9
- Катюша. Одевай мое платье, - предложила Наташа, ярко подсинивая глаза. - Оно тебе к лицу.
- Спасибо. Не надо, - с грустью сказала Катя, размышляя над тем, когда же, наконец, она будет иметь свою одежду, модную и красивую, и не верила этому: ей просто некому помочь. - Я и в этом не потеряюсь. Заплат нет и ладно.
- Да уж точно. Золото и в мишуре блестит, - шутит Зина и прикалывает к шерстяному платью красного цвета блестящую брошь. - Марк с тебя глаз не сводит. Высокий, подтянутый, красивый, но, чувствуется, нахальный. Прямо прет из него нахальство.
- Это с другими, но не со мной. - Катя елозит розовой помадой губы и тоже смеется. - У него денег - куры не клюют. Швыряет десятками, не считая. Откуда они?
- А, может, фальшивые? - Наташа закончила наводить косметику и засмотрелась на Катю: бедненькая, худенькая, но такая привлекательная!
- Не отказывай, если тебе предлагает дружбу. Пусть новую шубку купит. Эта уже расползается.
- Ну да! - не приняла шутку Катя. - А потом потребует расплаты. Не нужны мне чужие вещи. Как-нибудь проживу и в своих. Зато никто с плеч не снимет.
Через несколько минут девушки вышли из общежития. Мороз к ночи крепчал, и под ногами приятно похрустывал смерзшийся снег. До клуба "Швейник" идти было недалеко - рукой подать, и Катя в своих стареньких стоптанных сапожках с заплатой на одном из них старалась идти по протоптанной дорожке, в то время как Зина и Наташа в своей новой теплой обуви забредали в снег, бодали его носками, резвясь и оглашая притихшие зимние улицы звонким девичьим смехом.
- Не надо хохотать на улице, - просит их Катя. - На нас же смотрят люди.
- Ну и что? Сейчас все можно: хочу пою, хочу плачу или пляшу. - Наташа вскинула руки в ярко-красных рукавичках и встряхнула ими над головой. - Кому какое дело?
Подавляя раздражение, Катя пыталась схватить расшалившуюся подругу за рукав, но та вывернулась и, скользнув по льду, еле удержалась на ногах.
- Ух ты, могут и танцы накрыться, - с горечью произнесла, отряхивая с нового пальто снег. - До этого нельзя допустить. На дискотеке будут потери.
- Никто и не заметит, - отпарировала Зина.
Катя безмолвствовала: веселье - пока не для нее. Хорошо помнит, как в десятилетнем возрасте подходила к старому приемнику, включала его и, крутя ручкой, искала для себя музыку. А когда находила ее, порывистую, как ветер, яркую, как гром с молнией, переходящую в тихую, словно поющий ручеек, тот час же замирала и слушала до изнеможения. Тогда она еще не понимала, что это была симфоническая музыка. Позже мама научила ее узнавать в музыкальном ансамбле отдельные инструменты: альты, скрипки, флейты, тромбоны. И лучшего для себя отдыха она не представляла. Такую музыку любит до сих пор...
Впереди ярко горел огнями клуб и зазывал молодежь танцевальной музыкой. На эстраде пел молодой парень в сверкающем пиджаке:
Таганка-а-а... Все ночи полные огня,
Таганка-а-а, зачем сгубила ты меня?
- будоражил всех его утомленный голос и, прижимаясь друг к другу, в такт танго шевелилась разноликая толпа.
В просторном зале было светло и тепло. Катю с подругами встретил Марк и пригласил всех к своему столику. Девушки отказались и тут же вошли в круг танцующих, а Катя села рядом с молодым элегантным человеком. Они закурили, обмениваясь незначительными фразами.
- А тебе, детка, можно курить? - спросил Марк, рассматривая тонкие вздрагивающие пальцы девушки. - Ты ведь еще ребенок.
Катя блаженно жмурит глаза, затягивается сигаретой и выпускает струйку дыма через нос.
- Я не часто.
- И пьешь?
- Иногда, когда кошки на душе скребут. - Катя вновь сделала затяжку и выдохнула дым ртом, осознавая, что слишком откровенна перед мужчиной.
- Ну ты даешь, Катя! Как заправский курильщик.
- Курильщик - не пильщик, голову не отрежет. В дыму легче жить: меньше видишь хамство. Хотя не в этом дело. Не в этом...
