Глава 1
Это произошло так просто, что даже обидно. Уложив Стасика спать, поцеловала пухлую щечку сынишки, прошла в спальню и, стоя у окна, расчесывала волосы. Куча мыслей занимали мою голову- что скоро зима, надо покупать зимнюю обувь, и нужно напомнить мужу про поездку на дачу к нашим друзьям, запланированную неделю назад. Да мало ли что может думать обычная 25 летняя женщина, стоя у окна и расчесывая волосы... За секунду до приступа мелькнуло предчувствие - страшное, горькое, но я не успела осмыслить его, потому что умерла.
Нет, не то, чтобы сразу. Сначала появилась боль, воронкой раскручиваясь в солнечном сплетении, разрастаясь, разгораясь, не оставляя надежды. Боль была такой сильной, что я в тот момент могла думать только о том, чтобы все это поскорее закончилось. Дыхание сжалось в легких, сердце бухнуло последний раз и я, падая и отключаясь, судорожно пыталась послать что-то вроде импульса моему любимому, который был сейчас в ванной и, конечно же, не слышал и не мог ничем мне помочь.
Свет сжался в точку, прежде чем погаснуть, и моя душа вылетела из тела, как пробка из бутылки шампанского. Понеслась по каким-то красным тоннелям, с бешеной скоростью, все ускоряясь. И тут взорвался яркий - яркий белый свет. В следующее мгновение я уже парила под потолком, это было просто непередаваемое ощущение. Я оставалась собой, и в то же время я была никем и ничем. Мое тело лежало там же, где и упало - возле окна. Я видела и бывшие свои глаза, застывшие в немом изумлении, бескровные губы, еще секунду назад пытавшиеся назвать дорогое имя. Странно, я не чувствовала ни боли, ни страха. Все эмоции, наверное, остались там, в земной оболочке. Сейчас я знала все, больше не было вопросов и ответов. Знание пришло вместе с потерей тела. Так странно было быть одновременно везде, все видеть и все знать.
Я увидела своего мужа в ванной, он уже вытирался, что-то напевая под нос. Я без труда прочитала его мысли. Он думал о том, в какой позе хотел бы меня поиметь перед сном, надела ли я его любимую рубашечку, и не проснулся бы Стас.
Сыночек спал в своей кроватке сладко - сладко, и передо мной замелькали картинки его детского сна - яркие, красочные, почти все обо мне. Вот я даю ему его игрушку, вот я кормлю его грудью, агукая с ним, улыбаясь, светясь своим материнским счастьем. Молочко такое сладкое, вкусное, и с каждой капелькой малыш впитывает мою безмерную любовь к нему. Я увидела свою маму, стоящую в коридоре у телефона, прижав руку к груди. Я видела, как сжимается ее сердце, и мысли ее: «Надо позвонить, надо. А вдруг уже спят, ещё Стасика разбужу. Но как же тяжело на душе, как же страшно. Или я слишком мнительная? Может, валокордина выпить?». Я почувствовала щемящую жалость к маме. Ты не ошибаешься, мамочка. Этот день, число которого ты даже не вспомнила бы, не случись этого со мной, станет самым страшным. И ты не так уж надолго переживешь меня, родная. Моя смерть еще больше пошатнет твое и так некрепкое здоровье, и ты тихо угаснешь через пять лет. Прости...
Дима вошел в комнату, не замечая моего тела у окна. Выключил свет, на ходу вытирая волосы. Пошел к кровати, и тут наткнулся взглядом. Бросился, затормошил, прижался ухом к моей груди, пытаясь за бешеным стуком своего собственного расслышать мое, погасшее, остывающее.
Еще не веря, не принимая, закричал, отчаянно и горько:
- Янааа, Яяяянкааа....
И мысли, мысли: «Что это, что?! Открой глаза, дыши, дыши! Что делать??? Скорая!!!».
Побежал в коридор, сорвал трубку, закричал в нее, перекрикивая отчаянный рев проснувшегося Стасика. Я уже была возле сына, с горечью видя, как надрывается малыш, испуганный криками папы. Так хотелось схватить его, прижать к себе, успокоить. Но не могла. Вызвав «скорую», Дима метнулся опять к моему телу, все еще надеясь, что это не конец. Схватил, прижал, тормоша, зовя:
- Яна, Яночка, не уходи, малышка, прошу, не оставляй меня! Яна, Яна, Яна, я люблю тебя...
Слезы градом катились по его щекам, я не видела его плачущим раньше. Как же он любил меня, бедный мой, маленький, как я любила его называть.
