...И чего они на танках сюда поперлись? Самое главное, что и приказа входить в село никакого не было! А они всей колонной въехали прямо на центральную улицу, как на параде... Тут их и пожгли всех. Запустили всех внутрь, как в ловушку, и стали долбать. Начали, как полагается с последнего - он задымился и встал на самом въезде, наглухо загородив остальным дорогу.
Так они и стояли рядком - четыре боевых машины, превратившихся в чугунные печи для живой плоти. Лишь один танк каким-то чудом вырвался из западни, снес чей- то сарай и выкатился в поле. Но на порванной гусенице далеко не уедешь - машина закрутилась на месте, зарываясь в грязь. Не спеша ее расстреляли из гранатометов.
- Так что никого живого в селе не осталось. Все местные давно умотали в горы, а из наших не выжил никто.
Всю эту печальную историю рассказал мне по дороге сюда военфельдшер Никита, совсем молодо выглядевший для своих двадцати двух лет парень, который каким-то чересчур уж замысловатым способом косил здесь от армии.
Собственно, мы оба были здесь сейчас совершенно никчемны - он был все-таки военврач, а не патологоанатом, а я просто болтался тут с фотоаппаратом, снимая без разбору всё, что лезло в объектив, чтобы склепать потом очередной фоторепортаж с войны.
- На рассвете по селу поработала авиация, а утром тут все окончательно подчистили новосибирцы,- продолжал доказывать свою осведомленность Никита.
- Что-нибудь нашли интересного?
- Да почитай ничего. Пара ПТУРсов и Коран... Да еще дед какой-то шарился в одном из домов - бородища до колен, из всей одежды - лохмотья и сверток какой- то в руках. Наши подумали - шахид...
- И что?
- Что что? Я ж сказал - никого живого...
- Ясно все... Ладно, пойду, поброжу по деревне, - сказал я, выпрыгивая из кунга
и предоставив Никитосу дальше разбираться с похоронной бригадой - входит ли в обязанности военфельдшера погрузка трупов или все-таки нет...
Со стороны села сильно повеяло гарью. Но это был вовсе не тот запах, когда жгут к примеру, сухие листья или дрова в костре горят.... Сейчас несло горелой резиной и человечиной - и этот смрад был просто был просто убийственен
Решив повременить пока с осмотром разбитой колонны, я обошел село чуть сбоку, пройдя мимо давно заброшенного киоска "Союзпечавти" и покореженной автобусной остановки. Железные прутья на одной из ее стен были согнуты в виде пяти колец и надписи 1980... Миновав ее, я оказался на одной из боковых улиц. Несколько домов здесь были полуразрушены, стены других сильно посечены осколками. Еще один дом вдалеке горел. Я сделал несколько снимков. Потом не удержался, вошел в один из домов.
Входная дверь была снесена начисто. Обстановка внутри дома еще недавно являла картину среднестатистического советского благополучия – полированная стенка, книжные полки, сервиз, люстра, картинки на стене... Все это подверглось жестокому разгрому - книги валялись на полу среди осколков посуды и разбитой вдебезги мебели. Все вокруг – и стены, и даже потолок - было густо заляпано темно красным, словно в комнате разбили огромный бочонок с томатным соком.
В углу, у окна валялся труп седого старика. Глаза его были широко открыты - и не просто открыты, а вытаращены, в буквальном смысле вылезая из орбит. Тело было распорото пулями, представляя собой практически одну разорванную рану, кровавые ошметки вываливались из нее на пол. Рядом валялся окровавленный намазлык – мусульманский молитвенный коврик.
Это они его что ли за пояс шахида приняли?..
На лице мертвого старика застыло выражение некоей безумной, пламенной одухотворенности, а во взгляде пылал укор, или, может быть призыв - словно у библейского пророка, если бы он был мертв.
Я наклонился над трупом, чтобы сфотографировать. В нос мне ударил запах крови и свежего мяса. Резкий приступ тошноты всколыхнул мое тело… Хорошенько прокашлявшись, я выскочил из дома на свежий воздух. Не хватало только облевать покойника...
Отдышавшись, я присел на пороге дома. Стал зачем-то рассматривать снимки в памяти фотоаппарата. Сплошные трупы! И ладно бы просто мертвец – иного мертвеца не отличишь от живого - дырочка в затылке - ее и не видно лежит себе как спит. Такого и в газете пропечатать не стыдно.
А тут... Все какие-то изувеченные, покореженные, вывернутые наизнанку… Одного вот танком переехало. Еще и старикан этот... Нет, всё - эта командировка последняя, крайняя, как я выучился уже говорить здесь. В прошлый раз совсем по другому было - провезли меня по городу, пофоткал я развалины, потом три дня пил водку с медсестрами в аэропорту. Получился прекрасный репортаж к восьмому марта.