- А в чем? - заинтересованно вскинул густые брови Марк.
- В том, что все сейчас оплевано, и для нынешней молодежи нет ничего святого. Кажется, что все рушится, и это разрушение не остановить. Страшно...
- А тебе-то какое дело до этого?
- Самое прямое: я ведь тоже эта самая молодежь.
- Не надо, малышка, так глубоко забираться в дебри, - перебил Катю Марк, тряхнув длинными в крупные кольца волосами, не исповедуя никакой морали. Он разглядывал Катю с любопытством: слишком юная, худенькое лицо, не скажешь, что красивое, но очень привлекательное: маленький прямой нос и таинственные глаза, такие большие, что, казалось, занимали пол-лица; тонкие колосочки бровей и маленькие пухлые губы.
"Еще неопытная козочка. А что курит - это напускное, для солидности, - размышлял он и в душе уже тянулся к этому нераскрывшемуся цветку, чтобы при удобном случае, у себя дома, запустить руки под ее зеленое платье и тронуть девичью грудь, маленькую, упругую, затем - припасть к пухлым губам, выражающим каприз. - Надо допить коньяк и заставить выпить ее..." - решил однозначно, планируя свои дальнейшие действия, от которых захватывало дух.
- Ну, накурилась? - не теряя хода мыслей, спеленавших его сердце и разум, спросил, заглядывая в глубокий вырез Катиного платья. - Хватит отравлять дымом такую прелестную головку. Пойдем подвигаемся.
Они вошли в круг танцующих, и Катя тут же попала в ритм веселой музыки. Ее стройная фигурка грациозно изгибалась возле Марка, тонкие руки, то поднимаясь, то опускаясь, выделывали красивые движения, и Марк, напрягаясь и снова с головой уходя в свои тайные размышления, следил за ее умелым танцем, подвижным влекущим телом и торопил время, чтобы поскорее овладеть этой гибкой девушкой.
- Катюша, может, уйдем? - Наклонившись к ее уху, предложил шепотом, пытаясь поймать взгляд ее дивно-черных глаз, сияющих на разрумянившемся лице. – Пожалуйста!
- Никуда не собираюсь уходить, - улыбнулась она, обнажив ровные блестящие зубы. - Только домой и вместе с моими девчонками.
А Марк уже представлял себе, кал заведет ее в свою квартиру, усадит за стол, нальет ликер или коньяк, заставит выпить, заранее заворожив ее красивыми словами и богатым угощением, а затем, увидев в ее глазах смятение, не даст ей опомниться, посадит к себе на колени, будет целовать шею, плечи...
Почувствовав ощутимые удары сердца, он обнял Катю за плечи.
- Пойдем на улицу. Здесь жарко.
- Не мешай! Я танцевать хочу... - Катины руки, словно легкие крылья, взлетали вверх, кружили над юной головкой и снова опускались вдоль изгибающегося тела. Она танцевала превосходно.
- Смоемся, а? - снова предложил Марк, пьянея от близости этой стройной, совсем непонятной и в то же время такой притягательной девушки. Он жадно смотрел в ее глаза, полные блеска, и нетерпеливо ждал своего звездного часа.
- Зачем уходить? - Наслаждаясь музыкой и не желая видеть напряженное лицо своего партнера, Катя тянула время. - Здесь же мои подружки.
- Зачем они тебе? - Марк пугался мысли, что не сумеет уговорить ее. - Мне нужно тебе сказать что-то очень важное.
- Говори сейчас. Зачем откладывать?
- Я о любви, Кэт... - В глазах Марка заиграли огоньки. - Нужна интимная обстановка.
Катя улыбнулась:
- Не люблю никаких обстановок.
- Должно быть все красиво... Мебель, вино, цветы...
- Простота и чистота - наилучшая красота.
Теряя самообладание, Марк нетерпеливо уговаривал ее:
- Послушаешь музыку, какая никогда тебе и не снилась. Ты же не имеешь хорошего друга. Я буду им - сегодня и всегда. У меня сила, деньги... Никто тебя не тронет...
- Пусть только попробует! - гордо вскинула она голову, озорно сверкнув глазами. - Не рад будет.
- Я подарю тебе такое... такое, - продолжал Марк, - от чего ты сойдешь с ума. Будешь сама искать со мной встречу.
