Было жарко, город сотрясали пароксизмы очередного коллективного праздника, и оттого никто не удивлялся мужичку, прилегшему в тенёчке под тополями возле одной из девятиэтажек, в двух шагах от возбуждённо галдящей на площаде толпы. Мужичок был достаточно невзрачен для того, чтобы напрягать прохожих на ханжеское сочувствие, но вполне себе типичен для их сермяжного слова.
Послушаем.
– Ну, что ты встал? Пойдём, пойдём, малыш, устал дядя, полежит, поспит, отдохнёт, и дальше пойдёт… тебе тоже уже спать пора… что? Да, испачкался он немножко, земля же грязная, а ты всё в рот руки тянешь… пальцы вынь, говорю! Что? Нет, он не описался, взрослые не писаются, дядя просто… э-э-э… руки мыл, и водичка попала на штанишки, а ты вот руки не моешь, и заведутся у тебя в животе червяки… пошли давай, пошли, пошли, папа нас дома заждался уже…
– О как! Под деревцом! Красаве-е-ец! Беспечный русский бродяга нафиг. Обсцаллся ещё, что ли? Круто. Один раз мы с одним другом… короче, в один день две днюхи, прикинь! Ну и вечером я уже типа вот этого…
– Господи… простудится ведь… молодой ишшо, а уже вовсе облик человеческий потерял… пропащая нынче моложёжь, нюхает да колется, и ничего ей и не надо… давеча вона внучок мой заполночь пожаловал… нет, што ты, он не пьёт, он не такой… но смотрю – и вроде как глаза шалые-шалые, да всё как-то в угол глядит… как разлёгси… вот раньше таких…
– А вот таких бомжей, салага, сразу на хрен, понял? Бомжу в твоём трезвяке перекантоваться за радость, а на тебя насрать, понял? Взять с него нечего, работать он не работает, нигде не числится, и бумажек твоих не боится, понял? Работать, салабон, надо с… вот с кем! Да вон идёт, не видишь, шо ли… ГРАЖДАНИН, РАЗРЕШИТЕ ВАШИ ДОКУМЕНТЫ!
– Приколись, пацаны! Давай ему… не-не-не! Давай лучше… о, Колька вышел! Ко-о-лька-а-а! Мяч вынес?! Пацаны, айдете в «американку»?! Чур, я первый! Не-не-не, первый – Колька, его мяч! Я второй!
Наслушались? Хватит? Извольте. Я-то и дальше бы слушал, оно мне сейчас как райская музыка…
Оставьте ваш тон, мне врать не с руки. Истинно говорю – слушал бы, покуда не кончится этот день, и после того, когда вечерние троллейбусы побегут в свои стойбища, а люди разойдутся по своим, и даже после того, всю ночь – слушал бы, как шуршит свежими листочками ветерок, как бежит кошка, как падает первая капля дождя. Слушал бы.
Но – увы. Звуки гаснут быстрее, чем я успеваю за них уцепиться; Пустота перед уже незрячими глазами всё ближе; говори же, прохожий, что угодно, только не молчи! Я не знаю, что Там, но очень-очень хочу надеяться, что столь нелепый конец был не таким уж и бессмысленным, и что забытые дома ключи, и отчаяная попытка их достать через форточку восьмого этажа, и сорвавшиеся с водосточной трубы пальцы, и дикий удар о землю возле тополей, и подтекающая липкая влага с запахом мокрого железа – всё это было… нужно.
И мне, прохожий, будет… наверное… немножечко легче на это надеяться, если последнее, что я услышу… будет… твоё слово…
Любое… хоть какое-ни…