будние дни все они работают, а субботы не соблюдают, вот и съезжаются со всех уголков Израиля. Для евреев суббота - святой день отдыха, запрещено работать, пользоваться большинством завоеваний цивилизации и какими либо средствами передвижения. Репатрианты вначале об этом просто не знают, а когда узнают, то ведут себя так, будто ещё не знают.
- Доброе утро, священник.
Передо мной стоял ортодоксальный еврей, мальчик лет четырнадцати.
- Доброе утро, мальчик.
- Занимаетесь миссионерством?
Я улыбнулся и с интересом посмотрел на юношу, одетого во всё чёрное. Шляпа с широкими полями. Длинные, вьющиеся пейсы из-под них. Умные, почти мудрые глаза. Не хотелось отвечать на провокационный вопрос, и я решил подождать развития событий.
- Священник, я часто наблюдаю за вами из окна нашей иешивы, - вполне добродушно заявил молодой ешиботник. Наш раввин рассказывал о вас.
- Позвольте угадать, молодой человек, и высказывался обо мне не лестно.
- Совсем наоборот. Раввин Ицхак говорит, что знает всего несколько человек в мире с таким уровнем знаний, как у вас. Наш учитель очень уважает вас, соответственно и мы, во всяком случае, я, уважаем тоже.
- Большое спасибо, - польщено поблагодарил я.
Но мальчик, не меняя тона, продолжил:
- Хотя по всем нашим законам такого, как "Вы" необходимо забить камнями. Любого миссионера следует изгнать. Такого же умного, как вы – непременно камнями.
Что можно ответить четырнадцатилетнему мальчишке в большой чёрной шляпе на такие слова? Потеряв от неожиданности голос, я откашлялся, но взглянув в спокойные, уверенные глаза, так и не нашёлся, что ответить.
Паренек, тем временем, продолжал так же серьёзно и доброжелательно:
- Рабби Ицхак говорит, что в Израиле сегодня нельзя судить по законам Талмуда. Только судья может решить судьбу человека, совершившего преступление. У нас неправильная страна, которая живёт по светским законам. Но мы считаем, что лучше уж такая страна, чем вообще никакой. В любом случае всё это временно. Скоро, мы молимся об этом каждый день, придёт Мессия. Вот тогда отпадёт необходимость в камнях, все и так будут знать, что можно, а чего нельзя.
Больше всего в мальчике поражало спокойствие и совершенная уверенность в том, что он говорит. Он не вещал, не проповедовал, не пугал. Просто говорил обо всём, как о данности, как о чём-то само собой разумеющемся. Не требующим доказательств, убеждений и аргументаций. Кажется, скажи его раввин, что можно, и в меня полетят камни. Я буду лежать окровавленный на земле, а "сын Авраама" будет также серьёзно и добродушно выговаривать: "Не надо было заниматься миссионерством. Это очень плохо. Вот видишь, священник, что с тобой приключилось".
- Ты очень умный мальчик, - только и смог сказать я, – можешь передать раввину Ицхаку моё уважение. И… он может гордиться своими учениками.
- Передам, - сказал мальчик и, развернувшись, направился к иешиве.
Я растерянно потоптался на месте, глянул на окна иешивы, на Стену Плача, на людей, заполнявших площадь перед ней, и понял, что работа на сегодня закончена. Настроение не то, что было испорчено, просто стало не таким благостным, что ли. Есть молитвы, доходящие до Всевышнего, а есть, просто сотрясающие воздух. Зависит это часто не от степени веры, а именно от настроения. Бог не слышит бесплодные молитвы.
