Они появляются в Суйде через несколько дней после приезда из Франции. Оставаться в городе нет смысла. Все разъехались по дачам, и до конца сентября в городе не встретишь знакомых. Тата нанимает два рядом стоящих дома в имении Бергера недалеко от реки, где дачники медленно плавают на лодках по тихой Суйде. Триумвират поселяется в одном из домов, в другом живут сестры с Карташевым, создавшие свой тройственный союз после отхода от них поклонника Наты скульптора Василия Кузнецова.
Невысокая, пухлая Тата с насмешливыми глазами и темными волнистыми волосами, живая и бойкая - прямой контраст самой младшей сестре. Ната - молчаливая хрупкая, высокая девушка с большими голубыми глазами на бледном лице греческого типа. Обе рады приезду сестры.
- Зина, как же долго тебя не было! Мы страшно соскучились,- быстро лепечет Тата, обнимая сестру.
- А как я скучала без вас и милой Дарьюшки! Теперь будем вместе. Давайте рассказывайте, как вы жили без нас?
Сестры расходятся далеко за полночь, счастливые и возбужденные встречей. Засыпая, Зинаида вспоминает упреки Карташева о чрезмерной опеки. В последующие дни Зинаида возобновляет разговор с ним. Карташев не желает мириться с теорией Зинаиды «бестелесного многолюбия».
- Меня убивает холодность Таты, я хочу любви телесной, а она мне отказывает. Я не хочу идти против своей природы, таким меня родила мать в браке.
- Знаешь, Антон, твои мысли устарели. В новом обществе Грядущего Христа личной любви не будет.
- Ваша теория о перевоплощении пола хороша только для вашего Димы, имеющего гомосексуальный опыт. Мне нужна простая любовь, где нет места изменам и ревностям. А не кажется ли вам, что новая любовь в религиозном окружении, по сути своей, обыкновенное прелюбодеяние, как бы вы не объясняли это с точки зрения теории нового религиозного сознания?
- Ты еще не созрел для этого сознания.
- Если вам тесно в союзе двух, живите втроем – это ваше право, но не навязывайте своих идей другим.
- На тебя кто-то действует разлагающе.
Разгоряченный спором Карташев, убегает к Тате в дом, продолжая разговор с нею.
- Тата, что значит многолюбие?
- Я тебе сколько раз объясняла и Зина тоже.
- Я не понимаю.Значит ли оно любовь без различия пола?
Тата в ответ кивает, опустив голову.
- Так вот о чем ты мечтаешь,- взбешен Антон.- Теперь понятно. Но пока еще любовь не преобразовалась в новую форму, я хочу старой. Хочу, чтобы ты вышла замуж за меня и стремилась телесно только ко мне. А без брака все приобретает сектанскую окраску и эта вредная теория «многолюбия» просто «гипиусизм».
Зинаида слышит громкие крики Антона, сидя на балконе своего дома, и видит выбегающую в слезах Тату. Она быстро спускается с лестницы и догоняет ее.
- Зина, как же он не понимает, что мы должны держаться вместе, и вы все хотите нам добра?
- Ничего, ничего. Он со временем придет к этому, а пока не торопи его.
Возвращаются уже повеселевшими и садятся за стол. Разговор кружится вокруг этой темы. Антон горячо отстаивает свою позицию. Неожиданно для Зинаиды его поддерживает няня, крикнув:
- Антон прав, а ты, Зина - сектантка!
Все смущаются, такого поворота спора они быстро не могут усвоить, потому замолкают. Только Зинаида, улыбаясь, встает и уходит, оставляя няню в недоумении.
Вечером она возмущенно говорит своим мужчинам:
- Стоило нам отсутствовать 2 года, как все меняется. Каков? А? Какой же единомышленник?!
- Зина, оставь его пока. Признаться, я этого от него не ожидал.
- Да мне ужасно жаль Тату, она так старается нас объединить.
