Слова и жизнь
Есть слова, в которых сжаты, спрессованы часы, дни, года… Есть слова, которые мгновенные события делают предметом размышления всей жизни… и даже не одной. Думаем ли мы, когда говорим – вчера, на той неделе, в прошлом году… Вместе с ними мы как бы проживаем прошлое.
А есть слова, в которые свернуты целые столетия и эпохи. Лишь настоящим историкам удается во всей полноте осознать полноту этих слов, развернуть их в словах, что живут вечность. Эллада, Рим, Константинополь – эти слова еще живые, они сразу же отзываются у нас разными чувствами, от светлых и ярких до смутных и горьких. А вот Ур, Вавилон, Хараппа – как дальний отзвук неведомого колокола или органа…
В некоторых словах нам слышится скрип весел, гомон рынков, агор, майдана, звон мечей, тишина древнерусских церквей, вековая безмятежность и свист кочевых стрел, топот их лошадей. Римская империя – огромные центурии, неукротимо движущиеся по лесам, горам, степям, под палящим солнцем пустыни.
* * *
Огород бабы Поли казался бесконечно огромным с загадочным дедовым амбаром и журавлем соседским, выглядывающим из-за деревьев. Самыми прекрасными цветами казались желтые ноготки, они были схожи с бабушкиной улыбкой. Вкуснее тех огурцов, что она срывала в пышной зелени грядки, я больше никогда больше не ел. Бабушка разрезала их пополам и, натерев солью, давала мне и двоюродному брату. Помнится, как ходили мы с ней доить корову «до череды в плавню» и я помогал тащить ведро с молокой, обвязанное марлей. Но больше всего мне запали слова бабушки, прочитанные тихим вечером из толстой потрепанной книги : « …и кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня. Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее» (Матф.10:38,39).
У меня было счастливое детство, потому, что в нем были лошади, берег Кубани и книги. Мы часто ехали с дядей на лошадях через плавню к Кубани. Узкая тропа тонула в траве, стоявшей высокой стеной и скрывавшей горизонт. Пытаясь скрасить однообразное мельтешение камыша, суданки, бурьяна, я старался представить, что этот пейзаж мог значить для казаков лет сто назад, и всполохнувший из под копыт дядиного коня заяц, замелькавший на грядине, дядин свист будили во мне инстинкт охотника и заставляли смотреть на все по-другому. Сосновый лесок, заросший высокой сухой травой посреди плавни, так манил своей прохладой, когда мы возвращались домой. Мы вытаптывали «мистыну» в тени и обедали салом, вареными яйцами, помидорами.
* * *
Диву даешься, сколько осталось в прошлом, сколько пережито, а уместилось в несколько слов, которые разместились в двух-трех предложениях.
Всего лишь раз я ночевал у дедушки с бабушкой, в их светлой хате с репродукцией картины иконой на подставе и горящей лампадкой под нею в простенке. Под нею в большой рамке висели фотографии дедушки, бабушки, теток. Комната перегораживалась ширмой. У деда на стене висели свои часы, у бабушки свои. И так дивно уживались икона с богородицей, дамы, гордо вскинувшая лицо и фотографии. Вечерами они включали лампы и читали. В комнате стояла необычайная тишина. Царил глубокий покой, и только часы постукивали почти в унисон. Лишь изредка бабушка зачитывала деду наиболее понравившееся место.
Вот и в тот вечер я маялся в просторной детской, не зная чем себя занять. Телевизоров еще не было, книжки на этажерке показались скучными, и я, поиграв с собакой, лежал на койке и, открыв дверь, слушал тиканье часов. Бабушка оторвала взгляд от книги, глянула на деда и прочитала: «Кто о душе своей будет печься чрезмерно, тот погубит ее. А кто душу свою отдаст за меня, тот спасет ее». Что-то смутное в душе моей пробудили те слова. Но что именно было не понятно.
Вечера под белолисткой были долгими и однообразными, ночи тревожные и бесконечные. С какими-то всхлипами, шорохами, лошадиным храпом, лишь после полуночи удавалось заснуть, чтобы утром обрадоваться ослепительному солнцу, всплеску играющей в Кубани рыбы, птичьему гомону…
Быки медленно брели в сторону косы, отыскивая в сухом бурьяне свежую траву. Мне выпало ехать на коне вслед стаду со стороны дамбы. Когда убеждался, что все нормально, выезжал на дамбу полюбоваться изгибом реки. Вечером, когда мы управлялись с быками, я обычно по дороге поднимался на дамбу и окидывал взглядом окрестности.
На что люди только не идут из-за скуки… Из желания убить время, скоротать день, ночь, сутки, месяцы, годы. Я строгал саблю, лопасти для вертолета, который делал из створок грецкого ореха, читал «Приключение капитана Блада», но все надоедало.
Мне было там скучно, дни были жаркими и невыносимо долгими, скрашивали только купания, завтраки и обеды… Мне не куда было деть вечера. Я залазил на самое высокое дерево, следил как появляется из-за поворота реки катер с баржой, пытался представить себя плывущим на ней. Выходил на дамбу и смотрел на распластованную в степной дали станицу. Отсюда она казалась маленькой и малоприметной, как и все то, что было связано со школой, оценками, обидами, драками.
И тогда я вспомнил слова, прочитанные бабушкой из Евангелья, и задался мыслью: «Почему же «тот, кто душу свою будет блюсти, погубит ее, а тот, кто отдаст за него спасется»?
Мне было там, на берегу Кубани, в медленно и монотонно перетекающих днях, так скучно и тягостно. Но сейчас я с удовольствием вспоминаю те часы, те дни и вечера, покой и тишину. И в первую очередь, потому что их некуда было деть. А время текло так медленно и неохотно, что к нему трудно, почти невозможно, было приноровиться. Я был юн, мечтал о стремительной бурной жизни, в которой был риск, подвиг… Сейчас все наоборот – все несется в безвозвратную пучину.
Однажды, когда нас сменил напарник, дядя отправился на мотоцикле в станицу, взял и меня с собой. Мы приехали к какому-то его знакомому на край станицы, уткнувшийся в излучину Кубани и прозванный в народе как Волчий хутор. Я сидел на заднем сиденье и тоскливо наблюдал, как станичники на противоположной стороне широкой улицы разбирали камышовую крышу хаты. Неожиданно из-под сорванной стрихи посыпались пачки бумаги. Налетевший порыв ветра подхватил их, и через минуту полетели красные, зеленые и желтые бумажки над сонной улицей, украсив собой серую засохшую грязь.
-А ну бежи, собирай гроши! - засмеялся дядя и толкнул меня локтем в бок. Через несколько минут я держал в руках приличную стопку червонцев, пятерок, трояков и безразлично наблюдал как гонит ветер по пустынной станичной улице охапки цветных бумажек с Екатериной, царем, что были когда-то деньгами.
* * *
Наше познание в сравнении. Вся жизнь состоит из противоречий. Без них, без этих противоречий, нет настоящей жизни. А саму жизнь, ее широту и разнообразие можно осознать только на природе, в тишине и прохладе деревьев, на берегу реки или моря.
Нет дедушки, бабушки, их старый дом перестроен, в нем живут чужие люди; нет дяди, а мне вспоминается ночь, тиканье часов и стук сердца. Почему это живет во мне я и сам не пойму. Вероятно, потому, что именно тогда и там ощутил и осознал стремительно-неумолимый бег времени, уносящего жизнь, и относительную ценность денег.