Весь день Сергей стоял у станка хмурый и озабоченный. Но выстоял смену до конца.
Дождался звонка и ушел, ни на полсекунды не задержавшись. На остановке успел вскочить в троллейбус и уехать еще до того, как со стороны завода набежала густая нетерпеливая толпа. У гастронома он сошел, не доехав до дома две остановки.
Пошли? У меня с собой. -
Парень, окликнувший его у входа в магазин, был лет двадцати восьми-тридцати, из чудаков, как сразу определил для себя Сергей.
Народа в магазине было, как обычно в послерабочие часы. Снуют женщины с хозяйственными сумками, мужики штурмуют стойку напротив двери, за которой неторопливо движется полная женщина с ярким лицом.
-Говорю тебе, полный порядок. Вот она где.
Чудак отвернул полу пиджака, похлопал по внутреннему оттопыренному карману и, заговорщицки подмигнув Сергею, пошел, лавируя среди толпы, на выход.
Сергей помедлил и тронулся следом, стремясь поскорее высвободиться из толчеи, рассеянный и сосредоточенный одновременно, уже не замечая нервной давки внутри магазина.
Они устроились в молодых посадках, за домами, где зимой ходят на лыжах. В посадках стояла тишина. В отличие от города, где осень была пока почти незаметна, в посадках бросалось в глаза ее присутствие-полоса деревьев светилась насквозь рыжей желтизной, как свежеобструганная медь. Мелкие кусты были запаутинены, земля-сухая и мягкая от лиственной пестрой упругой подстилки. За посадками, по которым, видимо, проходила "черта города", начинались поля.
Новый знакомец Сергея расстелил на земле чистый белый в голубую клетку носовой платок, вынул из бокового кармана пиджака две стопки, пачку печенья "Дружба", откупорил бутылку. Тут до Сергея дошло, что парень говорит и говорит без умолку.
Парень был разведенный. Он женился на молоденькой продавщице, был очень доволен и счастлив, а жена преподнесла ему подарок-родила через четыре месяца после свадьбы и сбежала на целину, оставив ребенка у матери, а потом еще имела наглость подать на алименты.
Ребята мне денег на дорогу собрали, чтоб поехал, проучил ее.
-Она, как узнала, что я приехал, два дня в общежитии не показывалась. Пряталась где-то. Так на третий день я в столовой ее застукал, во время перерыва. Хвать ее за руку. Сиди, говорю, жди меня. Взял себе порцию блинов.
Ну давай побеседуем, как обманула меня, как стыд свой мною прикрывала. А потом еще поживиться решила за мой счет. Ты что, думаешь, я деньги ворую, чтоб тебе их ни за что отдавать. Она сразу заюлила: ой, Петечка, прости меня, я не сама, это меня надоумили, сама бы я ни за что не решилась. Ты не думай, я верну тебе, что прислали, я заявление мигом напишу. Тебя, говорю, такую повесить и то будет мало. Потом протягиваю ей нож. Она побледнела вся. А я говорю : порежь мужу блины...Вот и вся была моя расправа-блины порезать заставил...А деньги она вернула, еще и за дорогу тоже, и больше ни гу-гу…
Парень тяжко вздохнул:
.Ох, уйду от миру. Не могу больше, уйду-
На город наплывала темнота. Над гладью асфальтовых магистралей пестрели разноцветные огоньки светофоров. Вытягивали изогнутые алюминиевые шеи еще незажженные уличные фонари. С мерным живым шипением проносились мимо светящиеся жучки автомобильных фар.
Сергей добрел до своего дома, уселся в одиночестве на скамейку у темного подъезда, в густую тень от сплошной листвы криво растущего дерева, привалившись спиной к его стволу, и принялся думать.
Выпив, Сергей думает обычно об одном и том же. Он думает в таких случаях неизменно о жене своей Татьяне. Какая старательная ему попалась жена. И как ,благодаря ей, они все хорошо живут. Как спорится и горит у нее под руками любая работа. И как все у них есть-ничуть не хуже, чем у людей.
Вспоминает всю прожитую свою с ней жизнь. Как встретились, как сошлись еще совсем молодыми, когда ему едва пошел двадцать второй год, а ей не исполнилось еще и шестнадцати.
Вспоминает, как увидел ее впервые в женском общежитии при ремесленном училище, куда привел его однажды вечером приятель, с девками знакомиться. Тогда он будущую жену свою и увидел.
Была она тогда махонькая еще совсем. Сидела в уголке на краешке койки, застеленной серым байковым одеялом, и что-то шила. За весь вечер глаз ни на кого не подняла.
Ему запомнилась огромная, тесно заставленная койками комната с высоким потолком и разбитым шкафом напротив двери. На одной из коек лежала рыжая крашеная девка и когда они с приятелем вошли, та даже не пошевельнулась и юбку на себе не одернула.