- Не решай за меня... - Выскальзывая из его рук, от всего отказывалась Катя. - И никуда я не пойду. Потанцуем и только... - Ей показалось, что вульгарно-требующее лицо слишком самонадеянного парня размывается в массе других лиц, и захотелось ей не видеть их, а уйти домой, но, не сбиваясь с ритма все убыстряющегося танца, наблюдала, как Марк шарит глазами по ее губам, шее, груди, и понимала, чего он добивается; понимала и то, что она не позволит ни ему, ни кому-нибудь другому ни сегодня, ни в другой раз обращаться с ней вольно. Ах, какой день испытаний, какой день испытаний, подумала она, стараясь не упустить из вида бегающий взгляд Марка; его светлые кудри вместе с розовыми ушами подпрыгивали в такт музыки, и ей стало смешно: взглянув на Марка, она улыбнулась так искренне, что тот оторопел, приняв ее улыбку за согласие.
- Ты, Катюша, не знаешь, что такое настоящее блаженство в мужских объятиях, когда взаимная гармония, притушенный свет и дорогое вино.
- Не думала об этом. Знаю одну гармонию, на которой играют мужики, - пыталась она отшутиться.
- Малышка, идем... - шепнул Марк ей в самое ухо, обжигая его губами. - Не пожалеешь.
Схватив Катю за плечи, он потащил ее мимо прыгающих молодых людей к выходу.
- Катюша. Не бойся меня. Я твой... А ты моя... - Марк нащупал в кармане номерки, получил свою теплую куртку и Катину потертую шубку. Одевал ее, чувствуя трепет от предвкушения близости с ней, а она капризничала, порываясь уйти от него. Марк нервничал, горячился, не понимая, почему эта девушка, не слишком красивая и слишком бедная, не соглашается с ним. Только поэтому он не отпустит ее и увезет домой. А там он сможет затуманить ее головку и зацеловать эти капризные губки.
Они ехали в такси. Катя не прислушивалась, о чем говорил Марк с водителем: она думала о себе. Нет, не поддастся она этому уверенному в себе парню. Послушает музыку и уедет домой.
Такси остановилось напротив красивого дома. Расплатившись с водителем, Марк взял Катю за руку и завел в подъезд. Затем они поднимались на лифте и, наконец, он поспешно открыл ключом высокую дверь с блестящей резной ручкой.
- Проходи, Катюша. Я здесь живу.
- Один? - тихо спросила Катя, растерявшись в огромном холе. На стеллажах до самого потолка стояли книги. Все новые, подобранные по цвету и размеру, отметила про себя, подавая Марку шубку. - Ты один здесь живешь? - спросила погромче.
- Маман еще. Но у меня свои апартаменты.
- Это ты, сыночек? - тут же послышался из-за бархатной шторы вишневого цвета приятный женский голос.- Я тебе нужна?
- Не высовывайся. Я не один.
- Поняла-а-а. Спокойной ночи, сынок!
- Чао!
"Как с матерью груб, - подумала Катя, осуждая Марка за крутые слова. - Когда мама есть, многие не понимают, что это значит". Она несмело переступила порог и очутилась в просторной комнате, обставленной дорогой изящной мебелью. На полу лежал пушистый розовый ковер. Такого же цвета были оконные шторы.
"Как в музее, - подумала Катя, увидев в резном шкафу за стеклом многочисленные кубки разной величины. Тут же на красных лентах висели медали. - Выходит, Марк - великий спортсмен, а я кто?"- и ей захотелось уйти в свою скромную полутемную комнатку, к Зине и Наташе, с которыми было просто и уютно, чтобы не топтать старыми сапожками красные цветы на розовом поле ковра, чтобы не таращить глаза на огромную хрустальную люстру.
- Садись, Катюша. Сейчас все будет к твоим услугам. Ты только не стесняйся. - Марк подкатил к дивану столик, на котором стояли разные бутылки, рюмки, фужеры, фрукты и конфеты.
- Что будем пить, Кэт, на первый раз?
- Не называй меня собачьим именем, - приходила в себя ошеломленная увиденным Катя. - А пить... Пить я не хочу, - в самый последний момент решила она, раздумывая, как быстрее уйти из этого барского гнезда.
- Кэт - красивое имя, как и ты сама. Не бойся. Ты здесь под моей защитой. Вот конфеты с наливкой. И ром попробуй... Попробуй! - упрашивал ее, обдумывая, как ее напоить.