Теперь даже в совместных четвергах нет единства. Новые молитвы, составленные ими в Париже, они не принимают и читают свои старые, кажущие прибывшей тройке унылыми и устаревшими, но те настойчиво продолжают ими пользоваться на совместных молениях.
* * *
Розанов входит в гостиную вкрадчиво и целует Зинаиде руку.
- За что я тебя люблю, так это за милые дурачества.
- Здравствуй Вася!
- Всех я вас 3-х люблю за то, что вы свободные люди. Ничего нет лучше свободы, ничего нет благороднее свободы. И все потому, что в ней одной может вырасти безграничная индивидуальность.
- Вы стали таким серьезным философом?
- Митенька и Зиночка, да вы такие все хорошие, что не стану же я с вами расстраивать отношений из-за Царствия небесного. Ну, если есть и вам нравится – ну, слава Богу, и ура! И есть! И полезем! Пустим Тату вперед на четвереньках, аж за ней покарабкаюсь и Аз Грешный на четвереньках.
- Теперь узнаю прежнего Васю.
- Дант говорит, что там – стеклянная гора, и изрежешься: но после Таточки хоть бы и изрезаться. Пальчики тряпочкой завяжем. Впрочем, духовно Наточка обаятельнее, и – лицом, только – не корпусом.
- Размечтался о девочках…
- Мне кажется, это – ничего, если о девчонках помечтаешь все-таки как о девчонках.
- Шутник ты, Вася. Лучше расскажи, как они жили.
- Когда Кузнецов женился, Ната очень тосковала. Нату я видел раз на концерте Варшавских синагогальных певчих в консерватории. Они меня не видели. С Кузнецовым они сидели как дружки-попугайчики, не сказав друг другу и даже не взглянув друг на друга все часы! Точно у нее глаза, осязание , все чувства были в боку. Я был у нее в мастерской с Кузнецовым, они там ели, пили жидкий чай. Ложились отдыхать друг при друге и конечно ни слова не говорили. С нею можно проводить время и пожалуй прожить всю жизнь интересно и не разговаривая: так она много дает своими угрюмыми «да» и «нет» и афоризмами.
- Ей бы найти себе такого же друга, как Кузнецов.
- Она окончательно безбрачна. Когда я ее спросил о том, что она бы сделала, если бы ее изнасиловали, она ответила: «Упекла бы в Сибирь».
- Что Тата?
- Тата сейчас нашла себе друга, хотя они обе безмолвницы глубокие.
- А с Вилькиной как же вы были небрежны! Такие письма ей писали, что даже сами испугались потом.
- Это все проклятая «философская любознательность»! Началось все с игры, шалости, а оказался я в глупом положении. Мне ее было ужасно жаль. Она явно глупенькая, но не дурная в себе, добрая. Но этот подлец-аблакат развратил ее, «распотреблял» как проститутку и наполнил ее своею гнусной риторикой, своею пустотою, ничего нелюбием, ничего неуважением, вечным враньем.
- Ох, как вы не любите Минского!
- Вы, Дмитрий Сергеевич увлекаетесь, меняетесь в идеалах, но во всякую минуту перед собой и Богом честен, вы не лжете, в вас нет лживости. А этот подлец не умеет не лгать, ведь если бы и захотел. Удивительно, что я так именно его чувствовал с самого начала. Никогда не прощу себе знакомства с ним.
- Но он муж Вилькиной, и с ним надо считаться. Расскажите нам лучше о Религиозно-философском обществе. Кое-что мы слышали еще в Париже от Бердяева.
- Я еще в прошлом году выступил одним из первых с докладом «Отчего падает христианство».
- Читали ваш скандальный доклад.
- Потом ваш доклад «О церкви грядущего» читал Карташев, после которого я опять читал «О сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира».
- Говорят, это был самый антихристианский доклад?
- Мне многие возражали.
- Церковь и самодержавие исторически и неразрывно связаны друг с другом. Поэтому, если бороться с самодержавием, автоматически борешься и с православием.