Весь вечер мне пришлось изгонять видение молодого еврея из своей души. Примерно так, как изгоняют злого духа, вселившегося в человека. Заняло это на удивление слишком много времени, но уже вечерняя молитва проходила в соответственном настрое. Неистовый настрой продлился и утром, поэтому я решил посвятить всю следующую неделю изучению священного писания, более того, не выходить из дома и закончить всю рутинную работу, накопившуюся за долгое время. Это была наверно самая продуктивная неделя в моей жизни. Был закончен отчёт о проделанной работе и отправлен в Ватикан. Разработаны новые методы "вербовки" заблудших душ. На всякий случай я перечитал все еврейские законы того времени, когда побивание камнями считалось обыденным делом. Прочитал, вспомнил и осознал по-новому, кого и когда можно было осудить на такую страшную смерть, а кого нет. Понял и то, что добросердечный и законопослушный раввин Ицхак не бросает в меня камни не потому, что настолько уважает израильское судопроизводство. Просто сегодня, в современном демократическом государстве в побивании камнями нет никакого смысла. Именно смысла, а не необходимости. Невозможно добиться той цели, которую имели в виду составители древних и бессмысленно жестоких на первый взгляд законов. Ну, сколько прохожих успеет увидеть бедного миссионера, забитого камнями, до того, как появится полиция и арестует хулиганов. Десяток-другой, сотня, не больше.
Поразителен парадокс, при котором смертная казнь могла быть одновременно и жестокой и милосердной. Когда-то, много тысяч лет назад у евреев существовало своё государство, в котором судили по законам Талмуда. Упоминается четыре вида смертной казни, сами по себе подразумевающие быструю и безболезненную смерть. Самое же интересное начиналось после приведения приговора в исполнение. Труп вывешивался на самом высоком столбе, в самом многолюдном месте в течение всего дня. А вот ночью происходило действительно необычное. С наступлением темноты труп снимали, и держали в прохладном месте до рассвета. Зачем кому-то так необходимо хлопотать и возиться со снятием трупа ночью, сохранением от разложения, и вывешиванием утром с появлением первых лучей солнца? Основной смысл наказания заключается в устрашении других людей и, таким образом, предупреждении потенциальных преступников: "Есть в мире вещи, которые общество терпеть не собирается. Не нарушайте табу и останетесь живы". Ночью же все спят, включая потенциальных преступников, и нет никакого смысла проявлять неуважение к мёртвым.
Все эти размышления, впрочем, как и многие другие, вошли в состав моих советов Ватикану по улучшению нашей деятельности на территории Израиля.
Так за молитвами, размышлениями и исследованиями пронеслась неделя. В субботу, просветлённый и полный сил, я снова вышел на ловлю. Занял привычное место напротив Стены Плача и принялся всматриваться в лица. Одухотворённые лица людей, одетых в чёрное, меня не интересовали, а вот лица с растерянными и немного смущёнными выражениями, по всей видимости, из-за святости места, были мои.
- Доброе утро, священник.
Я оглянулся, и в притворном испуге попятился от ешиботника. Отступив на несколько шагов, я принялся рассматривать руки мальчика.
- Что?
- Опасаюсь, не принёс ли ты с собой в этот раз камни.
- Ах, это, - юноша даже не улыбнулся, - я же сказал вам в прошлую субботу, что ребе Ицхак запретил нам так поступать.
- Знаешь, мальчик, в человеческой истории есть столько мнимых запретов, в действительности оказывающихся руководством к действию. Синедрион после падения Храма тоже запрещал смертную казнь, но… не всегда успешно. Не правда ли, послушный ученик премудрого раввина.
- Может правда, а может, и нет, - мой сарказм не производил на него никакого впечатления.
Юноша продолжил без всякого перехода:
- Два дня назад, утром, сразу после молитвы, у нас был урок о теологических, географических, геополитических и хронологических несоответствиях в различных религиях, включая и иудаизм. Когда зашла речь о христианстве, наш учитель рассказал, что существуют два древних источника, независимо друг от друга описавших историю жизни "вашей" Марии, но с разницей в двести лет. Бог он один, а если существовало две Марии, то значит и богов у вас несколько. Следует ли из этого, что вы христиане просто- напросто язычники?
Закончив свой монолог, парнишка вопросительно воззрился на меня.
- И… что?
- Вот именно, и что?
- Что?
- Священник, раввин Ицхак говорил, что вы очень, даже "слишком" умный человек. Объясните мне, как такое может быть. Ведь единый Бог, один из основных постулатов вашей веры.