А сейчас с самого начала всё пошло наперекосяк. Два дня просидел на блок посту, в подвале каком-то, вместе с трупом замполита. Блок пост обложили со всех сторон, майора убило в первый же день. Ребята аккуратно положили его в уголок, на его же кровать, прикрыли одеяльцами, а сами, как шахтеры на смену, уходили наверх - воевать. Всё бы ничего, но майор как- то очень быстро перестал быть похожим на человека, почернел, раздулся…
Однако ребята и слышать не хотели о том, чтобы вынести его наверх, на улицу, они как ни в чем ни бывало общались между собой, курили, подшучивали друг над другом, а иногда и над майором - впрочем всегда уважительно, словно считали его не до конца мертвым.
Меня наверх они тоже не пускали, посчитав почему-то, что обязаны сдать меня начальству живым. В конце концов, в мертвеце на соседней койке нет ничего страшного. Гораздо тяжелее было привыкнуть к запаху, который пронизал всё. Меня спасла зубная паста - я мазал ей губы и нос. А ребят не смущало вообще ничего - когда стрельба наверху утихала, они спускались в блиндаж, обедали, пили водку - и снова уходили работать. Лишь на второй день пришла наконец вертушка и эвакуировала нас с майором на большую землю. А ребята остались дальше охранять свой блок пост.
Среди всех этих обыденных ужасов мелькали и какие-то совсем идиллические картинки - заснеженные вершины гор, пасущиеся на лугах овечки... Эти снимки я делал для мамы, которая думала, что я уехал в отпуск в Сочи, и, как водится, ждала от меня фотоотчета.
Я усмехнулся, докурив сигарету, спрятал фотоаппарат в рюкзак и пошел снимать разгромленную колону.
По дороге я наткнулся на троих срочников, зачем-то охранявших догорающий дом.
– Ребят, там труп в одном из домов
– Что, наш? - насторожились они
– Да нет, местный
– Ну и на хрен он нам нужен? - тут же взъерошились они
– Да я не знаю… Может надо как-то прибрать...
– Ночью свои придут, приберут,не беспокойся.
– Ладно, извините, что побеспокоил
Ребята зло глянули на меня, словно сплюнули. И дался мне этот старик...
– Хотя постой – окликнули меня. В каком доме, говоришь, труп? надо растяжку пойти поставить...
...На центральной улице села было оживленно. Похоронная команда выковыривала из догоревших танков останки экипажей. Трупы складывали рядком у обочины. Почти все они были обезображены огнем до неузнаваемости. Лишь немногим удалось вырваться из душегубки и умереть от пули. Их собирали по окрестным улицам и тоже складывали в общую кучу. Я даже и смотреть туда не стал, пошел дальше по улице. Возле одного из танков суетились саперы, матерясь, вынимали боекомплект.
– Горячие, зараза! – задорно бросил мне, улыбаясь во все чумазое лицо один из саперов.
Дымящиеся снаряды ребята небрежно складывали прямо посреди улицы.
– И чего их везти куда-то?.. Вот здесь бы и рвануть!
– Так полсела снесет же!
– Ну и что?..
Восхитившись бесшабашному мужеству бойцов, я поспешил всё-таки отойти подальше от храбрецов, направившись к тому танку, который был подбит в стороне от села.
Из покореженной машины как раз извлекали тело офицера, видимо командира экипажа. Вся нижняя часть лейтенанта сильно обуглилась, ног практически не было вовсе. А вот всё остальное сохранилось очень даже не плохо, просто верхняя часть туловища как- то скукожилась, словно иссохла, лицо, не утратив своих черт, сморщилось, как у мумии. Казалось, тело стало очень легким, и дымящийся мундир стал огромным для него. Омерзительно пахло почему то вяленой рыбой.
Откуда-то появился Никитос. Порывшись в карманах, он нацепил на труп оранжевую бирку, пробурчав в одолженный у меня диктофон:
– Машина 307А. Неопознанный номер 32.
А потом из танка достали еще одно тело, положив на брезент рядом с лейтенантом. Собственно, трупом это уже нельзя было назвать. Это была обугленная, изжаренная, бесформенная масса. Ни головы, ни конечностей не было и в помине. Даже непонятно было - останки это одного человека, или, может быть двух… Посреди этой массы зияла темно красная рана, там что-то белело, выделяясь на этом темном фоне. Я нашел в себе силы не рассматривать, не смотреть туда…
Очень давно, в детстве, переходя улицу, я увидел кошку, которую переехала машина. Пасть у нее была раскрыта и оттуда на мостовую вылезало красное мясо. Увиденное накрепко запечатлелось в детском подсознании, всплывая из памяти в самый неподходящий момент и частенько портя мне аппетит в школьной столовой.
Нынешнее зрелище было, конечно, куда хуже несчастной кошки.