Скорая приехала довольно быстро. Седой врач буквально влетел в квартиру, на ходу командуя:
- Все вон ! Быстро ! - даже не замечая, что все это только один перепуганный, плачущий мужчина, сидящий на полу и обнимающий мертвое тело.
Вопросы посыпались автоматной очередью:
- Когда это произошло? Чем болела? Какие принимала препараты?
Димка, отчаянно надеющийся на волшебство пожилого доктора и мощь современных лекарств, сбивчиво отвечал. Впрочем, врач его уже не слушал. Определив отсутствие пульса, распластал мое тело на полу и принялся за массаж сердца, сухо отдавая приказы прибежавшему медбрату и женщине, вроде тоже врачу, распаковывающей сейчас какие-то медицинские приборы.
Люди работали. Они действительно хотели спасти меня, понимая, как дорого каждое мгновение. Мне было жаль их, ведь я видела, что не вернусь уже в то тело, что лежит сейчас, утыканное проводочками, капельницами, перетянутое жгутом повыше запястья. Они честно пытались. Димка догадался взять Стасика на руки, малыш наконец-то перестал плакать. В отличие от папы... Дима молился. Неумело, не зная правильных слов, он просил, умолял:
- Хоть кто-нибудь, помогите. Я все сделаю, что угодно... Я все отдам. Возьмите меня, только ее, ее оставьте...
Если бы я могла плакать... Если бы я могла обнять сейчас их, моих родных, моих любимых мальчишек. Но мне оставалось только наблюдать. Я слышала, как ругается врач, как все больше и больше он устает, отчаивается и понимает, что он не смог, не успел.
- Е-мое, опять труп, уйду на хрен. Такая молодая... Кормящая. Что же за хрень такая?! Парня жалко. Все. Поздно, мля...
Он тяжело поднялся, не решаясь посмотреть на Диму. Наклонился, закрыл пальцами уже не мои глаза и, подойдя к кровати, стянул с нее простыню, накрыл мертвое тело. Дима затрясся, закричал, без слов, просто завыл, уткнув лицо в животик сынишки, сполз по стене спиной и горько, отчаянно рыдал.
Врачи молча собирали шприцы, ампулы, записывали что-то в карточке. Тот, пожилой, прошел в коридор и, набрав номер, негромко говорил:
- Да. 25 лет, похоже на сердечную. В морг.
Положив трубку, подошел к Диме, взял за плечо, привычно произнося слова, не раз уже говорившиеся при других обстоятельствах, но все о том же.
- Держись, сынок. У тебя вон ребенок. Ей уже не поможешь. Тебе надо держаться. Мать есть у нее?
Дима кивнул.
- Иди, положи ребенка и звони матери, пусть приедет, поможет тебе. Тело мы сейчас заберем, а утром придешь, оформишь документы. Давай - давай, не раскисай. Что ж поделаешь?!
Дима поднял заплаканное лицо.
- Доктор, почему она ...? Что с ней было?
Врач пожал плечами.
- Вскрытие покажет. Предварительно - сердце. Она не жаловалась? Впрочем...
Махнув рукой, прошел в комнату, и Дима со Стасиком остались одни в спальне. Не считая тела у окна... Дима прощался. Может, он этого не понимал, но мысли его я слышала: «Малышка, я знаю, что ты здесь. Прости меня, за все. Что не уберег тебя. Может, и обижал. Не замечал, болеешь ли, не помогал, когда ты уставала. Дурак я, дурак, если бы все вернуть. Яночка, Янка, как же я теперь... как же Стасик? Нет, этого не может быть, не может, пусть это будет просто сон. Я открою глаза и увижу тебя, милая моя, я бы все - все сделал по-другому. Ты ругайся, кричи на меня, делай, что хочешь, ты можешь даже бросить меня, только бы ты была жива. Господи, как же так?! Я даже не успел сказать, как я люблю тебя «.
Как же жаль мне было моих близких, как же жаль....
Глава 2
В морге скорую встретил неопрятного вида санитар. Поглядев его душу, я ужаснулась. Как же можно свою такую драгоценную жизнь потратить так бездарно? А ведь он был способным мальчиком в детстве. Мог бы стать хорошим художником, а вместо этого малевал голых баб на стенах туалета. Впрочем, виноват не он, а дурная наследственность. Дедушка подкачал. В общем, этот, в принципе, молодой мужчина сейчас выглядел на все 100. Лет, имеется в виду. От постоянных пьянок лицо обрюзгло, глаза заплыли, нос распух.