Было тогда все привычное: шлепки, щипки, смешки и повизгивания. Возвращались из общежития поздно. Шли вдвоем по скудно освещенным улицам. Был холодный, промозглый осенний вечер.
Осторожно, чтобы не испачкать ботинки, обходили темные неподвижные лужи, которые, казалось, накренились в сторону отражавшихся в них редких уличных фонарей. Их свет двоился и троился в мокром, как бы выпуклом, асфальте тоже как-то по-особому.
-Ну, тебе которая понравилась?-спросил наконец приятель.
А та, что сидела в углу, маленькая,-откликнулся Сергей и повторил задумчиво:-маленькая такая, маленькая.
Сергей сидит, сцепив брошенные между коленями налитые свинцовой тяжестью загрубелые кисти рук и, неожиданно для себя делает открытие.
Он думает о том, что вот он сидит перед окнами своего дома, что четырехподъездный пятиэтажный дом забит снизу доверху их, Рычковых, соседями. Но вот никто из соседей, решительно никто, в действительности не знает-какая у него, у Сергея, жена.
Ну что в самом деле окружающие их люди, к примеру, соседи-что они могут про Татьяну знать? Разве что при случае она ругаться горазда почище иного мужика. А разве может кто из них знать -какая она была? Никто не знает, потому что этого не может теперь знать никто. Это невозможно передать-какая она тогда была. Тоненькая-тоненькая, а грудь высокая. И не какая-нибудь шаляй-валяй. А хорошая же, хорошая была девчонка.
В пору их знакомства она заканчивала как раз ФЗО, а он уже работал на заводе, уже стоял у станка.
Он проухаживал за ней тогда четыре вечера кряду. То есть являлся к ней в комнату, подсаживался поблизости, курил и молчал. На четвертый вечер решился поговорить. На четвертый вечер предложил прямо: давай будем жить.
И натолкнулся на такое яростное сопротивление, какого от нее никак не ожидал.
Сергей уговаривал ее, просил. Осатанело ругался. Потом стал угрожать. Приходил, вызывал ее за дверь и пугал. Сулил, что нарвется, если не перестанет строить из себя.
-Гляди,-грозился.-Ты у меня еще поплачешь. Такое тебе устрою. Пойдешь у меня под очередь.
И вот однажды ночью пьяная шальная ватага стала ломиться в дверь. Девки переполошились, уговаривали парней разойтись, кричали, что ее, Татьяны, нет в общежитии, что она еще маленькая, лихорадочно метались по комнате в поисках места, где можно было ее укрыть. Но прятаться было негде.
Девки истерично орали и плакали. Тогда она среди общей неразберихи бросилась к окну, вскочила легко как коза на подоконник, распахнула окно. И, не раздумывая, спрыгнула вниз, в темноту,-никто и шагу в ее сторону не успел ступить.
Комната находилась на втором этаже дома старинной постройки, с высокими потолками, стоявшего на цоколе, но под окнами была разбита клумба, так что при падении Татьяне повезло-она отделалась лишь тем, что сильно ушиблась и подвернула ногу.
Общежитьевская уборщица тетя Шура увела ее тогда потихоньку к себе, в каморку под лестницей. Вправила ей ногу, напоила чаем с черным хлебом и густой рыжей патокой, и уложила спать на сундучке.
Весной они все-таки сошлись. Забирались, крадучись, через пролом в ветхой ограде, в заброшенную баньку во дворе частного дома, приучив к себе хозяйского цепного пса кусочками сала. Страсть захватила их с головой.
Когда выяснилось, что Татьяна беременна, Сергей пошел в завком, сказал, что женился и потребовал отдельную жилплощадь. Записаться они тогда не могли по причине юного возраста Татьяны, но Сергей на заводе был на хорошем счету и ему пошли навстречу, выделили комнатушку в двухэтажном деревянном доме барачного типа. И зажили они вместе, как муж и жена.
Неждано- негадано Сергей получил повестку из военкомата :закончилась его отсрочка, которая полагалась ему как работающему на военном предприятии. И вот, уже перед самым призывом, повез он Татьяну в деревню, с родней знакомить.
В деревне встретили Татьяну молчанием. Казнили молчанием в течение всего недолгого их пребывания у мужней родни. За день до отъезда хозяйка подала голос:
-И куда смотрел? Ай девок тебе было мало, что взял голь перекатную, без роду без племени. Вона, сорочки на ней нет.-И, глянув впервые в сторону Татьяны, деловито наказала:
-Ты вот что, из армии Сергея не жди. Мы ему сыщем другу, с домом и с коровой, хозяйску дочь.
Ни словом Татьяна не обмолвилась в ответ.