- Хотя Антон в первом вступительном слове утверждал, что они собираются просто рассуждать, обстановка на них далеко не мирная, дискуссии обостряются при вопросе, где и как будет происходить обновление христианства.
- Пока они не понимают, что никакого обновления не будет в старой церкви. Да и духовенство не посещает собрания, а это большой минус, но в целом, сама идея позитивна.
31 октября 1908 года… Идет избрание руководящего ядра общества. Товарищем председателя избран Мережковский, а секретарем Философов.
- С вашим появлением в обществе появляются острые горячие прения, раньше было спокойное обсуждение. И сейчас идет усиленная запись в члены общества.
* * *
Зимой они едут по делам в Москву. Белый пушистый снежок кружится в воздухе и засыпает в санях двух мужчин и элегантную женщину, рассматривающую дома в узких московских переулках. Знакомые места навевают воспоминания, такие далекие и приятные Извозчик останавливается у гостиницы «Националь».
- Это тебе, Зина, не старинная гостиница «Славянский базар», здесь господствует стиль модерн.
- Мне ближе та, как и эти узкие переулки моего детства.
Приезжают по приглашению Струве в редакцию журнала «Русская мысль» на Воздвиженке, где Дмитрию предлагают возглавить литературный отдел, поэтическим заведует Брюсов. Высокий интеллигентный Струве галантно целует руку Зинаиде.
- Надеюсь, вы тоже будете нашей постоянной сотрудницей.
- Если позовете.
- Почтим за честь.
Дмитрий привозит с собой статью Блока, прочитанную им на Религиозно-философском собрании, и дает Струве на рассмотрение.
- Может быть, она и лирична, но не для нашего журнала.
- Но это очень свежая и сильная статья! Какое впечатление она произвела на Собрании!
- Да, полиция запретила обсуждение этого доклада. В отделе беллетристики не должно быть никакой политики.
В зале Политехнического музея Дмитрий читает лекцию о Лермонтове, которую устраивает Бугаев по просьбе Мережковских.
14 декабря 1908 года…. В белом двухэтажном особняке с высоким подвалом баронессы Икскуль сегодня благотворительный вечер в пользу Алексея Ремизова, испытывающего значительные материальные затруднения. Зинаида дружит с Серафимой Павловной, и та жалуется ей на нищенское существование. Зинаида с Дмитрием решают им помочь.
В вестибюле уже оживленно, когда они поднимаются по широкой лестнице со стоящими на ней горшками с экзотическими растениями. Ноги утопают в мягком ворсе ковровой дорожки на лестнице. Вверху они раздеваются, здесь вешалки для верхней одежды. Зинаида снимает шубку, и ее обволакивает приятное тепло после мороза.
Варвара Ивановна выглядит в свои годы блистательно, казалось, что годы не властны над ней, она так же хороша и свежа. Зинаида обнимает и целует приветливую и гостеприимную баронессу, проходя в просторную залу со сценой и занавесом. Ряд установленных стульев весь занят зрителями, любезно согласившимися принять участие в судьбе известного писателя.
Занавес открывается, обнаружив на сцене интерьер времен императора Павла и сидящих артистов, играющих сценку из драмы Дмитрия. Артисты все известные и играют они превосходно, заслужив долгие аплодисменты зрителей.
Полная белокурая Серафима Павловна кутается в цветную шаль и улыбается Мережковским благодарно. На сцену выходит маленький сутулый Ремизов, приглаживая торчавшие вихры, и усаживается за столиком на стул. Он вопрошает с чувством, потрясая маленьким кулачком и сверкая глазами из-под круглых очков:
- Что же спасет русскую землю, вырванную, выжженную, выбитую, вытравленную и опустошенную? Кто уничтожит крамолу? Кто разорит неправду? Кто утолит жажду? И где царский костыль? Все в розни, вконец, разорено! Где бесстрашные прямые думы, бестрепетное сердце?