Открывая дверь, мужик бурчал, не переставая:
- Мрут и мрут, бля. Чо им не живется? С жиру бесятся. Вот нет бы до утра подождать, так, блин, надо именно ночью помереть. Ни фига о людях не думают…
Ну и так далее...
Спросив, кого привезли, и, услышав, что молодую женщину, заметно оживился. Даже обрадовался, но бурчать не перестал. Мое тело положили на каталку и привезли в темный зал, где уже стояло несколько таких же, накрытых простынями, тележек.
Я увидела души. Сначала стало жутко. Потом я услышала их мысли и успокоилась, если так можно сказать. Что меня удивило, что все души были с сопровождением. Как интересно, я думала, ангелы-хранители, а оказалось, кто-то из предков, умерших раньше новопреставившихся. Им-то хорошо, они не одни. А я почему одна? Где хотя бы бабушка моя любимая? Или папа? Что я тут, самая неприкаянная, что ли?! Кстати, тут еще ошивалась одна душа очень странного вида. Темная, непрерывно постанывающая. Приглядевшись, я поняла, что душа раньше была девушкой, ныне стынущей здесь по причине самоубийства. Мне эта тема давно была интересна, так что я заговорила с ней. Она поведала мне о своей жизни земной, о том, что любила, но разочаровалась, и приняла решение уйти из жизни, выбросившись из окна 9 этажа.
- Боже, боже, как же это страшно. Я сидела на подоконнике и смотрела вниз. Так высоко... Вспоминала своего парня. Представляла его с другой, сердце жгло ревностью и болью. Мне казалось, что я уже никогда не полюблю больше. И еще злорадно думала, как он будет казнить себя всю жизнь, что так поступил со мной. Жить не хотелось. Но и прыгать тоже не могла решиться. Потом сказала себе - слабачка, устрица! Всего-то потерпеть секунду, и все. Умирать придется так и так, зачем же ждать глупые годы, копить болезни, страдать? Тут - раз, и все. Ну, хватит. Я прочла молитву, единственную, которую знала. Зажмурилась и соскользнула с подоконника. Сам момент полета почти не помню, только ветер в лицо. Но в тот миг, когда тело коснулось земли, вдруг замерло время. Я увидела свое возможное будущее. Поняла, что спустя совсем короткое время встретила бы парня, предназначенного мне судьбой. Была бы счастлива. Увидела наших детей, почувствовала материнское счастье, которого не узнаю никогда. Увидела свою спокойную старость в окружении родных: детей, внуков. Какое же это блаженство, как же прекрасно... И в этот миг раздался хруст костей. Наверное, по земному времени, смерть наступила почти мгновенно. Но я -то слышала и чувствовала каждую косточку, каждое рвущееся сухожилие. Боль была такая, что это было, наверное, лучшим и жесточайшим наказанием за то, что я натворила. Тело превращалось в фарш, и для меня это растянулось на часы. Когда же душа покинула тело, я почувствовала боль другую, может даже и хуже физической: я увидела, что мне нет дороги к свету. Я буду привязана к этому телу до отпущенного мне земного срока, и каждую секунду я буду ощущать боль. Буду видеть своих не рожденных детей, слышать их голоса, зовущие меня: «Мама! Мама!», но не смогу ни обнять их, ни поцеловать. Если бы только я могла говорить, я бы сказала людям: не нужно брать на себя работу Бога, и решать, что для них лучше. Достаточно было бы посмотреть на меня, чтобы понять, что нужно дорожить жизнью.
Мне было очень жаль эту несчастную, запутавшуюся дурочку, но ей уже не помочь. Как же не понимают люди, что нельзя распоряжаться тем, что тебе не принадлежит. Тот, кто вложил душу в тело, наверное, и должен решать, сколько кому отпущено, причем люди сами увеличивают и укорачивают свой срок. Все, кроме меня.
Я чувствовала, что мне не время еще было умирать. Было в этом что-то неправильное, смутное, но я еще не могла определить – что именно.
Дверь морга открылась, и вошел санитар. Подошел к моей каталке, откинул простыню и, плотоядно ухмыляясь, принялся расстегивать брюки. Нет!!! Не надо! Пожалуйста! Боже! Но санитар, конечно, не слышал меня, а тело оставалось недвижимо. Он гладил своими грязными руками мою остывающую кожу, а я, хоть и не чувствовала физически его прикосновений, билась в бессильной ярости.