- Разве что один глоток,- неожиданно согласилась Катя, и пока Марк разливал напиток, незаметно осматривалась, отмечая про себя, что в этой квартире живут богачи. В доме - полная чаша: позолоченная посуда в стенке, цветной хрусталь; мягкие кресла, софа, а рядом - зеленая хрустальная ваза в полчеловека. В ней - охапка красных роз. Аромат такой, словно в парфюмерном магазине.
Марк поднял фужер, произнес тост. Катя лишь пригубила: она еще никогда не пробовала такой ароматный напиток. Еще глотнула - и с наслаждением выпила остальное. Сняла с конфеты золотистую обвертку и стала жевать, не размыкая губ.
Выпил до дна и Марк.
- Не волнуйся, Кэт. Мы здесь одни. Маман сюда не сунется. - Он сел рядом с Катей и нажал под крышкой стола кнопку: свет в комнате не погас, а стал темно-розовым. Тихо зазвучала музыка.
- Тебе нравится здесь? Нравится, да? - долетали до Кати приглушенные слова Марка. - Признайся!
- Да-а-а, - тихо ответила Катя. Приятная истома растеклась по телу. Ну и жизнь у людей! Сказка и только! И видела эту сказку своими глазами.
- Еще по одной? - Рассматривая Катино разрумянившееся лицо, он придвинулся ближе. Вот она, совсем рядом, плечо к плечу, глаза в глаза: лишь протяни руку - и ее юное девичье тело будет принадлежать ему. Как она поведет себя? Будет плакать? Звать маму?
Связывая себя мысленно по рукам и ногам, чтобы тотчас же не наделать глупостей , Марк медленно наливал ром. Приятным грудным голосом пел певец:
В этот час будь со мной, потуши лишь свечу,
Ты моя, а я - твой, быть любимым хочу.
Будь со мной! Будь со мной...
И не прячь ты глаза:
В этой сказке ночной в моем сердце гроза.
Да такая, что рвет, да такая, что жжет...
- Не надо этой песни, - просит Катя, остро чувствуя, что Марк умело расставляет ей сети. - Я больше люблю симфоническую музыку, - после некоторой паузы сказала, и Марк поднял на нее удивленные глаза:
- Симфоническую?
- Да-а-а. Она меня успокаивает.
- Неужто? Ха-ха-ха!
- Это удивительная музыка, - подтвердила Катя, и Марк погасил смех, удивляясь тому, что только что услышал. - Кэт! -Он поднял рюмку: - За тебя, девочка! Только всю! До самого донышка. И я...
Катя выпила, ощутив в груди приятное тепло. Подняла голову, увидела совсем рядом горящие глаза Марка и качнулась от него, но Марк порывисто обнял ее, целуя губы, глаза, шею, и пытался усадить ее к себе на крепкие мужские колени.
Катя сопротивлялась.
- Кэт... Девочка, моя... - горячо шептал и обжигал сухими воспаленными губами нежную кожу ее шеи. - Не бойся меня... Обними... Притронься к моему уху... Пощекочи его...
"Будь со мной в этот час..." - доносился к ней голос певца, и тут же одним движением Марк оборвал пуговицы на ее платье.
- 0-о-ох-х-х! - вырвалось из его груди. - Прелесть-то какая!
- Негодяй! - перекрыл песню звонкий Катин голос. - Подлец! - и звонко ударила по его холеному лицу крепкой ладошкой. - Подонок в розовом гнезде!
Катя кое-как вырвалась из цепких рук Марка, выбежала в коридор, схватила на ходу шубку и выскочила на лестничную площадку.
- Катюша... Ты куда? Ночь ведь... Зима... - Марк хватал ее за плечи, пытаясь что-то сказать, но получив еще один хлесткий удар, отпустил руки. За вишневой шторой послышался шорох.
Катя побежала вниз по длинной лестнице.
- Шапку возьми, дура! - долетело к ней откуда-то сверху, но она даже не оглянулась. Выскочила на тротуар, осмотрелась: в какую сторону идти? Как добраться домой без гроша?
"Так мне и надо, - корила себя, вытирая слезы. - По заслугам. Дурак, что не изнасиловал. Распустила нюни: ром, дорогие конфеты, розовая сказка... Шлюха! Не надо было идти к мужчине... Спустил бы еще с балкона..."