Он так входит в роль своего персонажа, что начинается волнение среди слушателей, а Серафима Павловна теребит свои янтарные бусы и тревожно смотрит на мужа. Но он заканчивает и уступает место Зинаиде, которая порывисто выходит в атласном платье с белым ажурным воротником. Ее великолепные волосы заплетены и уложены на голове, щеки умело нарумянены, ярко-красные губы выделяются на бледном лице.
И в день декабрьской годовщины
Мы тени милые зовем.
Сойдите в смертные долины,
Дыханьем вашим оживем.
Мы, слабые,- вас не забыли,
Мы восемьдесят страшных лет
Несли, лелеяли, хранили
Ваш ослепительный завет.
Она выпрямляется, делаясь серьезнее, и отрывисто чеканит слова, посвященные декабристам. Все хлопают, но Зинаида равнодушно садится на стул, приготовившись слушать вышедшего Блока. На его лице тоже равнодушная маска, он читает медленным глухим голосом выразительно, устремив взгляд ввысь.
И все равно, чей вздох, чей шепот,-
Быть может, здесь уже не ты…
Лишь скакуна неровный топот,
Как бы с далекой высоты…
После чтений Варвара Ивановна приглашает всех в буфет, где разложены бутерброды с холодной начинкой и разлита в стаканчиках водка. Официанты разносят их, предлагая присутствующим. Сбор от вечера оказывается внушительным, и Серафима Павловна благодарит Мережковских и баронессу за деятельное участие в вечере.
* * *
Звонок трамвая в морозном воздухе звучит резко и замолкает постепенно вслед за удаляющим вагоном. Молодая женщина в коротенькой каракулевой шубке, сошедшая с трамвая, пересекает Литейный и направляется к дому Мурузи, хорошо известного в литературных кругах Петербурга. Поднимается на третий этаж и останавливается у квартиры № 20. Робость охватывает ее при виде металлической таблички со знаменитой фамилией, но она звонит. Дверь медленно приоткрывается, и строго одетая немолодая женщина вопросительно смотрит на посетительницу.
- Дома ли?
- Определите вашу фамилию.
- Флоренская. Ольга.
Дарья проходит в гостиную.
- Там пришла Флоренская.
- Оля? Даша, впускай!
Даша помогает гостье раздеться и вешает шубку, но Ольга медлит заходить. Она слышит кашель Дмитрия, поправляет русые волосы, темное платье с маленьким белым воротником, заколотым скромной брошью.
- Иди, иди, тебя ждут,- добродушно подталкивает няня.
Зинаида продолжает сидеть, Философов поднимается и целует ей руку, помогая сесть в кресло.
- Здравствуйте, милая!
- Оленька, я нездоров, потому не буду вставать.
Зинаида рассматривает гостью со свойственной ей непринужденностью. Гладкие волосы с прямым пробором собраны сзади в пучок, скромное свободное платье с рюшами на воротнике и на широких рукавах, умные большие глаза, маленькие пухлые губы.
- Зина, ну хватит тебе смущать гостью. Оля, вы приехали учиться?
- Да, я бы хотела поступить на высшие женские курсы.
- А… Дима сможет помочь узнать об условиях приема через свою маму.
- Если это возможно…
- Конечно, я все разузнаю.
- Спасибо.
- Оля, я только начала читать свою статью о смертной казни. Жаль, что напечатать ее не удастся. Послушайте тоже.
Зинаида читает с горячностью, нервничает.
- Странно, некоторые считают, что к Христу можно прийти только через церковь.
- Зина, разве ты сама пришла не через ту же церковь?- перебивает Дмитрий.- Разве есть к нему другой путь?
- Да успокойтесь вы! Каждый прав по-своему,- примиряет их Философов.
Он всегда спокоен и уравновешивает их. Услышав продолжительный кашель Ольги, он встает и приносит ей лепешки от кашля. Ольга благодарно улыбается, его заботливость умиляет ее. Зинаида заканчивает читать.
- Оля, все хорошо? Как тебе мои мужчины?
- Ой, мне так хорошо у вас, я чувствую себя, как дома.