Не буду описывать, что он делал со мной. Я смотрела в его душу и спрашивала: зачем? Душа его явно больна, причем давно. Но он сам виноват в этом. Его невоздержанность и грубость, тщеславие и эгоизм сделали его изгоем среди сверстников. Если бы он попытался хоть кого-нибудь понять, может, и не работал бы сейчас здесь, тратя всю небольшую зарплату на дешевое пойло и трахая безотказные трупы. Чтобы не мучить себя наблюдением за грязнодейством санитара, я продолжила знакомство с соседями по моргу. В основном, были люди пожилые, их души были светлы и спокойны. Они мило общались со своими проводниками, радостно предвкушая скорую встречу с Создателем. Был еще парень, молодой, разбившийся в автоаварии. Его душа тоже была с проводником, но вроде с душой друга. Они все спорили, кто виноват. Парень вспоминал последний миг перед аварией. Состояние безудержного восторга от скорости, грома музыки в салоне, полбутылки виски в желудке и дозы кокаина в крови. Мне он был неинтересен.
Оставалась еще одна душа, самая юная, - ребенка, - самая светлая. Мальчик так отчаянно грустил, хоть и утешала его бабушка, его проводник. Все жалел и жалел свою маму, говорил, что он у нее один был, смысл ее жизни. Как она его просила не ходить купаться на речку без нее, да и холодно уже, сентябрь, хоть и теплый. Ребята подбили, дразнили трусом. Вот и полез в воду доказать, что не трус. А там яма... И ноги судорогой свело. И все. Мама не плакала, когда прибежала на берег. Просто окаменела. Он хотел бы, чтобы она ругала, била, кричала, но только не так. Она говорила с ним, как с живым:
- Сыночек, я там пирожки тебе испекла. С молочком поешь. Смотри-ка, футболка совсем мала стала. Нужно новую купить. Ты спи, сыночка, спи.
Мальчик горько сокрушался:
- Да я бы вернулся к ней, только она же не забеременеет больше. Так и останется совсем одна. Будет ходить, как каменная, и только во сне я могу с ней пообщаться. И ждать мне ее еще 15 земных лет.
Бабушка предложила выпросить для нее срок поменьше, мальчика обрадовало это предложение, и он стал предвкушать и репетировать речь.
Санитар наконец-то откинулся, пыхтя, поблаженствовал пару секунд и убрал свое грязное рыхлое тело с моего. После его ухода морг погрузился во тьму, только слышны были тихие разговоры душ с проводниками. Мне стало так грустно и одиноко, я была привязана к телу, только на третий земной день я могла покинуть его. Сейчас еще не остыли мои чувства и воспоминания. Мне так нестерпимо захотелось домой, под теплый Димкин бочок, прижаться к нему. Пусть гремит гром, молния сверкает, буран, тайфун, все что угодно, лишь бы чувствовать рядом теплое биение его сердца в унисон со своим и радостное, стремительное биение маленького сердечка сынишки. Я не могла плакать, но выть-то мне никто не запрещал. Что я и сделала, причитая о своей неудавшейся судьбе, моих оставленных кровиночках и загубленной молодости.
Утром в морг вошла женщина-врач. Татьяна Гафизовна Шуманская, так было написано на бейджике, а обратила я на это внимание, потому что женщина была совершенно необычная. Ее душа не просто светилась - сияла, обжигала светом. Хотя Татьяна и выглядела уставшей от работы своей постылой, ненавистной, но и бросать ее явно не собиралась. Типа, кто-то же должен это делать. Но ее жизненное предназначение было вовсе не в этой работе. Хотя ни она, ни я не знали, в чем же тогда. Она и здесь-то сегодня оказалась по случаю. Подруга попросила подменить. Татьяна осматривала мое тело и вдруг подняла глаза. Глядя мне в душу. Я оторопела. Она что, видит меня???
Я подумала, чем бы привлечь внимание? Махать мне было нечем, топать и хлопать тоже. Я могла только посылать импульсы. Что и стала усердно делать. Таня смотрела, не отрываясь, в мою сторону, потом махнула рукой, будто прогоняя видение, и вернулась к осмотру.
Спустя минуту она затряслась от злости. Крикнула дежурного врача и, едва он вошел, принялась виртуозно материть ночного санитара. Не буду приводить весь их диалог, все свелось к тому, что за такую зарплату такую работу могут выполнять только такие извращенцы, а их очередь не стоит. Таня психанула, выскочила на улицу, трясущимися руками достала сигарету, закурила, глубоко вдыхая дым, и про себя, вполголоса, продолжала материться. Никотин делал свое дело, и место ярости занимала тупая обреченная безнадега. Таня с тоской подумала о том, что три полмесяца до отпуска, затушила сигарету и вошла в помещение. Я же попыталась собрать в кучу все непонятки.
