С третьим ударом ночи в домофон позвонили. Кто-то из друзей её. Сколько же их? Такое впечатление, что они не кончатся. Никогда.
Пить не хочется. Выгонять неудобно. Проходите, гости дорогие. Чтоб вы сдохли как можно позже, и реинкарнировали в какого-нибудь бога средней руки. Убогого.
Угомонились только под утро. Хочется спать, но в глазах спички. Тихо. Только взгляд чуть слышно скрипит по строчкам. Полынью пахнет.
Не вижу, но знаю: сейчас она, словно неуверенный в себе грабитель, подойдет ко мне со спины и...
Подходит. Целует в щеку.
- Как тебе Руслан?
- Ниче так. Пока не начинает высказывать свого однобокого мнения. Но блять, он же его постоянно высказывает.
- Не матерись.
- Ваще-то, я читать пытаюсь.
- Что читаешь?
Закрываю книгу. Показываю ей. Книжка без обложки. Начинается с тринадцатой страницы.
- А хоть о чём? - вздыхает она.
- Как всегда. Ни о чём.
- …или о любви?
- Может, и о любви. Не велика разница.
- Ничего себе, не велика! Я говорю: любовь; а ты: ничто.
- Всё зависит от угла взгляда на проблему. Если таковая, вообще, имеется.
- Кофе будешь? Варила, как ты любишь – на живом огне с полынь-травой.
- Нет.
- Сотки сутки, - обиделась она.
- Не понял.
- Сотки мне сутки. Буквами.
- Ага. Щас я всё брошу и буду делать тебе свистульку. Дура.
Как не изгаляйся, а воздух не выебать. Им можно только дышать. Не надышаться. Особенно по утру. Когда твоего нелепого шага ещё не слышит роса. Спит. Сон росы о морских ракушках растущих на голых ветках платана, тревожен и краток. Что с неё взять? Пьянь – она и в китайской сказке беспробудная. Или прохладная капля на молодом побеге бамбука. В ней, смахнув слезу непрошенную, какой-то уже немолодой немой ирод рода человеческого пытается утопить свою любимую собачонку. Мучается. Уж который год подряд. Похоже, плачет он от обиды. Ну что за ****ство? Не тонет сука. Хоть вой.
Ты разделась – стройна и спокойна, точно бронза. Вошла в воду. Самоубийство не состоялось. Через час покинула волну речную и, пройдя по террасе, подошла к столу. Большой. Дубовый. На нём бабочки разноцветно ебутся. Присела на край. Налила в бокал какого-то красного сока, пригубила, закурила лениво и, глядя на неторопливую возню насекомых, с наслаждением поставила к стенке мою надежду. Наивная. Умерь свой пыл. Её уже давно нет. Ни стены, ни надежды. Осталась только корявая надпись: «Я проверил музу реки». И та лишь в бутылке шмурдяка неизвестного поэта-пропойцы. А белокурые молодые дамы из расстрельной команды сжимают в руках автоматы, дырявят шпильками туфелек бесполезный грунт под стройными своими ногами и, нервно хихикая, никак не возьмут в толк, что они тут делают? Бесполезно смеяться. Плакать глупо.
Я сжег предстоящее лето. Мой внутренний водопад пересох. Ничего не попишешь. Не каждому даётся влага дней. Остается только петь. Сухо и нестройно.
Ближе к закату день чечевичный попытался найти смысл жизни. Отчаялся, да и повесился на фонарных столбах пыльного крымско-татарского городка без имени. Один на всех сразу. Теперь болтается на них, что твоя ночь жидкая, нелепая, но многообещающая. Свисает, раскачиваясь, подобно безнадежно-трезвому корсару-неудачнику на новенькой рее флегматичного флагмана флота её величества. Задорно и легкомысленно. Да хуле поддаваться беззубому ветру? Всегда найдётся тот, кто захочет плюнуть тебе в душу, и – вуаля – водопад твой снова многолик и труднодоступен.
Отхлебнул кофе. Обжегся. Она так и не научилась его готовить.
15.05.2010 г. Ялта.