Катя все еще бежала по прикиданной снегом улице, и холодный ветер освежал ее лицо, открытую шею, руки. Медленно успокаиваясь, сбавила шаг и пошла по уснувшему городу. Вот и докатилась, дальше некуда, сказала себе, всматриваясь далеко вперед в надежде увидеть прохожих и, подавляя страх, не жалела себя. Пусть бы ее сейчас поколотили, избили до потери сознания и отправили в больницу и чтоб к ней никто не пришел. Этого она заслужила. Все верно! Кто из нормальных девчонок бродит ночью по городу? Она... А до этого где была? А до этого сидела на коленях у пустобреха. Почему, почему он был ей нужен? Видно же было по всему, к чему он стремится и чего добивается.
Катя снова ускорила шаги. Зимняя ночь брела по притихшему городу; спали темные окна домов, и лишь фонари поливали тротуар нежной позолотой, собирая на огонек снежинки-мотыльки.
Еще издали увидела в снежной круговерти три тени: они медленно двигались ей навстречу.
"Куда свернуть? - тревожно забилось сердце. - Вдруг это воры, грабители или просто хулиганы? Ну и пусть! У нее ничего нет, кроме старой шубки. Пусть снимут ее, и она замерзнет. Пусть! Каждому по заслугам... За плохим пойдешь, плохое и найдешь..."
- Кто так поздно гуляет? - услышала приятный мужской голос. Перед ней стоял офицер с повязкой на рукаве и два солдата. – Не боитесь ходить в ночь по безлюдным улицам?
- Я... я... – Катя так обрадовалась этой встрече, что в первые секунды не знала, как себя вести. – Я от подруги... Иду вот... Прогуливаюсь... - безбожно врала военным людям.
- А почему без головного убора? Простудиться можно.
- Нет, что вы? Я закаленная. И люблю вот так... – по-прежнему врала и путалась в словах. - Мне даже жарко. Я специально сняла ее, шляпу . Ну и что?
- Не годится! – не согласился с доводами незнакомой девушки офицер. - Разрешите вас проводить.
- О-о-о, разрешаю! Даже с превеликим удовольствием, - осмелев, радовалась уже Катя, забыв о Марке и своих приключениях. - Только я живу там... - и указала рукой за спину парней в серых шинелях.
- Ничего, девушка. Мы патрулируем город, и нам все равно, куда идти. Нельзя же оставить вас одну в такую стужу и в ночь. Кру-у-го-ом! - шутливо обратился к солдатам.
- Конечно, конечно. За вами в снег, в дождь и в полымя тоже, - лепетала Катя, разглядывая высокого и стройного офицера, с которым она шагала рядом. - Вы теперь мои защитники. Мне приятно....
- Вы на именинах были? - перебил ее офицер, чувствуя развязность молодой особы.
- Угадали, товарищ... Кто вы там?
- Лейтенант.
- Это на погонах две звездочки?
- Да, притом маленькие.
- А скоро будет третья? - уже вовсю болтала Катя, почувствовав себя в полной безопасности. Она поняла и другое: эти трое, офицер и два бойца, - это... это совсем иной мир; не тот, в котором она бывала и от которого сейчас только убежала, а тот, которого она совсем не знает, и он, этот мир, надежный и серьезный.
- Ее надо заслужить, - очень серьезно ответил лейтенант. - Звезд даром не дают.
Кате вдруг захотелось все сделать для того, чтобы не отпустить этих парней прежде, чем они проводят ее домой, а еще хотелось узнать поближе офицера; в ее напряженном сознании мелькнула мысль: она во что бы то ни стало должна понравиться лейтенанту, и Катя с легкостью представила себе, что у нее есть единственная возможность сегодня добиться того, чтобы не упустить своего дарованного ни за что ни про что шанса.
"Зачем же тогда базарить? - цыкнула на себя, решив, что перед скромным и серьезным человеком надо самой быть такой. - Он - не Марк и не Эдик. С теми можно и резко и грубо, чего они стоили. А здесь другое дело..." - и, поспевая за парнями, задумалась.
- Куда вас проводить, девушка? - через некоторое время спросил лейтенант. - Приказывайте!