Во-первых - я. Почему за мной никто не пришел? Где мои ангелы, проводники, да хоть кто-нибудь?! Я, конечно, не святая, но и не настолько грешна, чтобы бросить меня в одиночестве в этом мире.
Во-вторых - Татьяна. Она явно видела меня. Но не испугалась, наверное, просто не поверила. И ее свечение. Она как фонарик для мотыльков, типа меня. Только что мне дальше с этим делать?
Тут появился Дима. Я узнала его, конечно, хотя между ним вчерашним, когда я была жива и тем, каким он стал сейчас, была огромная разница. Он будто погас. Стал словно ниже ростом. Шел с трудом, как после долгой болезни. И голова опущена, в уголках рта залегла скорбная складка. Морщинки у потемневших глаз. Курит, очевидно, уже сотую сигарету. Руки трясутся. Волосы спутаны. Весь в черном. Надо же, нашел ту черную шелковую рубашку, что я ему покупала. Мне она так понравилась, а он не стал носить. Сказал, что траурная. Вот и пригодилась...
Докурив, бросил сигарету. Долго не решаясь позвонить в звонок. Бедный мой, бедный, ты всегда боялся заниматься бюрократией. Вечно поручал это мне. Наконец, решился. Позвонил, вышла Таня. В фартуке, перчатках. Извинилась, попросила зайти в другую дверь. Дима страшно побледнел, увидев ее облачение. Я даже испугалась, что он упадет в обморок. И не я одна. Таня с тревогой глядела в его лицо. Но он взял себя в руки и побрел к другому входу. Как же это трудно - быть рядом с любимым, родным человеком, и не иметь даже малейшей возможности коснуться его. Просто коснуться, и все.
Как же я люблю тебя, мой хороший! Это такая редкость - встретить свою половинку. Мне повезло. Не надолго, но - очень. С первого взгляда. С той самой минуты как ты улыбнулся мне при встрече, я поняла, что хочу быть с тобой, в горе и радости. Хочу от тебя ребенка, с твоими глазами, ресницами, губами. С такими же длинными светлыми волосами. И как же счастлива я была, когда ты неумело, робея, поцеловал меня. И когда, запинаясь, сказал, что любишь меня. И когда в первый раз, дрожа и смущаясь, стал расстегивать пуговицы на моей блузке. Я боялась сказать тебе, что беременна, ведь мужчины не очень хотят детей. Трусила, не решаясь даже заговорить об этом. Представляла, как ты разворачиваешься и уходишь после этой новости. Ну что же, ну и пусть. Зато у меня будет малыш с твоими глазами... А ты схватил меня на руки и закружил. Как же я была счастлива! Ради этого стоило жить. И ради того, чтобы появился на свет самый прекрасный мальчик. Самый любимый и долгожданный. Спасибо Создателю, что дал мне испытать это чудо, хотя я и не насытилась этим счастьем, но успела немного попробовать. И вот сейчас ты рядом, мой любимый, так близко, что стоило бы тебе поднять глаза, ты бы увидел меня, если бы я была хоть немного видима. Но ты не увидишь... Ты сидишь, подавленный, напротив врача, который долго и нудно тебе перечисляет услуги и считает на калькуляторе их стоимость. Я вижу его мысли. Он думает, на сколько сможет раскрутить тебя. Сколько стоит одеть меня, помыть, причесать. Вы же хотите, чтобы ваша супруга выглядела красивой? К вашим услугам макияж, маникюр, педикюр, депиляция. Милый мой, хороший, не нужно мне этого ничего! Мне безразлично, будет ли помыто и причесано мое тело, это уже не я. Прошу тебя, пожалей деньги. Мы же откладывали на поездку к морю, мы так мечтали, никогда там не были. Пожалуйста, съезди с сыном, умоляю тебя!
Дима молча подписал все бумаги, не глядя на сумму, достал наш сверточек, что мы прятали за сервантом в зале, развернул и отдал сумму, что назвал врач.
