Когда, лежа на мягких тряпичных баулах с хрустальными мечтами, я въехал в зал прибытия аэропорта Барселоны, было 13:30 по местному времени. Высокомерно отбившись от алчных рук, намеревавшихся меня схватить, я выбрал свободное от толпы место и изящно спрыгнул с резиновой ленты. Годы сибаритства и безбедного существования в аэропорту Шереметьево привили мне манеры привокзального аристократа, эдакого помоечного Байрона, проходящего пятьсот раз за ночь анфиладами бутиков в поисках розового шелкового галстука, чтобы удавиться на нем в гулкой сортирной тишине.
Пройдя через служебный коридор, я предъявил пожилому стражнику свой паспорт почетного дипломата Межгаллактической лиги наций и вышел сквозь вращающиеся двери в солнечный ноябрьский день.
Порывы пахнущего апельсинами холодного ветра выдували остатки московской радиоактивной пыли из моих лохмотьев. Последние фальшивые деньги я оставил карманнику в назидание за грехи и теперь брел налегке мимо скучающих таксистов, шаркая стоптанными сандалиями по ржавой марсианской пыли обочины, стремительно ассимилируясь. Позади громыхал футляр моей гитары.
Через два часа я вошел в город. Мой каталонский был неплох, но я решил не раздражать местных национальных поджилок и пользоваться кастильским, который наспех выучил по дороге по рекламным щитам.
Город пах канализацией, задушенным по Евро-4 выхлопом и морем. Улицы были полны возвращающимися с сиесты сонными аборигенами. Жалюзи магазинов были полузакрыты, создавая внутри манящую атмосферу частного приема. Человек из "Гвардии урбана" дирижировал уличным движением возле торгового центра. На лотке у метро жарили каштаны и раскладывали их в кульки. Держа в руках бесплатные городские газеты и мотоциклетные шлемы, люди исчезали в чреве метрополитена, чтобы стремительно выпорхнуть с обратного конца его и взлететь к небесам своих безграничных возможностей, слегка омраченных облаками здравого смысла и грозовыми тучами мировых кризисов.
Когда я дошел до старого города, я уже изрядно проголодался. Жирные туристы курсировали по узким улочкам, глазея на птиц, на картины, на живые статуи, на мертвые статуи. Деньги звенели в широких карманах их шортов, просыпаясь благодатным дождем на местных обитателей.
Я сел возле стены в узком переулке, ощутив затылком теплый камень. Камень шептал мне слова. Гитара послушно скользнула в руки. Первый аккорд пробудил недовольных горгулий, моих далеких предков. Тихонько запел замок на решетчатых ставнях, ему откликнулась дубовая дверь, постукивая своей медной колотушкой. Струны улочек дрогнули и включились в аккорд. Мои пальцы пробежали по желтой листве платанов, по горшкам с геранью в окнах, по пустым мусорным бакам, по флейтам канализационных труб, откликнувшихся волшебной трелью.
Я запел что-то на норвежском. Ожившие духи, проходя мимо, бросали в мой футляр золотые монеты, некоторые стояли, смешавшись с толпой и постепенно исчезали в вечерней дымке.
Вскоре у меня были деньги, чтобы сменить одежду, купить еду и жилье. Так началась моя жизнь за границей.