- Что вы, что вы? Не умею приказывать... - играла она уже свою роль, чтобы понравиться молодым ребятам. - А вообще-то я благодарю вас. Я одна пойду. Уже недалеко... - Говорила и в то же время боялась, чтобы они не оставили ее одну.
- Мы не допустим этого. Верно, ребята? Доставим девушку по назначению.
- Так точно, товарищ лейтенант! - почти в один голос ответили шагающие рядом солдаты.
- Будьте добры, если это возможно. Я вам буду очень признательна, - подыскивала Катя слова благодарности, и теплела ее душа. - Мне весьма приятно быть в такой компании, - говорила, контролируя себя, чего никогда прежде не было, и тут же подумала, что зря она старается: ее высказывания этим молодым
военным людям ни к чему, но остановиться уже не могла. - Это совсем недалеко. Да и вам веселее будет.
- А куда? Уточните.
- Мне надо на улицу Кирова. Там я живу.
- Знаем такую, - повеселел офицер, вытягивая из-под шинели теплый шарфик. - А теперь прикройте голову. Замерзнете.
- Да нет же. Нет... - залепетала от такой неожиданности Катя, теряясь от подобного внимания к себе. - Мне и так хорошо. Благодарю!
- Не сопротивляться! Я ведь при оружии, - улыбнулся лейтенант и накинул на Катину голову серый шерстяной шарфик. - Теперь будет теплее. Завяжите сами!
Они шли по проезжей части дороги. Основные фонари были выключены, и улица освещалась слабо. И все же Катя разглядела худощавое лицо офицера, густые темные брови, сросшиеся на переносице, а еще наслаждалась его голосом, чистым и четким. И так было ей хорошо, так спокойно, что шагала бы в такой компании на край света.
- Согрелись немного? - участливо спросил лейтенант, и Кате показалось, что в февральскую стужу вдруг повеяло весенним теплом, и вместо белых холодных снежинок падают к ее ногам звездочки. - Или шинель снять? - и этот, второй вопрос, ее озадачил, и она уже втайне думала о завтрашнем дне: вдруг так случится, что офицер предложит ей встретиться. О, если бы!
- Спасибо, - все больше и больше терялась Катя от необычного своего состояния и той радости, что переполняла ее. - Я согрелась, а вам до утра ходить.
- Верно, до утра. И еще до вечера. Сейчас на вокзал пойдем. Такая служба.
Катя поежилась:
- Трудно вам. Могут встретиться на пути бандиты, воры. Не страшно?
- Мы с оружием. Чего же и кого нам бояться? - за всех ответил лейтенант, трогая рукой кобуру.
И правда, подумала Катя, заметив его движение, чего им бояться, коль пистолет сбоку? Ходи себе и посвистывай: государство одевает с головы до ног, платит приличные, как она слышала, деньги; не надо стоять у станка, пахать поле, вкалывать на стройке, добывать уголь. Вот и выходит, что они, офицеры, чистенькие и аккуратненькие, наглаженные и с холеными руками, которые ничегошеньки не делают.
В Катиной голове роились непутевые мысли.
Откуда ей знать, какая трудная и ответственная служба у лейтенанта Рогова, командира танкового взвода, отвечающего с утра до вечера и с вечера до утра за жизнь, здоровье и поступки взрослых парней, одевших военные шинели и принесших с собой из городов и сел, хуторов, поселков и кишлаков свои привычки и замашки, капризы и непослушание, свои разные характеры? Откуда ей знать, что в армию приходят, наряду с хорошими парнями, те, что вчера громили витрины магазинов, что убивали безвинных людей, заливая родные улицы кровью; разные хулиганы и дебоширы, пьяницы и наркоманы, стоявшие на учете в милиции и не признающие ничьих авторитетов и никаких святынь: ни Родины, ни Знамени, ни долга, и лейтенанту надо исправлять их искалеченные души, отдавать этому всего себя, забывая, есть ли в жизни выходные и праздничные дни, имеет ли он сам право на отдых, а думая лишь о том, как за два напряженных года сделать из них единый, боевой, сплоченный по духу, по братству коллектив, надежный заслон любому агрессору, любому врагу; как научить их мыслить по-государственному, не ставя свои амбиции на первое место, и в любое время броситься на защиту своего народа; как научить их водить танки, стрелять в цель, быть храбрыми, выносливыми, стирать солдатскую форму и петь песни?
Откуда ей все это знать?