Глава 3
Я не знаю, что говорил врач Диме, потому что меня вдруг подхватила какая-то сила, как порыв ветра, вынесла за стены морга прямо к ногам какого-то мужчины в темном плаще. Полет так ошеломил меня, что я не сразу сориентировалась. Мужчина разглядывал меня! Причем так, как смотрят на товар, оценивающе. Я, наконец, смогла его рассмотреть - средних лет, холеный, подтянутый. Да, впрочем, ничего примечательного. На лице странного вида очки, я таких раньше не видела. Они как будто переливались всеми цветами радуги. Они пугали меня, я чувствовала, как меня пронзают их невидимые лучи. Это как рентген, ты не видишь, даже не чувствуешь лучей, но ЗНАЕШЬ, что они сейчас просвечивают твое тело. Вот то же самое, кроме того, что тела у меня не было. Закончив разглядывать меня, мужчина, похоже, остался доволен результатом.
- Ну что, давай знакомиться! - прозвучало откуда то из пустоты, и я почему-то знала, что этот голос слышу только я. - Удачно я поохотился в этот раз! светленькая душа, счастливая. Ты принесешь мне много денег, малышка!
Он хихикнул, а я от страха сжалась.
- Хочешь знать, как я тебя вижу? Все дело в этом! - он поднял руку и по мне резанул яркий луч, выходящий из перстня на его пальце.
Если бы у меня были глаза, я бы зажмурилась. А так как их не было, мне оставалось только терпеть боль, как от ожога. Я извивалась под этим безжалостным огнем, а мужчину это, похоже, забавляло.
- Что, не нравится? Придется потерпеть. Теперь, малышка, ты моя собственность, и я буду делать с тобой, что захочу. А хочу я тебя продать. И продам. У меня уже есть покупатель на тебя.
Вопрос, наверное, сам собой появился в его голове, и он продолжил:
- Как продать? Очень просто. Мне платят, я передаю тебя новому хозяину, и ни одна налоговая инспекция никогда не докопается, откуда у меня деньги. Кто покупатель? Ну, милая моя, кому же нужна такая дрянь, как чья - то долбанная душа? Естественно, тому, у кого ее нет. Не слышала о таких? Никогда не приходило в голову, почему это некоторые люди так подозрительно удачливы? У них много денег, им везет в казино, от них отскакивают пули, и все бы прекрасно, если бы не одна мелочь: за все это они расплатились своей душой. Да и хрен бы с ней, можно жить и без нее, но вот однажды начинает хотеться всяких там чувств и эмоций. Веришь, нет, я даже с бабой спать не мог без этой хрени. Да-да, я тоже провернул эту аферу. Бабулек срубил - не потратить за три жизни, а у меня всего одна. Время, видишь ли, идет, и все больше беспокоит, что будет дальше. Когда у тебя много чего есть, так не хочется это все терять. Вот я и начал искать. Ни фига, сказал я себе, раз эта хрень может существовать отдельно от тела, должен быть способ ее заполучить. Ну, отвалил кучу бабла одному институту, там один профессор был, псих, этим делом как раз занимался. Услышал мое предложение, аж затрясся. Мечтаю, говорит, заниматься этой темой. От денег, прикинь, отказался. Только на всякие там опыты и реактивы. Ну и сделал все-таки эту штучку, - он поиграл пальцами и меня снова пронзила боль, - умный мужик. Был. Его душа была первой, которую я поймал. Офигел, конечно. Так прикольно видеть, как она извивается. Я долго с ним играл. Но себе решил взять другую, попроще, а то еще совесть замучит, стану вены резать или еще чего. Короче, загнал я его по случаю. Один вор в законе приобрел. Теперь, дурачок, в церкви служит, грехи замаливает. Я же нашел себе хорошего парнишку, неиспорченного такого, одно нажатие на эту штучку, - он достал из кармана что-то по виду напоминающее пистолет, - и у парня сердечный приступ. С летальным исходом. Бывает. Ну а я через 40 дней получил его душу на блюдечке. Только я ей не всегда пользуюсь, вынимаю иногда, чтоб бизнесу не мешала. Вот щас она дома меня ждет. Вечером придет баба, впущу, потащусь, - он довольно потянулся, - эх, какое же это ощущение - трахать бабу с душой! Вообще все с душой лучше. Какие вкусные становятся блюда! Какие яркие краски! А воздух-то какой! Даже простое яблоко райским становится. Так что, моя дорогая, ты у меня девятая. Не волнуйся, покупатель что надо. Тетка одна, старая уже. Всю жизнь свою никчемную играла. На скачках всяких, в казино, на тотализаторе. Денег у нее - ого-го! Только что толку? Я ее в казино нашел, напоил для порядка и когда предложил, она аж протрезвела. Что хочешь, говорит, бери! Ну, я и не прогадал. В парке тебя увидел. Ты такая счастливая шла, с колясочкой, улыбалась чему-то. Ну, я долго думать не стал. Щелкнул на тебя приборчиком и все опять чики-чики. Так что готовься, крошка. Сейчас ты еще привязана к телу, скоро третий день, потом девятый, полетай напоследок, а вот на сороковой прилетишь как миленькая. Потащись. Ну, до встречи!