- Уже 8 часов, идемте обедать.
- А это удобно?
- Мы и после обеда вас не отпустим. Садитесь здесь. О, когда мы познакомились с Дмитрием Сергеевичем, я была очень молода и ни о чем не думала, только танцевала, да читала Надсона. Дмитрий мне тоже писал стихи, а я к ним серьезно не относилась.
- Зина, я украду у вас Оленьку, мне с ней поговорить надо.
Оля идет за Дмитрием в кабинет, где она дает ему почитать письмо от мужа, наблюдая за ним: «У него два голоса: то властный, то грустный и робкий. Он мне папу напоминает. А как робко руку целует, ни какой страсти не заподозришь». Странно ей все в этом доме и интересно.
- Ну, что могу сказать? Меня пугают слова «верую в нее». Тут опасность спутать символ Вечной Женственности с ее воплощением. Вот такая любовь и привела Белого к нему сегодняшнему. Он слишком высоко ценит вас, напишите ему об этом. Вы так многого не знаете, вам непременно надо учиться.
В словах Дмитрия столько участливости, что Ольга и не думает на него обижаться. Перед уходом Философов дает ей свою книгу «На распутье. Слова и жизнь». Она уходит благодарная, со светлыми мыслями и улыбкой.
* * *
4 января 1909 года… У Сологуба костюмированный вечер в Гродненском переулке.
- Как же мы пойдем, когда не приготовили костюмы?- спрашивает Дмитрий, держа в руках приглашение.
- Ну и что! Пойдем так, оденемся по-вечернему.
- Про тебя ходят слухи, что все свои элегантные костюмы ты кроишь и шьешь сама, вот и надо было сшить…
Они подъезжают к дому Сологуба, входят в квартиру прямо с улицы и сразу видят в передней большую елку со стеклянными шарами. Когда Философов забирает шубку Зинаиды и вешает ее, то вешалка от груза одежды валится на пол. Горничная сразу уносит часть шуб в ванную, но Зинаида не дает унести свою.
- Я прошлый раз видела в ванной черных тараканов,- таинственно шепчет она Философову.
Проходят в огромный зал с лепниной с тремя окнами, завешенными красными шторами. Мебель хозяева подбирают в стиле модерн.
- Зинаида Николаевна, вы совсем не изменились за годы, что провели в Париже.
- Спасибо, Федор Кузьмич. Сколько же вы платите за эту квартиру?
- 135 рублей, это вместе с отоплением.
- Да, дороговато. Одно достоинство, что зал большой.
Зинаида начинает рассматривать гостей, поднося к правому глазу большое увеличительное стекло. Гостей собралось около 40 человек. За роялем она видит Тэффи, одетую в костюм боярыни, а рядом с ней сидящего ее вечного спутника симпатичного поэта Леонида Галича. Костюм боярыни очень эффектно подчеркивает ее пышнотелую фигуру и красивое лицо с пепельными кудряшками. Поликсена Соловьева одета в костюм горьковского Луки, она стоит рядом с Манасеиной и Зинаидой Венгеровой. В царском одеянии расхаживает поэт Михаил Кузьмин. Блок стоит с Чулковым, одетым в красное домино, и Чеботаревской в костюме пажа.
Философов приветствует Бенуа и Бакста и подает Зинаиде бокал вина.
- Спасибо, Дима. Я пойду, поиграю на рояле, он освободился.
Она ставит бокал на рояль и садится играть польку «Фолишон-Фолишонет». В зале непринужденное веселье, некоторые начинают танцевать под игру Зинаиды.
* * *
Воскресным днем горничная заходит в гостиную, где идет неторопливая беседа Зинаиды с Философовым и Ремизовым.
- Зина, пришел Фидлер.
- Пусть входит. Здравствуйте, Федор Федорович!
- Явился по вашему приглашению.
- И правильно сделали. Мы с Дмитрием Владимировичем приготовили кое-что для вашего музея. Алексей Михайлович, а вы?