Я твердо знаю – теперь, и, может быть, до самого конца жизни – если мне повезет прожить здесь еще какое-то время - в моменты радости, в моменты печали, или просто посреди обыденной суеты я буду это видеть, даже закрыв глаза или наяву – я еще не раз увижу эту обугленную, страшную массу, бывшую некогда человеком... И это не будет кошмаром, сном, наваждением… Просто я увидел это, увидел то, на что не надо было смотреть… Но куда же от этого денешься на войне… Это вовсе не страшно… Просто это теперь никак не получится ни забыть, ни переиграть и мне придется жить с этой картинкой, ярко и цепко запечатленной в мозгу.
- Да... Тут и бирку некуда цеплять… - даже видавший виды Никита был, кажется, слегка подавлен.
Впрочем, обычное бодрое настроение очень скоро вернулось к нему, и он, примотав бирку проволокой к какому-то обрубку на теле, бодро прокричал в диктофон:
- Неопознанный номер 33 из 307а!
- Потом сверим со списками и отправим по домам. Хотя... он еще раз оглядел исковерканные останки... Не будет большой беды, если и перепутаем...
А мне почему-то вспомнилась притча о воскрешении Лазаря. Безусловно, я верю в чудеса. И в воскресение Лазаря - тоже верую. "То есть буквально верую" …
В конце концов, в этом мире возможно всё. Господь воскресил его - и это было чудо - вернулась душа в тело и смертные процессы прекратились. Ведь и раковая опухоль может вдруг рассосаться. Может икона замироточить. Но… даже у чудес ведь есть границы. Вот мог бы воскреснуть этот сгоревший танкист? Тут и душе возвращаться некуда... Не отрастет же у него новая голова…
Даже в этом мире чудес есть предел чудесам - вспомнился мне чей-то дурацкий афоризм. Из 1001 ночи, что ли?..
Забывшись, я пошел по следу танковых гусениц. А ведь это последние следы, которые они оставили на земле... Вот они гнали по полю, надеясь спастись... Там дальше у них лопнула гусеница, не оставив им шансов.
Если не будет дождей, следы остануться здесь до осени... А потом придет осень и дожди смоют всякую форму - тела в земле станут землей и танки заберут, увезут отсюда, переплавят в гигантской топке и они тоже станут чем-то другим
До чего же призрачно, аморфно все...
Все призрачно, все исчезает, все стремится к конечному успокоению в небытии. Словно бы ни в чем нет смысла… Словно бы ничего нет… В мире призрачных форм лишь бесформенное обладает истинным бытием. Если бы было по- другому, наверное, было бы вовсе незачем жить…
Размышляя так, я отошел довольно далеко от села, оказавшись у небольшой абрикосовой рощицы.
Сорвал абрикос с дерева. Надкусил. Плод оказался недозрелым и страшно кислым, но я не стал выплевывать, решив зачем то дожевать его до конца. В рощице было прохладно, где то в стороне щебетала птица. Я присел прямо на землю и слегка расслабился…
Пора уже выбираться отсюда. Никто, конечно, до вечера здесь ковыряться не будет. Значит, через пару часов уже отвалим... Это хорошо. Завтра можно будет начать думать, как свалить отсюда окончательно. Если повезет, через пару дней буду уже в Москве. Мне почему-то вспомнился взгляд убитого старика. Всё, не надо мне больше таких впечатлений. Лучше уж буду педиков фоткать на презентациях. Или там собачек каких- нибудь диковинных... Всё не так противно…
Меня разморило, стали слипаться глаза . Да и Солнце начало припекать… Сон проник в мое сознание, как сигаретный дым в комнату… Ехали танки, кто-то кричал во весь голос… кто-то кричал мне в самое ухо и меня всего трясло, бешено пульсировала кровь у меня в жилах, выливаясь на пыльный асфальт… Четким и выверенным шагом маршировала рота десантников у меня в голове… Но кто-то ведь и в самом деле кричал… Кричали со стороны подбитого танка – откуда я только что пришел:
- Где фельдшер?! Фельдшера приведите сюда!
Я открыл глаза, замотал головой, приходя в себя. В голове еще какое-то время продолжало маршировать – «Тах, тах, тах…»
Странно… Никита же только что там был. Уже успел куда то умотать...
Я выплюнул остатки абрикоса и пошел смотреть, что произошло.
За время, пока меня не было, здесь кое-что изменилось. Тот страшный, обгорелый труп уже успели куда-то унести, на его месте лежал другой, кажется без особых повреждений. Форма на солдатике сильно обгорела, руки и лицо были черны от крови и копоти.
Рядом суетились двое срочников. Прибежал запыхавшийся Никита
- Гляньте-ка, доктор - тут кажись живой...