Он развернулся и пошел к невероятно красивой и дорогой машине, стоящей неподалеку. Я же осталась там, где была, раздавленная, будто по мне катком проехали. Мне не хотелось ни плакать, ни выть. Такой жуткий холод сковал меня, что если бы я была жива, то тут же умерла бы.
Даже не представляла, как это все осмыслить. При одной мысли о том, что моя счастливая жизнь, любовь, семья разрушены по чьей-то воле... И теперь я буду вечной рабыней... Меня будут использовать как наркотик, и буду ли я собой, находясь в чужом, ненавистном теле? Я не верю. Это просто бред. Но он не врал, он действительно использует меня, так тех несчастных до и после еще неизвестно сколько. Мне осталось совсем немного...
В таких горьких мыслях я попала в зал, где лежало мое тело. Посмотрев на него, сжалась еще больше - такое чужое оно было, мое лицо, которое я каждое утро разглядывала в зеркале, волосы, которыми я так гордилась, обожала пропускать их сквозь пальцы, они струились, как шелк, и у меня была мания ухода за ними. Это был целый ритуал из череды средств, потом укладки, расчесывания, но зато какой результат! Когда я встряхивала гривой, мужики шеи сворачивали, а женщины зеленели от зависти. Тело у меня было хорошее. Было... А сейчас лежит будто кукла, руки сложены на груди, какой-то урод раскрасил лицо - жуткая помада, черненые брови. Я так никогда бы не накрасилась. Меня просто не узнать в этой размалеванной бабище. И это будут видеть все мои друзья. И Дима. И мама. Ужас!
Я не сразу заметила, что в зал вошла Таня.
- Что, не нравится? - спросила она, и я опять, в очередной раз уже, похолодела. - Мне тоже не нравится. А что делать?
Она подошла к телу, и продолжила, глядя в мертвое лицо и приглаживая выбившуюся прядку моих бывших волос.
- Красивая... Яна - хорошее имя. Что ж ты так, Яночка? Как же тебя угораздило? Ведь здоровая совершенно. Еще бы жить да жить. Что ж ты такого узнала, что сердце разорвалось? Вроде и семья у тебя. Была. Ребенок маленький. Муж молодой такой. Приходил сегодня. Скоро заберет тебя. Поедешь домой. В последний раз. А за санитара прости. Не моя вина, конечно, но мне так неприятно. Знаю, что тебе все равно, ты-то мертвая. А я живая. И у меня душа болит.
- Таня, Танечка, подними глаза!!! Посмотри на меня, как тогда! – посылала я ней мысленный сигнал.
Что произошло, не знаю, но она посмотрела! Как будто услышав меня. Я кричала уже изо всех сил.
- Таня, помоги!!! Танечка, скажи, что слышишь меня!!!
Недоумение в ее глазах подтвердило мою догадку.
Она слышит меня!
- Ты здесь? - осторожно и почему-то шепотом спросила она, и я воспарила от радости. Но тут же упала, услышав от нее:
- Нет, определенно, недосып до добра не доводит! Долбанная работа.
И вышла, разбивая все мои хрупкие надежды на помощь.
Глава 4
Наконец-то я дома! Гроб с телом тащили на третий этаж, как холодильник, с привычными уже мне матюгами сквозь зубы. Димка стоически терпел все неудобства своего нынешнего положения, хотя в голове у него крутилась мысль «Сейчас бы подхватить ее на руки, как тогда, на свадьбе! И на десятый бы донес». Мне оставалось только благодарить матушку- природу, не давшую мне разрастись до неподъемного состояния. На домашних-то ватрушках.
Дома все мрачно, укутано тряпками все, что может отражать. Что за суеверие! Не собираюсь я отражаться в нынешнем своем виде! Нечем мне.