Промолчал и Сергей. Лишь наклонил голову и закурил молча. А как стали спать укладываться-хозяйка, как и в прошлые разы, пышно им на печи постелила,-грубо оттолкнул от себя молодую жену и повернулся к ней спиной.
Известие о рождении дочери Сергей получил в Кронштадте, где проходила его военно-морская служба. А вслед за этим пришло другое сообщение. Татьяна писала ему, что девочка простудилась в роддоме, схватила воспаление легких и, проболев трое суток, ночью умерла.
Письма от Татьяны приходили все пять лет часто. И, хотя Сергей по девкам и бабам ходил, а скучно ему было без нее. И, когда срок его службы вышел, вернулся Сергей все-таки прямо к Татьяне.
Приехал, не предупреждая.
Явился с чемоданчиком на завод и позвонил из проходной в цех.
Увидав в проходной статного загорелого моряка, Татьяна поначалу и не признала в нем Сергея.
И как в мечтах Татьяна себе загадывала, так все и сбылось, точь-в-точь.
Молча повела мужа домой, отпросившись у мастера. Отперла и распахнула настежь дверь, отступила на шаг, пропуская его вперед.
Переступил Сергей порог комнатенки, из которой жена его в армию проводила, огляделся по сторонам и застыл как вкопанный. Потому что, когда уходил в армию, не было здесь ничего, кроме голых стен, койки да двух табуреток.
А теперь стоит на самом виду полированный зеркальный шкаф.
Посреди комнаты-круглый стол, накрытый красной бархатной скатертью. А над столом сияет шелковый оранжевый абажур. Повсюду вязаные салфеточки, на полу ковровая дорожка, на окнах -тюлевые занавески. И старая их коечка вся в подушках и кружевных накидках.
Танюша, да как же это ты сумела?-
Она молчит. Нажарила быстро сковороду картошки. Вытащила из-под кровати припасенную для него бутылку белой. А вечером, перед сном, когда он лежал уже в чистой постели, вытащила из бельевого ящика и показала ему сберкнижку со вкладом на три тысячи рублей-старыми деньгами, конечно.
На другой день Сергей пошел оформляться на завод, до работы он всегда был охоч,-и зажили Рычковы тихо и хорошо. Родился через год Славик. Татьяна трудилась, не покладая рук.
Бегала, доставала, выстаивала бессонные очереди у магазинов. В одной очереди стояла, в две другие записывалась. Отпуск брала зимой. Кооперируясь с товарками, совершала дальние вояжи за кожаными перчатками, женскими сапожками, меховыми шапками; удачно перепродавала, так что покупки, сделанные для себя, вместе с затратами на поездку полностью окупались.
И непременно, как году конец, так тринадцать тысяч, старыми деньгами, несут они вместе на сберкнижку.
А потом-и как это вдруг случилось, что все у них пошло и поехало вкривь и вкось…
Стало почему-то казаться, что лишку дает жене, грызла и не давала покоя мысль, что и меньшим обошлась бы не хуже. Сергей приглядывался, прикидывал, мучился подозрениями и сомнениями. И попробовал понемногу утаивать от получки. Татьяна ничего не замечала. Все шло по-прежнему, так что Сергей был своей выдумке рад-радешенек. Одно его смущало. Не мог взять в толк, как ему получше для себя распорядиться прикопленными деньжатами.
Соображал, ломал голову. И все чаще стал возвращаться домой навеселе.
Куда идти в размышлениях дальше-Сергею не ясно. Темный лес. Словно шел дорогою, вроде знал, куда, да вдруг спохватился-утерял что-то и не заметил, как, и не ведает, что же ему искать. И тогда, после долгих блужданий по жизненному пути, Сергей опять невольно возвращается к мыслям о том, как славно им всем при Татьяне живется. И как все у них есть. Квартира двухкомнатная есть. Мотоцикл с коляской есть-жена специально в Баку на самолете летала, доставать. Вот освоит Сергей вождение и повезет всю семью в лес по грибы, со Славиком на рыбалку махнет. Только для этого надо бросить пить. А чтобы бросить, надо понять, чего же это ему, в самом деле не хватает, что вот он пьет и деньги на дерьмо впустую переводит.
Сергей пробует не возвращаться мыслями в прошлое, а в сегоднящнем, настоящем найти- что ему надо от жизни, а жизни от него.
Однажды Сергей после смены трясся на заднем сиденье переполненного автобуса, а сверху по крыше хлестал ливень. За окном с проясняющегося местами грозового неба космами летел свет, мутные потоки воды бурлили под колесами несущегося навстречу транспорта. Это было в самом начале лета. Омытая первым настоящим летним дождем, только что распустившаяся молодая зелень придорожных тополей, нежно светящаяся мягкими сгустками прозрачной листвы, распробовавшая вкус воды, в обилии стекавшей с неба, росла прямо на глазах.