Никита склонился над телом, попытался его растормошить, сунул под нос тампон с какой то гадостью. Солдат слабо фыркнул и... открыл глаза!
- Охренительно! - пробормотал Никита. Как же это я просмотрел?...
Солдатик слабо постанывал, его приподняли, дали воды из фляги. К рукаву солдата была крепко примотана бирка, который цепляют на трупы.
«Номер 33!...» успел заметить я, прежде чем Никита сорвал ее и почти уже выбросил, но потом передумал и сунул очнувшемуся солдату в карман:
- Это твой счастливый номер! Талисман будет тебе! Домой приедешь всем расскажешь, каково быть грузом двести…
Солдат мотал головой в разные стороны, как младенец, и кажется, совсем ничего не понимал. А потом вдруг резко откинулся на бок… и захрапел.
- Жить будет! - сказал Никита.
Я какое-то время стоял рядом, собираясь с мыслями, а потом подошел к Никите и сказал:
- Слушай, Никит! А куда тот труп дели?
- Какой тот?
- Да вот из танка который вытащили - совсем обгоревший…
- Вроде не было здесь больше трупов. Этих двоих извлекли и все
- Да как не было? - не унимался я. Ты ж сам еще сокрушался, что бирку некуда цеплять! Увезли что ли уже – так так и скажи.
Никита посмотрел на меня внимательно.
- Говорю, не было больше никого. Да и труповоз еще не подъезжал - куда б мы его дели?
Потом он предложил мне отхлебнуть спирта из его фляги
- Ты выпей, успокойся. Мне по первости тоже бывало - чего только не мерещилось
Я отхлебнул из фляги, но не успокоился. Еще раз всё припомнил хорошенько. Бывает, конечно, что путается сон с явью. Но не в этом же случае… Я слишком хорошо всё помню… Надо было это как-то разъяснить
- Признавайся честно, куда вы дели труп? Он здесь лежал, я помню! Куда вы его спрятали ??
Никита вдруг взбесился. Он вытащил из кобуры пистолет и сделал вид, что хочет застрелить меня:
- Тебе мало трупов? Щас добавим один. И бирочку повесим, как полагается, тебе какой номер выбирай!
- Пошел ты нах со своими бирочками! - взревел я и кинулся на него. Еще немного - и мы сцепились бы в рукопашной на глазах у обескураженных солдат.
Но тут что-то произошло со мной. Я вдруг утратил охоту что либо выяснять дальше. Словно что-то стало понятно. Словно пелена какая-то упала… Особенно стало ясно, что нет ничего глупее, чем обвинять Никиту в краже трупа.
Я рассмеялся. Я поднял руки и сказал:
- Ну всё! В самом деле у меня крыша едет. Прости Никита, сдали нервы, бывает!
В знак примирения мы выпили еще из его фляги.
- Пойдем сфоткаешь меня на фоне гор и абрикосовой рощи, - сказал я. --Да только смотри , чтобы руины в кадр не лезли!
На обратном пути, в кузове 66-го, я просмотрел получившиеся снимки
- Отлично ! - сказал я. Дома в фотошопе море присобачу и порядок!
- Ага, и ласты с аквалангом, - гоготнул Никита. И добавил задумчиво - а все-таки, как же я его пропустил?
...Народу в самолет набилось немерено. В моем представлении авиационным перевозкам должна сопутствовать особая чинность, аккуратность, может быть, даже некая праздничность. Сейчас ни на что подобное не было и намека.
Бабки чуть ли не с баулами в руках лезли напролом, стремясь занять лучшие, по их мнению места. Шумно гоготали дембеля. Несколько женщин в восточных платках с невозмутимо каменными лицами восседали на своих местах, как на чужой свадьбе. Заняв место где-то хвосте, среди ручной клади и ящиков, я вытащил из рюкзака флягу с чачей.
Когда самолет взлетел, я встряхнул флягу в руках. Жидкость отозвалась приветливым бульканьем. Когда самолет вошел в зону сплошной облачности, я отвинтил крышку и вытащил пробку. Нос мне ошпарило резким персиковым ароматом. Не сделав ни глотка, я закрыл флягу и положил ее в карман. Когда самолет стал снижаться и внизу показались такие родные и унылые блочные домики, я даже не притронулся к фляге. Когда самолет, перелетев через картофельное поле тяжело и грузно, словно нехотя, опустился на бетон взлетной полосы я достал флягу из кармана и свинтил с нее крышку. Вскоре самолет докатился до конца полосы и остановился. Люди с баулами шумно толпой кинулись к выходу. Тогда я снял пробку и резко, глоток за глотком, как воду выпил содержимое. Потом встал и тоже стал продвигаться к выходу. Пока не начал действовать алкоголь, надо было выбраться из самолета.
Теперь-то уж всё. Эта командировка наконец закончились.