На столе большая фотография, Димкина любимая, свадебная, где я улыбаюсь, хотя в тот день мне нещадно натерли ноги новые туфли. Видно, счастье подействовало как болеутоляющее, раз улыбка получилась более-менее естественной, и не походила на гримасу. Перед фотографией стаканчик с водкой, накрытый кусочком черного хлеба. Я и при жизни-то не стала бы это употреблять, так сейчас-то мне это зачем? Я хихикнула, подумав, что этот ритуал напоминает хлеб-соль, только в извращенном варианте, типа, добро пожаловать домой, дорогой усопший. Брр! А откуда столько народу-то? Бабушки-соседки… Я же их только на лавочке возле подъезда и видела. Шепчутся в углу:
- Точно тебе говорю: это он ее сам в могилу свел! Узнал, что ребеночек не от него, да и отравил. А врачи все купленные! Вон, смотри, рожа-то наглая, и не стыдно матери ее в глаза смотреть! Как пить дать, и ее отравит!
Я разозлилась:
- Клюшки вы старые, кто ж вас позвал в мой дом? Сериалов поменьше смотреть надо!
Видно, эмоции были слишком сильны, если бабулек обдало сквозняком и они, крестясь, заторопились к выходу.
Возле Димы терлась моя подруга Светка. Глаза заплаканные. Ноль косметики на лице. Черный платок на голове.
- Янка, подружка, как же ты так? Янка, кому же я теперь буду плакаться обо всех своих бедах? Ты ж мне самой близкой была. Я тебе завидовала, конечно, но не желала тебе такого, Господи, упаси! Как же Стасик теперь без мамы? Даже окрестить его не успела, все откладывала. Надо Диме предложить себя в крестные. Хоть крестная мать у него будет.
Неожиданно голос ее мыслей зазвенел струной:
- Яна, я обещаю тебе, что буду заботиться о Стасике. И Димке. Спи спокойно, подружка!
- Спасибо тебе, Света! Это я и хотела от тебя услышать. Рада, что не ошиблась в выборе подруги! – мысленно поблагодарила я её.
В спальне мама плачет на плече у тетки. Стасика нет, его забрала соседка по площадке. Сейчас он спит, не понимая еще, что отныне к нему прилипнет противное слово «сирота». Об этом будут шептаться ему в спину вездесущие старушки, об этом будут грустить глаза его бабушки, и так хорошо, что он еще так мал, что не запомнит ни меня, ни моих колыбельных, ни поцелуев, ни даже вкуса моего молока. Он вырастет, не зная слова «мама».
Дима, отрешенно-потерянный, сидит на табуретке возле гроба. Смотрит на мое лицо, не узнавая и не признавая в холодной кукле меня. Впереди еще ночь дома, а потом кладбище, сырая яма и два метра земли сверху. Впрочем, меня уже не будет это волновать. С каждой минутой связь с телом ослабевала и я знала, что скоро я буду вольна находиться, где угодно. Но и притяжение кольца чувствовалось все сильнее. Мне нужно что-нибудь предпринять, я не хочу подчиняться этому страшному человеку. У меня еще есть время. Пока есть. Тетка в спальне шарит по ящикам тумбочки, пока никто не видит. Прибрала мое колечко, оно у меня одно. Я вообще-то не очень любила украшения, но это кольцо подарил мне Дима на первый мой день рождения, встреченный с ним вместе.
Вроде простенькое, но мне дорого. Было. Не там ищешь, дорогая тетушка! Самое ценное - письма, которые мы с Димкой писали друг другу, когда расставались даже ненадолго. Это была моя идея - писать письма. Ведь в письме можно написать все, что не скажешь по телефону, и на многих пожелтевших листочках разводы от моих слез.
Наконец-то все расходятся. Останутся Дима и мама. Им предстоит долгая ночь прощания. Глупо, конечно. Нет никакого смысла в борьбе с усталостью и сном ради «так принято». Иди, маленький, ложись на нашу кровать, а я приткнусь к тебе, спящему. Буду смотреть твои сны и, по возможности, буду отгонять плохие видения. Ты смиришься, вот увидишь, пройдет время, ты станешь спокойнее к этому относиться, и однажды ты приведешь сюда другую женщину. Она ляжет на мое место рядом с тобой, ты будешь обнимать и целовать ее, не думая в тот момент обо мне. Это жизнь.
Однажды ты уберешь подальше мою фотографию и попросишь Стасика называть тетю мамой, потому что она будет папиной женой, и так нужно. Потом у вас родится ребенок, и твоя новая жена будет придираться к Стасику, в глупой своей материнской ревности боясь, что первый сын ее мужу дороже, чем ее дитя. И ты будешь оправдывать ее, потому что тебе так спокойнее. Ты не любишь скандалов. А пока ты сидишь на табуретке возле гроба, и у тебя нет никаких мыслей. Совершенно.