- Поверь мне, юный ветхозаветник, такого быть просто не может.
- Ну, ладно, тогда я пошёл. На урок опаздываю.
Мальчик направился было к иешиве, но внезапно развернулся и побежал ко мне. Одной рукой он придерживал шляпу, вторая была отведена в сторону для равновесия, пейсы развевались по ветру. На долю секунды мне показалось, что это конец. Чёрная фигура, нелепо размахивающая шестью конечностями, вызывала оцепенение и ощущение приближения вечного успокоения. Будто сам ангел смерти Азраил мчался по мою душу.
Не будь я духовного звания, то, наверное, принял бы боевую стойку, в попытке отразить нападение. Моим же оружием была вера, и, закрыв глаза, я вознёс короткую молитву к Нему. Открыв же их, увидел, как мальчик пробежал мимо и, замедлив бег, пересёк площадь перед Восточной Стеной. Подошёл к ней, поцеловал, прошептал несколько фраз, закрыв глаза ладонью и, подставив лицо небу. Затем точно так же, не замечая меня, прошёл рядом, задев полой своего плаща и, уже не оборачиваясь, не замедляя шаг, и, слава Богу, не меняя направления движения, отправился в свою иешиву.
Я стоял, обтекаемый толпой, и ещё долго смотрел в том направлении, куда исчез этот странный еврей. Ощущения беспомощности и предчувствия чего-то неминуемого, давно забытые в далёком детстве, неожиданно снова нахлынули на меня. Уверенность в себе, и в том, чему я посвятил жизнь, исчезли, точно кошелёк, ловко выуженный профессиональным карманником. Вот она, то есть уверенность, была, а вот её нет. Момент же исчезновения оказался вырезан чьей-то всемогущей волей из моего сознании.
Мальчик…, касание полой его чёрного плаща…, молитва у стены…. Молитва ли или ворожба? Проклятие, чёртова еврейская кабала, что-то он со мной точно сделал.… А кардинал Гюстав Штольц посмеивался надо мной, когда Совет отклонил предложение серьёзно заняться изучением чёрной магии-кабалы.
Тогда я ещё даже не задумывался над смыслом слов, сказанных евреем. Только над своими ощущениями. Уже в своём кабинете, помолившись и успокоившись, размышляя над сказанным, понял, что кому, как не мне, знать, насколько значительны были расхождения по существу даже между самыми ранними христианскими источниками. Многие истории о рождении и жизни Марии просто не были включены в канон из-за их явной фантастичности. А некоторые, что ж тут греха таить, просто не содержали догматики, и не были связаны с традициями ранней христианской литературы. То есть, просто не подходили основателям новой религии.
Меня раздражал тот факт, что какой-то еврейский священник Ицхак рассказывает своим малолетним ученикам небылицы о нашей святой вере. Мало им, что ли, несоответствий в их Ветхом Завете. Если мало, то я мог бы подкинуть с десяток прямо сейчас, даже не заглядывая в книги. Причём на их же языке, или даже на арамейском. А вот знает ли арамейский Ицхак, ещё вопрос. Так, накручивая сам себя, сидел я в любимом кресле, в любимом кабинете, скрипя зубами в бессильной злобе.
Надо успокоиться. Осмотреться, задержать внимание на чём-то привычном и незыблемом. Стол, заваленный древними книгами. Книжные полки, заставленные фолиантами. Компьютерный экран, бесполезно мерцающий, зовущий…. Коды доступа к ватиканской библиотеке, запомненные наизусть.
Ничто не могло мне сегодня помочь. Ничего не хотелось. Абсолютно. Почему? Ну, почему? Не знаю, ответа не было. Ни в душе, ни "сверху". Ни тогда, не через несколько лет, ни сейчас, я не мог и наверно уже не смогу объяснить.
Ничего не хотелось, ну разве за исключением сущей безделицы – вернуться во времени на две недели назад, и никогда не встретить еврейского мальчика, облачённого в средневековое одеяние.