- Если это нужно Федору Федоровичу.
- Буду рад. У меня много ваших фотографий еще раннего периода вашей деятельности.
- Да? Много? Хочется посмотреть, что там у вас моего,- капризно тянет Зинаида.
- Не откажите в любезности посетить мой музей.
- Спасибо. Я ведь никогда не была «женой Мережковского», потому как печататься стала еще до своего знакомства с ним. Вот сейчас Пирожков предлагал нам за издание собрания сочинения Мите 15 тысяч, а мне - 10 тысяч рублей, но он оказался банкротом, и его склад опечатан. Мы остались ни с чем. Он подписывал с Митей сделку ранее на 4 тысячи экземпляров, а печатал 20 тысяч. Дмитрий Сергеевич хочет подать на него в суд, мы потеряли 40 тысяч рублей из-за его махинаций.
- Ох, Зинаида Николаевна,- жалуется Ремизов,- совсем и нас с Серафимой Павловной нужда заела, мочи нет.
- Алексей Михайлович, надо смириться с судьбой. Вы не пробовали устроиться на работу в какую-нибудь контору писарем, ведь у вас такая красивая каллиграфия. Или в магазин куда-нибудь. И бросить писать на время.
- Я не смогу без писания, вы же знаете.
- Сейчас самые высокие гонорары получают Горький с Андреевым: тысячу рублей за лист, или рубль за строчку. Куприн тоже будет получать по тысяче, а получал 750 рублей.
- Пойдемте пить чай.
- А где Дмитрий Сергеевич?
- У него посетитель.
Через несколько дней Мережковские приходят к Фидлерам.
- Прошу вас, проходите в столовую, мы ждем вас на ужин.
- Очень приятно.
- Зинаида Николаевна, что будете пить?
- Мне, пожалуйста, наливочки.
- А мне белого вина,- заранее предупреждает Дмитрий.
- Сейчас я принесу портреты.
- О, и Флексер, и Чулков выглядят как-то непривлекательно, а у Флексера такая самоуверенная поза. А….. Минский…. Встречали мы его часто в Париже.
- Как он там?
- Скучает страшно по России, из-за того, что не может вернуться, ожесточился и почти ни с кем не общается. Бальмонт…. Этот скандалит, в ресторанах безобразничает и дома тоже: выбрасывает на улицу горшки с цветами.
- Пойдемте в кабинет, я покажу портреты на стенах.
Худенькая симпатичная брюнетка, жена Фидлера, тоже проходит в кабинет, заставленный шкафами с книгами.
- Вы обещали показать мне мой портрет давний.
- Конечно, Зинаида Николаевна. Вот самые ранние, а вот уже 1901 года портрет работы Бакста.
- «Федору Федоровичу Фидлеру бледный портрет писательницы с яркими чувствами З.Гиппиус». Оригинально!
- Вы знаете, Людмила Михайловна, я часто лечился в Гамбурге и успешно. А через неделю мы уезжаем в Баденвейлер.
- Философов едет с вами?
- Конечно, мы всегда вместе.
- Смотрите, - достает Дмитрий свежие голубые банкноты,- эти 200 марок я получил только что за моего «Леонардо да Винчи». Все из-за того, что Россия подписала переводческую конвенцию с Германией.
- Дмитрий Сергеевич, сходите к Сдобнову, сделайте портрет, Зинаида Николаевна с Философовым подарили недавно мне свои для музея.
- Конечно, схожу. Говорят, что он дает дюжину карточек бесплатно.
Все мило прощаются. Дамы целуются в губы, а Дмитрий сначала целует руку Людмиле Михайловне, затем говорит:
- Храни Вас Господь!
После этих слов он целует ее в губы.
- Такого мне не говорил еще ни один писатель!- восторгается Людмила Михайловна.
После их ухода Фидлер произносит:
- Такой приятный вечер получается, когда они бывают милы и просты.
- Да, они сегодня были естественны и сердечны. А это редко бывает.