Откуда ей, Кате Мезенцевой, знать, что лейтенант, живя в общежитии, сам готовит себе еду и убирает комнату, стирает и гладит, готовится к занятиям, а на рассвете, выпив или не выпив стакан чаю, спешит в часть к своим солдатам на подъем и живет с ними до отбоя, обучая и воспитывая чужих сыновей, формируя в них честность и смелость, готовность в любую минуту, если потребует Родина, встать на ее защиту и отдать за нее жизнь; что его руки, умеющие водить грозную боевую машину и держать ее в готовности выехать из парка по первому требованию, имеют ссадины и кровоподтеки, бывают в мазуте и грязи? И за все его старания нередко он получает упреки от людей, не знающих его трудной службы, и от этого не будет ему покоя: виноват ли он, лейтенант Рогов, что в армию приходят уже сформировавшиеся юноши с провалами в воспитательной работе? Не видя родительской ласки, они озлобляются и возмещают злость и неуважение к другим, приходят в армию и приносят с собой все дурные привычки и наклонности, культ языка и кулака. И эту беду, не вырванную родителями и обществом за целых восемнадцать лет, надо с корнем вырвать ему, офицеру, не на много старше этих юнцов, ибо с него спросят не только за боевую и строевую подготовку недавних новобранцев, но и дисциплину и готовность в любую минуту опасности броситься человеку на выручку.
Откуда ей все это знать?
Катя об этом и не думала. Ей лишь хотелось быстрее очиститься от всякой скверны и пошлости: не выслушивать ничьих колкостей и не хамить самой; хотелось идти рядом с этими юношами в военных шинелях, начисто перечеркнуть все те годы, что прошли так бесцветно и безнравственно; ей хотелось начать жизнь сначала, немедленно, с этого часа...
- А вы что завтра будете делать? - вдруг донеслось до нее, и она вздрогнула: таким неожиданным показался ей вопрос. "Может, он солдатам адресован," - подумала, напрягая слух, но снова услышала:
- Я к вам, девушка...
- Н-ничего, - заикнулась. - Свободна весь день... С утра до вечера... - поспешно соврала и испугалась: как же так? Зачем?.. - А вообще-то я учусь... - тут же исправила свою оплошность, пряча глаза.
- Где, если не секрет?
- В институте, - опять, не зная зачем, соврала и похолодела, пришибленная такой невероятной ложью. Откуда такое вырвалось? Кому это надо?
- Значит, будущий филолог? Или кто?
- Да-а-а, - робко протянула. - Он самый...
- Хорошая профессия. Образованная и воспитанная молодежь нужна не только армии, но и всей стране: ей завершать все наши трудные дела.
- Страна надеется на нас. - не моргнув глазом, сказала Катя, желая поддержать разговор. - Но пока у нас дела, как сажа бела.
- Один философ когда-то высказал очень умную мысль: "Душа, в которой отсутствует мудрость, мертва. Но если обогатить ее учением, а еще ответственностью да совестью, она оживает подобно заброшенной земле, на которую пролился дождь". Этим надо руководствоваться всем.
- Н-надо. Как же иначе. - Катя видела, что они уже недалеко от общежития, в котором она жила, а ей так хотелось еще немного побыть с этими замечательными парнями. - Трудная у вас служба, - сказала, меняя разговор, чтобы вовлечь в него солдат. - И днем, и ночью...
- Что надо, то надо. Хотя и трудностей много, - ответил лейтенант, все больше присматриваясь к хрупкой девушке, что шла рядом. Кто она на самом деле? Откуда идет в такой поздний час без головного убора?
- А мы стараемся не подводить своих командиров, - наконец-то заговорил высокий солдат, шагавший рядом с лейтенантом. - Еще дома готовились к службе.
- Да. Что вспоено и вскормлено, то и выросло. - Лейтенант особо выделил слово "выросло", а про себя подумал, что авторитет армии от этого зависит, и родительские семена, что посеяны в душах солдат, играют главенствующую роль.
- В каждом человеке должна быть совесть, и тогда во всем больше порядка будет, - поддержал своего командира второй солдат. - И зла не будет.
- Верно, Климчук. Без нее и при большом уме не проживешь. Она возвышает и того, кто не кончал университеты.
- Совесть - не повесть, в архив не сдашь, - сказала Катя, вспомнив слова мамы, которая не раз говорила их отцу. - Ее надо всегда держать при себе.