"Он" смог поколебать мою веру, нарушить незыблемое душевное равновесие. Возможно ли поколебать непоколебимого? Видимо, да. Есть ли необходимость испытывать многократно испытанного? Да. Нуждается ли проповедник в проповеди?
Сегодня настал тот миг, когда я, глава католической миссии, личный посланник папы, нуждаюсь в обыкновенной проповеди. Пусть мне помогут, как помогал многим я. Наставят на путь истинный, подскажут, разъяснят, растолкуют.
Взял лист бумаги и неспешно, стараясь не пропустить ни одной подробности, описал события последних двух недель, вплоть до того момента, как взялся за перо. Пусть тот Совет, членом которого я являлся до отъезда на святую землю, вернёт мне мою веру. Запечатал личной печатью конверт и позвал брата Лукрацио, попросив отправить по назначению. Сам же принялся ждать. Конечно, я знал, что ответ придёт, в лучшем случае, через неделю. Только вот эту неделю я смогу лишь ждать. Не покину кабинета, и нескольким заблудшим еврейским душам придётся потерпеть.
Прошло три недели. Ответа не было. Миссия, оставшись без руководителя и духовного наставника, работала вхолостую. В начале четвёртой недели я не выдержал ожидания и написал повторное письмо, приписав в конце несколько фраз в форме, не подобающей мне по сану.
Следующие три недели показались мне тремя годами. Или тридцатью тремя? Ответа не было. Всё это время я не жил, а существовал. Ел, пил, дышал, но… не молился. Слова молитвы утратили свою гармонию, и даже произносимые в церкви, лишились святости. Ответа не было.
Я решился на последний, отчаянный шаг, и написал письмо, адресованное лично Папе. Брат Лукрацио отправил его с дипломатической почтой. Ответ пришёл через три дня. Не от Папы, но из его секретариата. Прошло пять лет, а я помню его дословно. Когда закрываю глаза, слова, написанные огненной краской, неизменно возникают из ничего. "Дорогой друг. Папа и все мы очень довольны вашей работой. Он благословляет и любит вас, как своего сына. Продолжайте в том же духе, и, да поможет вам Бог". Ни слова о Марии, ни об одной, ни о нескольких, ни о моих сомнениях. Ни о евреях: ни взрослых, ни юных. Ничего. Абсолютный вакуум.
Я покинул кабинет, совершенно не задумываясь, куда направляюсь. Ноги сами привели меня в иешиву, а язык, независимо от сознания, спросил, где можно найти раввина Ицхака.
- Вы хотите стать евреем? Что ж…. мы говорим так, если придёт к нам гой и попросит принять иудаизм – откажите ему. Если будет настаивать – наложите на него тяжёлые испытания. Если он всё выдержит и утвердится в своём стремлении – подумайте ещё раз. Хорошо подумайте. Возможно вера ваша слаба, человек знаний. Дай вам Бог укрепить свою веру. Аминь!
Обычный процесс испытаний перед принятием иудаизма длится около года. Мой путь растянулся на четыре.
Вот я перед вами…
Мы поспешно расходились, утомлённые долгим повествованием. Сколько таких историй скармливали нам в иешиве? Не сосчитать. И чем, спрашивается, эта необычней других? Зачем надо было оставаться в синагоге после молитвы и стоять два часа, когда можно было рассказать то же самое в классе. Там хоть мы могли сидеть и дремать под монотонный голос рассказчика.
Только потом, вечером, я ощутил, что не перестаю думать о том, что услышал утром. Наш учитель никогда и ничего не делает просто так, без смысла. Стоя в синагоге, я не пропустил ни одного слова из повествования. Сидя же в классе, несомненно, половину бы точно прослушал. То, что случилось в Иерусалиме с итальянцем, не имело никакого значения, а вот думать, размышлять над тем, что произошло…. Не в этом ли заключался смысл нашего двухчасового стояния перед алтарём?
Два часа мы стояли и смотрели на…. Мы стояли и смотрели не на итальянца, а на шкаф, в котором были заключены свитки Торы.
Израиль. Хайфа.2010.