Вдруг автобус затормозил и уткнулся в опущенный шлагбаум. По обе стороны от железнодорожного полотна выстроились встречные длиннейшие очереди. Было ясно, что тронутся они не скоро. Хотя автобус, как всегда в часы пик, был забит до отказа, пассажиры вели себя чинно, без обычного раздражения и запальчивости. По крыше автобуса барабанил дождь, гудел мотор, и каждый из пассажиров, казалось, думал о том, что дождь кстати, что он полезен для полей и посевов, и что хоть и льет как из ведра, но это ненадолго.
Автобус не трогался с места. Неожиданно слева от переезда показался поезд. И покатились через переезд темно-зеленые пассажирские вагоны с маршрутными табличками, без конца повторяющими имена далеких небывалых городов с разных концов света, соединенные черточкой. Сергей не отрываясь смотрел на поезд и заметил на крыше одного из вагонов молодого здорового парня. Парень сидел себе как ни в чем не бывало, примостившись на краешке крыши, повернув лицо против хода поезда, небрежно свесив ноги вниз и подставляя непокрытую русоволосую голову потокам дождя,-как будто под ним была не ходящая ходуном скользкая мокрая крыша вагона, а скамейка в парковой беседке.
И тут Сергей явственно увидел на месте парня себя. Он так осязаемо почувствовал облегающую его разгоряченное тело одежду и пьяную качку, и ветер, и дождь, и ухающую из стороны в сторону крышу вагона,-что дух захватило...К чему он это вспоминает, не понять. Разве что если выпить, тогда, может, поймешь. Чтобы понять, всегда надо добавить.
Вот и сегодня, после встречи с чудаковатым парнем, Сергей отправился по знакомой дорожке в гастроном, быстро нашел двух напарников, лиц которых теперь уже не помнил, и основательно добавил с ними к выпитому. У трезвого ведь и без думанья дел найдется по горло, трезвым вот так не рассядешься посреди нескончаемых хлопот.
В тот вечер одинокая учительница с пятого этажа Маргарита Николаевна возвращалась домой с концерта. Она была довольна исполнителями и программой. Не то чтобы в особенном восторге, как бывало в молодости, когда ее душа мгновенно загоралась и раскрывалась навстречу искусству. Просто она была в ладу с самой собой и со всем окружающим; назначила себе провести вечер в театре, в центре города, побыла на людях, послушала музыку и теперь неспеша возвращается к себе, в свою однокомнатную квартирку. Подходя чуть более свободным чем днем, но все же размеренным, сдержанным шагом к дому, Маргарита Николаевна еще издали увидела темную фигуру сидящего на скамейке мужчины и сразу угадала Рычкова, неприятного соседа, малосимпатичная наглоглазая женушка которого как будто задалась целью докучать ей жалобами, непрошеными излияниями и сплетнями о других соседях.
Мнение о семье Рычковых у Маргариты Николаевны сложилось сразу. А мнения свои она никогда, или почти никогда, не подвергает пересмотру. Что касается Рычковых и подобных им, Маргарита Николаевна уверена в том, что хорошо знает эту публику, к которой не испытывает никаких чувств, кроме стойкой глубокой антипатии.
Проходя мимо пьяного Рычкова, Маргарита Николаевна не прибавила шагу, но слегка отвернулась. Однако краем глаза она успела заметить, что он сидит, подперев кулаком низко опущенную голову. Ей послышалось, что он вздохнул и пробормотал:
- Таня, Таня. Милая Таня…
Маргарита Николаевна задержалась на мгновение в дверях темного подъезда, где, как обычно, не горела лампочка. Потом качнулась суховатым телом и решительно двинулась вперед. Между третьим и четвертым этажом она приостановилась передохнуть, положив руку на перила. На минуту ей захотелось вернуться во двор, чтобы послушать, не скажет ли Рычков чего-нибудь еще о своей жене или о себе. Но тут же она устыдилась странного желания подслушивать чужие мысли, выпрямилась и со строгим недовольным выражением лица медленно, с достоинством двинулась по лестнице вверх.
Найда, пожилая беспородная собачонка, подобранная учительницей полгода назад на улице, отмытая и откормленная, весь вечер дремала, в ожидании хозяйки, на коврике у двери. Несмотря на притупленный старостью слух, она давно уже заслышала дорогие ее собачьему сердцу, единственные в мире шаги и, поднявшись с подстилки, приветствовала приближавшуюся хозяйку тонким, совсем щенячьим, любовным повизгиванием. Маргарита Николаевна погладила Найду по голове и по шее, нащупала в маленькой гладкой театральной сумочке ключ, отперев дверь, пропустила в дом собаку и включила в прихожей со старинным, оставшимся ей от бабушки высоким зеркалом в углу приятный после темноты, мягкий свет. Дверь за ней захлопнулась, и в подъезде стало тихо.