- Мы так и служим, имея ее на вооружении.
Катя шла по уснувшему городу рядом с воинами и напряженно слушала их серьезный разговор, стараясь задавить в себе обиду, что мало читала книг и не может на равных с ними вести беседу, что такое положение необходимо исправлять; отыскивала пути к сближению с этими юношами, так не похожими на тех, кого она знала, и страдала от невозможности показать себя перед ними такой, какой ей хотелось быть уже сегодня.
- Как вас зовут? - вдруг спросила, сознательно поворачивая в обход своего общежития. - Всех!
- Я - Дмитрий Рогов. А это мои помощники - Борис и Владимир.
- А меня величают Екатериной, - после некоторого молчания сказала Катя, впервые в своей жизни назвав так свое имя и тут же пожалев, что она его носит, а не там: Леля, Нонна. - Не современно, но...
- Мою маму тоже так зовут, - с какой-то теплотой произнес Владимир.
- А письма пишете ей? - все больше смелела Катя. - Или телефоном пользуетесь?
- И тем, и другим... Трудно сейчас в селе. Зимой еще кое-как, а весной, летом и осенью тяжело. Земля пустует. А она могла бы кормить всех людей до отвала. Я обязательно вернусь в село и прихвачу с собой работящую невесту. Да еще дружков, которые понимают толк в сельском хозяйстве. Возрождать надо деревню, чтобы кормила и себя и горожан. Буду, наверное, арендатором.
- Ну-ну! - воскликнул Рогов. - В молодости - учись, в зрелости - трудись, а в старости - гордись. Вот схема жизни! - Он взглянул на светящийся циферблат часов. - О-о-о, уже поздно.
Впереди, в каких-то ста метрах, белело общежитие. Когда Катя показала дом, в котором жила, Дмитрий, зная город, понял, что она специально повела их не той дорогой, чтобы дольше побыть с ними, и спросил, заправляя под шинель возвращенный Катей шарфик:
- Вы завтра свободны?
- Да, - тихо ответила Катя, но Дмитрий не только услышал это единственное слово, но и понял, что вложила в него девушка.
- Можно к вам зайти?
Катя растерялась, но лишь на мгновение.
- Лучше я к вам выйду, если вы не против, - предложила, во-первых, чтобы он не увидел, как и с кем она живет; во-вторых, на улице, в темноте, она ему признается, что учится не в институте, а в ПТУ на швею. - Вот сюда, на это место.
- Договорились, - козырнул ей лейтенант. - Ровно в девятнадцать.
Простились с Катей и солдаты.
Она поднималась по ступенькам легко, словно у нее за плечами внезапно выросли крылья. На третьем этаже остановилась от острого ощущения дарованной ей неожиданной удачи, прислонилась к перилам, допытывая себя: правда ли это, что сейчас только она рассталась с лейтенантом Роговым? Правда ли, что он назначил ей свидание? Сквозь наплывающие слезы улыбнулась и побежала по коридору. Бесшумно открыла дверь своей комнаты, тихо сняла туфли и прислонилась к дверной притолоке.
Так и стояла, вживаясь в непонятное свое состояние: ликуя, пела душа. Глубоко вдохнув спертый комнатный воздух, затаилась, а сердце, словно колокольчик, выбивало радость. "Когда такое было?"- не то подумала, не то шепотом произнесла Катя. Прикрыв глаза, вбирала в себя эти чудные минуты, которых еще никогда не ощущала. - Надо же, надо же, как легко на душе... - терялась от изобилия сладостных ощущений, все еще не веря тому, что случилось. - Надо же, - повторяла про себя, слабея всем телом, - надо же, как хорошо, как непривычно.,. Вот и дождалась, сказала себе, боясь, как бы все не оказалось шуткой, и слегка вздрагивающими пальцами прикоснулась к тому месту, где в учащенном ритме билось сердце: был бы выход - так и рванулось бы из груди, но его не было, и оно радовалось взаперти. Вот и дождалась своего, снова повторила, не имея сил и возможности думать раскованно, а лишь смаковала те слова, которые касались ее душевного полета. Но дальше додумывать свои мысли не решалась: а вдруг все это неправда? Пошутил Рогов и не придет ни завтра ни послезавтра. Тогда как?..
Рассвет был не за горами.